Я БЫЛ ТАРПАНОМ

   Я был тарпаном. Нас был целый табун, и мы неслись по степи, перемахивая
через холмы и овраги. Земля пролетала у нас под ногами, и мы были свободны
от нее, от земли, и от неба, стынущего над головой, и  от  скучного  долга
возвращаться домой, на конюшню. У нас не было дома, у нас ничего не  было,
чем стоило дорожить на земле.
   Мы неслись между степью и  солнцем,  испепеляющими  друг  друга  вечным
жаром любви, а может быть, ненависти. Мы неслись между двумя  огнями,  как
стрела, пущенная нам вслед, или пуля, летящая нам навстречу. И на  закате,
когда, изнемогая, солнце и степь склонялись  друг  к  другу,  мы  одни  не
чувствовали усталости.
   Мы ничего общего не имели с мустангами, с  этими  в  прошлом  домашними
лошадьми, которые отказались ходить в узде, но  не  смогли  отказаться  от
многих старых привычек. Мы никогда не были домашними. Мы всегда  презирали
узду, даже если она была из чистого золота.
   Мой друг Белогрив, который  лучше  меня  разбирался  в  жизни,  не  раз
говорил:
   - У послушной скотины сена полные закрома, но ноги ее  опутаны  толстой
веревкой. Желудок у нас один, а ног вон сколько, о чем же мы должны больше
думать?
   И, вместо ответа, Белогрив отрывал от земли  свои  ноги  и  уносился  в
степь, увлекая нас за собой.
   Белогрив был самым лучшим из нас.  Это  понимали  все,  особенно  Рыжая
Кобылица.
   Сейчас даже странно об этом вспоминать. Белогрива давно  нет,  и  давно
нет Рыжей Кобылицы, и из всех тарпанов остался только я,  да  и  то  этому
никто не поверит. "Тарпан? - спросят. - А что это такое - тарпан?"
   Но я был тарпаном! И Рыжая Кобылица - это не выдумка, потому что мы  ее
любили все, все до одного - до того одного, которого она любила.
   И, конечно, это был Белогрив.
   Та ночь застала нас посреди степи, и мы жались друг к  другу,  стараясь
укрыться от зябкого ветра. И тут я увидел, как Рыжая  Кобылица  подошла  к
Белогриву и положила ему на спину свою красивую голову.
   - Холодно? - спросил Белогрив.
   - Нет, - она сказала и закрыла глаза.
   - Устала? - спросил Белогрив.
   - Нет, - сказала Рыжая Кобылица.
   И вот Белогрив, который так хорошо разбирался в жизни, на этот раз стал
в тупик.
   - Тогда я не понимаю... - сказал он и замолчал.
   Рыжая Кобылица не отходила от него, и голова ее была у него на спине, и
глаза ее были закрыты.
   Мы все, сколько нас было в табуне, смотрели на них, но никто не решился
им помешать.
   - А если я не могу без тебя... - сказала Рыжая Кобылица.
   - Глупости, - сказал Белогрив. - Ты просто устала.
   - Но ты меня любишь?
   - Нет. Все это глупости.
   Подумать только, что  их  давно  уже  нет  -  ни  Белогрива,  ни  Рыжей
Кобылицы. И какое имеет значение, кто кого любил, если их давно  уже  нет,
если от них ничего не осталось?
   Но тогда это имело значение. Тогда Рыжая Кобылица сняла  голову  с  его
спины и побрела прочь. Она уходила в степь, а  мы  смотрели  ей  вслед,  и
никто не окликнул ее, никто не пошел за нею.
   Мы смотрели ей вслед и не сразу заметили, что за нею движутся  какие-то
тени. Они двигались с разных сторон, постепенно смыкаясь вокруг нее.
   - Волки! - крикнул кто-то из нас, но никто  не  двинулся  с  места.  Мы
смотрели на нее, и сердца наши обливались кровью, потому  что  все  мы  ее
любили. Все, кроме одного.
   И вдруг он, этот один, сорвался с места и поскакал по степи.  Он  бежал
так, как умел бежать только он - почти не касаясь земли,  распластавши  на
ветру белую гриву.
   Там он и погиб - рядом с нею, с той, которую не любил.
   - Ты меня любишь?
   - Нет. Все это глупости.
   Не знаю, быть может, с тех пор нами  овладел  страх,  и  нас  все  чаще
настигали пули и стрелы. Мы уже не летели над землей, а прижимались к ней,
выбирая места пониже, чтобы не так бросаться в глаза.  Но  нас  все  равно
находили и все равно убивали. А потом я остался один...
   Но я был, был тарпаном! Я не знал ни этой конюшни, ни  этой  телеги,  я
скакал между степью и солнцем, раскаляясь от зноя и бега  и  видя  впереди
только степь... И Белогрив - это вовсе не выдумка, и Рыжая Кобылица  -  не
выдумка, и все мы, сколько нас было, не выдумка, не выдумка!
   Все-таки когда-то я был тарпаном!

