ПЕЧКА

   У старой печки не хватает тяги
   К тому, чтоб жить своею теплотой!
   Ее знобит, ей холодно, бедняге.
   Она горит единственной мечтой.

   Все ждет она, что в этом помещении.
   Чтоб ей не приходилось мерзнуть впредь,
   Поставят паровое отопление -
   И сможет печка косточки погреть.



   ЩЕДРОСТЬ

   Покуда не открутишь крана.
   Воды не даст водопровод.
   Его нельзя сравнить с фонтаном.
   Который щедро воду льет.

   Не тонкой струйкой, а каскадом
   Фонтан разбрызгивает воду.
   Но если вам напиться надо,
   Придете вы к водопроводу.



   ГУБКА

   Губка,
   Губка,
   Губошлепка,
   Губка глупая,
   Как пробка.
   Заберется губка в таз
   И от счастья захлебнется:
   "Может, кто на сушу рвется
   Ну, а мне здесь -
   В самый раз!

   Я не знаю, как другие,
   Мне ж -
   Подай мою стихию:
   Чтобы ветер
   И волна,
   Чтоб безбрежные просторы.
   Океан впадает в море,
   Море - в тазик,
   Таз - в меня!"

   Губка пенится и плещет
   Но зажми ее покрепче -
   И запал ее иссяк.
   И она,
   С ее ветрами,
   Океанами,
   Морями,
   Вся вмещается в кулак.



   ДОЖДЬ

   Душ глядит на улицу из ванной
   И дождю перемывает кости:
   "То он вдруг является незваный,
   То его не допроситься в гости!"

   И такое беспокойство душа,
   Может быть, законно и понятно:
   Снова дождь, прогнозы все нарушив,
   Заблудился в небе, вероятно.

   Но вернется своенравный ливень,
   Явится на землю блудным сыном,
   Припадет он к истомленной ниве
   И разгладит все ее морщины.

   С нежностью, волненьем и тревогой
   Приласкает трепетную сушу...
   И любви его понять не смогут
   Никакие комнатные души.



   ТУФЛЯ

   Нарядная туфля - царица паркета
   Вздыхают по ней сапоги и штиблеты
   И только нога
   В ней видит врага.
   Ей, видимо, больше о туфле известно:
   У них отношения - самые тесные.



   ОРКЕСТР

   У скрипки не хватает настроения,
   А у кларнета - вдохновения.
   Рояль сегодня что-то не звучит,
   Не до игры расстроенной гитаре...
   И только барабан восторженно стучит,
   Поскольку он всегда в ударе.



   СПИЧКИ

   Спичкам жить на свете нелегко,
   Спички - беспокойные творения:
   Даже с лучшим другом - коробком -
   Не обходится у них без трения.

   Для чего им жизнь свою растрачивать
   На такие вздорные дела?
   Спички, спички, головы горячие...
   Но без них ни света, ни тепла.



   БРИТВЫ

   Какою бритвою скорей
   Лицо себе поранить можно?
   Не той, которая острей, -
   С тупою будьте осторожны.

   Пускай не вызовет обид
   И шутка в нашем разговоре:
   Острота зла не причинит,
   А тупость причиняет горе.



   САМОСОХРАНЕНИЕ

   Шнурки не надрывались на работе,
   Болтались по обочинам дорог.
   И на каком-то резком повороте
   Их придавил рассеянный сапог.

   Шнурки блуждали по земле с опаской,
   Порваться прежде времени боясь,
   И по причине этой неувязки
   Безвременно их жизнь оборвалась.



   ХОДИКИ

   Ходики помедлили и стали,
   Показав без четверти четыре...

   Общее собрание деталей
   Обсуждает поведенье гири.

   "Как случилось? Почему случилось?" -
   Тут и там вопросы раздаются.

   Все твердят, что гиря опустилась
   И что гире нужно подтянуться.

   Очень строго и авторитетно
   Все детали осуждают гирю...

   Три часа проходят незаметно.
   На часах без четверти четыре.



   СЧАСТЬЕ

   Покрытая снегом, озябшая елка
   Прильнула к окну, подобравши иголки,
   И жадно глядела на елку в огнях,
   Мечтая о собственных радостных днях.

   А елка домашняя, в ярком уборе,
   Вздыхала о ветре, о снежном просторе,
   О том, что она променяла вчера
   На пеструю роскошь и блеск серебра.



   ЗАВИСТЬ

   Ступает важно по двору осел:
   Осел хомут сегодня приобрел!
   Баран завидует приятеля сноровке:
   Везет же дуракам на разные обновки!



