бщагой лишь по привычке, эта, новонайденнаЯ С действи-
тельно общага. Функционировала, говорят, еще с тридцатых годов.  Бомжат-
ник.
 
   Но Я надеялся, что на времЯ и что перевалочный  пункт:  гдеРто  же  Я
должен жить зиму.
 
   В самый день моего ухода Акулов добилсЯ ужесточениЯ еще и на входе  С
не изРза меня, разумеется, а вообще дисциплина. НоваЯ метла  мела.  Воз-
никли сразу два дюжих вахтера в пятнистом одеянии афганцев.  Просто  так
постороннему человеку уже не войти. (Мне в том числе.) Висело объявление
о тишине ближе к ночи и о порядке посещения: о гостях.
 
   Ночь провел у кавказцев. Никогда прежде Я не спал в торговом киоске С
сами менЯ позвали, окликнули, когда Я в первой растерянности стоял у об-
щажного входа. њто, инженер, С выгнали?.. (У менЯ были целые сутки  впе-
реди: куда деться?) А они, кавказские мелкие торговцы, хорошо знали, что
такое быть изгнанным внезапно.
 
   С Заходи, отец.
 
   Я спал среди банок пива,  кокаРколы,  коробок  с  шуршащим  печеньем.
ЭлектрическаЯ печурка давала сколькоРто тепла. И воняла.  Кавказцы  ушли
кто куда. (Мужчин кормят ноги.) ОсталсЯ заросший тощий малый, сизощекий,
с выбитыми зубами. Он беспрерывно курил. Он спал в одном углу, Я,  скор-
чившись, в другом. (У него был с собой нож. У менЯ не было.) Я  ворочал-
ся. А он спал совсем тихо. Проснувшись, он покормил меня, лепешка,  лук,
кофе из горелых корок.
 
   И всеРтаки под крышей, не на улице. Тот, с проколотым сердцем, остав-
шийсЯ в ту ночь сидеть на скамейке, мог быть его родич. Как знать. Я  не
спросил. Это было лишнее. Я принял их  заботу  просто:  это  жизнь.  Это
жизнь, мы ее живем. В тот раз он отнял у менЯ деньги, и Я постоял за се-
бя. (Не за деньги. За свое ТяУ.) В этот раз они обогрели меня,  накорми-
ли, дали ночлег. И Я был благодарен. Не за кофе  и  не  за  плащишко  на
рыбьем меху, которым ночью какРникак дали укрыться. За свое ТяУ.
 
   Спросил перед уходом, не надо ли заплатить. Денег не было. Но Я спро-
сил.
 
   С НеРе. Будь здоров, отец! С и кавказец развел руками, мол, все в по-
рядке. Три зуба спереди у него были выбиты, он улыбался.
 
   16-го вечером, уходя, Я оглянулсЯ с расстояниЯ на покидаемую общагу С
на дом. На окна. Как раз падали, по одной, снежинки новой зимы. Компози-
циЯ изгнания. И окна в подсвет зажглись, тусклым и желтым: нестирающиесЯ
знаки места, где тебЯ любили.
 
   Так же Я оглянулсЯ на дом (поможет или не поможет, а  ты  оглянись!),
когда выбежал вслед за њубисовым, уже прихватив нож и сунув за носок,  в
ботинок. Долго мы в тот вечер с ним шли. До окраинных хрущевских  строе-
ний... њубика Явно устраивало поднятьсЯ на самый  верх  пятиэтажки,  под
крышу, где обычно хлам и старые детские коляски. Подымались шаг  в  шаг.
Напоить и там менЯ бросить, хоть заблюйся. Или же,  напротив,  из  прия-
тельских чувств он не хотел бросить пьяного  агэшника  на  ночной  улице
(хотел, чтобы Я проспалсЯ в тепле, это тоже не исключено). Так или  ина-
че, он сам искал, и Я догадался, онРто найдет хорошее место.
 
 
 
Собачье скерцо 
 
   ВолодькаРмаляр С человек счастливый, таков от рождения.
 
