ому, что тот  тоже
летает из сказки в сказку.
   - О соловье я много могу рассказать. Это такая птица!
   - Отлично сказано, - похвалил меня царь.  -  Ну,  вот  и  расскажи.  Ты
расскажи, а я послушаю - что за птица соловей-разбойник.
   - А почему вы говорите, что он разбойник? Разве он что-нибудь натворил?
   - Ну и шутник! - рассмеялся царь. -  Ну  и  весельчак!  Значит,  ты  не
знаешь, разбойник он или нет?
   Царь внезапно оборвал смех и сказал совершенно серьезно:
   -   Лисичка-сестричка   съела    братца-кролика.    Братец-волк    съел
лисичку-сестричку.    В    такой    обстановке    нельзя    забывать     о
соловье-разбойнике, нельзя закрывать на него глаза... Вот смеху-то!
   Он опять смеялся, но я не мог забыть его серьезного выражения.
   - Я не закрываю, - сказал я. - Я, честное слово, не закрываю!
   - Ну так как же? -  широко  улыбнулся  царь.  -  Разбойник  он  или  не
разбойник?
   "Аты, баты, три рубля", - звучит у меня в голове. Я пытаюсь  отделаться
от этой фразы, но она все звучит и звучит,  и,  запутавшись  окончательно,
превращается в нечто совершенно нелепое: "А тебя-то - труляля!" Кого это -
тебя? Моего бычка? Соловья? Или, быть может, царевну Несмеяну?
   Аты, баты, три рубля, а тебя-то труляля! Вот  так,  когда  нужно  найти
слова, никогда их не находишь.
   - Разбойник, - говорю я и, чувствуя, что это совсем не то, добавляю:  -
Подумать только, такой соловей - и такой разбойник! А на вид -  маленькая,
неприметная птичка...
   - Постой, постой - ты о ком говоришь? Соловей-разбойник  не  птичка,  а
великан, настоящее чудовище... - Он  помолчал  и  вдруг  -  словно  что-то
вспомнил: - А эта... птичка соловей?.. Значит, она тоже разбойник?
   "Какой же она разбойник?" - хотел я сказать, но  посмотрел  на  него  и
опять растерял все слова. Я смотрю на царя Гороха, и мне  хочется  закрыть
глаза, но я вспоминаю, что их нельзя, нельзя, нельзя закрывать... И  опять
получается труляля.
   - Разбойник, - говорю я, - разбойник.
   - Ну, ты молодец! - засмеялся царь. -  Балагур!  Рубаха-парень!  Эй!  -
крикнул он, надевая свою корону.  -  Разыскать  соловья!  -  и  продолжал,
обращаясь ко мне: - Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно!
   Я стал собираться, но он опять меня удержал:
   - Ты веселый парень, и я тебя за это люблю.  А  этих,  горошков,  я  не
люблю, потому что они все какие-то невеселые.  Тоже  -  придумали:  хорошо
смеется тот, кто смеется последним. А кто будет первым, я тебя  спрашиваю?
Я-то сам, конечно, стараюсь. И я, и мои министры. Эй! -  крикнул  царь,  и
министры появились в окне, весело гогоча. - Вот видишь,  делаем  все,  что
можем.
   Царь Горох сел поплотней, и снял с головы корону.
   - А сам-то откуда?
   - Из сказки про белого бычка.
   - Ну и как там? Что слышно? Какие новости?
   - Рассказать вам сказку про белого бычка?
   - Валяй, выкладывай!
   - Вы говорите - выкладывай,  я  говорю  -  выкладывай.  Рассказать  вам
сказку про белого бычка?
   - Ничего, - одобрительно хмыкнул царь, - остроумно придумано.
   - Вы говорите - придумано, я говорю - придумано. Рассказать вам  сказку
про белого бычка?
   Тут к царю подбежал министр:
   - Ваше величество! Несмеяна смеется!
   Видно, все же мой прутик подействовал.
   - Смеется? - спросил царь, уже не смеясь, а, наоборот, очень  серьезно.
- И как же она смеется? От души?
   - Сейчас уточним, ваше величество!
   - Уточните! - коротко приказал царь. И  повернулся  ко  мне  с  прежней
улыбкой: - Так про какого ты говорил бычка? Про этого, черного?
   - Вы говорите черного, я говорю - черного...
   - Так, говоришь, он черный? - перебил меня царь Горох. - То-то я смотрю
- темная личность...
   - Вы говорите - темная личность, я говорю - темная личность...
   - Значит, темная? Ах он, разбойник!
   - Вы говорите - разбойник, я говорю - разбойник...
   - Что ж ты раньше молчал? - царь встал со ступеньки и надел  корону  на
голову: - Эй, стража! Взять этого разбойника!
   Из дворца выкатились  шуты  гороховые,  подхватили  бычка  и  укатились
прочь.
   - Постойте, куда же вы? Это же мой бычок!
   - Ты говоришь - мой бычок, я говорю - мой бычок...
   - Но он мой!
   - Ты говоришь - мой, я говорю - мой... Действительно, ловко  придумано.
И чего ты машешь прутиком? Тут ведь тебе не стадо!
   Я махал прутиком,  чтобы  вернуть  своего  бычка,  мне  очень  хотелось
вернуть бычка, но прутик не  действовал...  Или  мне  недостаточно  сильно
хотелось?
   Я повернулся и побрел из дворца.


