И я начала читать.  Он меня не хвалил; время от времени он взвизгивал и
топал ногой.  Он  давал мне  урок -  я  усердно ему  вторила.  Мне досталась
непривлекательная мужская роль,  роль пустоголового франта,  в которую никто
не мог бы вложить ни души,  ни чувства.  Я возненавидела эту роль.  В пьесе,
сущей безделке,  говорилось по большей части о двух соперниках, добивавшихся
руки хорошенькой кокетки. Одного воздыхателя звали "Ours"*, то был славный и
любезный,  хотя  и  лишенный лоска малый,  нечто вроде неограненного алмаза;
другой был мотыльком,  болтуном,  и  предателем.  Мне-то  и  предстояло быть
предателем, болтуном и мотыльком.
     ______________
     * Медведь (фр.).

     Я делала что могла - но все получалось плохо. Мосье Поль вышел из себя;
он  рассвирепел.  Взявшись за  дело как следует,  я  старалась изо всех сил;
думаю,  он отдал должное моим добрым намерениям,  и настроение его несколько
смягчилось.
     - Ca ira!*  -  воскликнул он;  тут в саду раздались голоса и замелькали
белые платья,  а  он добавил:  -  Вам надо куда-нибудь уйти и выучить роль в
уединении. Пойдемте.
     ______________
     * Дело идет на лад! (фр.)

     Не имея ни сил, ни времени, чтобы самой принять решение, я в тот же миг
понеслась в  его сопровождении наверх,  как бы увлекаемая вихрем,  пролетела
через два,  нет,  три лестничных марша (ибо этот пылкий коротышка, казалось,
был наделен чутьем, позволявшим всюду находить дорогу) - и вот я сижу одна в
пустых,  запертых комнатах верхнего этажа;  ключ,  ранее торчавший в дверях,
теперь унес исчезнувший куда-то мосье Поль.
     В  мансарде было  очень  неприятно.  Надеюсь,  мосье Поль  об  этом  не
подозревал,  иначе он не заточил бы меня сюда столь бесцеремонно.  В  летние
дни  там было жарко,  как в  Африке,  а  зимою -  зябко,  как в  Гренландии.
Мансарду заполняли коробки и рухлядь,  старые платья занавешивали некрашеные
стены,  паутина  свисала с  грязного потолка.  Известно было,  что  мансарду
населяют крысы,  черные тараканы и  прусаки,  -  ходили слухи,  будто  здесь
однажды  видели  призрак монахини из  сада.  Один  угол  мансарды прятался в
полутьме,   он,  словно  для  пущей  таинственности,  был  отгорожен  старой
домотканой занавеской, служившей ширмой для мрачной компании шуб, из которых
каждая висела на  своем крючке,  как преступник на виселице.  Говорили,  что
монахиня появилась именно из-за этой занавески,  из-за горы шуб.  Я этому не
верила и  не  чувствовала страха.  Зато  я  увидела огромную черную крысу  с
длинным хвостом, выскользнувшую из грязной ниши, а затем перед моими глазами
предстало множество тараканов,  усеявших пол.  Это зрелище встревожило меня,
пожалуй,  сильнее,  чем хотелось бы признаться; не меньше смущали меня пыль,
захламленность и  одуряющая жара,  которая в  самом  скором  времени грозила
стать невыносимой,  не найди я  способа открыть и подпереть слуховое окошко,
впустив таким образом в комнату немного свежего воздуха. Я подтащила под это
окно огромный пустой ящик, поставила на него другой, поменьше, стерла пыль с
обоих,  тщательно подобрала платье (мое парадное платье,  как,  должно быть,
помнит читатель,  и, следовательно, законный предмет моей заботы), забралась
на импровизированный трон и,  усевшись,  взялась за исполнение своей задачи;
разучивая  роль,  я  не  переставала  поглядывать за  черными  тараканами  и
прусаками, которых смертельно боюсь, думается, даже больше, чем крыс.
     Сперва у  меня создалось впечатление,  что  я  взялась за  невыполнимое
дело,  и  я  просто решила стараться изо всех сил и приготовиться к провалу.
Впрочем,  вскоре я обнаружила, что одну роль в такой коротенькой пьесе можно
выучить за несколько часов.  Я зубрила и зубрила,  сперва шепотом, а потом и
вслух.  Полностью огражденная от  слушателей,  я  разыгрывала мою роль перед
чердачными  тараканами.  Проникнувшись пустотой,  фривольностью и  лживостью
этого  "фата",  переполненная презрением и  возмущением,  я  отомстила моему
герою, представив его, насколько могла, придурковатым.
     В  этом занятии прошел день,  и  постепенно наступил вечер.  Не имея ни
крошки во рту с  завтрака,  я  чрезвычайно проголодалась.  Тут я вспомнила о
легкой  закуске,  которую поглощали сейчас внизу,  в  саду.  (В  вестибюле я
видела корзинку с  pates a  la creme*,  которые предпочитала всем кушаньям.)
Pate или кусок пирога были бы,  как мне показалось, весьма a propos**; и чем
больше росло мое  желание отведать этих  лакомств,  тем  труднее становилось
свыкнуться с мыслью, что весь праздник мне придется поститься в тюрьме. Хотя
мансарда и находилась далеко от парадной двери и вестибюля, но до нее все же
доносилось звяканье  колокольчика,  а  равно  и  непрерывный стук  колес  по
разбитой мостовой.  Я понимала,  что дом и сад заполнены людьми,  что всем -
там,  внизу - весело и радостно; здесь же темнело - тараканы были еле видны;
я  задрожала при  мысли,  что  они  пойдут  на  меня  войной,  незамеченными
вскарабкаются на мой трон и,  невидимо для меня, поползут по юбке. В тревоге
и нетерпении я продолжала повторять роль,  просто чтобы убить время. Когда я
уже  подошла  к  концу,  раздалось долгожданное щелканье  ключа  в  замочной
скважине -  чрезвычайно приятный звук.  Мосье Поль (я  еще могла разобрать в
полумгле,  что  это и  впрямь мосье Поль,  ибо света было достаточно,  чтобы
разглядеть  его  иссиня-черные  коротко  остриженные  волосы  и  лицо  цвета
пожелтевшей слоновой кости) заглянул в дверь.
     ______________
     * Пирожными с кремом (фр.).
     ** Кстати (фр.).