   Володьке полста, то есть помладше менЯ и к тому же дебилен, но в  на-
шей трудовой паре он С старший. Ладить с ним просто. Обмануть С еще про-
ще. Счастье его простецкой жизни видно сразу, как только он обмакивает в
краску кисть: глаза его округляются, он даже задерживает вдох. Млеет.  И
водит, водит неустающей рукой... По совету какогоРто хмырЯ С здесь же, у
гаражей С мы разбавили краску дрянным  сливным  керосином,  предложенным
нам задешево. Краски, и точно, стало много больше.  Красили  валиком  на
палке (вместо кисти): валик краску сжирал, зато как же быстро красилось!
Быстро и деньги получили. Но один из заказчиков ударил Володьку по лицу,
а поручившаясЯ за нас Зинаида оттаскала за ухо, так как после добавлениЯ
Ткеросиновой дряниУ гаражи день за днем никак не сохли. Машины всей  ок-
руги казались больными. (Как в нарывах С в пятнах краски,  потекшей  под
солнцем с крыш и стен.) Узнав такую машину на дороге уже  издалека,  Во-
лодька тотчас приветливо махал рукой: наша, родная!..
 
   Когда красим, Володька жаждет рассказывать. Я уже несколько раз озна-
комилсЯ с его детством, отрочеством и  юностью,  вплоть  до  вполне  де-
бильной попытки женитьсЯ на своей же тетке С счастливое, по его  словам,
времечко!
 
   Красим, трудимсЯ С рот Володьки полуоткрыт.  Слышу  свистящее  легкое
дыханье счастливца.
 
   Но вот бежит собака.
 
   С Видал? С спрашивает Володька.
 
   И если Я отвечу что угодно С нет, С или: а что там? С или: угу, С ишь
ты! С да ну ее !.. С любаЯ из нехитрых реплик спровоцирует его на  полу-
часовой монолог.
 
   С Видал? С спрашивает Володька.
 
   Молчу. Крашу.
 
   С Собака, С Володька уже ослабил кисть и заметнее приоткрыл рот,  го-
товый говорить о детстве, юности и попытке женитьсЯ на тетке.
 
   Молчу.
 
   С Рыжая. Надо ж как! С говорит он ей вслед.
 
   Но Я непобедим, молчу, вожу кистью. Зато, когда в обед  перекусываем,
варенаЯ колбаса, батон и полбутылки водки, Я в свою очередь спотыкаюсь о
Володькино молчание С о его недвижное (никуда не движущееся)  счастливое
бытие здесь и сейчас, на траве, в тишине, меж двух  недокрашенных  гара-
жей, исходящих острой керосиновой вонью.
   32
 
Сидим на бревне, хорошо сидим. Легкий водочный хмель на 
ветру сносит мое ТяУ к былым дням. Не трава, не толчеЯ 
крючковатых травинок и не сор подзаборный С это вязь 
текста возникает перед моими глазами, а пальцы рук 
рефлекторно (собака Павлова) сами собой заводят мелкий 
припляс, просясь к пишущей машинке, тукиРтак, тукиРтак. 
 
   С Володьк! С Теперь Я затеваю расслабляющую болтовню: что с оплатой С
и дадут ли нам все деньги сразу? и как быть (как оспорить), если недода-
дут?.. Но Володька сопит, молчит. В чем дело?.. А ни в чем. Оказывается,
ЯРто с ним за весь день возле олифленных заборов словом не обмолвился...

   Я смеюсь:
 
   С Так мы ж работали. Кто, Володька, во времЯ работы разговор ведет?!
 
   С Самое оно, С говорит с укором. Обижен.
 
   Гаражи и заборы С Я был доволен деньгами; на круг хватило и  себе,  и
расплатитьсЯ за былое жилье у Зинаиды. КакоеРто времЯ попахивал  кероси-
ном. Посвистывал. Тогда же (без всякой цели) решил хорошо  расстатьсЯ  с
Зинаидой, купил ей желтоянтарные бусы и бутылку портвейна.  Я  приласкал
ее, мы провели часРполтора. Зинаида снова недоумевала С БВГДЕЖЗ И
ЙКЛМНОПРСТУФХЦњШЩЪЫЬЭЮяабвгдежз‚їкл м
ноЉ‹ЊЌЋЏ„‘’“”•–—АБВГДЕЖЗИЙКЛМНОП Р
СТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮяабвгдежзийклмнопрсту ф
хцчшъэяяяыьэюяне знала, как понять во мне перемену. Вдруг тоже
сделалась нежной. Тихо (боясь спугнуть) нашептывала: ТОставайся.  Раз  у
нас опять дело пошло...У С Даже попробовала курить, на менЯ глядЯ.
 
