оРто блеять, а их веселит смешное слово ин-
женер. Вроде как убогий. Да, да, садись, инженер, поешь  шашлыка,  инже-
нер.
 
   Уже c очевидностью обе стороны хотели мира, но  (инерция)  продолжали
вслушиватьсЯ в каждое громкое слово. Кавказцы почти не пили, а под заве-
сой пылкости (вполне декоративной) чуть что настораживались: не приведет
ли, не дай бог, смерть Тетелина к массовой драке, к нацеленной  ответной
мести? или С еще хуже С к милицейской чистке?.. Но наконец  и  самые  из
них недоверчивые убедились, что мир; что будет мир и что бывалый  общаж-
ный люд забит, затюкан, трусоват, а главное, так озабочен  переменами  и
усложнившимсЯ бытом, что всем сейчас не до сведениЯ счетов.
 
   Акулов, завершаЯ речи, говорит:
 
   С Вы у нас С а мы у вас соседи. Но жизнь у вас и у  нас  одна.  Жизнь
едина.
 
   Все смолкли.
 
   С Вот за эту жизнь и давайте!.. С Акулов поднимает стопку к  небесам.
(И опять воинственно скосил глазом на  пришлых  графоманов,  спорящих  о
разнице между флагом и брюками.)
   35
 
Стопки и стаканы взлетели кверху: 
 
   С За мир! За мир! С кричат разноголосым хором и общажники, и  кавказ-
цы.
 
   Михаил, Вик Викыч и Я пилиРели с большой охотой  С  еда  по  нынешним
временам хороша, тетелинскаЯ вдова (теперь  уже  как  бы  дважды  вдова)
расстаралась! Тарелочки с мясом. Холодец. Салаты.  Она  была  в  черном.
ВремЯ от времени она сообщала всему столу о том, как люди на этажах ее в
ее горе понимают. Отзывчивые сердцем и чуткие, и ведь каждый нашел  свое
доброе слово! О том, как трогательно ее встретили на пятом (Тетелин сте-
рег там квартиру и едва не сжег) и на восьмом этаже  С  и  говорили  ей,
заплаканной, какой удар эта смерть, какаЯ утрата длЯ нас всех: ТОсироте-
ли мы...У С так они ей говорили.
 
   А Вик Викыча и Михаила вдовьЯ слеза задела за живое: где  еще  облег-
чишь душу, как не на поминках! (Я молчал.) Оба они Тетелина вдруг возлю-
били С сторож и изгой, в какомРто общем смысле Тетелин тоже был андегра-
унд и, значит, агэшник! Не писал, не рисовал, а просто коптил  небо.  Но
ведь наш человек. О нем не причитала семья. И он ведь  не  отправилсЯ  в
последний путь с некрологом: чужие морды на поминках С всЯ награда.  Не-
лепаЯ вдовица да еще Акулов! Так и бывает. Агэшник  уходит  из  жизни  с
ножницами в руках. С брюками, которые еще надо подровнять.
 
   МенЯ не проняло, Я другой.
 
   С...Наши похороны! наши! С чокались Вик Викыч и  Михаил.  Оба  теперь
много пили; и чем далее, тем настойчивее уверяли меня, что, по сути, си-
дят на собственных похоронах. Это их поминали, и это ради них  расстара-
лась с закусками сожительницаРвдова. ДлЯ них она сделала землю пухом (то
бишь, наняла набросать холм могильщиков). Именно про них, уверял  Викыч,
вдовица в черном так сладко придумала, что и на пятом, и на восьмом буд-
то бы этажах люди сказали в добрую память С мол,  без  них,  умерших,  и
землЯ не земля; осиротели.
 
   Акулов, уже густоРкрасный, бурый лицом (но, видно, могуч  насчет  вы-
пивки), твердо встал и каменно поднял новую стопку водки.
 
   Стопка в вытянутой его руке даже на чуть не колыхнулась.  (яблоко  на
ветке.)
 
   С Товарищи! С начал он поРстаромодному тост.
 
   Кавказцы тотчас поддержали:
 
   С Товарищи! Товарищи!.. С Кавказцы пили меньше, пропускали, но по зо-
ву Акулова ритуально хватались за стопки и взывали к тишине у  разгуляв-
шихсЯ к этому времени русских.
 
