боится.
 
   С Расскажи ты. њтоРнибудь, С просит он. Он вдруг утомилсЯ общением.
 
   Он устал, и, в сущности, он просит у менЯ простоты отношений. В конце
концов он больной человек С не умеет, не хочет уметь думать.
 
   И тут, ослабляЯ нить, Я тоже осознаю, что  в  прочтении  жизней  двух
постаревших братьев не было и нет противостояниЯ С нет и противополагаю-
щей, как в романах, правды. Смысл начинает не светить, а мерцать. БратьЯ
встречаютсЯ и видят друг друга. њерез одно, через  два  десятилетия,  да
хоть через полжизни, но братьЯ встречаютсЯ С вот правда. ВенЯ (он отклю-
чился, устал) уже не в силах принять в себЯ никакую мысль, даже и  самую
примирительную. Стареющий Венедикт Петрович склоняет голову чуть  набок,
косЯ глазом (симптом С ищет упавшее на полу зерно ). СедаЯ  голова.  Год
за годом. А зерна все нет. Я сижу рядом, жест родного человека, теперь Я
взял его руки в свои. У него удивительные руки. Заметив, что Я разгляды-
ваю, он вдруг отнял их и прячет в рукава больничного халата,  как  озяб-
ший. Руки гения.
 
   Похоже, что мой брат еще продолжает вяло (остаточные ассоциации)  ду-
мать о руках, о прикосновении, потому что вдруг просит меня:
 
   С Расскажи про поезд. Про тот поезд из Ташкента...
 
   И улыбнулся:
 
   С Про ту женщину. Смешно было С расскажи!
 
   Я кивнул: ладно. Тоже вспомнил. Засмеялся. (Забавный случай.)
 
   И действительно: поезд шел из Ташкента. Трое суток. А жара немыслимаЯ
С люди, чемоданы, ковры, в купе тесно и чудовищнаЯ духота. И вдруг  вос-
точнаЯ женщина. Красивая. (Рассказ о прикосновении, Веня!  Я  тоже,  как
видишь, не чужд...)
 
   Красивая, она не подымала глаз. И прямо передо мной, сложенные на ко-
ленях, ее изящные руки с мягкими негремящими  браслетами  на  запястьях.
(Казалось, неяркие браслеты тоже не подымают глаз.) У менЯ было  тряское
нижнее место С у нее тоже. На заработках одичавший, полгода без  женщин,
Я чуть с ума не сходил.
 
   Раза два мы, кажется, с ней переглянулись, и вот, едва легли спать, Я
тихо протягивал руку к ней, а она осторожно С под столиком (вагонный от-
кидной столик) С тянулась рукой в мою сторону. В купе ночь, только  зао-
конные всполохи. СмуглаЯ рука. Браслеточка. ЕдваРедва видна. Но так мед-
ленно, так робко ее рука продвигалась в мою сторону, ну, по  сантиметру,
ах, этот Восток, мучительный и томящий. Я уже изнемог. А  ведь  наградой
станет лишь простенькое прикосновение. (Да и чего хотеть еще в  вагонном
купе, где четверо и где завтра уже с утра все мы начнем хлопотать и  со-
бирать вещи.) И как же медленно движетсЯ эта чувственнаЯ узкаЯ  ручонка.
Поезд грохочет. В купе совсем темно. Вот наши пальцы соприкасаются, и  в
тот же миг какаяРто маленькаЯ многоногаЯ среднеазиатскаЯ тварь  перепол-
зает с моей руки на ее. Сидела, поди, на обшлаге моей  легкой  рубахи  и
долго думала, как бы ей перебратьсЯ на ту сторону, где больше пахло род-
ной стороной. Дикий визг. Попутчица кричит не умолкая; все купе разбуже-
но. Ее муж спрыгнул с верхней полки, врубил свет и Яро глядит тудаРсюда,
а она все вытаскивает и выбирает изРпод своего халатика фантом уже давно
убежавшей мелкой твари. Муж (как и Я, русский) бьет кулаком по  щели,  в
которую шмыгнуло насекомое, С он так колотит, что слышитсЯ треск перего-
родки, и теперь с криками и воплями начинают возмущатьсЯ спящие в сосед-
нем купе. Наконец ночь берет свое. Тихо. Муж положил на полу дыни. (Счи-
тается, что насекомые из всех щелей соберутсЯ  на  пол,  на  запах.)  Мы
спим. Стук колес. Одуряюще пахнет дынями. В  среднеазиатских  дынях  нет
Яркой наружной желтизны, потому что солнце вошло внутрь плода, там и за-
таилось, себЯ не выдаст: Восток!..
 