     - Bravo!  - воскликнул он, открывая дверь и стоя на пороге. - J'ai tout
entendu. C'est assez bien. Encore!*
     ______________
     * Браво!.. Я все слышал. Это неплохо. Повторите! (фр.)

     Мгновение я колебалась.
     - Encore!  -  произнес он  сурово.  -  Et point de grimaces!  A  bas la
timidite!*
     ______________
     * Повторите! И хватит кривляться! Долой робость! (фр.)

     Я повторила всю роль, но и вполовину не так хорошо, как до его прихода.
     - Enfin,  elle sait*,  - сказал он, несколько разочарованный. - В нашем
положении нельзя слишком копаться и придираться. - Затем он добавил: - У вас
еще двадцать минут на подготовку. Au revoir!** - И шагнул к выходу.
     ______________
     * По крайней мере, она знает слова (фр.).
     ** До свидания! (фр.)

     - Мосье! - окликнула я его, набравшись решимости.
     - Eh bien! Qu'est ce que c'est, Mademoiselle?*
     ______________
     * Ну, в чем дело, мадемуазель? (фр.)

     - J'ai bien faim*.
     ______________
     * Я очень хочу есть (фр.).

     - Comment vous avez faim? Et la collation?*
     ______________
     * Почему это вы голодны? А закуска? (фр.)

     - О ней я ничего не знаю.  Я этой закуски и в глаза не видала,  ведь вы
меня заперли.
     - Ah! C'est vrai!* - воскликнул он.
     ______________
     * А ведь и правда! (фр.)

     В  ту  же  минуту был покинут мой трон,  а  за ним и  мансарда.  Вихрь,
который  принес  меня  в  мансарду,  помчал  меня  в  обратном направлении -
вниз-вниз-вниз-вниз,  прямо на кухню.  Думаю,  я  спустилась бы и  в погреб.
Кухарке категорически приказали подать еды,  а мне,  так же категорически, -
поесть.  К великой моей радости, вся еда была - кофе и пирог. Я боялась, что
получу сладости и вино, которого не любила. Не знаю, как он догадался, что я
с  удовольствием съем petit pate a  la  creme,  но  он  вышел и  где-то  его
раздобыл.  Я  ела и пила с большой охотой,  придержав petit pate напоследок,
как настоящая bonne bouche*.  Мосье Поль надзирал за моим ужином и заставлял
меня есть чуть не силком.
     ______________
     * Лакомка (фр.).

     - A la bonne heure*,  -  воскликнул он,  когда я заявила, что больше не
могу проглотить ни  кусочка,  и,  воздев руки,  молила избавить меня от  еще
одной булочки,  которую он  намазывал маслом.  -  А  то вы еще объявите меня
эдаким  тираном и  Синей  Бородой,  доводящим женщин  до  голодной смерти на
чердаке,  а  я ведь на самом деле не такой злодей.  Ну как же,  мадемуазель,
хватит ли у вас смелости и силы выйти на сцену?
     ______________
     * На здоровье (фр.).