   РАБОТНИК

   "Вот этот человек, - заметила овца, -
   Служил еще у моего отца.
   Как он работал!
   Просто глянуть любо.
   Сбивался с ног, по дому хлопоча.
   Отец-баран новехонькую шубу
   Ему пожаловал
   Со своего плеча".



    Феликс Кривин.
    Простые рассказы

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Хвост павлина". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   ПРИВЕТ ИЗ ЛИТЕРАТУРЫ

   У нас на лестнице живет Некрасов. Не писатель, конечно. И живет  у  нас
на лестнице Белинский - тоже не критик, а так. И вот  Белинский  (не  наш)
написал статью про Некрасова (тоже не нашего).  Вообще-то  он  ее  написал
давно, только мы о ней недавно узнали.
   Наш Белинский говорит:
   - Неудобно хвалить, но написано здорово. Я специально,  чтоб  почитать,
записался в библиотеку. Прочитаю - выпишусь.
   - Надо и себе записаться, - говорит наш Некрасов. - Интересно, как  там
твой моего...
   Некрасов - тот  еще  -  выпустил  сборник.  Не  то  московский,  не  то
ленинградский, словом, по какому-то из городов. Правда, он не весь сборник
написал, были там еще, не с нашей лестницы. А  Белинский  (тот)  возьми  и
грохни статью.
   Наш говорит:
   - Их там на сборник человек десять, а он один - про всех.
   - Ну, мой-то, наверно, тоже что-нибудь еще написал. Помимо сборника.
   Это наш Некрасов вступился за своего. Кто ж еще за него заступится?
   - А ты думаешь, Белинский только про этот сборник написал? У него там и
про других, только я фамилий не запомнил.
   И правда, всех запоминать - мозгов не напасешься. Тут хоть бы со  своей
лестницы.
   У  нас  на  лестнице  хватает  жильцов,  и  каждый  норовит,  чтоб  его
запомнили. Один говорит: меня запомнить легко, потому  что,  говорит,  моя
фамилия Менделеев. А чего ж, говорю, легко, фамилия довольно-таки длинная.
А он: это был великий химик. Ты бы, говорю,  придумал  чего  поинтересней.
Полководец Менделеев. Или космонавт.
   Но - запомнил. Через химию эту самую.  Теперь  как  про  химию  услышу,
вспоминаю Менделеева и смеюсь.
   Каждому хочется, чтоб его фамилия  прозвучала.  С  Некрасовым-то  легко
звучать - под одной фамилией. И с Белинским. Как начнут  они  на  лестнице
звучать - битый час, и все о литературе.
   - Сейчас, - говорит Белинский, - уже не та критика. Нет того, чтоб  про
целый сборник - статью.
   - А сборники? - поддает Некрасов. - Кто их теперь пишет, сборники?
   Словом, разговор.
   Пошел и я в библиотеку.
   - Дайте, - говорю, - что-нибудь под моей фамилией.
   Чего, думаю, не бывает. А вдруг?..
   Не надеялся, честно говоря. А она - выносит.  Видно,  писателей  у  нас
развелось, в какую фамилию ни ткни...
   Полистал книжечку - стихи.
   - А про него у вас нет? Статейки хоть маленькой?
   -  Две  статьи  Белинского.  Добролюбова.   Чернышевского.   Салтыкова.
Щедрина...
   - И все про него? Про одного?
   Про одного, оказывается.
   С тех пор пошел у нас разговор на  троих.  Соберемся  мы  -  Белинский,
Некрасов и я, Кольцов,  -  и  давай  про  литературу!  Наконец  и  я  себя
человеком почувствовал, веселей зашагал по жизни.
   Недавно встретил Менделеева.
   - Ну, как твоя химия? - смеюсь. - Привет тебе из литературы!

   1975



   ТАУЭР

   Кто за рулем, кто за рублем,  а  остальные  все  пьющие.  Сидим  мы  за
столиком и ведем между собой разговор.
   - У нас один вернулся из Англии.
   - Из Великобритании?
   - Черт его знает. Из Англии, говорит. Из туристической поездки.
   - У нас один был в Испании. Тоже по путевке.
   - Этот, из Англии, был там в тюрьме.
   - По путевке?
   - Я же рассказываю: у них тюрьма - это музей... Нет, не  так.  Музей  -
это тюрьма. Тауэр.
   - В тюрьме я бывал. А в музее не приходилось.
   - Там, в этом Тауэре, все осталось, как было в тюрьме.
   - И свидания разрешают?
   - У них не свидания, а посещения. Это же музей.
   - Но если ничего не переменилось...
   - Это  для  посетителей  не  переменилось.  У  них  служебный  персонал
переодет  в  тюремщиков  и  арестантов.  Одни  в  тюремщиков,   другие   в
арестантов. Сходство удивительное. Наш, который туда  приехал,  специально
поинтересовался: настоящие они или их только для вида посадили.
   - Ну?
   - Сами не помнят. То ли они  в  музее  работают,  то  ли  по-настоящему
сидят. Настолько, понимаешь, все убедительно.
   - Великобритания, ничего не скажешь!
   Да,  хорошо  за  рулем,  хорошо  за  рублем,  хорошо  и  где-нибудь   в
туристической поездке.
   Но лучше всего вот так, за столиком.
   Правда, не всегда помнишь, где сидишь.
   С кем сидишь.
   Почему сидишь.
   Как те, в Тауэре.