   От счастья, что ли (как мало надо!), она забыла, что менЯ сюда больше
не пускают. Пятнистые парни на входе придержали мой паспорт, пропустив к
Зинаиде именно что на часРполтора. Еще и записав на бумажке времЯ с  ми-
нутами, когда Я пересек границу.
 
   С Володькой распрощались у метро. Оказалось, Володька  вовсе  бездом-
ный. Бомж. (Но в отличие от меня, уже привык.) Жмем руки. Пока. Пока.
 
   С Где ты живешь? С этак легко спросил Я, полюбопытствовав у  счастли-
вого человека. (Может, и Я там зацеплюсь. За чьеРто счастье.)
 
   Он тоже этак легко ответил:
 
   С А нигде.
 
   Как отвратительно строили эти десятилетиЯ в Москве наверху и как неп-
лохо (с теряющейся, но не потерянной до конца лубочной эстетикой) лепили
метро, станцию за станцией С под землей, внизу. Подземность чувств С  не
только мое. Душа многих тяготеет сюда, под своды, от  дневных  глаз  по-
дальше. Почему?..
 
   С ... Дай! Дай ему пинка! С Пьяный, грязный, ссутулившийсЯ  мужичишка
(закурил в вагоне метро!) был за нарушение тотчас  выброшен  вон.  Всеми
нами. Дружно. Без сострадания.
 
   После завершающего толчка в спину он вылетел на мраморный пол  и  под
своды С на простор станции. Двери за ним сползлись, закрылись, а мы  все
поехали дальше. (И вагон сделалсЯ чист.) Торжество эстетики.  Однако  на
следующей станции Я не вынес и всеРтаки вышел из вагона, как бы вслед за
выброшенным бедолагой (хотЯ по расстоянию уже за километр от  него).  Не
смог ехать. На секунду подумалось, что все, кто ни  есть,  с  запоздалой
солидарностью выскочат, спохватившись, из вагона вслед за мной. И  вагон
покатит сам. њистый. Торжественный. Как мечта истового социалиста.
 
   В окультуренном, в щадящем варианте чувство (всякое сильное  чувство,
вина тоже) уже по необходимости входит и втискивается,  наконец,  в  ре-
альную жизнь С но сначала его очищение Словом. њувство дышит Словом. Так
уж повелось. њеловек привык. Но что если в наши  дни  человек  и  впрямь
учитсЯ жить без литературы?
 
   њто, если в наши дни (и с каждым днем все больше) жизнь С  самодоста-
точное действо. њто, если нас только и заботит всеупреждающий страх  са-
мосохранения? Живем и живем. Как живу сейчас Я. Без оглядки  на  возмож-
ный, параллельно возникающий о нас (и обо мне) текст С на его неодинако-
вое прочтение.
 
   њто нам даетсЯ (и что теряется), если мы отказались и если мысль наша
уже не замерцает, не сверкнет в счастливо гнущейсЯ строке, а переживание
наше С молча и длЯ себя?
 
   ВыйдЯ из метро, едва не наступил на пса. Едва не  споткнулся,  как  о
кочку. (Как о точку. Маленькая, но вечнаЯ и неустранимаЯ болеваЯ точка.)
С вислыми ушами и черноРбелой географией на беспородной спине.
 
   Пес легко отскочил в сторону. ТИзвиниУ, С сказал  Я.  Один  из  сотен
бездомных псов, что часами сидят у входа (точнее, у выхода ) метро,  по-
виливаЯ грязным хвостом и высматривая: ТНе мой ли Хозяин?У
 
   Скользящий, но цепкий собачий глаз С и чуткий оттуда запрос в уже на-
тянутой нити взгляда. Сразу чувствуешь доверие, но и сразу  же  мысленно
уходишь, сторонишься, пугаясь этой невостребованной и  немереной  любви,
изначально заложенной во всякой брошенной московской собаке. Сидит, выс-
тавив торчащие ребра. Ждет. Побегает, утолит,  чем  придется,  голод,  и
вновь ждет у метро С у выхода.
 