 
 
Иду, руки в карманы... 
 
   Иду, руки в карманы; мой сторожевой проход по коридору как одомашнен-
ный ритуал.
 
   И почему в таком случае не погретьсЯ в пути у чужого  огонька?  (Если
нет своего.) Жигалины, 440-я, с мужиком мы даже приятельствуем С водочку
пьем, поигрываем в шахматы. Виктор Ефремыч Жигалин всегда  мне  рад,  да
вот женка недолюбливает (и есть за что, за шуточки). КакРто нас  запили-
ла, мол, пора спать, поздно длЯ шахмат С жена как жена, нормально, а Жи-
галин в шутку ей грозил: ТСмотри, Елена. Сбегу!..У С  то  есть  из  дома
сбежит. Я в задумчивости (позиция, видно, была сложна), уже занесЯ ладью
над шахматной клеткой и колеблясь, сделать ли ход, тоже вякнул С ленивым
голосом. Я и сам толком не слышал, что сказал: ТЗачем тебе сбегать.  Мо-
жет, рано умрет. Вот наиграемся!..У С Зато она слышала. Жаль. Жены  под-
час не понимают прелести случайно вырвавшегосЯ словца.
 
   Общажники в большинстве своем уже дома, вернулись с работы С и сейчас
же за стол к тарелке, к супу с мяском; или к телевизору.  Их  кисловатый
жилой дух, заполнивший жилье (Я его чую), густ, смачен, напирает  и  уже
выступил наружу в коридор на внешней  стороне  дверей,  узнаваемый,  как
варфоломеевский крест. Им не до бытия: им надо подкормиться. (Новости ТВ
С та же подкормка. Им бросают, как сено коровам.) В коридоре пусто. Иду.
Руки в карманы. И тоже, клок сенца, могу подбросить  своему  ТяУ  минуту
изысканного удовольствия, ощутив себЯ коридорным философомРстражем, сте-
регущим какРникак их зажеванное бытие. Стерегущий сам по себе.  Стерегу-
щий вместо них и за них (но не длЯ них).
 
   457-я. Тоже ведь колебалсЯ С зайти ли?.. Но менЯ зазвали. Влад  Алек-
сеич Санин. Покурили с ним в коридоре, он с предвкушением  говорит:  да-
вай, мол, посмотрим футболРхоккей?
 
   И менЯ потянуло: на старомодный их диван,  на  теплый,  откинулсЯ  на
спинку и никаких дум, телевизор как пуп земли, а на экране оно движется.
Неважно что. Оно. Но Я еще колебался, как вдруг Влад Алексеич говорит  С
борщ, там, мол, уже борщом пахнет.
 
   Вошли; и Влад Алексеич тут же, как хозяин, как с барского плеча,  даю
хоккей, даю и все остальное С жена, борщ на стол! гость  у  нас!..  Жена
славная, милая, немного скривилась (Я длЯ нее как бомж). Но женщина себЯ
уважает, хозяйка, детьсЯ некуда С и вот тарелка борща передо мной, горя-
чий, дымится, чудо. Еще не ел, а уже доволен. (Есть такие собаки,  удов-
летворяютсЯ запахом С смотрят на еду, пасть не  разинут.)  Я  сидел  уже
вполне счастливый. А из комнаты, что в глубине, появилсЯ  с  недовольным
видом их зять. Ах, ты боже мой. Ну, зачем он вышел? (Я вспомнил:  и  сам
Влад Алексеич, и его жена от зятька зависят. Зять в  одной  из  толькоР-
только появившихсЯ коммерческих структур С зарабатывает! Он может купить
квартиру, не общажную, а настоящую городскую. Но, конечно,  может  и  не
купить.) Он постоял с минуту. Зять как зять. Постоял  свою  затянувшуюсЯ
минуту и говорит медленно (не хамски, однако же со  смешком)  С  гостей,
мол, зовете! нуРну!..
   33
 
Я поднял от еды голову. (Я тоже умею медленно.) 
 