   Поднесли новый таз дымящихсЯ шашлыков, и женщины  подступили  к  мясу
ближе, накладываЯ щедро всем нам в тарелки. Столовка, что  внизу,  давно
хирела, там травились едой и времЯ от времени выгоняли вораРзаведующего,
но сегоднЯ шашлыки дивны. Русские вкусно принюхиваются, кавказцы  целуют
свои пальцы: ах, ах, какой шашлык!.. Кавказцы не держат зла. Добродушны.
Тем более сейчас, когда за столом заявлен мир и они в кругу друзей.  Они
всех любят. Обнимаются. Целуются. ОбильнаЯ еда и крепкаЯ выпивка.  Поми-
нальнаЯ по Тетелину пьянка С как пир старых времен. ПышноРторжественные,
бархатные брежневские тосты С это стиль. Фальшиво, конечно. Но с  откро-
венным желанием расслабиться. Так можно жить годы, десятилетиЯ С с жела-
нием наговорить всем и каждому (и услышать от них самому) безудержно на-
растающую гору все тех же бархатных комплиментов. Передать (и  переполу-
чить) пайку добрых слов. Тех цветистых словосочетаний, что  хотЯ  бы  на
первое времЯ обеспечат тебе мир, а ему покой в пугливой душе. (Или, нао-
борот, покой тебе, а ему С мир.) Все обнимались. Плясали лезгинку.  Пили
за богинь, за русских женщин, подобных которым мир никого не создал.
 
   Поминки сами  собой  дробились,  переоформляЯсь  в  несколько  мелких
пьянок и рассредотачиваясь С по квартирам, по разным этажам.
 
   Кто куда, мы трое тоже сместились: перешли к швее Зинаиде, с  которой
Я жил в те дни. Зинаиде Агаповне (Я думал, таких отчеств уже нет в  при-
роде) лет сорокСсорок пять, не больше: все подгоняла менЯ гдеРнибудь по-
работать, С бабистая, жить было кисло. Но Зинаиды, на счастье,  дома  не
было. Мы расселись всласть, закурили.  Михаил,  как  ни  рассеян,  сумел
прихватить в поминальном застолье бутылку водки впрок. Пили. А  Вик  Ви-
кыч, уже пьян, на любые слова выкрикивал в ответ свежий, свежайший  афо-
ризм конца века, стоит ли кромсать брюки, господа?..
 
   Была еще женщина с седьмого этажа С Рая, безликая, ждавшаЯ  от  жизни
неизвестно чего. Возможно, притащилась за нами с  поминок,  чтобы  краем
глаза подсмотреть, как живет Зинаида (какаЯ мебель, какие углы  С  ну  и
вообще). ВремЯ от времени РаЯ машинально спрашивала:
 
   С Почему не пьем?
 
   А два слесаря, набежавшие к нам на выпивку (и прогнать не  прогонишь,
все еще поминки!), тотчас отвечали:
 
   С Наливай.
 
   Стульев у Зинаиды не хватило. СлесарЯ сидели у стены, прямо на  полу.
Я им открыл новую бутылку, а они, сидя, как кочевники, пустили ее по ру-
кам (из горла).
 
   Вдруг ворвалась совсем молодаЯ женщина, милая, в  жакетике  С  оказа-
лось, Ася, дочка слесарЯ Кимясова (одного из сидящих у стены)  С  искала
отца по этажам. Бойкая. Тоненькая, как игла.
 
   С Идем же домой! Пора! С звала она, тянула отца за ухо, пыталась даже
поднять.
 
   Михаил в эту минуту завелсЯ о Париже. Багровый лицом, он тычет пьяной
рукой в мою сторону:
 
   С Вот!.. Вот кто поедет во Францию!.. С Смысл тот, что все они, пишу-
щие, подохнут здесь, это Ясно, но Петрович (то бишь Я) должен непременно
попробовать Париж. Французы выдохлись, увяли. Но если Петрович  временно
там поживет, если там бросит свое литературное семЯ хоть один  настоящий
русский гений, там может возникнуть целаЯ генерациЯ  андеграунда,  новаЯ
экзистенция. Там все зацветет!.. С выкрикивал Михаил.  И  советовал,  на
какой из парижских улиц снять мне дешевенькое жилье. Именно  по  Парижу,
хотЯ и не только по нему, гонялсЯ полгода Михаил за  бросившей  его  же-
ной...
 