   - А, здорово, садись, выпей чайку!
   Аты-баты опять отдыхают, окружив так удачно купленный самовар.
   - Спасибо, не хочется.
   - А мы, как видишь, сторожим. Все ее, Несмеяну.
   Из башни доносился девичий смех.
   - Но если она смеется, зачем ее сторожить? Раз она смеется, значит, она
поступает правильно?
   - Ну, это, брат, как  сказать...  Смеяться  тоже  можно  по-разному.  А
Несмеяна смеется не так, как смеются все... Не в том значении...
   - А у меня забрали бычка... Я рассказал царю сказку, а он забрал у меня
бычка...
   И тут заговорил Перекатигорошек, который прежде молчал.  Когда  человек
молчит, неизвестно, что за слова в нем  скрываются,  а  это  бывают  такие
слова... Я бы лично  запретил  людям  молчать,  пускай  говорят  все,  что
думают, чтобы все, что они думают, было известно.
   - Дубина! - сказал Перекатигорошек. - Олух царя небесного! Нашел,  кому
рассказывать сказки!



   9. СИНЯЯ ПТИЦА

   В Тридесятом государстве не  было  государства.  Там  был  только  дуб,
вокруг которого, привязанный цепью, ходил кот ученый.
   - Такой ученый - и на цепи?
   - На цепи. Каждое ее звено - это звено моей жизни. Когда я был молод, я
бессмысленно бегал по лесу. Но потом я начал  кое-что  понимать,  и  тогда
появилось первое звено... - Кот обошел вокруг дерева и продолжал:  -  Пока
цепь была коротка, я не придавал ей большого значения. Я  нацепил  на  нее
часы и спрятал в карман... У меня тогда еще был карман...  Знаете,  такой,
жилетный... - Он вздохнул: - У меня тогда еще был жилет...
   Тут он обнаружил, что мы стоим, и засуетился с неловкостью  оплошавшего
хозяина. Он усадил меня, и сам сел, аккуратно сложив свою цепь.
   - Вот так - чем дольше живешь, тем длиннее цепь и тем тяжелее ее нести.
Поэтому все мы под старость сгибаемся.
   Цепь была не золотая - нет, не золотая была  у  кота  жизнь.  Она  была
старая и ржавая, отлитая по общему образцу и даже не пригнанная по росту.
   - А у меня была веревка. Знаете веревку? За один  конец  держишь,  а  к
другому привяжешь бычка...
   - Я знаю веревку. Я знаю все на свете  веревки,  потому  что  я  старый
ученый кот.
   Он встал и пошел вокруг дуба. Он закинул цепь  на  плечо  и  тащил  ее,
кряхтя и постанывая. Сделав полный круг, он повернул назад и приволок цепь
на прежнее место.
   - Вот так-то, - сказал кот. - А вы говорите - Синяя птица.
   Я ничего не говорил, но кот,  видимо,  отвечал  не  мне  -  он  отвечал
собственным мыслям.
   - Синяя птица... - отвечал он. - Скажите лучше -  Синяя  Борода.  Когда
мне предлагают одно из двух, я выбираю третье.
   И он стал рассказывать о страшном рыцаре Синей Бороде,  который  убивал
своих жен за то, что они верили не в него, а в какую-то Синюю птицу.
   - Он занимался этими женщинами, а я был у него  ученым  котом.  Бывало,
захандрит, спрашивает: "Слушай, кот, почему это так: сколько я  жен  любил
без памяти, а кого любил - не помню?"  -  "Такова,  -  говорю,  -  жизнь".
Вздохнет он: "Умный ты, кот, ученый. А вот скажи, почему это  так:  берешь