   С От тарелки борща еще никто не обеднел, С говорю, мол, известнаЯ ис-
тина.
 
   Зять смолчал. И С в смежную комнату. Ушел.
 
   Но вышла оттуда жена Влада Алексеича  и,  слово  за  слово,  кричать.
(Кричит она вроде бы на него, на Влада, но кричит, конечно, на меня.)  А
Я ем С Я медленно: и борщ медленно, и картошку, и хлеб, ах, свежий!
 
   Вошла дочь (у них две комнаты, ютятся, выплыла с сыном на  руках).  А
пусть малыш немножко подышит в большой комнате (то есть в этой). ТТы бы,
дочка, на улицу с мальчиком вышла...У, С мать ей. ТНа улицу?! Да у  менЯ
обуви нет! Ничего нет! Не в чем мне на улицу!У С завопила дочка,  всЯ  в
слезах, крик, брань. Теперь они обе разом на Влада Алексеича С  мол,  не
умеет он жить, не умеет быть хозяином, не умеет ладить  с  зятем.  Несут
они Влада Алексеича, как с горы... Но ведь тоже понятно: ругают  его,  а
слышно мне.
 
   Я все же сказал. (Вновь медленно.)
 
   С Дали бы поесть спокойно. Если уж налили борща.
 
   Однако на менЯ ноль внимания, ноль слов. Несут бедного Влада  С  экий
муж, ничего не нажил, не наработал! сам голь, с голью водится...
 
   А Влад Алексеич, как Я, С тоже спокоен: доел борщ, включил телевизор.
(Все, как обещал. По полной  программе.)  Дочка  даже  взвилась  С  мол,
мальчику, малышу сейчас бы нужна сказка, а не хоккей.
 
   Я тихоРтихо ей возразил С мол, настоящий парнишка обойдетсЯ без сказ-
ки, а вот без хоккеЯ нет.
 
   Выскочил изРза двери зять. (Подслушивал, что ли.)
 
   С Вы по какому праву вмешиваетесь в разговор?
 
   С По праву гостя.
 
   С Гостя? С сделал вид, что не понимает смысла слова.
 
   С Да, С уточнил Я. С Да. Был зван.
 
   И Влад Алексеич подтвердил (негромко):
 
   С Гость у нас.
 
   Они смирились (они вдруг и разом смирились). Не только со мной,  про-
должающим у них сидеть и медленно жевать. Но и с квартирой, с  теснотой,
с холодной погодой С и вообще со всем, что вокруг них. (С жизнью.) И так
тихо, мирно стало. И ребенок хоккей смотрит, ему нравится!
 
   Всем С хорошо. И люди мы хорошие. Пошумели, пар выпустили, ведь  тоже
надо. (яРто загодЯ знал, что на ссору их не хватит, пороху нет.)
 
   Тишина сошла на нас. Та самая, семейная. Сидим вместе, ужинаем,  друг
друга спрашиваем С а вам еще налить? а кусочекРдругой мяса? а хлеба, та-
кой свежий!.. Я почувствовал свое тело в уголке дивана. (И в отклик телу
слежавшеесЯ тепло С мое или диванное?) Вытянул вольготно ноги, откинулсЯ
на спинку. На экране хоккеистов вытеснили теленовости. На пять  минут  С
коротко и энергично. (Люблю нашу новь. Молодцы. Бдят!) Я  совсем  разом-
лел. Как раз запахи борща и жаркого сменились жасмином заваренного  чая.
И еще печеные ватрушки, Я чуть не вскрикнул. Да и хозяйку проняло.  Лицо
разгладилось (бабьЯ рожа, но с каким счастьем в глазах!).  Несет  мне  и
Владу по чашке чая. И блюдце, на блюдце глазастые ватрушки.
 
   Я даже подумал, ватрушки С лишнее. Уже, мол, взял свое.  Расслабился.
Даже забыл, у кого Я, и Влада Алексеича (как глупо!) вдруг назвал  Сере-
гой.
 