     Я ответила утвердительно,  хотя,  по правде говоря, изрядно смутилась и
едва  ли  могла  отдать  себе  отчет  в  собственных чувствах.  Однако  этот
коротышка был из тех людей, которым невозможно возражать, если ты неспособен
сокрушить их в одно мгновение.
     - Тогда пойдемте, - произнес он, предлагая мне руку.
     Я  взяла его  под  руку,  и  он  зашагал так стремительно,  что я  была
вынуждена бежать рядом с  ним,  чтобы не  отстать.  В  carre он на мгновение
остановился:  здесь горели большие лампы;  широкие двери классов и  столь же
широкие двери в  сад,  по  обе стороны которых стояли апельсиновые деревья в
кадках и  высокие цветы в горшках,  были открыты настежь;  в саду меж цветов
прогуливались или  стояли дамы  и  мужчины в  вечерних туалетах.  В  длинной
анфиладе  комнат  волновалась,  щебетала,  раскачивалась,  струилась  толпа,
переливая розовым,  голубым  и  полупрозрачно-белым.  Повсюду ярко  сверкали
люстры, а вдалеке виднелась сцена, нарядный зеленый занавес и рампа.
     - N'est-ce pa pas que c'est beau?* - спросил мой спутник.
     ______________
     * Не правда ли, красиво? (фр.)

     Мне бы следовало выразить согласие,  но слова застряли у  меня в горле.
Мосье Поль  уловил мое  состояние,  бросил на  меня  искоса грозный взгляд и
слегка подтолкнул, чтобы я не боялась.
     - Я сделаю все возможное,  но как хочется, чтобы это было уже позади, -
призналась я, а потом спросила: - Неужели нам нужно пройти сквозь эту толпу?
     - Ни в коем случае. Я все устрою: мы пройдем через сад, вот здесь.
     Мы  тотчас вышли из дома,  и  меня несколько оживила прохладная,  тихая
ночь.  Луны не было, но сверкающие окна ярко освещали двор, и слабый отблеск
достигал даже аллей. В безоблачном, величественном, небе мерцали звезды. Как
ласковы ночи на континенте!  Какие они тихие, душистые, спокойные! Ни тумана
с моря, ни леденящей мглы - ночи, прозрачностью подобные полдню, свежестью -
утру.
     Пройдя через двор и сад, мы подошли к стеклянной двери старшего класса.
В  тот  вечер были отворены все двери,  мы  вошли в  дом,  и  меня провели в
комнатушку,  отделявшую старший класс от  парадной зады.  В  этой комнатке я
едва не  ослепла от  яркого света,  чуть не  оглохла от шума голосов,  почти
задохнулась от жары, духоты и толчеи.
     - De  l'ordre!  Du  silence!*  -  крикнул мосье  Поль.  -  Это  что  за
столпотворение?  -  вопросил он, и сразу наступила тишина. С помощью десятка
слов  и  такого  же  количества  жестов  он  выдворил  из  комнаты  половину
присутствовавших, а остальных заставил выстроиться в ряд. Они уже были одеты
к  спектаклю,  значит,  я оказалась среди исполнителей в комнате,  служившей
артистическим фойе.  Мосье Поль представил меня.  Все воззрились на меня,  а
некоторые захихикали. Для них было большой неожиданностью, что англичанка да
вдруг будет выступать в  водевиле.  Джиневра Фэншо,  очаровательная в  своем
прелестном костюме,  глядела  на  меня  круглыми от  удивления глазами.  Мое
появление,   по-видимому,  несказанно  ошеломило  ее  в  момент,  когда  она
находилась наверху блаженства и,  не  испытывая ни страха,  ни робости перед
предстоящим выступлением,  пребывала в  полном восторге от мысли,  что будет
блистать перед сотнями глаз.  Она готова была что-то  воскликнуть,  но мосье
Поль держал ее и всех остальных в крепкой узде.
     ______________
     * Спокойно! Тихо! (фр.)

     Окинув взглядом всю труппу и сделав несколько критических замечаний, он
обратился ко мне:
     - Вам тоже пора одеваться.
     - Да,  да,  одеваться в  мужской костюм!  -  воскликнула Зели Сен-Пьер,
подскочив к нам, и услужливо добавила: - Я одену ее сама.
     Надеть мужской костюм мне  было неприятно и  неловко.  Я  дала согласие
носить в спектакле мужское имя и исполнять мужскую роль, но надевать мужской
костюм -  halte-la!*  нет уж!  Что бы там ни было,  но я буду играть в своем
платье. Все это я заявила решительным тоном, но тихо и, может быть, не очень
разборчиво.
     ______________
     * Увольте! (фр.)