жену молодую, а бросаешь - старую?" - "Такова, - говорю, - жизнь". Тут  он
погладит синюю бороду: "И все-то ты знаешь, кот, на все  у  тебя  ответы".
Правда, о старости жен он только так говорил. И не бросал он их  вовсе,  а
убивал, и все - молодыми.
   Кот говорил спокойно, как будто речь шла о самых обычных  вещах.  Видно
было, что его давно не волнует эта история.
   - У Синей Бороды был замок - большой, уж не помню, на сколько комнат. И
была там одна комната, в которую он запрещал входить; может,  у  него  там
был кабинет, может, личная библиотека.  Но  жены  -  глупые  женщины,  они
решили, что он прячет от них Синюю птицу.  Ту,  которая  должна  приносить
счастье, а на самом деле приносит одни неприятности.  И  только  подумать:
все у них было, что можно желать на земле. Чего еще надо? Ходить по  воде?
Плавать по воздуху? Но жизнь - это жизнь...
   Солнце село на верхушку дуба, поболталось на ней, как фонарь,  и  стало
спускаться, переползая с ветки на ветку. Оно краснело за свою осторожность
и все же двигалось медленно,  и  было  видно,  что  солнце,  всегда  такое
высокое, тоже боится высоты.
   Жизнь - это жизнь, как хорошо сказано! Простые слова, а ведь  в  них  -
все. В них и конек-горбунок, и братья-разбойники, и царь Горох  со  своими
шутами. В них все сказки, в которых мы побывали с бычком, а может, и та, в
которой мы так и не побывали.
   - Мы тут искали одну  сказку.  Такую,  которая  не  имеет  конца...  Вы
случайно не знаете?
   Кот встал и прислонился к дереву.
   - Я знаю все сказки, - сказал  он,  и  солнце,  сползавшее  по  ветвям,
наделось ему на голову. Так стоял он, сложив на груди ученые лапы, смотрел
куда-то далеко-далеко и говорил:
   - На море, на океане, на острове Буяне стоит бык печеный, во рту чеснок
толченый... Летела сова, веселая голова.
   Вот она летела, летела и села, да хвостиком повертела, да  по  сторонам
посмотрела... Друг мой, вы видите эту цепь? Каждое ее звено - это  сказка.
Поверьте, я старый ученый кот,  я  имел  когда-то  жилетку,  а  в  жилетке
карман, а в кармане часы на цепочке. Я смотрел на эти часы, и мне казалось
- время идет вперед, а оно уходило в обратную сторону. И пока я смотрел на
часы, лучшее время ушло, и вот все, что  от  него  осталось...  Друг  мой,
сравните звенья этой цепи, и вы поймете, что все  сказки  похожи  одна  на
другую. И что значит - сказка не имеет конца?
   Кот встал и пошел вокруг дуба. По мере  того,  как  он  шел,  цепь  его
наматывалась на дуб и все укорачивалась, укорачивалась...
   - Вот я иду. Иду, иду, иду... Что? Дальше идти некуда? Вы скажете,  что
это конец сказки? А я скажу - нет. Я просто поворачиваюсь и иду в обратную
сторону. Иду, иду, иду... Опять идти некуда? Я опять поверну обратно.  Тут
главное идти, а туда или назад - это уже непринципиально.
   - Но ведь повторение - это все равно что конец?
   Кот посмотрел на меня с улыбкой, в  которой  был  заключен  ответ.  Да,
говорилось в этой улыбке, некоторые считают именно так. Но со временем они
поймут, жизнь их научит.
   - Повторение, - сказал кот, - мать учения.