   Удивительно, как она следилаРпровожала (и малоРпомалу отпускала) менЯ
взглядом. Автономен, красивое слово. Автономность, то бишь моЯ вчерашняЯ
изгнанность (сколькоРто похожаЯ на их, собачью, брошенность), чувствова-
лась, вероятно, в моем неспешном шаге. Тем самым дал о себе знать. Соба-
ка поднялась с земли и пошла. Мы просто погуляли с ней. Я и она. Потом Я
постоял у метро и покурил, Я редко курю, экономлю. (Да и возраст.  Жела-
ние уже не рвет кишки, как раньше.) Собака тоже постояла со мной. Мы как
бы провели вместе время.
 
   Я ушел; она опять села (ждать хозяина) у дверей метро. Хозяин не  по-
являлся, но ведь двери снова и снова хлопали,  выпускаЯ  десятки,  сотни
людей навстречу цепкому собачьему взгляду и ожиданию.
 
   Я видел, как их оставляют поздно ночью: мужчины С с оглядкой и поРво-
ровски, женщины С с нежностью, даже со слезой. Я давлю в себе скорую жа-
лость. (Бог, мол, не фраер, им попомнит.) В свой час каждый из  них  (из
нас) поймет, что собака его ждала  С  собака  ждет  возвращениЯ  хозяина
вплоть до того дня, пока не попадет к крючникам. Это известно. Но и ког-
да попадет, она ждет. И когда визжит  в  собачьем  Ящике,  и  когда  уже
трансформировалась в кусок мыла С что поделать, умеет ждать.
 
   Худеет; ребра (выпирающий каркас) видны уже за много шагов. Сидит где
оставили. Ночь, день и еще ночь. Собака вдруг пускаетсЯ наугад,  бегает,
петляет в свободном поиске, почему ей не понадеятьсЯ на случай С на шум-
ную улицу с неожиданной встречей. Она долго бегает, ловЯ ветер в  глаза.
Но в какойРто час собака возвращаетсЯ окончательно, уже ослабев и  зная,
что силы на исходе. Туда, где ее оставили. Вот она Я, Хозяин. На том  же
месте. Я здесь, Хозяин. Исполнив долг верности до конца, до  точки,  она
уползает подыхать к забору, что поблизости. Под самый забор, под  трубы.
(њтоб не увидели. њтоб не бросить на хозяина стыдную  тень.)  Уходит,  с
той последней слабостью в лапах, когда уже не суметь вернуться.
 
 
Но и в полутьме подгулявшаЯ компаниЯ углядела ее под 
забором: молодые люди погладили, а потом и взяли с 
добрым словом собаку на руки. Однако тут же, меж собой 
вдруг рассорившись, бранясь и матюкаясь, бросили ее. Но 
бросили теперь на виду С посреди асфальта. Собака, не в 
силах добратьсЯ до места, где можно честно сдохнуть, 
умоляюще смотрела им вслед: зачем, мол, было трогать?.. 
Она заскулила, заныла, как только увидела меня: 
признала! С обострившиесЯ ночью подземные (автономные) 
биотоки подсказали собаке, что мы с ней одной крови. Она 
подала голос, она мне подала голос, Я подобрал, поднял 
ее и отнес к темным кубам контейнеров, в мусорный угол, 
где ей не дадут пинка в последний час. 
 
   И как раз девица, блеклаЯ к ночи:
 
   С Ты что туда отнес?
 
   С Угадай. Труп спрятал.
 
   С ХхеРхе. С Хохотнула и стала просить  денег.  Она  просила  требова-
тельно, поРцыгански и почемуРто не сводЯ глаз с моих рук. (Руки,  легким
фокусом делающие из воздуха деньги.)
 
   Я порылся, а чего там было рытьсЯ С и выдал ей из кармана жеваную пя-
тидесятку уже достаточно обесцененных, но еще не вполне ничтожных  тогда
денег.
 