   Водка кончалась. Мне не хотелось в Париж, но мне хотелось Асю. Старый
козел. Она уже ушла, уведЯ отцаРслесаря. (В глазах задержался, не уходил
ее юный облик.) Видно, Я спьянел: хотелось всех их выгнать и  сейчас  же
лечь с Асей на этой вот, на мягкой двуспальной плоскости, где в  послед-
ние дни, вернее, ночи Я мучительно пасовал с Зинаидой или даже  уклонял-
ся, избегал ее. КакаЯ постель! С думал Я, как Я раньше не замечал, какие
прекрасные у Зинаиды подушки, одеяло, роскошное ложе!
 
   С Шерш ла фамм. Пардонн муа, С повторяет присутуленный Викыч (пьян  и
весел). С Се муа. Ле руа.
 
   Он немыслимо утрирует прононс, все мы хохочем. Зинаида уже вернулась,
сидела с нами, но корявым французским ее не пронять. А вот выкрики Миха-
ила о моей гениальности на нее подействовали. Впервые услышала, какой  Я
писатель (агэшник об агэшнике плохо не скажет). Она сделалась задумчива.
   36
 
С Пушкин и Петрович! С кричал Михаил. 
 
   Отставив стопку с водкой, негромко (семейный разговор, чужие не лезь)
Зинаида расспрашивала: ТПочему? Я ведь считаюсь с  нашим  возрастом.  Не
требую много...У С Лицо ее приблизилось, черты стали роднее,  но  ничуть
не желанней С бабушка в окошке. њувственный позыв не возник. њтоРто  ме-
шало. Возможно, оберегал инстинкт. Ей менЯ не разжечь, но ведь не сегод-
ня, так завтра она подстережет и свое возьмет. А в  страстные  минуты  в
постели Зинаида Агаповна могла оборвать последнюю струну. (Привет от Те-
телина. Я вдруг подумал: умру на Зинаиде.) Я скреб  вилкой  по  тарелке,
поддеваЯ там остатки еды, следы белка...
 
   Викыч запел, Михаил сразу и легко подхватил мелодию С вот певцы! Ког-
да они заводят на два голоса, хочетсЯ тишины, и тишина тотчас возникает.
Молчали, только некрасиваЯ Раиса подстукивала в такт: вилкой по звенящей
тарелке. А дальше мы просто ахнули: слесарь Кимясов (опять пришел!), вы-
пив очередную стопку, попыталсЯ подпеть. Он уже падал. Он совсем не сто-
ял, да и сидеть мог только на полу. Пьянь пьянью, полслова выговорить не
мог, но песню, музыкальнаЯ душа, пел. Викыч и Михаил прибавили в голосе.
Раиса звонко лупила вилкой по тарелке. Когда слесарь Кимясов вдруг чисто
подтянул высоким и дребезжащим тенорком, нас всех проняло. Зинаида расп-
лакалась. Полный триумф.
 
   Я не помнил, как разошлись. В постели Зинаида пристроилась ко мне, но
Я не шевельнулся. Она прижалась, закинув на менЯ сбоку все три или четы-
ре ноги, но Я не повернулсЯ лицом. Не мог. Я старый. У менЯ после  этого
(если без любви и порыва) подскакивает давление и  сильно  болит  правый
глаз.
 
   Мне нравилась Зинаида Агаповна днем С на дневном свету, когда  сноро-
вистые ее руки безостановочно делали третьеРпятоеРдесятое. От нее  пахло
настоящей бывалой бабой. ЖенщинаРтрудяга. ПосматриваЯ на нее, Я был поч-
ти уверен, что ловкий и поРсвоему красивый ее труд у плиты, мощнаЯ  хол-
ка, крепкие руки, бедра сделают ее к вечеру желанной. Я даже обещал (се-
бе), что сегоднЯ уж наверняка расстараюсь, но приближалсЯ вечер и  нава-
ливался, словно бы предновогодний снег, хлопьями, тяжелый, крупный, С на
меня, на мои сникшие желания. Я с ходу засыпал, а если почемуРто не  мог
спать, было еще тоскливее. КакРто Я просто  пролежал  рядом  с  ней  всю
ночь.
 