   1966



   ЗАМОК АГУТИ

   Мелкий грызун Шиншилла был, безусловно, прав, говоря,  что  заяц  Агути
парит в небесах, витает в облаках, что он обитает в воздушных замках. Заяц
Агути действительно обитал в этих замках. Он проводил в них все время,  за
исключением тех немногих часов, которые требуются, чтобы  пощипать  траву,
сбежать от охотника, а также побеседовать с мелким грызуном Шиншиллой.
   Замок Агути стоял на горе, вернее, над горой, посреди голубого  облака.
Некоторые считают, что голубой цвет - это слишком старо и  сентиментально,
что сейчас больше в моде серые облака, но заяц  Агути  выбрал  именно  это
облако, потому что был и сам чуточку сентиментален, за что  мелкий  грызун
Шиншилла всячески его порицал.
   Замок Агути был самым настоящим, хотя  и  воздушным  замком,  со  всеми
этими ходами и переходами, а  также  главным  входом,  у  которого  сидели
огромные львы, разумеется, не каменные, а  живые.  Они  были  привязаны  к
зайцу, как собаки (чего нельзя сказать о собаках,  преследовавших  его  на
земле), но охраняли львы не зайца Агути, они охраняли прекрасную Корзель.
   - Либо корову, либо газель, - возражал по этому поводу Шиншилла, мелкий
грызун. - Ты, Агути, всегда все перекручиваешь.
   Бедный Шиншилла, он умел мыслить только логически, у него все было  или
- или, третьего не дано. И он не в состоянии был  понять,  что  тому,  кто
живет в воздушных замках, дано третье, и это третье - Корзель, а совсем не
газель и, уж конечно, не корова.
   Красавица Корзель была пленница этого страшного Бегелопа, который украл
ее у родителей, чтобы добиться ее любви. Но она  не  могла  его  полюбить,
потому что у него был слишком толстый живот  и  слишком  тонкие  ноги.  И,
кроме того, он так страшно разевал свою пасть, что нет,  конечно,  Корзель
не могла полюбить Бегелопа.
   - Либо бегемота, либо антилопу,  -  возражал  мелкий  грызун  Шиншилла,
верный принципу, что третьего не дано.
   Еще как дано! Еще как было  дано,  когда  Бегелоп  явился  среди  ночи,
схватил красавицу Корзель и утащил ее в свою берлогу! В  этой  берлоге  он
сообщил ей о своей любви и потребовал немедленной взаимности,  но  она  не
знала, что такое любовь, а он не мог ей этого объяснить, потому что у него
была слишком большая пасть и слишком тонкие ноги.
   - Это же так просто, - растолковывал ей Бегелоп. - Ты берешь  и  любишь
меня, а я беру и люблю тебя, и значит, оба мы любим друг друга.
   Но она не понимала, что значит - любить.
   - Ну  как  тебе  сказать?  -  пытался  сказать  Бегелоп.  -  Это  когда
посмотришь - и сразу почувствуешь. Посмотри на меня. Ну? Чувствуешь?
   Но она ничего не чувствовала.
   Тогда Бегелоп позвал своего приятеля Уткорога.
   - Либо утконоса, либо носорога, - вставил Шиншилла.
   Нет,  он  позвал  именно  Уткорога  и  попросил,  чтобы  тот   объяснил
подоходчивей, что такое любовь.
   - Любовь... - сказал  Уткорог  и  почесал  себя  рогом  под  мышкой.  -
Любовь... - сказал он и почесал себя еще где-то. - Любовь...
   Больше он ничего не сказал. Он только  говорил  "любовь"  и  чесался  в
разных местах, но в этом не было ничего вразумительного.
   Красавица Корзель смотрела на Уткорога и не  могла  понять,  что  такое
любовь, потому что он слишком много чесался и у  него  был  этот  дурацкий
рог, и он не мог сказать больше одного слова.
   Тогда Бегелоп позвал Ягудила.
   - Либо ягуара, либо крокодила.
   Тогда Бегелоп позвал Ягудила, и тот приполз, длинный такой и пятнистый,