   1980



   ДИРЕКТОР РЕСТОРАНА

   - Алло, это ресторан? Это директор ресторана?
   Нужно было просто сказать: "Вы ошиблись номером".  Но  хотелось  побыть
директором ресторана.
   - Да, это я. Директор.
   - Товарищ директор, с вами говорит прокурор.
   Не успел войти в должность -  и  уже  прокурор.  Вот  что  значит  быть
директором ресторана!
   - Я вас слушаю, товарищ прокурор.
   - Нет, это я вас слушаю.  Чем  вы  кормите  людей?  Вы  сами  это  есть
пробовали? А порции? У вас ресторан или детский сад? Разве это порции  для
взрослого человека? Цены взрослые, а порции детские.
   - Я этим лично займусь, товарищ прокурор.
   - Уж займитесь лично. А то лично ответите. И сдачу во забывайте давать.
У вас жулье или честные работники?
   - Я точно не знаю, я здесь недавно, товарищ прокурор.
   - Ну, ладно. Пока работайте.
   На том конце повесили трубку. И на этом повесили.
   Директор ресторана не  испугался,  потому  что  он  не  был  директором
ресторана. Он даже радовался: как он прокурора разыграл!  Прокурор  принял
его за директора ресторана. За настоящего директора ресторана!
   А прокурор на другом конце провода тоже ликовал. Директор-то, директор!
Поверил, что с ним говорит прокурор! Как  же  не  поверить,  что  с  тобой
говорит прокурор, когда работаешь директором ресторана!

   1985



   НАСТУЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

   Между печкой и стеной  жизнь  запечная,  между  полом  и  землей  жизнь
подпольная.
   А между стулом и столом? Настульная? Пристольная?
   Вот там, между стулом и  столом,  жил-был  один  служащий.  По  фамилии
Варфоломеев или Петухов - что-то в этом роде.
   К столу он сидел лицом, а к  стулу  задом,  поэтому  стол  у  него  был
постоянно в центре внимания, а о стуле он даже иногда забывал. Сядет  -  и
забудет.
   У стола, конечно, масштабы пошире, а у стула как бы ни были они широки,
не представляют никакого общественного интереса. И сколько по этому поводу
ни скрипи, ничего не изменится...
   И все же скрипишь. Целый день  скрипишь,  а  уже  потом,  так  сказать,
постскриптум, задумаешься: почему оно так?
   Время, однако, шло, и в какой-то момент жизнь Петухова  или,  допустим,
Варфоломеева, стала из пристольной превращаться в настульную. То ли  скрип
сделал  свое  дело,  то  ли  было  придумано  что-то   после   скрипа,   в
постскриптуме, но только стол в  поле  зрения  Варфоломеева-Петухова  стал
удаляться и при этом уменьшаться, а стул  -  не  то,  чтобы  приближаться,
приближаться ему было некуда, а как бы  прирастать  к  своей  персональной
миссии и при этом расти. И стал Петухов-Варфоломеев приходить к убеждению,
что главное не то, что у него на столе, а то, что у него на стуле.
   А  надо  сказать,  что  по  роду  своей  службы  этот  служащий   ведал
открытиями.  Открытия  совершают  великие  люди,  а  утверждают  их   люди
маленькие. Все от того зависит, какую  резолюцию  написать:  разрешаю  или
запрещаю.
   Слова, между прочим, похожие, в каждом по восемь букв, но при всем этом
сходство - какая разница! Тут-то  и  приходится  советоваться  со  стулом.
Поскольку он ниже, к тем местам ближе, по которым получишь, если со  стула
слетишь. Стул-то как раз и прикрывает эти  места,  а  когда  слетишь,  они
останутся неприкрытыми.
   - Погоди открывать, - скрипит  стул.  -  Сначала  историю  почитай:  за
открытия у нас вон сколько народу сгорело, а от закрытий еще пока никто не
пострадал.
   Дубовый-дубовый, а какую подал мысль. Зачем  нам  открытие,  когда  нам
нужно прикрытие?
   И открытие, так и не открывшись, было закрыто.
   Ну, теперь-то оно, конечно открыто.
   Петухов-Варфоломеев об этом даже воспоминания написал. О  том,  как  он
открывал открытие. Потому что открытие уже открыто, и теперь  можно  смело
его открывать.