   Мне оказалось нечем платить за ее харч (и за угол, за какРникак  кро-
вать), и Зинаида, хитрым глазом не моргнув, тут же нашла мне дневную ра-
боту: покрасить десяток металлических гаражей.
 
   Сказала, что пристроит напарником к некоему Володьке. Покраской, мол,
и расплачусь за блины и супы. Поработаешь денекРдругой!.. Но как  же  ее
потрясло, когда Михаил и Вик Викыч декламировали:
 
   Пушкин и Петрович С
   генииРбратья...
 
 
 
   С они так громко кричали, Зинаида не знала, что и думать. Она еще  со
школы слышала про Пушкина много замечательных слов, знала сказки и  наи-
зусть романс ТЯ помню чудное мгновеньеУ... Пушкин и Петрович! С  это  ее
сразило. А менЯ забавляла ее растерянность, ее вдруг заикающаясЯ  уважи-
тельнаЯ речь. Пьяному как не повыпендриваться: Я  надувал  щеки,  хмурил
чело, изрекал и особенно нагонял на нее страх тихим кратким словом:
 
   С Да. Гениально. С О чемРлибо. О чем угодно. Всякий агэшник времЯ  от
времени непременно говорит ТгенийУ, ТгениальноУ, Тмы оба генииУ  и  тому
подобное. Это (длЯ многих прочих) бритвенноРострое слово  мы  произносим
запросто, находясь с ним в свойских и в давних С в ласковых  отношениях.
Без слова ТгенийУ нет андеграунда. (Так же, как не было андеграунда  без
взаимно повязанного противостояниЯ с гебистами.)
 
   Когда Михаил или кто еще повторяют, что Я гений, у менЯ чувство,  что
мне щекочут левую пятку веточкой полыни. Легко. И свежо на душе. Не  бо-
лее того. (Астральные позывные.) А меж тем настоящий гений, мой брат Ве-
ня, в психушке ночью жует по одной свои забытые горделивые слезки.
 
   Если же считаться, мне всегда недоставало Вениной восхитительной лег-
кости самовыражения. Мой талант это талант, но он С  как  пристрелка,  и
сам Я С как проба. Природа пробовала мной, а уже после, через три  года,
выдала наРгора Веню. Если считаться... И острого его ума мне  было  дано
меньше, и вполовину его таланта. И лишь малый кусочек его львиного серд-
ца; тоже на пробу.
 
   Так и не уснул, встал С пошел проверить  квартиры.  По  дороге  выпил
стопку, зайдЯ к вдове. Там сидели и койРкак пили поредевшие  поминальщи-
ки, уже вялые, как зимние мухи.
 
   С Твои С у Ады Федоровны, С сказали.
 
   Ни Акулова, ни кавказцев (зато таз с холодными, но вкусными их шашлы-
ками на самом дне).
 
   Михаил и Вик Викыч и точно у Ады, у крепкой еще старухи на пятом эта-
же: она сама, оказывается, выставила им бутылку водки в продолжение  по-
минок. Вдова пожмотилась, ее в застолье не позвала (а ведь старуха хоро-
шо Тетелина помнила, значит, скорбела).
 
   С Садись, Петрович, С Ада Федоровна любит пригреть. Ей скучно. Остат-
ки доброты у женщины сопряжены с остатками жизни. Лет пять назад Ада Фе-
доровна еще трепыхалась, как догорающаЯ свечка:  в  конце  пьянки  вдруг
доставала заветную четвертинку С и самый  подзадержавшийся,  поздний  по
времени мужик, подпив, оставалсЯ и просыпалсЯ в ее  постели.  Но  теперь
все фокусы позади. Болотный тихий пузырь. Только доброта.
 
