Увы, Сервантес начал свой знаменитый роман в тюрьме, а  Рабле,  окончив
свой знаменитый роман, вынужден был скрываться от преследования. Это  были
трудные времена для сатиры.
   Может быть, благоприятными для нее были те три с половиной месяца между
1694 и 95 годами, когда  жили  одновременно  Лафонтен,  Свифт  и  Вольтер?
Лафонтен  умирал,  Вольтер  только   родился,   Свифт   был   в   цветущем
лермонтовском возрасте - 27 лет. Поэтому из трех великих сатириков  в  это
время писал только Свифт, но писал не сатиры, а оды. Бывают времена, когда
сатирики пишут оды, и для сатиры это не лучшие времена.
   А  может  быть,  три  года  -  между  1826  и  29  -  были  для  сатиры
благоприятны? Грибоедов еще не убит, Салтыков-Щедрин уже родился, а  кроме
них - Гоголь, Гейне, Диккенс, Теккерей...
   Это были годы жестокой реакции. Вряд  ли  они  могли  быть  для  сатиры
благоприятны.
   Приходится признать, что у сатиры не бывает  благоприятных  времен.  Ей
никто не кричит "ура", да и "караул" она никого кричать  не  заставит.  Но
она существует и борется - одинаково отчаянно как со щитом, так и на щите.
   А точней без щита, потому что щит ее - в будущих поколениях.



   САТИРА НА ДЕСЕРТ

   В  переводе  с  латинского  слово  _сатира_  означает  "смесь,   всякая
всячина". У древних римлян она обозначала десерт и  происходила  от  слова
_сатур_, то есть "сытый".
   Сатира,  которую  пишут  сытые,  обычно  и  бывает   всякой   всячиной,
употребляемой на десерт.
   Помните, как назывался журнал Екатерины Второй?
   Ну, конечно: "Всякая всячина".



   У ИСТОКОВ САТИРЫ

   Обезьяна взяла в руки палку, чтоб развивать критическое направление,  а
потом потерла палкой о палку и стала воскурять фимиам.



   СКАЗКА О ГВОЗДЕ

   Где только гвоздю ни приходилось сидеть, и всюду он сидел по-разному.
   В дереве крепко сидел. Там его  так  зажало  со  всех  сторон,  что  ни
двинуться, ни пошевельнуться. Просил перевести его куда-нибудь,  поскольку
у него с коллективом трения.
   Сунули его в стенку - и опять он крепко сидит. Правда, зажимают со всех
сторон, почти так же, как в дереве.
   Пришлось запроситься и из стены: и тут у гвоздя трения с коллективом.
   Сунули его во что-то металлическое. Сам  металлический,  ну  и  сиди  в
металлическом. Свой своего затирать не станет.
   Но не держится в  металлическом  гвоздь,  хоть  для  него  там  готовая
дырочка. "Вот когда, - говорит, - я работал в дереве...  когда  работал  в
стене..."
   Сатира - тот же гвоздь. Для нее нужна стена, а не готовая дырочка.  Для
нее главное условие - трение с окружающей обстановкой.



   ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ

   На карте Юмора, в стороне от больших городов и столиц, - Лиона (Рабле),
Дублина (Свифт), Таганрога (Чехов), - лежит маленький, но важный  пункт  -
Коломыя. Здесь жил Лесь  Мартович,  здесь  он  учился  в  гимназии  и  был
исключен  из  нее  за  попытку  связать  литературу  с  политикой.  Вечный
конфликт: литература не может обойтись без политики, а политика  не  прочь
обойтись без литературы.
   Одним  образованием   не   искоренить   невежества,   они   развиваются
параллельно, но при этом постоянно пересекаясь  между  собой.  Образование
изобретает  колесо  -  невежество  изобретает   колесование,   образование
изобретает электричество, невежество - электрический стул.
   "Что это  вы,  пан-сударь,  то  самое?  Да  ведь  это  же,  пан-сударь,
продажность,  да  ведь  это  же  душу  продают,  а  разве  вы  не  знаете,
пан-сударь, что это то самое?  Если  бы  тот,  пан-сударь,  кто  покупает,
понеже, пан-сударь, он за деньги покупает доверие, да где  же  вы  видели,
чтобы такой человек, паи-сударь, впоследствии то самое?.. А совесть где? А
совесть, пан-сударь, где? А душа, пан-сударь, а совесть где? А  то  самое,
пан-сударь, где?"
   Невежество учит, создает свои концепции, дефиниции, элоквенции (все это
его излюбленные слова), невежество выступает против невежества,  разве  вы
не видите, сударь, что против невежества выступает невежество, что продают
разум и душу, что совесть продают?
   "Весь город - наши дети, наши матери и  наши  жены  исполнены  огромной
благодарности к вам, господин директор. И если вы должны  покинуть  город,
то за вами потекут реки наших слез..."
   Такую речь подготовил и собирался произнести молодой учитель на вечере,
посвященном  проводам  директора  школы.  Но  внезапно  на  вечер   явился
староста. И учитель произнес такую речь:
   "Весь наш город - наши дети, наши матери и наши жены исполнены огромной
благодарности к вам, высокочтимый господин староста! И если бы  вы  должны
были покинуть наш город, то за вами следом потекли бы реки наших слез..."
   Затем пели  "многия  лета"  старосте  и  шикали  на  оттиснутого"  угол
директора, который фальшивил.
   Образованное невежество - это  не  простое  невежество:  оно  умеет  не
фальшивить и всегда знает, кому петь "многия лета". О, сударь, оно  знает,
оно хорошо знает, сударь, то самое, оно хорошо знает,  сударь,  то  самое,
оно отлично знает то самое, чего образованию никогда не узнать.



