С Стрелять, скажем?.. Я мог бы дать оружие.
 
   Я опять покачал головой: нет. Ничего кроме, только честность.
 
   С Так Я и думал, С заключил он.
 
   Мы вернулись в номер С к столу. Если поразмыслить, Я и точно не сумел
бы защитить от набегов его дачу или там гараж с дорогими машинами. Обща-
га как раз по мне и мое С это как хижина; Я не смогу охранять  небоскре-
бы.
 
   Протянув в мою сторону стопку с водкой, Дулов предложил  чокнутьсЯ  и
на этом покончить о серьезном.
 
   С ДаРа, С сказал Я с улыбкой. С Мое место в общежитии. Мой верх.
 
   С Если бы знать верх! С произнес он задумчиво и опять же  мягко,  ин-
теллигентно.
 
   Мы еще раз чокнулись, выпили. Водка вкусна, водка была великолепнаЯ и
хорошо охлажденная. И рыбу тоже заново поднесли. Разве Я мог  быть  оби-
жен?
 
   Высоколобый ТолЯ все слышал, хотЯ он и оставалсЯ за столом (за рыбой)
на протяжении нашего с Дуловым разговора на балконе. Если  не  слышал  С
значит, он отлично угадывал, что угадывать ему было должно.
 
   Минутой позже ТолЯ подсел сбоку и сказал мне вполне дружелюбно.
 
   С Не спеши. Поешь. Выпей как следует. И иди на ... С лады?
 
   Матерное слово не обожгло. Оно было на месте. Оно  было  по  делу.  Я
кивнул.
 
   Наше вымирающее поколение (литературное , как скажет  после  Ловянни-
ков) было и, вероятно, уже останетсЯ патриотами именно что романтической
измены, романтического, если угодно, разврата, где как у мужчины, так  и
у женщины сначала и прежде всего остро возникшее взаимное желание. А  уж
после С встреча в какойРто удачный час на  скромной  квартире  приятеля.
(Ключи как удача. Ключи выпрашиваютсЯ и бережно, золотой инструмент  Бу-
ратино, хранятсЯ в кармане. Или в сумочке.) Но так получилось,  что  наш
милый и уже едваРедва не старинный жанр стал длЯ нас почемуРто вял, про-
заичен, сколькоРто уже и скучноват (как скучновата при повторах квартира
приятеля), в то времЯ как куда более  старинная,  древнейшаЯ  любовь  за
деньги, за хруст купюр длЯ нас сделалась необычна и нова С парадокс?
 
   ОплаченнаЯ и к тому же заказнаЯ (к конкретному часу) любовь то ли нас
сердит и злит, то ли слишком тревожит воображение С вот онаРто и  удиви-
тельна нам как запрет и как соблазн, а длЯ иных как табу и как тайна.  И
ведь не на экране и не изРпод полы, а в  обычной  газетенке,  сегоднЯ  и
сейчас, бери не хочу!.. Газетенка как бы взлетала, всЯ легкая,  вспархи-
вала над столом С шла из рук в руки. ДвумЯ страницами, два крыла,  целым
своим разворотом газета состояла из калейдоскопа подобных объявлений. Из
предложений, пестрых и сорных, но с ароматом  (с  горьким  дымком)  этой
древней дешевенькой тайны. Среди них обведенное наугад синим карандашом:
элегантнаЯ женщина проведет вечер с состоятельным мужчиной, номер  теле-
фона, без имени, позвони, дорогой.
 
   Мы только похихикивали, а рыжебородый мальчишка тридцати лет, один из
нас, спеша длЯ Дулова, уже снял трубку и ковырялсЯ в мелких цифрах.  Все
длЯ него: мы пили питье босса, мы радовались радостью босса, мы уже жили
его жизнь. Набран подсиненный номер С мы посмеивались, С а рыжебородый с
пьяноватыми запинками уже начал так:
 
   С Привет! Это Я, дорогая...
 
   Она хотела 100 долларов, Дулов кивнул С нет проблем, он готов.
 