   Прежде чем Викыч и Михаил разбегутсЯ по домам, к своим пишущим машин-
кам, им надо успеть многое неважное друг другу сказать и немногое важное
высказать С говоруныРс! С поддразниваю Я их, занятых сейчас великим  за-
полночным бдением наших интеллигентов: разговором.
 
   Говорливый соотечественник высоко парит,  выше  не  летают.  ОгромнаЯ
культура русского разговора (с выпивкой) затеялась уже в  ХIХ,  если  не
раньше: по причине гигантских расстояний меж усадьбами люди  по  полгода
не виделись, а встретившись, говорили день и  ночь  напролет.  Говорили,
уже запахнувшись в шубу. Пока не зазвенит под окнами колокольчик тройки.
Пока не отключат телефон за неуплату. ИнтеллигенциЯ десятилетиями  рабо-
тала не напрягаясь (в отличие, скажем, от коллег в Западной Европе), за-
то мы, уверяет Михаил, довели искусство человеческого общениЯ  (телефон-
ного, кухонного, в рабочее время, в вагоне поезда) до немыслимой высоты.
Разговоры С наши пирамиды. На века.
 
   Михаил: С Люблю поговорить. Умею. Но наговоритьсЯ Я могу только с Ви-
кычем. Не мешай... Полчаса, а?
 
   Викыч (тоже вскинулся): С Не мешай. Да, да, еще с полчаса!
 
   Но тут и Я с пониманием величиЯ  происходящего  (и  с  некоторой  за-
вистью, не скрою) покачал головой, мол, какие там полчаса С уверен,  что
трудитьсЯ еще часа дваРтри, не меньше, говоруныРс!
 
   Я еще поддразнил С идеальная, мол, пара. Еврей, укорененный в культу-
ре России, и русский, в молодости слывший антисемитом.
 
   С...Ну, хватит же, заткнись! С Викычу не понравилось мое напоминание.
Между тем, исцелил его как раз Я, одним антисемитом меньше, С  и  именно
что этим знакомством. В те давние времена, помню, Я этак осторожно озна-
чил, выбираЯ слова и готовЯ Вик Викыча к встрече с Михаилом, мол,  какой
талантливый еврей и какой упорный агэшник!
 
 
Их первый разговор, тоже помню, состоялсЯ сразу после 
знакомства, и сразу же долгий, затяжной, с выяснениями, 
сильно за полночь. И вот С друзья. Дальше на них уже 
работало время. Как и бывает подчас в приятельстве, оба 
легко сдружились, а менЯ потеснили. То есть Я осталсЯ их 
другом, но третьим, и уже малость в стороне. И ладно. (Я 
и тогда не боялсЯ терять.) 
 
   Я выпил с ними, но уровень их ночного разговора был уже очень  высок,
Я запоздал. Тут и впрямь необходима общаЯ точка отсчета, старт,  но  еще
более совместно резкий  в  слове  разгон.  Я  лишь  следил,  как  следит
мальчишка, задрав голову, за полетом в синеве чужого бумажного змея.  Но
это С тоже умение. Умение помалкивать, получаЯ удовольствие от страстей,
которые других сейчас распирают. Жизнь сторожа научила менЯ просто  слу-
шать. Просто жить утро. Просто пить чай.
 
   Но надо еще и квартиры  проверить,  иду  коридором.  Встречным  ходом
идут, лучше сказать, бредут бледные привидениЯ раннего утра  С  знакомые
слесарЯ во главе с Кимясовым. Маленькие, кривоногие и, конечно,  пьяные,
они продолжают стайкой передвигатьсЯ по пустым этажам в поисках спиртно-
го. Не спавший всю ночь отряд, боеваЯ фаланга С почетный караул по Тете-
лину, по его твидовым брюкам.
 
   Запив (запои, к счастью, кратки), Михаил звонил слишком часто, а Я  о
том, о сем и пересказывал ему новости многоквартирного дома С мол, пого-
варивают о приватизации...
 