     Вопреки моим  ожиданиям,  он  не  только не  разбушевался,  но  даже не
произнес ни единого слова. Зато вновь вмешалась Зели:
     - Из нее получится отменный petit-maitre*.  Вот полный костюм;  правда,
он  немного великоват,  но  я  подгоню по ней.  Идемте,  chere amie -  belle
Anglaise**.
     ______________
     * Фат, щеголь, франт (фр.).
     ** Милый друг - прелестная англичанка (фр.).

     И  она  насмешливо улыбнулась,  ибо  "belle"* я  отнюдь  не  была.  Она
схватила меня за  руку и  потащила за  собой.  Мосье Поль продолжал стоять с
безучастным видом.
     ______________
     * Прелестной (фр.).

     - Не  сопротивляйтесь,  -  настаивала  Сен-Пьер,  пытаясь  сломить  мое
решительное сопротивление.  -  Вы все испортите - веселость пьесы, радостное
настроение  гостей,   вы  готовы  все  и   вся  принести  в   жертву  своему
amour-propre*.  Это  очень нехорошо;  мосье,  вы  ведь этого ни  за  что  не
допустите?
     ______________
     * Самолюбию, гордости (фр.).

     Она вопросительно посмотрела на  него,  ища ответного взгляда;  я  тоже
пыталась встретиться с  ним  глазами.  Он  глянул на  нее,  потом  на  меня.
"Стойте!"  -   медленно  произнес  он,  обращаясь  к  Сен-Пьер,  которая  не
переставала тянуть меня за собой.  Все ждали, какое решение он примет. Он не
выказывал ни гнева, ни раздражения, и это придало мне смелости.
     - Вам  не  нравится этот  костюм?  -  спросил он,  указывая на  мужскую
одежду.
     - Кое-что я согласна надеть, но не все.
     - А  как же быть?  Как можно исполнять на сцене роль мужчины в  женском
платье?  Разумеется,  это  всего лишь любительский спектакль,  vaudeville de
pensionnat*,  и  я  могу допустить некоторые переделки,  но  должно же  быть
что-то, указывающее на вашу принадлежность, по роли, к сильному полу.
     ______________
     * Водевиль на сцене пансиона (фр.).

     - Верно,  сударь, но надо все устроить, как мне хочется, пусть никто не
вмешивается,  не надо принуждать меня делать так,  а не иначе; разрешите мне
одеться самой.
     Ничего не сказав,  мосье Поль взял костюм у  Сен-Пьер,  отдал его мне и
разрешил  мне   пройти  в   уборную.   Оставшись  одна,   я   успокоилась  и
сосредоточенно принялась за работу. Ничего не изменив в своем платье, я лишь
прибавила к  нему  небольшой жилет,  мужской воротник и  галстук,  а  сверху
сюртучок;  весь  этот  костюм принадлежал брату одной из  учениц.  Распустив
волосы, я высоко подобрала спускавшиеся по спине длинные пряди, а передние -
зачесала набок,  взяла в  руку шляпу и перчатки и вернулась в фойе.  Там все
меня ждали. Мосье Поль взглянул на меня и сказал:
     - В пансионе и так сойдет,  -  а потом прибавил довольно благодушно:  -
Courage,  mon ami!  Un peu de sang froid, un peu d'aplomb, M.Lucien, et tout
ira bien!*
     ______________
     * Смелей,  дружок! Немного хладнокровия, немного самоуверенности, мосье
Люсьен, и все будет хорошо! (фр.)

