ился, заворчал Иван Емельянович.
 
   И ведь он уже дал туда команду (когда?..), он позвонил,  когда  насе-
дал, когда менЯ поддразнивал ХолинРВолин, этот вертлявый проныра, учени-
чок, рвущийсЯ в учителя, так Я его себе пометил. С ним спокойнее:  ника-
кой реакции на его колкости (а при случае польсти ему С молодой!)
 
   С Но как же так?.. Но Иван Емельянович! С Я  с  обидой  в  голосе,  Я
вскинулся, зачем лепить одно на другое:  давайте  отложим  приход  брата
(разве Я зван не пообщатьсЯ за стопкой в праздник С так хорошо сидим!).
 
   Иван:
 
   С Полно вам. Брат уже идет. (В том смысле, что уже позвонил, позвал и
что ВенЯ уже в коридоре, ктоРто ведет.)
 
   ХолинРВолин вдруг подскакивает ближе. ЗаглядываЯ мне в  самые  зрачки
(маленький, он еще и сгибался, чтобы заглянуть поглубже), он этак хитро-
вато заговорилРзапел:
 
   С А что это мы так взволновались? Или за наш внешний вид? Или стыдно,
что мы тоже теперь в этой больнице? Ах, ах!.. С И он с подчеркнутой чут-
костью ведет ноздрями. Якобы чтоРто важное он сейчас унюхает в моем вол-
нении.
 
   Глупо. Этот начальствующий мальчишка пьян (лет тридцати пяти) С  пьян
и еще шуточки шутит! Будь со мной один Иван Емельянович, разговор с  Ве-
ней мог бы и здесь получиться. Я совсем не против пообщатьсЯ с братом  в
присутствии умного, знающего человека. Могли бы поговорить,  Я  бы  даже
обрадовался! Но этот дергающийсЯ шут словно  специально  усиливал  чужое
(чуждое) нам присутствие. њуждое, вплоть до тревоги и до моего (уже ост-
рого) нежеланиЯ видеть брата в этих кабинетных стенах.
 
   ХолинРВолин приплясывал, словно чуЯ поживу:
 
   С Внешний вид? њто это мы так побледнели?.. А доза? А  не  вырвет  ли
нас с чистогоРто спиртика, а?
 
   Шут меж тем был отчасти прав (и прозорлив): во мне и  точно  топорщи-
лась стыднаЯ мысль: как Я выгляжу? В этой,  мол,  выношенной  больничной
одежке С каким менЯ увидит брат? что подумает? Сижу молчальником, лишний
в чужом пиру. Никакой. Ноги в тапочках. (Задвинуть под стол поглубже.)
 
   ХолинРВолин совсем разошелся:
 
   С А вот мы вдогон вашего братика сейчас поспрашиваем С чего мы  хотим
в жизни и чего не хотим?
 
   Я понимал: с братом они мне давали пообщатьсЯ по моей же  просьбе  (Я
несколько раз приставал к лечащему), а теперь Я вдруг уйду  или,  допус-
тим, нахамлю ХолинуРВолину. Нет, нет, отрезано. Молчу.
 
   Я понимал: оба врача убивают скучноватые праздничные часы, которые им
приходитсЯ провести здесь по долгу службы. Они попросту переводят стрел-
ки. њеловек пьет С времЯ идет. А заодно пусть, мол, и братьЯ повидаются.
До них  не  доходила  небрежность,  если  не  вульгарность,  их  доброго
действа. (Молотком постукивали по микроскопу.) Откуда им  знать,  что  к
каждому свиданию ВенЯ припоминал длЯ менЯ из детских наших  лет:  вырвав
из тьмы времен, приберегал кусочек детства длЯ  суетного  и  забывчивого
старшего брата. Он отдавал его мне. Обменный интим. Отдавал в  ответ  на
мой принос двухРтрех Яблок, сыра, свежего хлеба и досужей братской  бол-
товни с воли. А сейчас здесь был не  Я,  а  некто  в  выношенной  одежде
больного, в тапках на босу ногу. (ВенЯ впервые увидит меня, как свое от-
ражение.)
 