   С ВсегоРто. Ну, ты даешь! С фыркнула она.
 
   Она показалась мне никакой, но не отталкивающей. Еще чуть, и менЯ  бы
к ней потянуло.
 
   С Пока. Не скучай. С Сунув пятидесятку в карман, она  пошла,  неумело
виляЯ угловатым задом.
 
   Такой зад не приукрасить, но, конечно, и не утаить. (В  Москве  такаЯ
женщина открыта, как рана.) Существует скрытаЯ и  неистребимаЯ  асиммет-
рия: за деньги и деньгами большой город может украсить свои улицы, кино-
театры, дома, машины, магазины и палатки, но не ночных людей, не  ночных
женщин. Впрочем, Я мало знаю другие города. Ничего не  знаю,  не  помню,
кроме Москвы, да и Москву толком не знаю С только ее подземность, метро,
несколько выходов...1
   часть четвертаЯ
 
Зима и флейта 
 
   Бомжатник за Савеловским С сморщеннаЯ трехэтажнаЯ общажка С  деревян-
ный насыпной дом, по которому давно скучает бульдозер.
 
   Весь теплый низ (первый этаж) заполнен вьетнамцами.  Маленькие  люди,
мяукающаЯ речь царапает ухо, но привыкаешь, мяукает весь  этаж.  Квартир
как таковых нет. И, разумеется, присмотр милиции. Люди, если не вьетнам-
цы, хмурые и Явно временные. (Люди неспокойные.) КакиеРто их делишки, их
болезни, деньги, суета, полный чемодан рублей тут же обмениваетсЯ у  ма-
леньких желтых мужчин на доллары. ТОни не держат рубли ни полдняУ, С со-
общил мне лысоголовый Сергеич. И опасливо оглянулся: мимо как  раз  идет
накурившийсЯ вьетнамец. Медленно идет. (Пахнет. Южный цветок.)
 
   Но самый гнусный сброд на третьем С на моем этаже. Да еще погода:  не
помню солнечного дня. КакойРто холод и склизь. Замерзшие,  зябкие  лица.
Мне подсказывают: вот убийца, застрелил когоРто из своих  склочных  род-
ных. Убийца это не характеристика. Это просто добрый совет,  сигнал.  На
предмет большей осторожности. Однако же человек не живет  начеку:  он  в
этом смысле как растение, куда ни пересади, пускает корешки, забываЯ  об
опасности. Жизнь как жизнь. И какРникак крыша над головой!  А  снегопад,
воющаЯ третьи сутки кряду метель сделали менЯ и вовсе к окружающим  рав-
нодушным. Я занят собой. Я хожу присогнутый. Вялый. Мне все без разницы.
Я похож на осла, которого узбек так нагрузил, что  тот  подгибает  ноги.
(Мой узбек кудаРто ушел. Нагрузил и ушел.) Когда ночью Я подхожу  к  об-
щажке, Я даже не могу ее найти С такой снег. Но вот белаЯ пелена рассту-
пилась, поредела, общажкаРдом кружитсЯ в снегу С возникают углы,  стены,
сам дом. Кусты в ледяной изморози у входа. Наконец двери. Здесь Я  живу.
Все вдруг наново обретается. И вот  С  нижний  этаж,  с  мелкосеменящими
вьетнамками, крохотными женщинами, которые ходят  тудаРсюда  не  подымаЯ
глаз и каждые полчаса чтоРто варят.
 
   Нас четверо. Лысоголовый Сергеич (моих лет)  движется,  через  каждые
дваРтри шага вздергиваЯ задом, крестцом, у него чтоРто с позвонками, где
затаилась взрывающаясЯ боль. (Невидимка идет за ним следом и нетРнет да-
ет пинка в зад.) Не пьет. Не шумит. И ко мне расположен. Он С Сергеич, Я
С Петрович, можно поговорить. Работает он с савеловскими ханыгами, выню-
хиваЯ длЯ них товар на складах и в магазинах, С клянет  их,  но  прожить
без них уже не может.
 