     На  лице  Сен-Пьер  вновь  показалась присущая ей  холодная и  ядовитая
улыбка.
     Волнение привело меня в  раздраженное состояние,  и я,  не сдержавшись,
повернулась к ней и сказала,  что, не будь она дамой, я, по роли джентльмен,
не преминула бы вызвать ее на дуэль.
     - Только после спектакля,  -  воскликнул мосье Поль,  - я разделю тогда
мою  пару пистолетов между вами,  и  мы  разрешим ваш спор согласно принятым
правилам - это будет продолжением давнишней ссоры между Францией и Англией.
     Но  уже приближалось время начать представление.  Мосье Поль,  построив
нас,  обратился к  нам  с  краткой речью,  подобно генералу,  напутствующему
солдат перед атакой.  Из  всего им  сказанного я  уловила лишь  то,  что  он
советует нам всем проникнуться чувством своей ничтожности. Ей-богу, подумала
я, некоторым напоминать об этом вовсе не нужно. Зазвонил колокольчик. Меня и
еще двоих вывели на сцену.  Опять колокольчик. Произнести первые слова пьесы
предстояло мне.
     - Не смотрите в зал,  не думайте о зрителях, - прошептал мосье Поль мне
на ухо.  -  Вообразите, что вы на чердаке и выступаете перед крысами. - И он
исчез.
     Занавес взвился и  собрался в  складки где-то под потолком.  Перед нами
разверзся длинный зал,  нас ослепили яркие огни,  оглушила веселая толпа.  Я
старалась думать  о  черных тараканах,  старых сундуках и  источенном жучком
бюро.  Слова свои  я  сказала скверно,  но  все  же  произнесла их.  Трудным
оказалось именно начало -  я сразу же поняла, что боюсь не столько зрителей,
сколько собственного голоса. Присутствие целой толпы посторонних людей, да к
тому еще иностранцев,  нисколько меня не трогало.  Когда я ощутила, что язык
мой стал двигаться свободно,  а  голос обрел присущие ему высоту и  силу,  я
сосредоточила все свое внимание только на исполняемой роли и  на мосье Поле,
который,  стоя  за  кулисами,  слушал  нас,  следил за  всем  происходящим и
суфлировал.
     Между тем,  чувствуя прилив свежих сил  -  для  чего просто требовалось
время,  -  я  достаточно овладела  собой,  чтобы  обратить внимание на  моих
партнеров. Некоторые из них играли очень хорошо, особенно Джиневра Фэншо; по
роли ей полагалось кокетничать с  двумя поклонниками,  и  это ей великолепно
удавалось, ибо она оказалась в своей стихии. Один-два раза, как я приметила,
она  обошлась со  мной  -  фатом -  подчеркнуто любезно и  внимательно.  Она
оказывала  мне  предпочтение  столь  неприкрыто  и  пылко  и  бросала  такие
многозначительные взгляды в аплодирующий зал, что мне, знавшей ее достаточно
хорошо,  стало совершенно ясно:  она играет для кого-то из зрителей. Тогда я
начала следить,  куда она посылает взгляды и улыбку, к кому простирает руки,
и  почти сразу обнаружила,  что для своих стрел она выбрала весьма крупную и
заметную цель -  на пути их полета,  возвышаясь над всеми зрителями и потому
являясь самой уязвимой,  стояла знакомая всем фигура доктора Джона; выглядел
он спокойным, но и сосредоточенно-напряженным.
     Весь облик его наводил на  размышления.  Взгляд его был красноречив,  и
хотя я не могла понять,  что именно таилось в этом взоре, он вдохновил меня:
я извлекла из него некую идею,  которую сразу вложила в исполнение моей роли
- в   частности,   стала  по-другому  изображать  ухаживание  за  Джиневрой.
"Медведь",  который  истинно любил  героиню,  казался мне  двойником доктора
Джона. Сострадала ли я ему теперь, как раньше? Нет, я ожесточилась, вступила
с ним в соперничество и одолела его.  Я понимала, что являю собой всего лишь
фата,  но  там,  где  "Медведя" отвергали,  меня  встречали благожелательно.
Теперь-то  я  сознаю,  что играла свою роль,  как бы исполненная решимости и
стремления одержать победу. Джиневра подыгрывала мне, и мы общими стараниями
существенно изменили весь характер пьесы,  разукрасив ее от начала до конца.
В антракте мосье Поль заявил,  что с нами произошло нечто ему непонятное,  и
пытался умерить наш  пыл.  "C'est peut-etre  plus beau que  votre modele,  -
сказал он,  -  mais ce  n'est pas  juste"*.  Я  тоже не  знаю,  что со  мной
произошло,  но,  так или иначе,  я  испытывала непреодолимое желание затмить
"Медведя",   то   есть  доктора  Джона.   Раз  Джиневра  проявляла  ко   мне
благосклонность,  как  могла я  вести себя не  по-рыцарски?  Храня в  памяти
известное письмо,  я  под его влиянием дерзко нарушила весь дух пьесы.  Я не
могла бы исполнять свою роль,  не ощущая ни вдохновения, ни увлеченности ею.
Она требовала пряной приправы и  лишь в таком сдобренном виде доставляла мне
удовольствие.
     ______________
     * Пожалуй,  это более совершенно,  чем то,  что написано в пьесе, но уж
слишком от нее отли