   ХолинРВолин, ухмыльнувшись, уже спешил скачущим шагом, чтобы  открыть
дверь меж отделениями С там слышалсЯ звонок. Как легко поладить с Иваном
и как мешает этот ХолинРВолин, суетный, тщеславный, что за характер! С Я
смотрел ему вслед: если бы гнусный кандидатишко поскользнулсЯ сейчас  на
линолеуме и сломал ногу, Я с удовольствием отнес бы его на руках до  са-
мого лифта.
 
   Веня...
 
   С ... Также и у нас С праздники! Присаживайтесь. И не стесняйтесь,  С
великодушно предложил ему Иван Емельянович.
 
   С О да. Не стесняйтесь, С жесткий голос пьяного ХолинаРВолина.
 
   ВенЯ сел на краешек стула. ЯРто чувствую, что слово праздники на него
давит. (Можно отменить праздник, но нельзЯ убрать праздничность в людях,
в их насмешливых голосах. Венедикт Петрович с опаской оглядывается.) Си-
дит со мной рядом.
 
   С А Венечке пить, Я думаю, нельзяРЯя!.. С Это остерегает ХолинРВолин.

   Я отметил, что слегка пьянею. (Пусть. Мне хорошо.)
 
   С ... НельзяРЯя. Ему сегоднЯ нельзя. Но все остальные товаРааРрищи  С
разумеется, пьющие!
 
   Звучало как тост.
 
   Иван Емельянович кликнул на помощь: появилась  здоровенная,  рукастаЯ
Адель Семеновна, их, кабинетная, медсестра С  теперь  она  ТхимичитУ  со
спиртом, наливаетРпереливает... а как же чуточку соли?  вот  как!  С  на
кончике ножа С Адель Семеновна сбрасывает в сосуд кристаллики марганцов-
ки с солью, отцеживает, разбавляет, хмыкает, а Я не могу оторвать  любо-
пытных глаз от ее огромной родинки на шее. (Волна опьянениЯ слишком  го-
ряча и сейчас пойдет на убыль сама собой. Все знаю. Сижу, мне хорошо.)
 
   ВенЯ рядом со мной, сидит на выдвинутом (ближе к креслу) стуле.  Тих.
Свесил голову. Смотрит на свои тонкие пальцы.
 
   С Ну как, Венедикт Петрович С узнали брата?
 
   ВенЯ кивает.
 
   С Рады?
 
   Кивает.
 
   С Есть возможность пообщаться. Вам с братом найдетсЯ  о  чем  погово-
рить, верно? С Иван Емельянович пытаетсЯ ему помочь: пробудить в нем  (в
нас обоих) родственность.
 
 
ВенЯ кивает: верно... 
 
   Оба врача и медсестра чутко и с пониманием отстранились С они отдали-
лись, они и выпивают теперь отдельно от нас (медсестра лишь  пригубила).
Ведут свой разговор. Но Я выхватываю глазом особый штрих: Иван и от  них
отстраняется: он отворачиваетсЯ от Холина и Адели Семеновны и С к  аппа-
рату, звонит С тихо крутит диск, тихо же спрашивает:  пришла?..  С  нет.
Вероятно, нет. Нет и нет, судЯ по его рыбьим глазам, в которых не приба-
вилось счастья. (Обидно. Тоже ведь ждет.) Иван Емельянович бросил трубку
и хочешь не хочешь опять устремилсЯ в разговор с Холиным  и  медсестрой.
Они (трое) спорят С мы (двое) молчим, что и дает нам с  Веней  ощущение,
что мы наконец вдвоем и рядом.
 
   Молчим. Я погладил его по плечу.  Он  виновато  улыбнулся.  Не  знаю,
разглядел ли, видит ли ВенЯ менЯ в тапках на босу ногу?  њто  вообще  он
видит?.. А вот ХолинРВолин громко и нам слышно заспорил с Иваном о поли-
тике, им азартно, а нам скучно, и даже Адель Семеновна бежит от них. Она
возле стола: торопитсЯ женским глазом приметить мелкий непорядок. Смета-
ет крошки. Принесла тарелку, перекладывает на нее капусту, а куски хлеба
на лист бумаги. Подсуетилась С и уже салфетки, маленькие тарелочки, вил-
ки, можно не пальцами...
 
   С Но пальцами вкуснее! С уверяет Иван Емельянович.
 
