не
привыкать, сказали в один голос: "Нет, с нас довольно!"
   Но у Крана была Раковина -  верная  подруга  его  жизни.  Она  исправно
поглощала  все  перлы  его  красноречия  и  прямо-таки  захлебывалась   от
восхищения. Правда, удержать она ничего не могла и оставалась  пустой,  но
ведь и это было следствием ее исправности.



   ОРЕХИ

   Встретились два ореха - стук-постук! - настучались, натрещались  вволю,
и каждый покатился в свою сторону. Катятся и думают:
   ПЕРВЫЙ ОРЕХ. Ужас, до чего развелось пустых орехов!  Сколько  живу,  ни
одного полного не встречал.
   ВТОРОЙ  ОРЕХ.  И  как  они,  эти  пустые  орехи,  маскируются?  На  вид
посмотришь - нормальный орех, но уже с первого звука ясно,  что  он  собой
представляет!
   ПЕРВЫЙ ОРЕХ. Хоть бы с кем-нибудь потрещать по-настоящему!
   ВТОРОЙ ОРЕХ. Хоть бы от кого-нибудь услышать приличный звук!
   Катятся орехи, и каждый думает о пустоте другого.
   А о чем еще могут думать пустые орехи?



   СВЕТИЛО

   В магазине электроприборов Люстра пользовалась большим уважением.
   - Ей бы только добраться  до  своего  потолка,  -  говорили  настольные
лампы. - Тогда в мире сразу станет светлее.
   И долго еще, уже  заняв  места  на  рабочих  столах,  настольные  лампы
вспоминали о своей знаменитой землячке, которая  теперь  -  ого!  -  стала
большим светилом.
   А Люстра между тем дни и ночи проводила  в  ресторане.  Устроилась  она
неплохо, в самом  центре  потолка,  и,  ослепленная  собственным  блеском,
прожигала за вечер столько, сколько настольным лампам хватило  бы  на  всю
жизнь.
   Но от этого в мире не стало светлее.



   КОЛУН

   Колун оценивает работу Рубанка:
   -  Все  хорошо,  -  одобряет  он,  -   остается   устранить   некоторые
шероховатости. Я бы, например, сделал вот что...
   Колун берет разгон и привычным взмахом делит полено на две части.
   - Вот теперь гораздо лучше, - удовлетворенно замечает он. - Но это  еще
не все.
   Колун работает с увлечением, и вскоре от полена остаются одни щепы.
   - Так и продолжайте, - говорит он Рубанку.  -  Я  уверен,  что  с  этим
поленом у вас получится.
   - С каким поленом? - недоумевает Рубанок. -  Ведь  от  него  ничего  не
осталось!
   - Гм... Не осталось? Ну что ж! Тогда  возьмите  другое  полено.  Важно,
чтобы вы усвоили принцип.  А  если  будут  какие-то  шероховатости,  -  не
стесняйтесь, прямо обращайтесь ко мне. Я помогу. Ну, действуйте!



   МУХА

   - Пол - это потолок, - размышляет Муха, ползая по потолку.
   - Пол - это стена, - соображает она, переползая на стенку.
   А когда Муха доползает до пола, взгляды ее снова меняются:
   - Пожалуй, все-таки пол - это пол, а стены - это стены...
   Подобного мнения не могут разделить мухи, которые все еще ползают вверх
ногами:
   - Вы слышите? Пол - это пол! Ах, бедняга, как она опустилась!



   ШКАТУЛКА

   - Эх ты, Шкатулка, - говорит Шкатулке Настольная Лампа, -  посмотри-ка,
что написано на бумажках, которые ты сохраняешь.
   Но Шкатулка, сколько ни пытается заглянуть в себя, так ничего  прочесть
и не может.
   - Что же там написано? - спрашивает она.
   - Да вот - самые противоречивые вещи. На одной бумажке "Я тебя  люблю",
на другой, наоборот, - "Я не люблю тебя".  Где  же  твоя  принципиальность
после этого?
   Шкатулка  задумывается.  Действительно,  она  никогда  не   вникала   в
содержание бумажек, которые ей приходится сохранять. А  там,  оказывается,
бог весть что такое написано. Надо будет разобраться в этом деле!
   Потом в  комнату  входит  хозяйка.  Она  садится  к  столу,  раскрывает
Шкатулку, и вдруг - кап, кап, кап - из глаз ее капают слезы.
   Увидев, что хозяйка плачет, бедная Шкатулка совсем расстраивается.
   "Конечно, - решает она, - это все из-за моей непринципиальности".