   ИСПОВЕДЬ СИДЯЩЕГО НА СУКУ

   Мы тут рубим сук, на котором сидим. Все мы  -  потомственные  сукорубы.
Сук-то рубили еще наши деды, но таким дедовским способом, что нам его  еще
рубить и рубить.
   А в сукпромхозе у меня девушка - красавица на весь суктрест. Посмотришь
на нее - сразу жениться хочется. Я  бы  давно  женился,  но  наш  бригадир
сделал предупреждение:
   - Пока не срубим сук, на котором сидим, о женитьбе и не думай.
   О женитьбе можно не  думать,  но  дети  рождаются.  Вот  уже  и  первый
родился.
   Бригадир, конечно, недоволен:
   - Что ж это вы, сукины дети? Тут конец квартала, конец  месяца,  а  они
вон что надумали - детей рожать!
   Смутился я, взял повышенные обязательства. Тут и второй сынок  родился.
Сук попался крепкий, а человек слаб.
   Время тем временем идет. Старший наш уже и сам сукоруб, средний  учится
на сукоруба, а самый младшенький  пока  на  горшке  сидит.  Сидит,  а  уже
задумывается; где он будет завтра сидеть? Когда срубят сук, на котором ему
завтра сидеть, где он будет завтра сидеть?
   Пусть подумает, пока сидит на горшке. Вырастет, возьмет в руки топор  -
некогда будет думать.

   1986



   ПРОСТОЕ, КАК МЫЧАНИЕ

   (Рассказ коровы)

   Родилась я в городе, в областном центре.
   Город большой, промышленный, три института и университет,  ну  и,  само
собой, театры и кинотеатры. Парк культуры и отдыха. Молокозавод.
   По документам я, правда, в селе родилась, но я-то помню, что родилась в
городе. Нас тогда целое стадо в одной комнате родилось - на шестом  этаже,
в самом центре города. Как замычали мы в один голос, Андерсен  от  радости
на стуле подскочил.
   - Умницы, - говорит, - чтоб вам всем быть здоровенькими. Ваше  здоровье
- это наше здоровье.
   У Андерсена жизнь длинная и однообразная, как проспект в нашем  городе.
Живет Андерсен давно и каждый день ходит на работу. Для него, говорит  он,
идти на работу все равно, что идти на казнь.  Только  на  казнь  один  раз
сходил - и все, а на работу нужно ходить ежедневно.
   И при этом Иван Иванович еще упрекает Андерсена,  что  тот  мало  любит
свою работу. Кто ж это будет любить свою казнь?  Разве  что  какая  голова
отчаянная.
   В нашем поголовье мало отчаянных голов, но все  же  иногда  попадаются.
Когда мы только еще родились, Андерсен спросил у нас:
   - Ну, красотки, какая из вас на молоко, а какая на мясо?
   Все, конечно, дружно кричат, что на молоко,  а  одна  голова  отчаянная
радостно завопила:
   - На мясо!
   Андерсен улыбнулся - так грустно, как улыбается он, когда его  вызывают
к Ивану Ивановичу, - и говорит:
   - Это хорошо, что ты такая сознательная, только радоваться зачем? Не  в
театр идешь, а на мясо.
   Жизнь, я вам скажу, пролетает - не успеваешь оглядываться.  Только  что
Андерсен поздравил меня с рождением -  и  вот  я  уже  даю  молоко.  Много
молока, в среднем по три тысячи на корову. И другие дают столько  же  -  и
те, что в городе, и те, что в районе, и даже те, что в селе,  хотя  у  них
там плохие условия и кормов не хватает. И это при том, что  у  них  там  и
доярки, и зоотехники, а у нас только Андерсен - и больше никого.
   И даже не Андерсен - просто его так Иван Иванович называет.
   - Ты, - говорит, - слыхал про Андерсена?
   Андерсен - наш -  вытягивается  столбиком,  опускает  глаза  в  стол  и
начинает там что-то отколупывать.  Всякий  раз  отколупывает  и  никак  не
отколупает.
   - Это великий сказочник, что ли?
   Иван Иванович кивает:
   - Великий. Только не по сравнению с тобой.  По  сравнению  с  тобой  он
маленький сказочник.
   После такого разговора  Андерсен  долго  не  смотрит  в  нашу  сторону,
говорит, что мы ему надоели, что он не дождется, когда  уйдет  от  нас  на
пенсию. Мы, оказывается, должны быть там, в селе, а не  здесь,  в  городе.
Каждая из нас приписана к какому-то колхозу.  Одни  еще  там,  в  колхозе,
приписаны, другие в районе приписаны, а мы уже здесь, в областном  центре.
Нас Андерсен собственной рукой приписал.
   Сам приписал - и сам недоволен.
   - Что-то, - говорит, - больно много вас развелось, вот погодите, я  вас
всех в колхоз отправлю. Будете там в холодных коровниках стоять по  колено
в грязи, будете просить, чтоб вас покормили.
   Это он так грозится. А на самом деле - куда нас пошлешь?  Мы  здесь,  в
городе, родились, какая от нас в колхозе польза?
   Сын Андерсена, пианист, ездит в колхоз на уборку картофеля, а какая там
от него польза?
   Андерсен хоть нас и ругает,  но  не  заругивает  до  конца.  Он  ругает
потому, что его ругает Иван Иванович. А Иван Иванович ругает  потому,  что
его тоже кто-то ругает. И даже того,  кто  ругает  Ивана  Ивановича,  тоже
кто-то ругает.
   Все ругают друг друга.
   И все - за нас. Как будто все они нами недовольны.
   А на самом деле без нас им не обойтись.  Мы  и  кормов  не  требуем,  и
коровников нам не надо. Живем мы все в одной комнате, на шестом этаже, - и
те, которые в колхозе приписаны, и те, которые в районе приписаны,  и  те,
которые в  области  приписаны,  и  даже  те,  которых  сам  Иван  Иванович
собственной рукой приписал.