   Солнце  село  и,  прикоснувшись  к  земле,  сразу  почувствовало   себя
уверенней. Небо - это небо, а земля - это земля. И как  высоко  ни  летай,
дома все-таки - лучше.
   Пора и мне возвращаться домой. У меня  там  тоже  есть  дерево,  вокруг
которого я протопчу тропинку и буду ходить по кругу, как  кот.  Буду  идти
туда, потом обратно, и снова все повторять, потому что повторение  -  мать
учения.
   - А вы говорите - Синяя птица... - сказал мне на прощание кот. -  Когда
поживешь да поразмыслишь, начинаешь понимать, что Ходящий По  Морю  -  это
всего-навсего  мореход,  а  Плывущий  По  Воздуху  -   это   всего-навсего
воздухоплаватель... А Синяя птица - это просто синица,  которая  у  нас  в
руках вернее журавля в небе...



   10. СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА

   У попа была собака. Он ее любил. Она съела  кусок  мяса.  Он  ее  убил.
Старая история.
   Золушка бы сказала:
   - Так бывает, когда все сводится к куску мяса.
   - Поп убил собаку? - удивилась бы Царевна Лягушка. - Что вы,  этого  не
может быть! Ведь он же ее любил, правда? И кусок мяса они поделили поровну
- так бывает всегда, когда любят...
   - Сначала любил, а потом убил?  -  рассмеялся  бы  царь  Горох.  -  Это
ничего, остроумно.
   А кот, старый ученый кот рассудил бы совсем иначе:
   - Такова жизнь. В ней можно быть либо попом, либо собакой, либо  мясом,
которое едят с обеих сторон. Когда мне предлагают одно из трех, я  выбираю
четвертое.
   Так сказал бы кот, и я с ним вполне  согласен.  Довольно  с  меня  этих
сказок, у меня  есть  своя,  с  лужайкой  и  деревом,  вокруг  которого  я
протаптываю тропинку. И пусть эта  тропинка  никуда  не  ведет,  зато  она
никуда не уводит.
   Рассказать вам сказку про белого бычка? Бычка, правда, нет, но сказка о
нем осталась. Я иду по этой сказке, и мне видно, что делается вокруг.
   Золушка по-прежнему продает волшебные палочки. Она радуется,  что  люди
тянутся к чудесам, но на  ее  палочки  такой  спрос  не  потому,  что  они
волшебные, а потому, что бесплатные. Идет зима, надо запасаться дровами.
   Я узнаю соседа Горыныча. Он стоит в очереди в самом конце,  а  рядом  с
ним... Кто это рядом с ним? Да ведь это  же  Мальчик-с-пальчик  и  Царевна
Лягушка!
   Сорока-ворона кашку варила,  деток  кормила...  Как  летит  время!  Еще
недавно они были маленькие - и вот уже такие  большие.  А  сосед  Горыныч,
напротив, как-то поменьше стал. Одни в гору идут, другие под гору. Жизнь -
это жизнь.
   В  очереди  волнение:  кто-то  обнаружил  старушку,  которая   норовила
шмыгнуть  без  очереди.  Сосед  Горыныч  качает  головой,  видно,  стыдит.
Остальные широко раскрывают рты - видно, ругаются.
   - Да пропустите же ее! - слышу я. - Уважайте старость!
   Все начинают уважать старость и старуху  пропускают  без  очереди.  Она
что-то  долго  возится  у  прилавка  -  и  вдруг  исчезает.   Вместо   нее
выволакивается вязанка палочек,  которая  тут  же  рассыпается  по  земле,
обнаруживая за собой старушку - Бабу Ягу.
   Вот какая старушка  хозяйственная:  живет  в  лесу,  а  ходит  сюда  за
дровами.  Сейчас  она  рассыпала  свою  вязанку  и  принимается   считать,
складывая палочку к палочке.
   Раз, два, три, четыре, пять... Вышел  зайчик  погулять.  Вдруг  охотник
выбегает. Прямо в зайчика стреляет. Охотник стреляет.  Зайчик  умирает.  Я
протаптываю свою тропинку: раз, два, три, четыре, пять...
   Подходит очередь соседа Горыныча. Он берет две палочки и тут же вручает
их Мальчику-с-пальчику и Царевне Лягушке. Эти двое целуют Горыныча,  потом
целуют друг друга и обмениваются палочками.
   Так вот оно что! Значит, Мальчик-с-пальчик все-таки женился на  Царевне
Лягушке... Выходит, он не зря послал ей тогда стрелу. Нет, конечно,  тогда
он еще ничего не думал, но - жизнь есть жизнь, вырастают дети и смотрят на
все другими глазами.
   Дождалась Лягушка своего царевича. Думала, он из-за моря придет,  а  он
тут же сидел, на соседней  парте.  Интересно,  как  они  там  решили  свою
задачу:

   1 волк + 7 козлят =

   Сколько они тогда спорили  из-за  этой  задачи,  а  теперь  не  спорят,
значит, все же решили, нашли верный ответ.
   Баба Яга сосчитала палочки,  связала  их  и  тут  же  исчезла  за  этой
вязанкой. Вязанка двинулась, но, кажется, не в ту  сторону:  вместо  того,
чтоб удаляться, она стала приближаться ко мне.
   Терем-теремок, кто в тереме живет?  Я  здесь  живу.  Заходите,  гостями
будете.
   - Ты гляди, - удивляется Баба Яга. - Никак я заблудилась?
   - Это бывает, - говорю я. - Я и сам заблудился, полсвета обблудил, пока
домой попал.
   - В жизни оно - знаете как, - вздыхает Баба Яга, усаживаясь на вязанку.
   - В жизни как в жизни, - согласно киваю я.
   Шаг. Остановка. Еще шаг.  Остановка.  Я  протаптываю  свою  тропинку  и
разговариваю с Бабой Ягой.
   - Ходишь?
   - Хожу.
   - Ты бы ко мне зашел, если ходишь. Я тут рядом, в лесу.
   Я объясняю, что мне некогда, что мне надо ходить по кругу.  Туда  идти,
потом обратно, потом опять туда. Потому что повторение - это мать учения.
   - Я и сама мать, я понимаю, - вздыхает Баба Яга. - Только трудное  наше
дело, материнское. Дети-то нынче знаешь какие пошли?
   Баба Яга рассказывает о своих детях. Уехали они от нее и даже писем  не
пишут.
   - Ничего, я еще до них доберусь, - говорит Баба Яга. - Я  с  них  шкуру
спущу, с окаянных. Пусть знают, что мать - это мать...
   Мать - это мать. Действительно, лучше не скажешь.
   - Мне-то самой много ли надо? Все ведь для них, иродов, чтоб  им  свету
божьего не видать, чтоб им подавиться собственными костями!
   Ладушки, ладушки, где были? У бабушки...
   Пусть поговорит старушка, пусть поговорит. Видно, не  с  кем  ей  горем
своим поделиться.
   - Ты бы все же ко мне зашел, а? Посидели б, попили чайку. Я б тебе  все
как есть рассказала...
   - Да нет, я уж лучше здесь, у себя дома. Все-таки у себя - это у себя.
   - Что правда, то правда.
   Она встает и скрывается за своей вязанкой.
   - Ну ладно, пойду и я к себе. У меня  еще  изба  не  метена,  ступа  не
чищена...