   ПРОБЛЕМА ЛОМАНОГО ГРОША

   Неизвестно, кто первый  высказал  мысль,  что  в  расположении  комнаты
находится Ломаный Грош. Как бы то ни было, решено было его найти.
   Старший Советник  Всевозможных  Дел  Молоток  в  ударном  порядке  стал
снаряжать экспедицию. Специально  для  этой  цели  из  стены  был  отозван
Гвоздь, который раньше поддерживал там Вешалку.  Вешалка  рухнула,  но  не
похоронила под собой блестящей идеи отыскания Ломаного Гроша.
   Стали  подбирать  других  членов  экспедиции.  Кто-то   высказался   за
кандидатуру Веника, "который превосходно  знает  местность  и  у  которого
специальное образование". Но эту кандидатуру сейчас же отвергли по  вполне
понятной причине: у Веника родственница в передней - Половая Тряпка.  А  у
Половой Тряпки, как известно, подмоченная репутация.
   После долгих раздумий и советов в экспедицию наконец попали три  члена:
кристально чистый Стакан, полированный  Шкаф  и  Плевательница.  Последняя
хоть и не была особенно чиста, но за нее ручался чистый Стакан.
   Экспедиция работала долго, но безуспешно. Кристально  чистый  Стакан  в
самом начале розысков разбился где-то под кроватью. Шкаф принимал  участие
в экспедиции только косвенно, давая разные советы, потому что не  мог  без
посторонней помощи сдвинуться  с  места,  а  Плевательница  хоть  и  могла
сдвинуться,  да  не  хотела,  так  как  отнеслась  к  делу  несерьезно   и
наплевательски.
   Начали искать новых кристально чистых членов экспедиции,  в  результате
чего все стаканы, чашки, тарелки и блюдца закончили свое существование  на
славном поприще отыскания Ломаного Гроша.
   Веник, которому прибавилось работы - убирать останки  мучеников  науки,
решил  покончить  с  этой  историей,  и  сам,  не  включаясь  ни  в  какие
экспедиции, нашел то, что все так долго искали.
   Ломаный Грош найден!
   Но теперь возникла новая забота - что с ним делать, зачем он нужен?
   Об этом раньше, в суматохе поисков, как-то не успели подумать.



   КОСТЕР В ЛЕСУ

   Костер угасал.
   В нем едва теплилась жизнь, он чувствовал, что не пройдет и  чага,  как
от него останется горка пепла - и ничего  больше.  Маленькая  горка  пепла
среди огромного дремучего леса.
   Костер слабо потрескивал, взывая о помощи. Красный  язычок  лихорадочно
облизывал  почерневшие  угли,  и  Ручей,  пробегавший  мимо,  счел  нужным
осведомиться:
   - Вам - воды?
   Костер зашипел от бессильной злости. Ему не хватало только воды  в  его
положении! Очевидно, поняв неуместность своего  вопроса.  Ручей  прожурчал
какие-то извинения и заспешил прочь.
   И тогда над угасающим Костром склонились кусты. Не говоря ни слова, они
протянули ему свои ветки.
   Костер жадно ухватился за ветки, и - произошло  чудо.  Огонь,  который,
казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.
   Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!
   Костер поднялся, опершись на кусты, встал во весь  рост,  и  оказалось,
что он совсем не такой уж маленький. Кусты затрещали под ним и потонули  в
пламени. Их некому было спасать.
   А Костер уже рвался вверх. Он стал таким  высоким  и  ярким,  что  даже
деревья потянулись к нему: одни  -  восхищенные  его  красотой,  другие  -
просто, чтобы погреть руки.
   Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и  сами
мечтали, как бы к нему приблизиться.
   - Костер! Костер! Наш Костер! - шумели дальние деревья. - Он  согревает
нас, он озаряет нашу жизнь!
   А ближние деревья трещали еще громче. Но не от  восхищения,  а  оттого,
что Костер пожирал их своим пламенем, подминал под себя,  чтобы  подняться
еще выше. Кто из них мог противиться дикой мощи гигантского Костра в лесу?
   Но нашлась все-таки сила, которая погасила  Костер.  Ударила  гроза,  и
деревья роняли тяжелые слезы - слезы по  Костру,  к  которому  привыкли  и
который угас, не успев их сожрать.
   И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, деревья  разглядели
огромное черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.
   Нет, не Костер - Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.