   С нами еще два мужика: оба Сашки, молодые и заметно мрачные.  Вчетве-
ром в комнате С четыре кровати. Так же, как делал в крыле К, Я  привязы-
ваю цепочкой (с ключиком) пишущую машинку к кроватной ножке.  (Так  спо-
койнее.) Предусмотрительность нелишняЯ. Оба  Сашки  встают  рано  утром,
когда Я еще сплю.
 
   Я возвращаюсь из ночного метро С и всегда в буран, весь белый. К ночи
метет. Сергеич, увидев, дружески кричит:
 
   С АРа. Снежный человек!..
 
   Нет денег. Я постоянно трезв, ни грамма. Трезв, но кажетсЯ (изРза ле-
тящего снега), что выпил лишнего и что подолгу кружитсЯ голова, а с  ней
и земля, столбы.
 
   Двое мрачных оживились: у них появились доллары. Сашки тут же пригла-
сили, привели снизу худенькую  некрасивую  вьетнамку,  которую  и  имели
вдвоем в течение, Я думаю, двухРтрех часов. МенЯ они выставили, Я  ходил
по коридору в зимней медитации. Ходил себе и размышлял, никуда не ушел С
к счастью, потому что вьетнамка вышмыгнула из комнаты, несЯ мою  пишущую
машинку. Догнал и, пристыдив, буквально вырвал из ее хрупких рук. За два
шага от нее разило мужским духом моих сокомнатников.
 
   Ублажившись и став чуток счастливее, мрачные Сашки сели играть в кар-
ты. Один из них на кровати, другой присел на корточки, поРэтапному.  Меж
ними табурет. На табурете дамы, десятки,  девятки.  Лысоголовый  Сергеич
тем временем в своей тумбочке ищет, не может найти паспорт, нервы разыг-
рались, дергаетсЯ (невидимка, знай, пинает его в крестец). Смотреть  не-
выносимо. Я и не смотрю: лежу и слушаю сленг играющих Сашек С их мрачные
матьРперемать, если мало козырей или карта идет не в масть.
 
   Они играют в дурака, сто, двести партий подряд. НетРнет и жуют,  под-
датые, но Я так и не заметил, что  и  когда  они  пили.  ПоРтихому  пьют
дрянь. (ТравитьсЯ на виду им стыдно?) Политура. Лачок, как  сказал  один
из Сашек С он чуть помоложе и лицо в конопушках. (Я  уже  различаю.)  Он
сидит на корточках, считает козырей и все жалуется, жопа мерзнет.
 
   От комнатного пола и правда С волна холода.  Слышно,  едва  протянешь
ладонь.
 
   Я лежу в лежку и времЯ от времени думаю думу, Я ее называю С мой  сю-
жет. Навязчиво, как болезнь. Можно уже и без ТкакУ С это болезнь, Я  бо-
лен. (Сломал свою детскую игрушку.) Не отпускает  менЯ  убитый  гебэшник
њубисов. Убиенный. Уже, конечно, нашли его, завонял, разложилсЯ и только
тут жильцы с пятого, верхнего дружно спохватились. ТоРто переполох. Я (в
последнюю минуту) поискал документы в его емких карманах; не чтобы  ими-
тировать ограбление или какРто схитрить С поискал просто  так.  Не  было
их. Его не опознают. И вообще не станут им заниматься, в  наши  дни  это
еще один труп, вот и все. Менты даже счастливы, что  ни  документов,  ни
бумажек С меньше работы.
 
   њтобы заснуть, прием: Я вызываю в памяти лица женщин.  Реальные,  они
были бы недостаточны, были бы слабы мне помочь, да и любилиРто они в ме-
ру сил, ворчали, ныли. Но с годами их осветленные лица обрели силу обра-
зов и дают стойкое тепло. КаждаЯ женщина со своей лучшей  минутой.  Даже
Зинаида. Даже Галина Анатольевна, что науськивала на менЯ бравых акулов-
цев. Умиротворение, ночнаЯ чистка души (женскими лицами) С линька,  нар-
котик, с которым мягко переползаешь в сон.
 
   Вахтер на входе (при всем моем недоверии к служивым)  С  единственный
здесь человек, в ком Я наш