   1982



   ЗАЙЦЫ

   Последний трамвай. Остановка - улица Трифоновская. В вагоне двое:  один
входит, другой уже сидит.
   - Семен Семенович, это вы? Так поздно?
   - Иван Степанович, это я.  Здравствуйте,  дорогой.  Садитесь,  там  все
равно нет билетов. Поедемте зайцем. Все контролеры спят.
   - Вы думаете, это удобно? Кстати, у меня проездной.
   - Спрячьте! Никому не показывайте! А я думаю: что это  Ивана  Степаныча
давно не видать? А вы, оказывается, по ночам ездите. Да еще зайцем!
   - Вот именно: зайцем. Хотя, между прочим, у меня проездной.
   - Прекрасно придумано: проездной. У каждого  зайца  -  проездной.  Поди
догони их с проездными.
   Остановка Рижский вокзал. Никто не входит, никто не выходит.
   - Время-то позднее: половина второго. А вы,  Семен  Семеныч,  живете  в
другом конце города. Куда это вы среди ночи, если не секрет?
   - Иван Степаныч, у зайца не спрашивают: куда. Зайцы бегают не  куда,  а
откуда. Спугнут их, они и побежали. У них, как у "запорожца", двигатель  с
задней стороны.
   - У вас что, на работе неприятности? Или дома? Семен Семеныч, может, вы
ушли от семьи?
   - Нет, оттуда еще  не  ушел.  Но  уже  спугнули  меня,  Иван  Степаныч,
спугнули, дорогой.
   - Вы рассуждаете, как настоящий заяц.
   - А разве нет? Я и есть настоящий заяц. И как зайцу мне положено ездить
в общественном транспорте без билета. И вам положено.
   - Ну, у меня-то проездной...
   - Спрячьте. Никому не показывайте. Вы заяц, вам положено без билета.
   - В чем-то я с вами согласен, Семен Семеныч, но в чем-то  не  согласен.
Хотя и приходится оглядываться и уши прижимать, но в чем-то я  не  заяц...
Не настоящий заяц...
   - А кто же? Случайно не контролер?
   - Возможно, контролер.
   Опыт показывает: из двух зайцев непременно один контролер.
   - Напрасно вы меня спугнули, Иван Степаныч. Так хорошо ехали...
   Семен Семеныч достал билет и предъявил Ивану  Степанычу  -  на  случай,
если тот контролер.
   Иван Степаныч предъявил проездной - на  случай,  если  контролер  Семен
Семеныч.
   Предъявили и поехали. И каждый спрятал билет.
   Разве настоящий заяц осмелится ездить без билета?

   1982



   ЛЕВ, СКАЖИ: "Р-Р-Р!"

   - Лев, скажи: "Р-р-р!"
   - Р-р-р!
   - Ты слышал? А теперь ты скажи.
   - Ы-ы-ы!