   ДОРОГА

   Прибежала Тропинка к Дороге и остановилась в восхищении.
   - Теть, а, теть, откуда ты такая большая?
   - Обыкновенно, - нехотя объяснила Дорога. - Была малой, вроде  тебя,  а
потом выросла.
   - Вот бы мне вырасти! - вздохнула Тропинка.
   - А чего тут хорошего? Каждый на тебе ездит, каждый топчет - вот и  вся
радость.
   - Нет, не вся, - сказала Тропинка. - Пока я маленькая, меня  далеко  не
пускают, а тогда бы я... ух, как далеко ушла!
   - Далеко? А зачем далеко?  Я  вот  до  города  дошла,  и  все,  с  меня
хватит...
   Поникла Тропинка и обратно в лес побрела. "С  меня  хватит!"  Стоит  ли
ради  этого  быть  дорогой?  Может,  лучше  остаться  Тропинкой,  навсегда
затеряться в лесу?
   Нет, не лучше, совсем не лучше. Просто Тропинка ошиблась на  этот  раз,
просто она вышла не на ту дорогу.



    Феликс Кривин.
    Притчи о жизни

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Хвост павлина". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   В притче все обладают одинаковым голосом, и немой камень может  сказать
не меньше, чем разговорчивый попугай,  а  крохотный  муравей  может  нести
большую мысль, чем целый караван верблюдов.
   Так и в жизни - самые незначительные события говорят порой  не  меньше,
чем выдающиеся, и даже отсутствие событий непременно о чем-то говорит.
   Допустим, я не был в Новой Зеландии. Этот факт  не  менее  серьезный  и
наводящий на размышления, чем то, что вы многократно там побывали.  Почему
я там не был? Не хотел? Не мог? Или, может быть, в  это  время  я  был  на
Мадагаскаре? В моем случае ответов много, а в вашем только один: вы были в
Новой Зеландии.
   И, подобно тому, как травинка в притче, не сходя с места, может сказать
не меньше, чем орел, облетевший свет, -  так  и  простые  события  простой
жизни могут сказать о чем-то совсем не простом.
   Потому что жизнь  -  весьма  непростая  вещь,  как  бы  просто  она  ни
выглядела.



   ВЕРБЛЮД

   Мы, наверно, были ровесники, но я еще был  ребенком,  а  он  уже  успел
стать большим. У него была нелегкая жизнь, поэтому он стал большим, а я со
своей легкой пока оставался маленьким.
   Жизнь верблюда засохла на нем  ссадинами  и  комьями  грязи  и  застыла
печалью в его глазах. Он что-то жевал и жевал, словно  боялся  проглотить,
зная, что больше жевать будет нечего.
   Он не обрадовался нашей встрече так, как обрадовался  я.  Видно,  жизнь
еще не научила его радоваться.
   А меня научила. Я стоял перед ним, дрожа от восторга, и говорил:
   - Ой ты мой верблюдик! Ой ты мой маленький!
   Он не был маленьким, и это было ему известно.
   - Красивенький мой!
   Он знал, что он не красивенький.
   И пока я говорил ему эти приятные слова, он  равнодушно  жевал,  словно
собирая там, во рту, достойные слова для ответа.
   Потом он их выплюнул.
   Конечно, жизнь не научила его хорошим манерам, но если плевать в  глаза
каждому, кто хвалит тебя в глаза... Пусть несправедливо, но все же хвалит,
а не ругает в глаза...
   Больше я ничего не скажу. Чтоб не получилось, что в глаза я его хвалил,
а за глаза говорю о нем разные гадости.