   ХВАТАЯСЬ ЗА СОЛОМИНКУ...

   Юмор - это соломинка, которая  никого  не  спасает.  Но  когда  за  нее
хватаешься, делаешь движение, которое помогает держаться на воде.



   МЕРТВЫЕ ДУШИ

   На  прилавке  двухтомник  Гоголя  -  два  любовно  изданных  тома.  Они
завернуты в целлофан, а между ними стыдливо прячется сборник  современного
поэта. Он надеется, что его не  заметят  и  купят  вместе  с  двухтомником
Гоголя.
   Ему ведь тоже нужно дойти до читателя,  но  своим  ходом  дойти  он  не
может. Как солдат солдата выносит из боя, так его несут в бой.
   Никто не верит, что он победит, верят, что победит  любовь  читателя  к
Гоголю. Любовь к Гоголю настолько сильна, что ее хватит на  десяток  таких
поэтов. А если взять еще любовь к  Пушкину,  Толстому,  Чехову...  Сколько
таких поэтов можно вынести в бой!
   Нет, они  не  сожгут  своих  "Мертвых  душ",  а,  напротив,  издадут  и
переиздадут многократно. И пойдут к читателям мертвые души их книг...
   Как солдат солдата выносит из боя, так снова и снова понесут их  в  бой
Гоголь, Пушкин, Толстой, Булгаков и Паустовский...



   ЦЕЛЬ И СРЕДСТВА

   В литературе цель оправдывает средства лишь при условии, что средства -
художественные.



   АНКЕТА

   На вопрос, кто  автор  "Похвального  слова  глупости",  почти  половина
опрошенных назвали авторов критических статей.



   ТЕАТР

   На афише вместо "драма в  двух  действиях"  пишут  либо  "дама  в  двух
действиях", либо "дрема в двух действиях".
   Молодые театралы предпочитают даму в двух действиях, пожилые - дрему  в
двух действиях, поэтому на драму в двух действиях народ не идет.



   ЛЕКАРСТВО ОТ ЗАДУМЧИВОСТИ И БЕССОННИЦЫ

   Двести лет назад вышел в свет сборник сказок под  названием  "Лекарство
от задумчивости и бессонницы".
   Бессонница до сих пор не проходит, но задумчивость удалось излечить.



   КАК ПОМИРИЛИСЬ ИВАН ИВАНОВИЧ С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ

   - Что ж ты стоишь? Ведь я тебя не бью!
   Эти слова гоголевского Ивана  Ивановича  дали  богатые  плоды  в  пьесе
Назыма Хикмета "А был ли Иван Иванович?"
   И вот уже Ивана Ивановича благодарят за то, что он не бьет, и  вот  уже
благодарят за то, что бьет, не обходя вниманием.
   И уже за битого двух небитых дают, и  уже  трех  небитых  дают,  и  уже
некого давать, потому что все битые.
   Да, изменился Иван Иванович в пьесе  Хикмета.  Пусть  попробует  с  ним
поссориться Иван Никифорович! Не посмеет!
   Потому что если  посмеет,  тотчас  возникнет  вопрос:  а  был  ли  Иван
Никифорович?



   СЛОВО ПРАВДЫ

   - Нам нужна вся правда! - говорит полуправда.
   - Нам нужна полуправда! - говорит четвертьправда.
   А что говорит вся правда?
   Она молчит.
   Ей опять не дают слова.