   Я протаптываю свою тропинку. Я иду по своим следам -  в  одну  сторону,
потом в другую, и этому не видно конца.
   Шаг. Остановка. Еще шаг. Остановка.


   Жили-были три солдата. Вот и сказочка начата.  Жили-были  три  павлина.
Вот и сказки половина. Жили-были три гуся. Вот и сказочка вам... вся?  Как
бы не так: я поворачиваюсь и иду в обратную сторону.


   Рассказать вам сказку про белого бычка?



    Феликс Кривин.
    Изобретатель Вечности

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Хвост павлина". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Изобретатель Вечности умер в 1943 году, в маленьком  курортном  городке
на берегу Средиземного моря. Незадолго перед тем в этом море пошел ко  дну
представитель  оккупационного  командования,   пожелавший   освежиться   в
оккупированных водах и оставшийся там дольше желаемого.
   В это время в воде находились: ПРОФЕССОР ЭНТОМОЛОГИИ, пятидесяти восьми
лет, тридцать пять из которых были отданы не собственной  жизни,  а  жизни
различных  насекомых;  КОММЕРЧЕСКИЙ  АГЕНТ  небольшой  торговой   конторы,
выглядевший старше своих тридцати двух лет; ПОЧТАЛЬОН, выглядевший  моложе
своих шестнадцати  лет;  СТУДЕНТКА  МЕДИЦИНЫ  двадцати  лет  с  небольшим;
ПАРИКМАХЕРША  дамского  зала,  тридцати  лет  с  небольшим;   БАКАЛЕЙЩИЦА,
владелица  бакалейной  лавки,  некоторых  лет   с   небольшим;   а   также
СТАРУХА-МАНЕКЕНЩИЦА, возраст  которой  уже  ни  для  кого  не  представлял
интереса.
   Все эти лица были обнаружены в воде после того,  как  от  представителя
оккупационных властей перестали поступать какие-либо известия.  Коммерсант
и Парикмахерша оживленно беседовали в воде (не заходя,  впрочем,  глубоко,
чтобы быть на виду у  собеседника),  Старуха  у  самого  берега  принимала
морские ванны, остальные плескались каждый сам по  себе,  поскольку  в  то
время были еще незнакомы.
   Все они были доставлены на берег  и  взяты  в  качестве  заложников,  с
угрозой, что через месяц будут расстреляны, если  не  объявится  настоящий
преступник. Их поместили не в тюрьму, чтоб они не утратили вкус  к  жизни,
а, напротив, предоставили им комфортабельный особняк, снаружи зарешеченный
и тщательно охраняемый, но внутри довольно уютный.
   Это был своего рода эксперимент.
   Первый  день  тянулся  долго,  и  Профессор  объяснил   это   причинами
субъективными.  Время,  сказал  он,   в   значительной   степени   явление
психологическое, зависящее от процессов, которые  происходят  внутри  нас.
Радость убыстряет время, горе замедляет его; а ожидание смерти  заставляет
ползти совсем медленно, потому что жизнь сопротивляется смерти.
   Старуха-манекенщица охотно поддержала разговор о смерти.  Разговоры  об
общей участи отвлекали ее от мыслей о собственном неизбежном конце.  В  то
время, когда Старуха-манекенщица была манекенщицей, а не старухой, мысли о
бренности жизни не посещали ее, тогда она видела в жизни  другие  стороны.
Но коловращение жизни повернуло ее  к  Старухе  бренной  стороной,  и  уже
ничего не был