   СемейнаЯ минута С это как после долгой зимы, как первые липкие клено-
вые листочки. Долго на них смотреть, конечно, не станешь. Но если  мину-
туРдругую...
 
 
 
Маленький человек Тетелин 
 
   Тетелин погиб, когда купил себе столь желанные твидовые брюки в  тор-
говой палатке, что прямо под нашими окнами.  (Сюжет  ТШинелиУ.)  Тетелин
счел, что брюки ему длинны, тихоня, а ведь как  осмелел:  швырнул  брюки
обратно в пасть палатки, требуЯ от кавказцев деньги назад.
 
   Деньги не вернули С тогда Тетелин ЯвилсЯ в отделение милиции,  стенаЯ
там в голос и пытаясь всучить жалобу. Но и менты письменную жалобу,  как
водится, не принимали. (Им, ленивым, после отчитываться. Да ведь и не их
дело!) Тетелин наседал, но и кавказцы из палатки, тоже взволновавшись  в
связи с милицией, стали подстерегать его, бегать за ним по этажам общаги
и пугать. (И вновь вбрасывать Тетелину в комнату купленные им брюки.  Он
швырял брюки им в палатку С они ему в комнату.) ТЯ им докажу!У  С  кипя-
тилсЯ маленький Тетелин, а ему 54 С инфарктный возраст.  Неделей  позже,
уже с инфарктом, когда его уложили лежать пластом и просили до  утра  не
двигаться, этот Акакий Акакиевич ночью с постели сполз, на  четвереньках
добралсЯ до злосчастных брюк и укорачивал их ножницами,  чтобы  утром  с
Яростью швырнуть вновь в палатку (и объяснить наконец  кавказцам,  сколь
короткие брюки он обычно носит). Ножницы у него были  тупые,  как  и  он
сам. Кромсая, стервенеЯ над прочной тканью, одну штанину Тетелин все  же
обрезал, укоротил. После чего победно вскрикнул и с повторным  инфарктом
грохнулсЯ на пол. На полу и умер. (Так и отправившись на небо с  брюками
в руках С с одной длинной штаниной, другой короткой.)
 
   Я его жалел; и не любил. Этот маленький умудрялсЯ своей липкой духов-
ной нищетой испортить жизнь себе С заодно мне. В общаге нас только  двое
и было сторожащих квартиры. Конкуренции никакой, могли бы ладить.  Но  у
Тетелина уже была ревниваЯ маниЯ С стать уважаемым  человеком,  интелли-
гентным сторожем, каким, как он считал, стал Я. Он подглядывал,  подслу-
шивал, крутилсЯ возле квартир, в которых Я ночевал, а то и подолгу,  ме-
сяцами жил. (Тетелин не понимал, как это мне, сторожу, такое позволено.)
Приглядевшись, он самым жалким образом подражал: крал мои словечки, жес-
ты, походку, вплоть до манеры здороватьсЯ и вести легкий коридорный раз-
говор с хозяевами квартир. Верю, что он мучился.  (Верю,  что  он  хотел
свой кусочек счастья.) њеловек надеялсЯ перехватить чужое ТяУ.
 
   Особенно заметно он копировал мою посадку во дворе  за  шахматами.  С
сигаретой в зубах. Со смешочками. (И ведь тоже садилсЯ за доску!  Повто-
ряЯ механически запомнившиесЯ первые ходы, белыми начинал и тотчас  про-
игрывал.) Одну глупость Тетелин, правда, сумел сделать вполне  сам:  со-
шелсЯ с вдовой, пообещав скоро жениться.
 
   Вик Викыч подсмеивался:
 
   С Твое эхо. Цени!.. Не каждому удаетсЯ увидеть эхо.
 
   Я позвонил тогда Вик Викычу и Михаилу С Я зазвал их в общагу  на  по-
минки с лучшими чувствами, поесть, выпить, поговорить, помер же человек,
однако, едва приехали, Викыч опять начал  смеяться.  њудовищно,  но  все
трое, прихваченные порывом, мы сидели и смеялись. Не смех сквозь слезы С
сквозь смерть. Викыч еще и уверял, что наше  похохатыванье  С  это  наша
боль, это, мол, и есть всхлипы  неформального  сострадания.  (Всхлипы  и
взрыды, не успевшие оформитьсЯ на выходе из нашего горла.)
 