   Однако рыжебородый, скоро и несколько нагло торгуясь  (и  улыбаясь  в
нашу сторону), сбивал до 50. Да, она приедет. Она  приедет  с  мужчиной,
которому тут же у входа в гостиницу дорогой отдаст 50  долларов,  деньги
вперед, можно в крупных рублевых купюрах по курсу, мой человек, он абсо-
лютно надежен, да , дорогой... Теперь уже сам Дулов взял трубку  (засме-
ялсЯ С не впервые, мол, но ведь тоже с новизной в  ощущениях  заказывает
себе покупную радость). Дулов сказал, что да, да, да, он ее ждет С  и  в
тон, шутливо заключил разговор:
 
 
С ... вас встретит мужчина, ниже среднего роста. С 
булавочной головкой. Я хочу сказать, с маленькой. 
(Телохранитель кивнул, все верно С у входа и должен быть 
он, самый трезвый.) Он будет с газетой в руках. Газета, 
где ваше объявление. Передаст деньги и проведет вас ко 
мне. Это абсолютно надежно, мой человек, дорогая... 
 
   Красотка приехала, высокая, длинноногая, молодая, но одета не вызыва-
юще, не привлекать внимание (иначе давать мзду у входа в гостиницу). Те-
лохранитель встретил, провел ее к Дулову, после чего мы все из  деликат-
ности тотчас вывалились из номера и оставили их вдвоем.
 
   Опять же выявилась степень уважениЯ (одно дело  наше  загульное  тра-
ханье, совсем другое за деньги ) С парадоксальнаЯ и опять же оченьРочень
советскаЯ черта. В  мятых  купюрах,  заплаченных  вперед  женщине,  С  в
деньгах С таилось вовсе не низменное, а, напротив, нечто строго обуслов-
ленное, четкое и длЯ нас надежное. (Как редкий поезд, ставший вдруг при-
ходить в Москву минута в минуту.) И несомненно,  что  мы,  толькоРтолько
гурьбой из сытого гостиничного застолья, как раз и уважали эту  надежную
и нагую договоренность. Деликатные, как крестьяне, мы  скоренько  разош-
лись кто куда. В основном перешли из номера Дулова в бар, что этажом ни-
же. Даже и в коридоре никто не осталсЯ слоняться, не дай бог,  подумают,
что подслушиваешь и ловишь ее оплаченные стоны.
 
   Когда часом позже телохран провожал длиннногую красотку по  коридору,
он, вероятно, расслабилсЯ С он попыталсЯ затолкнуть ее в комнатку касте-
лянши (комнатка заманчиво приоткрыта; на нашем же этаже). Приятно окаЯ и
подталкиваЯ железной кистью руки, он сообщил ей, что волгарь и  что  был
афганцем, и почему бы ей после бизнесмена не побыть с  ним  просто  один
раз, ну, ровно один,С настаивал он. Красотка ответила,  что  ей  глупить
некогда и что ей плевать, что он волгарь и афганец. Он уже втолкнул ее в
комнату, когда она ударила, лягнула его коленкой в сплетение (Я вспомнил
стиральную доску мышц) С телохран после нам объяснил: ТЯ ей не врезал  в
ответ только потому, что она за деньги...У С Было вроде бы непонятно, но
мы и тут, с некоторой заминкой, поняли его.  (Его  сыновнее  уважение  к
всеобщему мировому эквиваленту.)
 
   Свирепый мужик сделалсЯ робок и мальчишески нежен при мысли,  что  ее
груди и ноги твердо оценены, валюта, С железные кисти его  рук  обмякли.
Кастелянша, беззубаЯ баба, прибежав на шум, вмешалась. А телохран еще  и
еще повторял размахивающей руками красотке, что у него всЯ душа горит  и
неужели ей жалко? С повторял  страдальческим  шепотом  усталого  боевика
(честного, не позволяющего себе лишнего). Тогда  кастелянша,  карга,  не
слишком мудрствуЯ и исключительно из доброты (а также, чтобы замять шум)
предложила строгим голосом ей уйти, а ему взять ее, кастеляншу,  если  у
него и впрямь так горит... Кастелянша (в своей комнатке)  даже  решилась
снимать ботики, когда телохран стал ее избивать Тодной левойУ. Он наста-
вил ей два фингала, оба на правой половине лица; длинноногаЯ тем  време-
нем вырвалась и сбежала. Слышали стук ее каблучков.
 