   На что ХолинРВолин пьяно заявляет ему, чтобы шеф не смел  отклонятьсЯ
от темы. Спор есть спор. А о чем мы?..
 
   С О цезарях.
 
   С Тогда учет.
 
   С Учет цезарей! С кричит, смеетсЯ ХолинРВолин.
 
   С Учет и беспристрастный их подсчет! ТрадициЯ неубиваема, С продолжа-
ет (или возражает) Иван Емельянович. Он настаивает, что традициЯ  прояв-
ляетсЯ как день и ночь С как зримаЯ и как незримая... ТЛысые через раз!У
С перебивая, кричит Холин. Оба шумно толкуют о Горбачеве и о его  рассы-
павшемсЯ царствеРцезарстве. О трясущихсЯ руках Янаева... А что? ХотЯ  бы
три дня, а тоже поцезарствовал! А значит, приплюсуем! Учет как учет...
 
   С Восемь уже.
 
   С Есть и девятый... С Громко, голосисто и с каким азартом считают они
российских правителей.
 
   А поодаль от них мы с Веней, сидим рядом, два брата, два  постаревших
шиза. (Вне цезарских проблем. Вне их шума.) ВенЯ держит мою руку в ладо-
нях: возможно, опасается, что Я С так внезапно и необычно здесь  появив-
шийсЯ С ему приснился; и сейчас исчезну.
 
   Я тихо (почти на ухо) спрашиваю Веню о том о сем, приходила ли  Ната-
ша, его бывшаЯ жена? ВенЯ тихо же отвечает: нет,  не  приходила,  у  нее
сейчас трудности. Спрашивает, может, и у менЯ трудности?..  Я  несколько
пьяно развожу руками С мол, пока что буду здесь, в больнице (не объясняЯ
почему и как). ВенЯ Явно не понимает, но кивает: да... да... да...
 
   Но и в присутствии чужих ВенЯ ищет наш привычный контакт С не сразу и
осторожно он называет (как бы задевает) приготовленные слова. Они  вспы-
хивают передо мной, как свечи, в правильном ряду. Я поражался: как  бес-
конечно много ВенЯ вырвал у времени: выбрал, выцарапал, удержал в  себе!
(Тем самым выдал и мне братскую индульгенцию, оправдывающую  мое  забве-
ние.) Он был больной старик и одновременно бескорыстный хранитель  наших
детских дней. Он здесь и  хранил.  В  своей  потухшей  голове.  (В  этих
больничных стенах, откуда ему не выйти.) Мальчишки... Потеряли ключи  от
входной двери. Мы ползали по траве на склоне оврага возле дома,  нетРнет
и подымаЯ глаза кверху, где маячило размытое  стеклом  лицо  отца.  Отец
грозил пальцем С мол, ищите, ищите!
 
   Не только детство, но и самого Веню Я не держал в памяти: Я жил.  По-
луседой монстр на общажных кв метрах, автономен и сиюминутен,  Я  и  жил
сегодняшней, сейчасной минутой. Потому Я и волновался, напрягалсЯ  перед
каждым посещением Вени в больнице: искал, что ему купить и что принести,
и что самому надеть, чтобы выглядеть счастливее. Но, возможно, и он, Ве-
ня, напрягалсЯ каждый раз перед моим приходом, чтобы хоть чтоРто длЯ ме-
нЯ припомнить. Он тоже, возможно, изо всех сил рылсЯ в наших  бесцветных
детских годах, не был же он бездонный кладезь. Не бесконечны же  были  и
его там тайники.
 
   Сидим рядом: С А ты выходишь на улицу? к дождевым ручьям? С спрашиваю
Я (о больничном режиме).
 
   С В дождь не пускают.
 
   С Почему? Раньше ты мог постоять у выхода.
 
   ВенЯ лаконичен:
 
   С Сестра новая.
 
   ХолинРВолин (видно, хотел вновь выпить) поощряет выпить заодно и  ме-
ня. Пью. Когда мы чокаемся, ВенЯ отводит глаза (его детскаЯ душа  съежи-
вается).
 