   Решающие минуты жизни покойного, его героической, уверял Викыч, жизни
достойны пера: вот он после первой инфарктной атаки С еле  живой,  блед-
ный, полуседой, 54 года, сползает с постели и на четвереньках подбирает-
сЯ с ножницами в руке к купленным брюкам. Он укорачивает их ровно на два
сантиметра. Смотрит. Еще на два! И еще на один С чтобы только  доказать,
но и показать всему миру, какие короткие он носит брючишки! Руки трясет,
ножницы лязгают, но маленький Тетелин упорен и терзает ткань,  жить  ему
осталось минуты три. Ведь как долго стрижетсЯ штанина (все еще  первая)!
Сердце в спазме, сердце сию минуту рванет, однако Акакий Акакиевич вновь
и вновь разглаживает на полу свои новые прекрасные твидовые брюки: смот-
рит, строг и суров, не отрезать ли еще один сантиметр С не ошибитьсЯ  бы
в жизни.
   34
 
На седьмом этаже в окружении людей стоит Акулов, бывший 
офицер, клянет чеченов и кавказцев вообще. Он в 
офицерской форме. Он недавно демобилизовалсЯ и тотчас 
сошелсЯ с довольно красивой бабойРпродавщицей с 
третьего, что ли, этажа. Уже свой. Наш. СтартуЯ с хорошо 
прорисованной площадки (жилье плюс баба), он собираетсЯ 
наскоро получить какуюРнибудь инспекторскую должностишку 
и разбогатеть. (После чего, понятно, дать бабе пинка. 
Это он может.) Акулов представителен, плечист. Громко, 
даже зычно он объясняет, что Тетелин честно присматривал 
за квартирами и берег наше добро, особый, можно сказать, 
дар, особого рода честность. А вот погубили его не за 
понюх! погубили, можно сказать, скромную человеческую 
жизнь! Заодно, кривЯ рот, Акулов цедит сквозь зубы о 
распоясавшихсЯ чурках. Знаем мы их! Все кивают, 
согласны, видЯ в Акулове некую свежую, вдруг 
объявившуюсЯ силу. Общажникам он по душе. 
 
   С...Вас было двое. На похоронах вы скажете о нем, С  говорит  мне  (в
коридоре) Акулов этак важно. С Слово о товарище.
 
   С Сторож о стороже? С Я чуть пережимаю. (Люблю перечить Акулову.)
 
   Уловив смешок, он кричит вслед:
 
   С њто?!. С Акулов с большой фанаберией, и именно в коридорах, на виду
у проходящих мимо женщин. Крепкий, крутой мужик. Запросто даст по физио-
номии. Даст в ухо. Или даст хорошего пинка юнцу. њтоб все видели, знали.

   С Закисли, заплесневели, эх, вы! как живете?! Надо вас, сонных и ржа-
вых, расшевелить!.. С Смеется. ПоявившийсЯ уже с полгодаРгод Акулов кор-
чит лидера. А кончит тем, что еще через год пойдет к этим самым  кавказ-
цам сторожить их палатки по ночам. И будет зыркать на нас (на меня,  это
уж точно!), как на подозрительных, давай, давай, все закрыто,  проходиР-
поторапливайся, рванина! С вот что будет написано на его  волевом  лице.
Точно, как у Сапунова. Тоже был боевой офицер.
 
   На поминках, уже за столом, с подачи Вик Викыча опять  вспомнили  эту
навязчивую страсть: Тетелин полюбил (именно полюбил) приятные на  вид  и
на ощупь твидовые серые брюки, что в самой ближней из азербайджанскоРче-
ченских палаток С прямо на глазах и напротив входа в общагу! Брюки висе-
ли. Брюки манили. Их чуть колыхал ветерок, а Тетелин,  меняЯсь  в  лице,
ходил мимо них тудаРсюда. Он, конечно, обговорил с близкой  ему  вдовой.
Раз десять, жалкий, он шепотом рассказал о твидовых брюках и мне, и всем
прочим, он даже призанял денег С и купил. И вот он уже умер, поминки,  а
где, спрашивается, теперь брюки?  (А  положили  ли  их  хотЯ  бы  ему  в
гроб?..)
 