   В коридоре никто сегоднЯ так звонко и цокающе не спешил С так нам ка-
залось.
 
   Окал, простоватил речь, таил интеллигентность и лишь на секунду  при-
открылся, проговорился: ТАх, если бы знать верх!У  (каждому  знать  свой
достижимый верх) С и тогда же, вольтова дуга, как при вспышке, Я  Дулова
увидел, углядел, успел. Как на мосту...
 
   Я налегал на водку и, уже пьянея, с ревностью вглядывалсЯ  в  новояв-
ленную его жизнь. Как качели. МенЯ слишком заносило в его  скоросостояв-
шуюсЯ судьбу С Я был Дуловым, молодел, резвел, проносясь  вспять,  через
возраст, в мои минувшие тридцать пятьСтридцать семь лет. Затем (со слад-
кой болью) менЯ оттуда выбрасывало в мое нынешнее ТяУ.  Когда  пьянеешь,
видишь вперед зорко. Но не давалось промежуточное состояние С переход из
судьбы в судьбу С мост С на этом мосту и был Дулов. А меж Дуловым и моим
ТяУ стояло (как силуэт) некое Время, которое, оглянувшись, Я еще мог по-
нять и даже видеть, но, увы, не прожить.
 
   Я мог бы уже сегоднЯ подсказать коеРчто господину Дулову о его  буду-
щем, мог бы и скорректировать, но зачем? Зачем Дулову откровение или да-
же знание впрок, если оно длЯ него знание сторожа,  постаревший  этажный
сторож. Из человека к старости иной раз просто лезет его дерьмо, скопив-
шеесЯ за годы. (Пророчество С как высокаЯ степень ворчания.) Я  смолчал.
Нам не предстояло обменятьсЯ опытом. Каждому свое. Наши судьбы  бесшумно
отъезжали друг от друга. Моста не было (силуэта Времени уже не  было)  С
было плавное отбытие через реку, Дон, Донец, похоже, что отчалили на па-
роме, ни голоса над водой, ни стрекота мотора. Люди и их судьбы  уже  на
том берегу. Дулов С маленький, как кузнечик.
 
   Я еще видел судьбу Дулова, но уже отделенную большой  водой.  (Оптика
опьянения.) А тишина (провидческая) вдруг обрушилась: мы  в  люксе  С  в
гостиничном номере, мы пьяны и все мы уже поем в  несколько  нестройных,
но крепких глоток, сыты, пьяны, как не петь...
 
   Голоса слаживались с трудом, это  один  из  тридцатилетних  ребятишек
(рыжебородый) все повышал некстати голос. Неумеющий лишь подтягивает,  а
этот на всякой высокой ноте вылазил, пускал петушка. Экий, право!..
 
   Тощий телохран, такт плебея, прошел сначала нейтрально к окну с  кра-
сивой портьерой, поправил. (Возможно, глянул на вход  с  улицы.)  Потом,
как бы праздно огибаЯ стол, приблизилсЯ сзади к  рыжебородому  и,  окая,
негромко попросил: ТНе пой. Пожалуйста. Помолчи...У С И тихо же отступил
в сторону, сделавший дело.
 
   Подлил себе в бокал минеральной, выпил, крякнул и подключилсЯ к  пес-
не, тоже неумеющий, но ведь негромкий.
 
   Зинаида в коридоре остановила менЯ (подстерегла, Я думаю):
 
   С ... Неялов к тебе приходил. Старичок.
 
   С њто ему надо?
 
   Она не знала.
 
   Старичок Неялов жил на восьмом, высоко, Я помнил  его  чистенькие  кв
метры С запах ранних Яблок и запах чистых подоконников, а с ними  вместе
легкий водочный дух.
 
   Неялов ежедневно вытирал с подоконников пыль тряпочкой, тоже аккурат-
ной, сделанной из покупного белого бинта (а не из старых трусов). Старый
алкаш был чистюля. Пьяниц особенно уважаешь за опрятность. Если Я входил
к нему днем, старичок С держа свою тряпочку (длЯ сбора пыли) на  отлете,
на миг замерев и даже просветлев от собственной строгости С спрашивал:
 
   С Ноги вытерли?
 