как выкрашенное бревно, и лежал, как бревно, пока  Бегелоп  объяснял  ему,
что от него требуется,  и  только  широко  раскрывал  свою  пасть,  словно
соревнуясь в этом с Бегелопом. И когда Ягудил наконец все усвоил,  он  так
посмотрел на Корзель, что она испугалась и, уж конечно, не  могла  понять,
что такое любовь.
   И вот тогда, только тогда Бегелоп позвал  зайца  Агути.  И  заяц  Агути
пришел, и шерсть его блестела, как золото, а глаза сияли, как звезды.
   Заяц Агути посмотрел на красавицу Корзель и сразу забыл все,  что  знал
прежде, и вспомнил то, чего не знал никогда.
   - Знаешь ли ты, как  рождается  луна?  -  спросил  заяц  Агути.  -  Она
рождается, как серп, который не знал любви, потом она растет и  становится
похожей на сердце, которому не хватает его половины, а потом находит  свою
половину и становится полной, как два сердца, слившиеся в одно.
   Заяц Агути был немножко сентиментален, и потому он так говорил.
   - Знаешь ли ты, как вырастает цветок? - спросил заяц Агути.  -  Сначала
он прозябает в земле, но потом пробивается к свету и видит небо над  своей
головой. И он вдруг понимает, что теперь ему не жить без неба, что  теперь
их будет двое, только двое на всей земле.
   Бегелоп слушал зайца Агути и пытался запомнить его слова,  чтобы  потом
сказать их Корзели.
   - Знаешь ли ты, как возникает любовь? - тихонько повторял он  вслед  за
зайцем Агути. - Она возникает внезапно, и никто не может  сказать,  откуда
она взялась, как никто не может сказать, откуда луна в  небе  и  цветы  на
земле. Но когда она приходит, без нее уже невозможно жить, как нельзя жить
без луны и цветов, как нельзя жить без тебя,  Корзель,  потому  что  ты  -
самая прекрасная...
   Вот что сказал заяц Агути, и  хотя  это  было  сентиментально.  Корзель
опустила глаза и ей захотелось услышать еще что-нибудь в этом роде, потому
что она поняла, что такое любовь.
   - Наконец-то ты поняла! - радовался Бегелоп. - Теперь ты, заяц,  можешь
идти, больше ты нам не нужен.
   - Нет, он нужен, - сказала красавица Корзель. - Он  нужен,  потому  что
только с ним я понимаю любовь, а  без  него  мне  снова  будет  ничего  не
понятно.
   Услышав, что он нужен, заяц Агути почувствовал в себе такую силу, какой
не чувствовал никогда.
   - Да, Бегелоп, - сказал он,  -  я  нужен,  а  ты  не  нужен.  И  можешь
убираться отсюда и не попадаться мне на глаза.
   И услышав, что он не нужен, Бегелоп почувствовал в себе такую слабость,
какой никогда не чувствовал, и он встал и ушел из собственной берлоги.
   Это было именно так, хотя Шиншилла, мелкий грызун, этому не поверил.
   - Либо ты ушел, либо она ушла... Но  чтоб  ушел  Бегемот...  -  так  он
по-своему назвал Бегелопа.
   И когда Бегелоп ушел, заяц Агути взял Корзель и повел ее в свой  замок.
Он бросил к ее ногам все облака, и она ступала по ним, и ей было радостно,
как бывает радостно, когда ступаешь по облакам. И заяц Агути шел  рядом  с
ней, и это было самое лучшее, что можно придумать.
   Там они с тех пор и живут, и их охраняют  огромные  львы,  послушные  и
верные, как собаки. Они живут посреди голубого облака, и по ночам у них  в
замке зажигаются звезды - вот эти звезды, которые видны с земли.
   А когда заяц Агути щиплет траву или спасается от охотников,  он  знает,
что там, высоко, у него есть замок, где его ждет красавица Корзель.
   - Либо корова, либо газель, - поправляет Шиншилла.
   Мелкий грызун, что знает он о воздушных замках? Что знает он о  цветах,
которые выбиваются из подземелья, чтобы увидеть небо над своей головой?