   МАЛО САТИРЫ

   Медицину укоряют:
   - Ну что вы все о больных да о больных? Как будто у нас мало здоровых!
   Милицию укоряют:
   - Ну что вы все о преступниках да о преступниках. Как будто у  нас  нет
честных граждан!
   Честных людей укоряют:
   - Вот вы в заявлении пишете: украли, мол, то да се. А почему вы  о  том
не пишете, чего у вас не украли?
   И честные люди говорят:
   - Потому что мы честные граждане, но мы не сумасшедшие граждане.
   А сатира не решается так отвечать. И когда ее начинают укорять, что она
за недостатками не видит достижений,  она  смущается,  послушно  протирает
глаза и начинает видеть одни достижения.
   И опять ее укоряют:
   - Достижения - это хорошо. Но почему в сатире нашей мало сатиры?



   ЛИТЕРАТУРНАЯ ХИРУРГИЯ

   Сатира, которая призвана  вскрывать  язвы  общества,  достигла  больших
успехов по части анестезиологии. И хотя  вскрывает  хуже,  но  значительно
лучше умеет усыплять.



   УЛИЦА ТОЛСТОГО В НАШЕМ ГОРОДЕ

   Наша улица Толстого выглядит иначе,  чем  десять  лет  назад.  Сносятся
старые дома, на их месте вырастают новые...
   Так же и сам Толстой меняется с годами: новые поколения читают в нем не
совсем  то,  что  прежние  поколения.  Сносится  старое,   обветшалое,   и
неизвестно, какие небоскребы откроются в его творчестве через двести лет.
   Время для гения не губительная,  а  питательная  среда.  Гений  растет,
впитывая в себя время.



   КАЛАМБУРЫ

   Пушкин где-то пишет, что будущее представляется ему не  в  розах.  Сама
напрашивается рифма: в неврозах.
   Будущее не в розах, а в неврозах.
   Это его будущее.
   А наше?
   К прошедшему веку рифму найти легко, но даже Пушкин не мог найти  ее  к
будущему.



   СТРОИТЕЛЬСТВО ПРОШЛОГО

   Я живу в древней Греции, выхожу с декабристами на Сенатскую  площадь...
Нереальная жизнь, но есть в ней прекрасное качество: из нее можно  строить
что угодно.
   Из реальности строить трудно, она  мало  поддается  изменению.  На  то,
чтобы  переместить  один  кирпичик,  иногда  нужно  потратить   жизнь.   А
нереальность изменяется от одного движения  мысли.  И  люди  какие  в  ней
живут: Сократ, Микеланджело, Достоевский... И все доступны,  встречайся  с
кем хочешь, можешь даже  собрать  тех,  которые  никогда  между  собой  не
встречались, из разных стран и времен...
   А наше настоящее -  когда  оно  станет  прошлым?  Захочется  ли  в  нем
кому-нибудь жить? Мы ведь строим не только будущее, мы прошлое строим - на
все будущие времена.



   ИРОНИЯ СЛАВЫ

   Хорошая слава лежит, а худая бежит и иногда довольно далеко забегает.
   Допустим, вы Держиморда. Знаменитый педагог. Тот  самый,  что  построил
школу  для  педагогически  одаренных  детей  и  сам  же  в  ней  преподает
педагогику.
   И  вдруг  вы,  Держиморда,  совершенно  случайно   узнаете,   что   ваш
однофамилец в какой-то комедии ведет себя черт  знает  как,  позорит  ваше
доброе и (чего там  скромничать!)  знаменитое  имя.  Вы  потратили  жизнь,
поднимая над миром это имя, а он его - в грязь!
   Можете ли вы утешаться, что это  было  давно  и  что  того  Держиморду,
возможно, уже забыли? Нет, не  можете.  Потому  что  скорее  забудут  вас,
несмотря на ваши несомненные педагогические заслуги.
   Потому что хорошая слава лежит, а худая бежит, и не вам обогнать  этого
бегущего Держиморду.