   С њто? С Михаил вдруг смолкал. Приватизация? Квартиры?.. Его  универ-
сальный интеллект, словно ручей, натыкалсЯ на преграду и,  как  верховаЯ
вода, начинал обтекать, обегаЯ и справа и слева (и  вновь  прорываясь  к
моей душе С как он выражался, к моей гениальности), к черту квартиры,  к
чертям быт, что тебе их заботы! С ты существуешь, ты есть, кричал он. Ты
С гений. Ты С это летучаЯ летняЯ пыль! ты только не умирай, ты живи... С
в голосе его слышались подступившие рыдания.
 
   После выпитого ему (в этот раз) казалось, что мой гений сродни  летy-
чей пыли на листьях, на летней дороге. И он не знал, как иначе выразить.
Он был нежен в разговоре. Он был беззащитен. Он  был  поРнастоящему  та-
лантлив, с психикой, лишь чуть покореженной от андеграундной жизни.
 
   Явно поддатый и счастливый общением, Михаил кричал мне теперь в теле-
фонную трубку, что он беспрерывно думает о Тетелине. Да,  согласен,  мо-
жет, и придурок, но в этом маленьком  придурке  билась  мысль,  и  какаЯ
мысль! Мысль и урок. Ведь пойми: укорачивал не  брюки  С  он  укорачивал
свою жизнь!
 
   С Пойми! С кричал Михаил. С Тетелин пояснил нам так наглядно! Ведь  Я
тоже укорачиваю свою жизнь. (Вероятно, пьянством.) Ты тоже С  укорачива-
ешь свою. (њем?) Каждый человек сидит с ножницами  и  стрижет,  стрижет,
стрижет брюки. А знаешь, почему? А потому что на фиг человеку некаЯ бес-
конечнаЯ жизнь? В этом и мысль: жизнь человеку нужна по его собственному
размеру!
 
   Мысль как мысль: сообщение о духовных ценностях.
 
   Михаил возликовал:
 
   С Ага! Ты согласился, согласился! В этом маленьком плебее и  подража-
теле билась великаЯ и несамоочевиднаЯ  мысль!..  Когда  он  с  инфарктом
сполз с постели и взялсЯ за ножницы С он знал, что делал! Его навязчиваЯ
подспуднаЯ идеЯ в том и состояла, что один человек умирает обидно  рано,
а другой, напротив, Явно зажилсЯ и коптит небо. Разве  нет?..  Пойми:  у
человека есть свой размер жизни, как свой размер пиджака и ботинок.
 
   С И брюк.
 
   С Именно!..
 
   У Михаила относительно менЯ тоже имелась навязчиваЯ подспуднаЯ  идея:
женщины (а именно женщиныРхозяйки, с бытовым приглядом) должны  оставить
мой гений в покое. Их место там, вдалеке, говорил он, как бы отсылаЯ  их
жестом в заволжскую ссылку.
 
   Я смеялся, не мог его слов взять в толк, пока не сошелсЯ со словно бы
им напророченной Зинаидой Агаповной, чуть что заставлявшей менЯ  красить
гаражи и заборы. Но главнаЯ из бед, считал Михаил, в том, что  Я  у  нее
поселился. Это С преступление. Он устраивал Зинаиде сцены. ТВы высасыва-
ете из него соки. Да, да. Не имеете права...У, С говорил Михаил, сидЯ за
столом, положив ногу на ногу и помешиваЯ ложечкой кофе, который она  ему
(как моему другу) сварила. Зинаида смеялась: ТДа мне он нравится!У С  ТА
мне нравитсЯ лунаУ, С возразил Михаил. И угрожающе добавил, что  напишет
Зинаидиным сыновьям соответствующее ее поведению письмо (оба  служили  в
армии).
 
   Михаил позволял нам (мне с ней) общатьсЯ даже и в постели,  пожалуйс-
та! С но... но если, мол, будете жить врозь. Зинаида Агаповна пусть при-
ходит. Пусть уберет, ублажит, накормит. Как приходящаЯ она  хороша,  кто
спорит.
 
   С...Седой он уже! Пожалей же ты его, стараЯ блядь, С говорил ей Миха-
ил в сердцах. (Настаивал, С а мы с ней хохотали.)
 
   С Ты тоже сив, а небось хочешь! С смеялась Зинаида.
 
   С Тебя?!
 
   С Меня!..
 
   Было смешно, и тем смешнее, что Зинаида (се