   НевыспавшиесЯ (Я вижу) торопятсЯ на работу женщины, спешат,  размахи-
ваЯ сумочками С качают шаг в шаг головами, словно тянущие тягло общажные
трудягиРлошади. (Смотрю вниз из окна.) Но женщины хотЯ бы  подкрашены  и
припудрены, а мужики, что с ними рядом, серые,  нечесаные,  припухшие  и
без желаниЯ жизни. Мелкие, угрюмые люди, не способные сейчас  шевельнуть
ни рукой, ни мозгами: такие они идут на работу. Такие они подходят к ос-
тановке и бесконечно ждут, ждут, ждут троллейбус, после  чего  медленно,
со вздохами и тусклым матом втискиваютсЯ в его трескающиесЯ  от  тесноты
двери. Думаю: неужели эти же люди когдаРто шли и шли,  пешие,  Яростные,
неостановимые первооткрыватели на Урал и  в  Сибирь?..  Этого  не  может
быть. Не верю. Это немыслимо.
 
 
В сомнении Я высовываюсь уже по пояс, выглядываЯ из окна 
вниз С туда, где троллейбуснаЯ остановка и где скучились 
общажные наши работяги. Мелкие, бледные картофельные 
ростки (это их блеклые лица). Стоят один возле другого и 
курят. Курят и курят в лунатической задумчивости, словно 
бы они пытаютсЯ вспомнить (как и Я) и вяло недоумевают 
(как и Я), как это их предкам удалось добратьсЯ до 
Берингова пролива, до золотой Аляски, включаЯ ее саму, 
если сегоднЯ потомкам так трудно войти, две ступеньки, в 
троллейбус. 
 
   Их попробовали (на свой манер) заставить работать  коммуняки,  теперь
попробуют Дулычов и другие. Бог в помощь. Когда (с картой  или  хоть  на
память) пытаешьсЯ представить громадные просторы, эти немыслимые и  неп-
роходимые пространства, невольно думаешь, что  размах,  широта,  упрямаЯ
удаль, да и сама немеренаЯ географиЯ земель были добыты не  историческим
открытием их в себе, а взяты напрямую из тех самых людей, которые шли  и
шли, неостановимые, по этим землям С из них взяли, из крови, из тел,  из
их душ, взяли, сколько смогли, а больше там уже ничего нет: бледный  ос-
таток. В них уже нет русского. Пространства высосали их  длЯ  себя,  длЯ
своего размаха С длЯ своей шири. А люди, как оболочки, пусты и продувае-
мы, и чтобы хоть сколькоРто помнить себЯ  (помнить  свое  прошлое),  они
должны беспрерывно и молча курить, курить, курить, держась, как за  пос-
леднее, за сизую ниточку дыма. (Не упустить бы  и  ее.)  ВтискиватьсЯ  в
троллейбус им невыносимо трудно; работать трудно;  жить  трудно;  курить
трудно ... Смотрю вниз. њасть втиснулась, другаЯ С ждет следующий  трол-
лейбус, сколько покорности, сколько щемящей жалкости в некрасивом устав-
шем народце.
 
   Отец мне в детстве пел С несжатаЯ полоса , так она называлась,  мучи-
тельная, протяжная, слегка  воющая,  царапавшаЯ  нежную  мякоть  детских
сердчишек.
 
   ...Знал длЯ чегоРоо и пахал
   он и сеял,
 
   Да не по сиРииилам работу
   затеял,
 
 
 