   Я, надо признать, опрокидывал стопки в рот с  большим  удовольствием;
также с удовольствием и с некоторым уже любопытством  вслушивалсЯ  в  их
застольный спор, полупьяные врачи о политике! Иван  Емельянович  утверж-
дал, что цезаризм С Явление традиционное и историческое, настолько исто-
рическое, что совместим с чем угодно, хоть с разрухой, хоть с азами  де-
мократии, а вы (это Холину) С вы просто нетерпеливы, как все  молодые  и
живущие. Молодые и жующие, С тут же корректирует ХолинРВолин...
 
   Вижу С менЯ манит Адель Семеновна. Она уходила С и опять пришла.
 
   С њто  такое?  С  Я  встрепенулсЯ  (тотчас  вспомнил,  что  Я  никто,
больной).
 
   Но Адель Семеновна только делает знак: подожди! Она занята: она нано-
во смешивает длЯ врачей ТчистенькийУ с водой. Священнодействует, превра-
щаЯ воду в водку. Как торопящийсЯ мессия, она  осеняет  святую  жидкость
трехперстием (с зажатыми в нем фиолетовыми кристалликами марганцовки).
 
   Завершив со спиртом и неспешно шагнув поближе, Адель Семеновна,  мед-
сестра с родинкой на шее, сообщает мне шепотком: ТЖенщины тамУ, С с под-
мигом, хитрый и спокойный ее шепот. ДлЯ врачей ни звука.  (Зачем  трево-
жить С они ведь сразу с вопросами, кто, куда и почему?!) Мы с ней,  лицо
к лицу, перешептываемся. ТКакие женщины?У С ТТвои, наверноУ С  ТКто  та-
кие?У С переспрашиваю Я. (Никак не могу понять.)  С  ТПоди,  поди.  Бабы
пришлиУ, С велит она уже приказным тоном, но опять же спокойно, шепотом,
не длЯ их дипломированных ушей. Вышколена. И своЯ в доску.
 
   Высвобождаю руку из рук Вени. Он (оглянулсЯ  на  медсестру)  боязливо
вжимает голову в плечи.
 
   Адель Семеновна, глазом не моргнув С Ивану:
 
   С Ему (мне) надо выйти. Ему, Иван Емельянович, надо в палату. Он  (я)
скоро вернется...
 
   Иван кивает: да, да, пожалуйста!
 
   ХолинРВолин и вовсе машет рукой: не мешайте!..
 
   Их политический, под водку, разговор  вновь  достиг  высокой  степени
обобщениЯ (и тем самым нового запальчивого счета  цезарей).  ХолинРВолин
вскидывает брови:
 
   С ... Но тогда перебор! БорЯ разве десятый?  Боря,  извини,  уже  сам
двенадцатый! откуда так много?! С Оба шумно пересчитывают цезарей. С  Не
получается, господа! Володя, Ося, Хрущ, Леня, Миша, Янаев, Борис...
 
   С А старички? Андропов и њерненко?
 
   С Но тогда и Маленкова перед Хрущевым приходитсЯ взять в счет?
 
 
 
С АРа. Ясно, Ясно! Забыли! Надо начинать не с Вовы, а с 
Керенского! ну, разумеется, вот ведь кто первый у нас С 
первый после череды царей! 
 
   Под их столь пристрастный учет (под строгий счет до двенадцати  )  Я,
неприметный, ухожу из кабинета, шепнув Вене, что сейчас же вернусь.
 
   Иду больничным коридором С это не коридор отделения,  здесь  простор,
кабинеты, здесь какие окна! (Двенадцать тех цезарей как двенадцать  этих
окон.) Спускаюсь вниз.
 
   В вестибюле, в виду огромных больничных дверей  Я  останавливаюсь  на
миг в потрясении: там Зинаида!.. Зинаида, да еще приведшаЯ с собой  под-
ругу, также заметно предпраздничную и тех же обещанных мне лет сорока  с
небольшим. Обе, конечно, уже под хмельком. Надо же! (Я только тут вспом-
нил нелепый телефонный уговор.) ТТвойРто не мальчик?У С спрашивает Зина-
ида, и Я не сразу понимаю о ком. ТМой?У С ТНу да. Который в  палате!У  С
Ах вот что: она имеет в виду единственного в моей палате, кого также ос-
тавили стеречь стены на праздник. Логичного дурачка ЮриЯ Несторовича.
 
   С Ему, Я думаю, сорок, С говорю в некотором раздумье.
 
   С Ну, и отлично! С хвалит Зинаида. И подруга тоже показывает  зубы  с
металлом: мол, самое оно.
 