   ЧАЙ В ПРИЯТНОЙ КОМПАНИИ

   Мишка Пузо был большой шутник, но шутить он еще не  научился.  Он  даже
штаны застегивать не научился, а это легче, чем научиться шутить. Известно
немало людей, которые отлично застегивают штаны, а  шуток  просто-напросто
не понимают. И при этом все же стараются шутить - к общему огорчению.
   Пузо - это была не фамилия Мишкина, а прозвище,  которое  он  сам  себе
придумал. Он был толстый и очень гордился своим животом,  который  называл
по-приятельски пузом. И требовал,  чтоб  его  самого  называли  Пузом.  Он
вообще требовал к себе уважения.
   В тот день мы пили с Мишкой чай в приличном доме -  у  племянницы  тети
Лизы, нянечки из нашего садика. Нянечка взялась присмотреть за нами,  пока
наши родители проводили летние отпуска, и забирала нас из  садика  к  себе
домой, а оттуда, из дома, водила в гости к своим родственникам.
   В знак уважения к нашей нянечке ее родственники  угощали  нас  чаем,  а
потом отправляли играть за шкаф. У всех у них  комнаты  были  перегорожены
шкафами, чтобы не все время жить друг у друга на виду, а иногда  прятаться
друг от друга за шкафом. Это у них была  такая  игра:  они  играли  в  две
комнаты.
   И вот в одном из этих приличных домов, у племянницы  тети  Лизы,  нашей
нянечки, во время вечернего чаепития Мишка Пузо насыпал мне вместо  сахара
соль, считая это удачной шуткой. Сейчас я  понимаю,  что  эго  была  шутка
совсем не удачная, а в то время она мне казалась весьма остроумной.
   Соль Мишкиной шутки дошла до меня с первым глотком, но  я  сделал  вид,
что ее не заметил. Как ни в чем не  бывало  я  прихлебывал  чай,  и  Мишка
забеспокоился:
   - Вкусно?
   В ответ я только кивнул, не желая отрываться от чая.
   Мишка  смотрел  на  меня  с  недоверием.  Потом   недоверие   сменилось
сомнением, и, немного поколебавшись, он попросил:
   - Дай попробовать.
   Я решительно замотал головой: _таким_ чаем я не был намерен делиться.
   Мишке ничего не оставалось, как насыпать соли в свой стакан.
   Он сыпал щедро, чтобы перебить вкус столь же щедро насыпанного в стакан
сахара, и уже первый глоток был ему  полным  вознаграждением  за  все  его
пакости и неуместные шутки. Но он, конечно, взял себя в руки и  выпил  эту
отвратительную бурду до конца. И при этом еще прихваливал:
   - Ох и вкусно!
   В то время мы не предполагали, что эта шутка надолго затянется, что  мы
еще не раз скажем: "Вкусно!" - когда будет с души воротить.
   - Пейте, миленькие, - говорила племянница, занятая разговором со  своей
тетей и не замечавшая наших кулинарных опытов. - Давайте я вам еще налью.
   От добавки мы отказались. Мы выпили чай, сказали спасибо племяннице,  и
Мишка Пузо виновато погладил свой живот, словно прося у него  прощения  за
неуместную шутку.



   ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

   Первое мое стихотворение было о победе Красной Армии  над  фашизмом.  О
неизбежной победе - в том случае, если фашисты нападут на нашу страну.
   Я переписал это стихотворение на  бумажку  и  отнес  воспитательнице  в
детский сад. Мне было шесть лет, но я всем говорил, что на самом деле  мне
девятнадцать. Я не мог допустить мысли, что живу на свете так мало лет.
   Это было время не только оптимистических надежд,  но  и  разочарований.
Как  раз  тогда  я  узнал,  что  наше  Солнце  погаснет  через  столько-то
миллиардов лет. Я плакал так, как не плакал еще ни  разу  в  жизни:  я  не
ожидал такого скорого конца. Но об этом я все же не написал, а  написал  о
победе Красной Армии над фашизмом.
   Воспитательница прочитала стихи и потребовала мою фотографию.  Я  очень
живо  себе  представил:  моя  фотография  висит  на  стене,  а   под   ней
стихотворение о победе Красной Армии над  фашизмом.  Все  будут  ходить  и
читать, а кто еще не умеет читать, будет смотреть на мою фотографию.
   У меня не было отдельной  фотографии,  и  я  отрезал  себя  от  сестры,
считая, что в дальнейшем сестра мне здесь не понадобится. На дороге  славы
наши с ней пути разошлись.
   В тот же день моя фотография красовалась на стене, но под ней  не  было
стихотворения. Под ней стояла обидная подпись: "Гава" -  что  по-украински
означает "ворона". То есть, разиня.
   Я знал за собой это качество, но не ожидал в нем упрека  сейчас,  когда
сам  принес  эту  фотографию...  В  то  время  я   еще   не   знал   слова
"непедагогично", но чувствовал, что со мной поступили нехорошо.
   И я бросил писать стихи, поняв, что слава - это обман, что она  жестоко
оборачивается против человека.
   Снова я стал писать  лишь  во  время  войны,  когда  началась  битва  с
фашизмом, о которой было написано в моем первом стихотворении.
   В наш город война пришла сразу, и я  под  выстрелами  пробрался  домой,
чтоб унести во взрослую жизнь фотографии нашего детства.
   Этот альбом сохранился. Там, на фотографии, сестра прильнула к кому-то,
кого рядом с ней больше нет, кто ушел за славой и не вернулся  назад,  как
не возвращаются те, кто уходит за славой...
   А в остальном все осталось по-прежнему, и солнцу светить еще столько же
- без каких-то сорока с лишним лет все те же столько-то миллиардов.