   1966



   ПАН ПРАТХАВЕЦ

   Есть в Польше город, и в этом городе есть дом, в котором помнят о  пане
Пратхавце. Больше о нем уже нигде  не  помнят.  Потому  что  в  жизни  все
забывается, и странно думать, что пан  Пратхавец  мог  стать  каким-нибудь
исключением. О нем тоже забыли - и все. Пшепрашем,  пане,  не  впадайте  в
отчаянье, не сердитесь, пане, как вас там зовут?


   Но есть в Польше город, и в этом городе есть дом, в  котором  помнят  о
пане Пратхавце.
   - О, пан Пратхавец! - говорят в этом доме. - Это замечательный  пан.  В
свое время о нем писали во  всех  учебниках  зоологии.  И  это  ничуть  не
вскружило ему голову - нет, нет, пан Пратхавец не из тех, он принципиально
не читает учебников!
   О нем говорят: пан Пратхавец - это рыцарь на белом коне.  Помните,  как
он полюбил прекрасную Гирудину и ушел за ней на край света? Он оставил все
- нужно побывать в Польше, чтобы понять, как много он  здесь  оставил.  Он
оставил этот лес с высокими, прямыми,  как  мачта,  деревьями,  каждое  из
которых растет само по себе, вежливо ни с  кем  не  соприкасаясь  и  чутко
оберегая свою независимость. Он оставил землю, по которой привык ходить, и
небо, которым привык любоваться. Он оставил любимый  город  Краков  с  его
шумной торговой площадью и старой божницей Казимежской.  Потому  что  пани
Гирудина была необыкновенная  пани,  и  о  ней  тоже  писали  в  учебниках
зоологии.
   Это случилось так.