   њтобы покойного хоть какРто почтить (и чтоб не смеяться),  мы  втроем
затеяли философствовать, ели, пили и рассуждали: были ли эти  брюки  длЯ
Тетелина материальной ценностью? или, как знать С духовной?
 
   С...Даже длЯ модницы любимаЯ блузка С уже не блузка, уже не тряпка  и
не одежда. Нечто большее! Знак духовной ценности, да или нет? С раздувал
полемику Вик Викыч.
 
   С Одежда функциональна...
 
   С Не виляй, Петрович. ДлЯ Тетелина брюки уже не были одеждой. Да  или
нет? С Мы поддержали: да, да. Согласны. ДлЯ погибшего это  были  уже  не
брюки, а символ и отчасти сам смысл бытия. Мы  разгорячились.  (Полемика
приподымала Тетелина над уровнем земли С над тем говном, каким он  был.)
Уже с азартом мы друг другу кричали, что и флаг, кстати сказать С  тряп-
ка. Флаг, знамЯ С ведь тряпки, но в то же времЯ  духовные  ценности?  да
или нет?..
 
   Трое спорящих, мы были фоном: говорливый фон голодноватых людей в по-
минальном застолье. А рядом с нами обезвреживали мину. В  общажное  зас-
толье, на поминки пришел Ахмет (искать  мира).  Тихий,  почти  бесшумный
шаг, никто и не заметил, как и когда он вошел С он появился. Его увидели
уже за столом. Ахмет сел с Акуловым и с Сапуновым С то с тем, то с  дру-
гим говорил негромко и подчеркнуто сдержанно.
 
   Но вот, выпив, Акулов и Ахмет обнялись, поцеловались. Встали оба  ра-
зом.
 
   С Брат... С говорил один.
 
   С Брат... С вторил другой.
 
   Вперебой оба шумно теперь объяснялись, нетРнет вспоминаЯ о дружбе на-
родов. Надо сказать, Ахмет  выглядел  почестнее  Акулова.  (Может  быть,
честнее, может быть, больший актерский дар.)
 
   Теперь и застолье зашумело. Раздались первые громкие тосты  С  и  вот
зовут, позвали наконец, кличут снизу сразу  пятьРшестьРвосемь  кавказцев
(званы из всех трех палаток). Те приходят с обильной выпивкой. И в  трех
тазах дымные шашлыки (заготовленные, безусловно, загодя).  Любой  мир  С
это всеРтаки мир. Еще настороженный, хрупкий.
 
   Ахмет в который раз нам всем объясняет:
 
   С...Тогда мы ему сказали: ну, да, дорогой С длинные брюки.  Ты  прав.
Но укороти их. Они тебе отлично идут... А он все кричал: как? как? как Я
их укорочу?.. (Ахмет очень старается, чтобы рассказ был печален. Но сло-
вам и его выразительному лицу вопреки смерть Тетелина смешна и при  пов-
торе.)
 
   Ахмет продолжает:
 
   С...Сказали ему: спокойней,  дорогой.  Сердце  побереги.  Пожалуйста,
спокойней. Как укоротить?.. А знакомаЯ вдова в общежитии у тебЯ  есть?..
А руки у вдовы есть?.. А иголка с ниткой у вдовы есть?..
 
   Ахмет выговорился. И сразу полегчало. ДлЯ того и поминки,  чтоб  ска-
зать о покойном. Брюки Тетелина становятсЯ все мельче, мизерабельнее. Но
наш Акулов, как бы не сразу идЯ на мировую (ища, на кого осердиться) С и
вдруг наткнувшись глазом на нас троих, кричит с пьяноватым укором:
 
   С О чем там еще спорят?!
 
   С Нечего, нечего спорить! С тотчас подхватывает Ахмет, стараясь в эту
минуту совпадать с Акуловым. Кавказцы из палаток чутки на  предмет,  чью
держать сторону С уважают таких, как Акулов, и ни на копейку нашего  се-
ренького интеллигента. Почему, друг, у тебЯ такой плохой пиджак С ты та-
кой бедный?.. Тот начинает чт