   ДРАКА

   Я дрался в жизни один раз, да и то не с тем, с кем следовало.  И  вовсе
не потому, что не встречал людей, с которыми  следовало  подраться.  Таких
людей я встречал, но с ними я не дрался, а здоровался  за  руку,  улыбался
им, как лучшим друзьям. Потому что я уже был воспитанным  человеком.  А  в
тот раз, когда дрался, я еще не  был  воспитанным  человеком,  меня  тогда
только еще воспитывали.
   На нашей улице все между собой передрались и выяснили, кто  сильнее,  а
кто слабее. На мою долю выпал мальчик, худой  и  болезненный,  с  головой,
неуверенно сидящей на тонкой шее, и длинным носом, свисавшим вниз,  словно
уже заранее признавая свое поражение. С  кончика  носа  свисала  маленькая
прозрачная капелька, и мальчик шумно втягивал  ее  в  нос,  как  втягивает
проводник пассажира, повисшего  на  ступеньке,  когда  дан  уже  сигнал  к
отправлению. Но пассажир опять повисал, словно еще не  со  всеми  там,  на
станции, попрощался, а мальчик снова и снова его втягивал, а  потом  резко
провел под носом рукой, окончательно высаживая его из  поезда...  Но  тут,
неизвестно откуда взявшись, пассажир снова повис...
   И туда,  в  это  место,  где  уже  развивались  какие-то  драматические
события, я ткнул кулаком, и пассажир сразу покраснел и на  ходу  выпрыгнул
из поезда, а за ним стали прыгать остальные, такие же красные, как и он.
   - Юшка пошла, - констатировал кто-то из  судейской  коллегии,  и  драка
была приостановлена из-за явного неравенства сил.
   Я не запомнил, как звали этого мальчика.  Тех,  кого  бьют,  обычно  не
запоминают, - запоминают тех, которые бьют.
   Мне не хотелось  его  бить,  просто  такая  сложилась  ситуация.  Потом
сложилась другая ситуация, и мы с ним вместе гоняли в  футбол,  лазили  по
крышам и смотрели, как бьют кого-то третьего. И опять менялась ситуация, и
снова кто-то кого-то бил, пусть не кулаками, а словами,  по-взрослому,  но
это получалось еще больней.
   Когда взрослый бьет взрослого,  это  не  всегда  даже  видно.  Стоят  и
разговаривают.  Сидят  и  разговаривают.  И  все  же,   если   внимательно
присмотреться, то  увидишь,  как  маленькие  красные  человечки  панически
выпрыгивают на ходу, поезд идет, как и шел, но у них у  каждого  внутри  -
катастрофа.



   ВОДОПАД

   Вода вытекала из трубы и,  пробежав  по  длинному  деревянному  желобу,
падала с высоты, достаточной, чтобы считать ее водопадом.
   Можно было считать ее водопадом, любуясь ею со стороны,  а  можно  было
лечь в желоб и дотечь по нему вместе с ней, а потом рухнуть вниз головой с
высоты  нескольких  метров...  Тогда  можно  было  почувствовать  то,  что
чувствует водопад...
   В то лето я был водопадом.
   Мы ложились животами  на  плоское  дно  желоба,  протекали  по  нему  и
падали... как мы падали! Это  было  лучшее  из  всех  падений,  какие  мне
пришлось в жизни испытать.
   Я никогда не был ветром, - наверно,  это  тоже  замечательно.  Дуешь  и
летишь. Сам дуешь и сам летишь - сам себе ветер и парус. Я никогда не  был
громом, снегом, дождем...
   Но водопадом я был. Это удивительное ощущение.
   Быть дождем, ветром  или  даже  просто  шорохом,  запахом  на  земле  -
удивительное ощущение.
   Быть природой великолепно, хотя, наверное,  нелегко.  Тянуться  к  небу
деревом или малой травинкой  -  сильное  ощущение.  Возможно,  даже  более
сильное, чем косить и рубить дрова.



   СИНЯЯ КОЛОННА

   Ровным строем, четко печатая шаг, шла по улице милиция нашего города, а
за ней, старательно держа  ногу,  вышагивали  ее  постоянные  оппоненты  и
подопечные  -  наша   город