   Пан Пратхавец возвращался домой после битвы, которую вели  между  собой
брюхоногие и головоногие. Пан Пратхавец не принадлежал  ни  к  тем,  ни  к
другим, но он любил битвы и  всюду,  где  мог,  принимал  в  них  участие.
Головоногие победили брюхоногих, доказав тем самым, что сила не в брюхе, а
в голове, хотя на самом деле сила была в пане Пратхавце. Это он воевал  за
головоногих, и это он победил.
   Пан Пратхавец ехал на своем белом коне, держа путь на Краков,  где  ему
готовился пышный прием  в  Королевском  дворце.  (Вы  были  в  Королевском
дворце? Красиво, хотя, правда, уже не то: слишком много экскурсоводов).
   И вот где-то в пути, не доезжая  до  Кракова,  пан  Пратхавец  встретил
прекрасную Гирудину.
   Она сидела у дороги и обрывала клевер, тот самый,  о  котором  польский
мудрец сказал,  что  если  всю  землю  засадить  клевером,  можно  сделать
счастливыми всех людей. Гирудина сидела и обрывала клевер, потому что тоже
хотела быть счастливой.
   Пап Пратхавец окинул взглядом клеверные поля  и  сразу  нашел  то,  что
нужно.
   - Ах! - сказала прекрасная Гирудина и,  потому  что  клевер  уже  начал
действовать, добавила: - Я такая счастливая!
   Пан  Пратхавец  хотел  тоже  что-то  сказать,  но  пауза  была  слишком
короткой.
   - Я вас люблю, пане Пратхавец, -  сообщила  Гирудина.  -  Я  вас  люблю
больше,  чем  любила  Омара,  Кальмара,  а  также  Трепанга,  Камбануса  и
Плавунца.
   - И вы действительно любили всех этих панов?  -  деликатно  осведомился
пан Пратхавец.
   - Ах, пане Пратхавец, не будем о них вспоминать! Это  была  не  любовь,
это было сплошное разочарование. Пан Омар оказался глуп, как Кальмар,  пан
Кальмар холоден, как Камбанус... Об остальных и говорить нечего...
   Пан Пратхавец, который привык быть в первых рядах,  вдруг  почувствовал
себя в самом конце длинной очереди. Он хотел сесть на коня и уехать, но...
Белый конь жевал клевер и был счастлив.  Гирудина  жевала  клевер  и  была
счастлива. Пан Пратхавец сорвал себе листок  клевера  и  посадил  на  коня
прекрасную Гирудину.
   Пан Пратхавец! Где ты, пан Пратхавец?


   - Здесь я! - пан Пратхавец  вылез  из-под  камня,  под  которым  дремал
последние два часа, и уставился на свою подругу. - Ну, чего тебе?
   Прекрасная Гирудина была особенно прекрасна в гневе,  и,  кажется,  она
понимала это.
   - Чучело, - сказала она. - Ты посмотри, на кого ты похож!
   Нет, пан Пратхавец не был ни на кого похож, он всегда  отличался  своей
индивидуальностью.
   - Не сердись, - сказал он, когда любой другой сказал бы на  его  месте:
"Заткни глотку!", и, вместо принятого в подобных случаях: "Старая ведьма",
добавил: - Родная моя!
   - Идиот! - сказала пани Гирудина.
   На это можно  было  бы  многое  возразить,  но  пан  Пратхавец  молчал,
утверждая свою индивидуальность.
   Ну и что? Что с того, что прекрасная Гирудина, за которой он забрел  на
край света, оказалась обыкновенной пиявкой (впрочем, о ней так и  написано
в учебниках зоологии, но пан Пратхавец учебников не читал)?
   Стоит ли из-за этого выходить из себя? И если  жизнь  не  удалась  и  в
будущем нет  никакого  просвета  -  стоит  ли  из-за  этого  портить  себе
настроение?
   Нет, не стоит - решил пан Пратхавец и полез под свой камень.
   Все далеко. И то, что еще близко, тоже уже далеко. И никому нет дела до
пана Пратхавца, никто даже не помнит о нем...