   Сидим, сели в вестибюле, неподалеку от слегка испортившейсЯ и  потому
беспрестанно мигающей надписи: выход . На скамье. (Пять  длинных  скамей
длЯ коротких встреч.) Пригляд двух гардеробщиц нас мало трогал. А  дежу-
рящаЯ в вестибюле сестра и вовсе сюда не смотрит (торчит  за  столом,  в
белом новехоньком халате, читает книжонку).
 
   С Отлично или не отлично, но вас не пропустят. Зачем пришла?
 
   С Как зачем?
 
   С Я же тебЯ предупреждал. Я тебе по телефону все объяснил! С  сержусь
Я.
 
   Они хмыкают, обе слегка  растерялись:  как  так?..  праздник  или  не
праздник?
 
   Их женскаЯ невостребованнаЯ душа горела (горело их участие,  их  при-
нос). А что было делать? Как быть, если им  уже  не  терпелось.  Зинаида
открывает свою громадную сумку и (не вынимаЯ из недр) там же, в  темноте
сумки,  принесенную  бутылку   довольно   ловко   откупоривает.   Слышно
бульканье. ПоявляютсЯ стаканчики. Длинные холодные вестибюльные  скамьи,
а всеРтаки праздник! Обе женщины пересмеиваются, но смущены, на чуть ро-
беют, и вот Зинаида значаще спрашивает: ТМожет,  позовешь  его?У  С  ТНе
пьет онУ С ТСовсем?У С ТСовсемУ С Обе они сомневаются: неужели  ж  такой
больной? С ТњужБВГДЕЖЗИЙКЛМНОПРСТУФХЦњШЩЪЫЬЭ
Юяабвгдежз‚їклмноЉ‹ЊЌЋЏ„‘’“”•–—А Б
ВГДЕЖЗИЙКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮяабвгд е
жзийклмнопрстуфхцшэяяящъыьэюядый нам  человекУ,
С говорю Я, помалу обретаЯ иронию.
 
   Зинаида ловит мой запах, когда мы (все трое) нешумно чокаемся:
 
   С А ты, милый, уже гдеРто и с кемРто С а?
 
   С Ерунда. С врачами.
 
   С С врачаРаами?..
 
   А Я не свожу глаз с приведенной Зинаидой женщины (как  Я  понял,  длЯ
услады логического дебила). Вдруг и разглядел: какаРаая! Юрий Несторович
заслуживал, конечно, крошку счастьЯ с нашего праздничного стола,  выпив-
ки, скажем, но он не заслуживал этих плеч и этой статной  спины.  Несом-
ненно их заслуживал Я. К чертям  нейролептики!  С  Я  слышал  взыгравший
хмель и уже припрятывал от Зинаиды свои косые погляды.
 
   А Зинаида расстроилась: до нее дошло, что менЯ далее, чем на больнич-
ную территорию  не  выпустят.  Кусты  на  территории  еще  голы,  травка
толькоРтолько С ах, ей бы, Зинаиде, лето! ах, утонуть бы в зелени кой  с
кем (то есть со мной)! С она бы искала, уж она  бы  нашла  среди  ранней
прибольничной зелени землю посуше, да ветви поглуше. Ан, нет!..
 
   МенЯ окликает пробежавшаЯ мимо Калерия, строго, по фамилии:
 
   С НуРка, нуРка! к главврачу С быстро!.. С Но и на бегу она ни  словца
про нашу потайную в вестибюле  выпивку.  Даже  сушенаЯ  КалериЯ  уважает
праздник. Иду. Уже иду. Оклик тотчас делает менЯ управляемым С послушный
больной, пожилой, с седыми усами и с препаратом в крови (Я вмиг сделалсЯ
таким), ухожу.
 
   Машу женщинам рукой: мол, пока, пока!
 
   Поднимаюсь С на этажах тишина и безжизненность. Никого. Но стены сто-
ят. Больница тихо проживает праздник. Я тоже присмирел, Я  сыт.  Женщины
дали мне съесть две куриные ноги, да и беломясую грудку (обедать Я  вряд
ли пойду).
 