   ОТ ГОГОЛЕВА ДО ГРЕБЕНКИ

   На станции Гоголево поезд стоит две минуты, а  на  станции  Гребенка  -
полчаса. А между ними - два часа пути, есть время подумать.
   Гоголя знает весь мир, но нет у него своего города.  Пусть  не  такого,
как Горький или Ивано-Франковск, а хотя бы такой, как город Гребенка.
   Гребенку не весь мир знает, но у него  не  только  город,  но  и  целый
район. А у Гоголя его  Гоголево  -  село  селом,  его  и  на  карте  редко
обозначают.
   Гоголю еще повезло. Хоть поселок назвали. А  каково  Салтыкову-Щедрину?
Есть, правда, поселок Щедрин, есть деревня Салтыковка, и если соединить их
- вроде бы память о великом сатирике. Но как их соединишь, если поселок  в
Белоруссии, а  деревня  в  Саратовской  области  и  никакого  отношения  к
великому сатирику не имеют? Так же, как хребет Эзоп на Дальнем Востоке  не
имеет отношения к баснописцу Эзопу...
   И все же невольно вспомнишь об Эзопе, услышав про этот  хребет.  Потому
что не хребет, а Эзоп живет в нашей памяти.
   В памяти беспокойная жизнь: то тебя забудут, а то вспомнят - да не те и
не так, как хотелось бы. И ты уже не сможешь напомнить о себе, потому  что
от тебя зависит только самая первая, самая короткая жизнь, а все остальные
жизни от тебя не зависят.
   Некоторые в своей первой жизни незаметно живут, но  зато  очень  громко
живут в памяти. Другие - наоборот: гремят при жизни, а в памяти о  них  не
слыхать.
   Гоголь уже прожил четыре жизни, столько же, сколько и Свифт, хотя Свифт
родился раньше на полтора столетия. Но они прожили  одинаковое  количество
жизней при неодинаковом количестве лет. Потому что жизнь Гоголя была почти
вдвое короче.
   В  1994  году,  когда  мир  будет  отмечать  трехсотлетие  Вольтера   и
пятисотлетие Рабле, он сможет отметить еще одну круглую дату: сорок жизней
Аристофана... Есть кому жить в памяти человечества, только бы им было  где
жить...
   Гениям в памяти живется легко, потому что все уже знают, что они гении.
И никто на них не в претензии, что они говорят  о  своем  времени  правду.
Правда вообще лучше говорится в прошедшем времени. Во времена Свифта  -  о
времени Вольтера, во времени Вольтера - о времени Рабле...  Время  Зощенко
смеялось над временем Щедрина и даже  утверждало,  что  ему  самому  нужен
Щедрин, не Зощенко, а Щедрин.
   И оно его имело. Потому что и Гоголь, и Чехов,  и  Щедрин  смеются  над
грядущими временами. Какое время ни наступит, сатирики прошлого смеются  и
над ним.
   Когда у современника Диогена, еще более  древнего  философа  Демокрита,
спросили, как он понимает истину, он ответил коротко:
   - Я смеюсь.