   И все же есть один город, и в этом городе  есть  один  дом,  в  котором
помнят о пане Пратхавце.
   В этом доме живет мой друг физиолог, который знает о животных  столько,
сколько знают одни физиологи. Но он ничего не знает о  пане  Пратхавце.  О
пане Пратхавце знает его дочь.
   Нас было трое в машине, и была ночь, и мой друг  физиолог  старался  не
уснуть у руля, изо всех сил борясь с собственной физиологией.
   - Вы слышали о пане Пратхавце? - спросила девушка.
   И тут она мне о нем рассказала.
   - Пан Пратхавец - рыцарь на белом коне. Это ничего,  что  он  маленький
рыцарь и конь у него маленький. А может, у него и вовсе нет коня,  но  все
равно он рыцарь на белом коне,  потому  что  такой  у  него  характер.  Он
победил самого Мечехвоста - этого, знаете, из ракообразных?
   Рыцари, рыцари,  и  каждый  на  белом  коне.  Они  бродят  по  дорогам,
протоптанным много столетий  назад,  заезжают  в  замки,  поднимая  их  из
развалин.
   - Они встретились на берегу моря, - сказала девушка, - и пан  Пратхавец
крикнул: "Эй, Мечехвост, вызываю тебя на поединок!" Ракообразный Мечехвост
попятился, трусливо размахивая своим мечом. "Оставьте,  пан  Пратхавец,  -
взмолился он, - зачем нам ссориться?" - "Нет, - сказал пан Пратхавец, -  я
не оставлю, и я буду ссориться, потому что ты такой-сякой  ракообразный  и
мне противно на тебя смотреть!"
   "Не связывайтесь со мной, пане Пратхавец, -  попросил  Мечехвост.  -  Я
ведь, видите, какой большой, и панцирь у меня есть, и все такое. Подумайте
о себе, пане Пратхавец!"
   Но пан Пратхавец не стал думать о себе. Он вырвал у  Мечехвоста  меч  и
занес над его головой.
   "Ах, пане Пратхавец, зачем вы это делаете? Не жалеете себя,  хоть  меня
пожалейте!"
   И тогда пан Пратхавец его пожалел.
   "Ладно, живи, - сказал он, - только больше мечом не размахивай".
   "Я не буду, - сказал Мечехвост. - Я теперь  стану  совсем  другим.  Вот
увидите, пане, теперь вы меня не узнаете!"
   - Въезжаем в Торунь, - сказал мой  друг  физиолог.  -  Красивый  город,
жаль, что не сможешь его рассмотреть.
   Я напряженно всматриваюсь в темноту, и передо мной  вырастает  красивый
город Торунь. В центре старинная крепость с бойницами, окруженная рвом, на
крепостных башнях перекликаются часовые. А вон там, в окне, сидит  молодая
полячка и выглядывает кого-то - откуда? Может быть, с прошлой войны?
   Не знаю, хорошо ли я рассмотрел город Торунь, Было темно, и,  возможно,
я увидел совсем не то, что было в действительности.
   Мы едем  дальше.  Мой  друг  рассказывает  мне  о  Леце,  замечательном
польском юмористе. "Лец" по-древнееврейски означает  паяц  -  такую  маску
избрал для себя писатель. На самом деле юмор его очень серьезен и  глубок,
и в нем мало веселого. Не подпрыгивай высоко, - предупреждает Лец, - иначе
из-под тебя могут утащить землю.
   Мы едем дальше, осторожно подпрыгивая  на  ухабах.  И  свет  наших  фар
рассекает ночь подобно мечу, который вырвал у врага пан Пратхавец.


   Пан Пратхавец лежал под своим камнем и думал о жизни. Что можно  думать
о жизни? Ну вот, думал он, погода снова испортилась. А, да бог  с  ней,  с
погодой, не в ней счастье.
   Гирудина возится по хозяйству. Она встает рано утром и  сразу  начинает
возиться. И возится целый день, до позднего вечера. Пускай. Пан  Пратхавец
не собирается ей мешать. Сам-то он понимает, что не в хозяйстве счастье.
   Пан Пратхавец выбирается из-под  камня  и  идет  к  соседу  Мечехвосту.
Препротивный тип, смотреть не хочется, но ведь в конце концов можно  и  не
смотреть. Просто посидеть, поговорить по-соседски.
   - Добрый день, пане, - говорит сосед Мечехвост, - чудесная  погода,  не
правда ли?
   - Правда, - соглашается пан Пратхавец, не желая по пустякам вступать  в
спор.