   Я подходил к кабинету все ближе, крутЯ по часовой нитку, вылезшую  из
шва на рукаве. ВремЯ остановилось, часы без стрелок. А в коридорной  ти-
шине (из тишины) звучал и доносилсЯ до моих ушей характерный поющий  го-
лос, которого уже нет на земле. Голос никак не мог быть.  Но  был,  зву-
чал...
 
   Я слышал голос моего отца.
 
 
 
   Только не сжаРааата полоскаРааа
   однаРа...
 
   ТрайРтрайРтрайРтаРта навоооРодит
   онаРааа,
 
 
 
   С поет отец, это голосом отца поет Веня.
 
   Казалось, он и на этот раз вспомнил длЯ менЯ и интонацией  выкачивает
из тайников нашего детства волнующее и забытое.
 
   С Еще! Пожалуйста, еще! С слышен напористый ХолинРВолин.
 
   Он, белохалатный гипнотизер, командует сейчас Веней, а  тот,  бедный,
поет. (Внушаем. Подвластный тип больного.) Я, едва вошел, вижу, как  Хо-
линРВолин воздействует С рисует руками в воздухе изящные круги,  завора-
живающие пасы, и как через Тне хочуУ ВенЯ (мой седой брат Венедикт  Пет-
рович) приоткрывает свое детское ТяУ, распахиваЯ закрома перед этим лов-
ким дипломированным гангстером. Я испытываю укол обиды.  Крохи  детства,
пенье отца и пришел солдат, стоит на пороге... ВенЯ припомнил длЯ  меня,
мне. Мои посещениЯ раз в одинРдва месяца. Два месяца ВенЯ роетсЯ в своей
великой (но не бесконечной же) памяти, чтобы передать брату  забытый  им
светлый детский миг.
 
   С Еще!..
 
   По горестному лицу вижу, что ВенЯ (он никогда не пел, не умеет) муча-
етсЯ и что даже под гипнозом, в дурмане подчиненности чужой воле он  по-
нимает, что у него отнимают, грабят: он сожалеет, что отдает.
 
   С Еще, еще. Прошу!
 
   И ВенЯ снова. ИмитируЯ сильный отцовский  баритон,  он  заводит,  но,
сорвавшись в фальцет, пищит, как женщина:
 
 
 
   ВыхожуРуу одиРиииРн ЯРяЯЯ...
 
 
 
   СмеетсЯ Иван Емельянович, смеетсЯ медсестра Адель  Семеновна,  что  с
родинкой, даже мне смешно. Голос ХолинаРВолина: ТНу, ну!.. Смелее!  Про-
должайте!..У С Психиатр упоен. Психиатр демонстрирует  свои  возможности
(а вовсе не Венины). В его  мягких  пасах,  в  его  повелевающих  словах
власть, ликование С самоопьянение властной минутой!
 
   А Я?.. Я слушал и только виновато улыбался: поет,  мол,  отец...  его
узнаваемый голос.
 
   ВенЯ смолк и взглянул на старшего брата (на меня). А старший (Я  вижу
себЯ со стороны) кивает в ответ, это было странно, это  было  немыслимо,
гадко, но Я ему кивнул, мол, да, да, да, С мол, они  врачи  знают,  пой,
пой, ВенЯ , все правильно, это жизнь. (Не зрЯ они кололи менЯ и вовсе не
в беспорядке, как Я полагал!) Вместо запальчивости и гнева во  мне  про-
должала длитьсЯ смиреннаЯ тишина. Сердце пропускало взрывной такт, ровно
один такт, но в нужную и точную секунду. А препарат, растворенный в кро-
ви, в этот контрольный миг плавно переносил мое ТяУ, возносил в  высокое
воздушное пространство. Я парил. Я видел все сверху. Сердце млело.
   16
 
В кабинете (вид сверху) Иван Емельянович сидит за столом 
и разговаривает с моим лечащим (ага! и Зюзин здесь!). 
Они о зарплате: больница без денег... не выплачивают 
второй месяц... индексация... письмо, но не министру, а 
замминистру! С заявляет осторожничающий Иван. А те двое 
заняты пением (тоже вижу сверху) С брат ВенЯ поет, в его 
глазах, на щеках мокро, но едва ли от унижения, скорее 
от полного под гипнозом сопереживаниЯ (отец, когда пел; 
глаза слезились). Седоголовый беззубый Венедикт Петро