   1981-1987



    Феликс Кривин.
    Ходить - ходьба, судить - судьба

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Я угнал Машину Времени". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1992.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Парень и девушка шли  по  широкой  степи,  и  им  было  еще  далеко  до
горизонта. Горизонт  был  спокойный  и  ровный,  словно  ему  нечего  было
скрывать, а ему было что скрывать, ох, было...
   Девушка шла под конвоем, а думала, что идет в дружеском  сопровождении.
Она любила своего конвоира и называла его просто Вась. "Вась, куда ты меня
ведешь?" -  спрашивала  она,  делая  вид,  что  не  догадывается.  Но  она
догадывалась, все девушки всегда  обо  всем  догадываются,  -  правда,  не
всегда о том, что бывает на самом деле.
   Конвой Вась не отвечал, на подобные вопросы отвечать  не  положено,  он
только торопил  подконвойную,  а  ей  не  хотелось  спешить,  ей  хотелось
продлить это волнующее приближение к горизонту.  Она  старалась  держаться
поближе к парню, а он по уставу  должен  был  соблюдать  дистанцию.  А  то
обезоружит чего доброго, а там ее поминай. У него  в  кармане  предписание
доставить подконвойную к месту казни. Или каторги. А  она  думала,  что  к
месту любви. Она верила, что любовь побеждает смерть, как  написал  творец
смерти на книге творца любви, чтоб  отвести  глаза  любви  от  неумолимого
шествия смерти.
   Девушка была революционерка, а парень - шпион и стукач, агент охранки и
Чрезвычайной Комиссии, и еще чего-то в этом роде. Но внешне  он  ничем  не
отличался  от  революционера,  партизана  и  подпольщика.  А  чем  он  мог
отличаться? Мы ведь все живем вперемешку - герои, революционеры, убийцы  и
предатели. Встречаемся, общаемся, говорим о том, о чем положено  говорить,
и молчим о том, о чем говорить не  положено.  Как  тут  отличить  одно  от
другого?
   Бывали даже случаи, когда агенты охранки становились во главе революции
и вели ее на казнь, усыпляя пламенными  словами.  Такими  словами  усыплял
парень девушку, а она слушала и вся тянулась к нему,  потому  что  он  был
парень, а она была девушка.
   "Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гете", - сказал бы об этой сцене знаток
подобных сцен, выдавая себя  за  знатока  тонких  человеческих  отношений.
"Любовь побеждает смерть", - сказал бы он, имея в виду всенародную любовь,
существующую наперекор всенародной смерти.
   Горизонт все еще скрывал правду смерти, выдавая ее за правду  любви.  А
здесь, в том самом месте, где парень вел девушку по  степи,  три  мальчика
сидели на берегу моря. Но если хорошо приглядеться, это были три  старика.
Жизнь пролетает так, что не успеешь оглянуться, не то что приглядеться.
   Берег моря тоже изменился. Сначала  он  был  пустынный,  потом  на  нем
появился пляж, людей  набралось  -  ступить  негде.  А  потом  вдруг  люди
исчезли, хотя был разгар лета, солнце светило вовсю, и остались только три
старика: в море было запрещено купаться.
   Три старика, которым многое было запрещено, жизнь которых прошла в мире
сплошных запретов, ничуть не удивились, что  в  море  купаться  запрещено.
Хорошо хоть можно на солнышке посидеть. А  запретят  -  не  будем  сидеть.
Будем дома сидеть. У телевизора.
   Конечно, это слабое утешение. Но ведь  мы  пришли  в  этот  мир  не  за
утешением. А за чем мы пришли? Вот и ломай теперь голову: пришли, а за чем
- забыли.
   Море безмятежно плескалось, словно с ним ничего не произошло, и все так
же светло и ровно уходило за горизонт, - может быть, туда, куда парень вел
девушку. Но они ничего этого не видели и видеть не могли. В том месте, где
сидели старики и плескалось море, парень вел девушку по сухой и  безлюдной
степи. События накладывались одно на другое, пронизывали  одно  другое,  в
мире было тесно от них, а если посмотреть  со  стороны,  в  мире  не  было
никаких событий.
   Три старика сидели на берегу, и через них парень вел девушку. Ходить  -
ходьба, судить - судьба... Вот так они и  складываются,  судьбы.  Идешь  к
горизонту, и сам не знаешь,  куда  идешь.  И  через  что  придется  пройти
прежде, чем придешь к своему горизонту.
   И в какой-то момент конвой Вась забыл устав конвойной службы, он забыл,
что у него дома семья, что у него дети Вась Вася меньше, - он  решил,  что
здесь, в степи, ему все позволено, и тогда  три  мальчика  заплескались  в
море и поплыли, высоко поднимая брызги, кто быстрей доплывет. Три мальчика
вытворяли в море такое, что на них неприлично  было  смотреть,  и  девушка
почувствовала, что к ней пришла любовь. А к кому ей было прийти? У  конвоя
Вася была семья, и только сердце девушки было свободно.
   Но она все равно сказала "нет". Для конвоя это означало неподчинение. И
он забыл, что у него семья, а если и  не  забыл,  то  для  дальнейших  его
поступков это уже не имело значения.
   И тогда три мальчика выбрались на берег и превратились в трех стариков.
Купаться в море было нельзя, но им  и  не  хотелось.  Им  хотелось  просто
сидеть на берегу  моря,  вспоминать,  как  они  когда-то  купались,  когда
купаться было разрешено.


   Каждый из этих стариков был  Василий  Васильевич.  И  конвой  Вась  был
Василий Васильевич. И даже девушка была Василий Васильевич.
   Потому что все эти события происходили внутри Василия Васильевича, и он
наблюдал их, когда перемещался внутрь себя,  соединяя  два,  казалось  бы,
несовместимых пространства.
   Это погружение в себя  можно  истолковать  как  глубокую  задумчивость,
мечтательность или пробуждение каких-то воспоминаний, но, возможно,  здесь
было  что-то  совсем  другое.   Возможно,   внутри   Василия   Васильевича
происходили не воображаемые, а действительные события. Не  исключено,  что
воспоминания - это и есть действительные события, которые  повторяются  на
микроуровне внутри нас, а мечты  -  события,  которые  на  том  же  уровне
предшествуют внешним событиям.
   Есть такая теория. Современная биол