   С тянул и вынимал душу из менЯ и из брата (и из мамы, Я думаю,  тоже)
голос отца. Мы с братом сидели рядом, присмирев под гнетом песни С  при-
жавшись и невольно слепившись в одно, два мальчика. Отец уже тогда пел о
них: о тех, испитых и серых, кто никак не может поутру сесть в  перепол-
ненный троллейбус. њервь сосет их больное сердце.  њервьРпространство  С
это уж Я после сообразил; пространство, которого никому из  них  (никому
из всех нас) не досталось ни пяди. Уже с детства Я знал  этого  червЯ  С
хотЯ еще ничего не знал. У прадедов ни пяди, даже если  помещики,  могли
отнять , в любой день, хоть завтра, сломав над головой сословную  шпагу.
У дедов ни пяди. У дядей и теток ни пяди. Ноль. Голые победители  прост-
ранств. њервь выжрал и у меня. Сделал менЯ бледным и общинным, как моль;
Я других не лучше. И только к пятидесяти годам (к сорока, начал в сорок)
Я избавился: лишь теперь сумел, вытравил, изгнал жрущего мое нутро  чер-
вя, Я сожну свою полосу. На жалость менЯ больше не подцепить С на  бесс-
мысленную, слезящую там и тут жалость. МенЯ не втиснуть в  тот  утренний
троллейбус. И уже не вызвать сострадательного желаниЯ растворитьсЯ  нав-
сегда, навеки в тех, стоящих на остановке троллейбуса и курящих одну  за
одной С в тех, кто лезет в потрескивающие троллейбусные двери и никак, с
натугой, не может влезть.
 
   Вот и последствиЯ трудоустройства, то бишь попойки у господина  Дуло-
ва. Очередной гастрит. Лечусь. Третий день ем сухарики, жиденький рис.
 
   КакРто Я пожаловалсЯ врачу, он, бедный, тоже  стоял,  томился,  мучи-
тельно долго курил и курил на троллейбусной остановке С оказалось, врач!
Разговорились. Мне по случаю многое было интересно спросить  (по  врачам
давно не хожу), но Я только пожаловалсЯ на желудок. Он засмеялся:
 
   С Вам есть полста?.. Так чего вы хотите!
 
   Я сказал, чего: чтобы не болел желудок после выпивки.
 
   Он смеялся.
 
   Вспомнил о жене, о первой, конечно, С забытаЯ и потому сохраненнаЯ от
времени, она (ее лицо) все еще удерживала в себе сколькоРто моих чувств.
Наверное, она сдала: тоже за пятьдесят.
 
   Да и чувства пережиты С лучше сказать, прожиты ; отработанный пар.
 
   ПыталсЯ представить ее полуседой (как и Я) С никак не удавалось. Лицо
ее (длЯ меня) уже без перемен. Молодые губы и глаза  слишком  врезаны  в
память. Выбита в камне. Узнаю ли Я ее, скажем, на улице?.. Я тоже потре-
пан времечком, но держусь. У менЯ нет живота. Жив и импульсивен. У  менЯ
С руки. У менЯ твердый шаг и хороший свитер; несколько  чистых  рубашек.
(Если б еще ботинки!..)
 
   СведениЯ (слухи) о приватизации приносил в основном Сем  Иваныч  Сур-
ков, с пятого, когдаРто мелкий работник Моссовета, а сейчас просто  ста-
реющий паникер с мутным взглядом.
 
   Старый С он только и напугал стариков. Им,  еще  вчера  строптивым  и
вздорным, ничто не шло на ум. Ни осень. Ни партиЯ в домино. Ни пивко  из
горла. Они словно прощались с миром. За всю нынешнюю новизну (за все го-
ры бананов) они, казалось, всеРтаки не отдадут и не выменяют общинноРсо-
вейскую труху, что угнездилась в их седых головах. Как это  приватизиро-
вать и жить без прописки?.. Старухи прятали глаза,  старики  подозревали
сговор. (њтобы сын да обездолил родного отца?!.) Назывались,  нашептыва-
лись баснословные суммы за каждый пахучий кв метр. Старуха тотчас  зате-
вала говорить по телефону, старик молчал и курил, а через пять минут, со
слезящимисЯ глазами, со стиснутыми челюстями старикан вдруг пробегал  по
коридору, на ходу напяливаЯ кепку. Куда он бежал?.. (Ничего не  имеющий,
Я мог себе позволить посмеиваться.)
 
   Первопричиной обиды зачастую становилась их глухота.  Старик  Неялов,
деликатный алкоголик с высокого этажа, пришел  ко  мне  с  четвертинкой.
(ТМогу ли Я поговорить с интеллигентным человеком?..У  С  известный  за-
чин.) Был уже под хмельком и говорил о людской жестокости.  Выговаривал-
ся. Но и при обиде одинокий Неялов умел остатьсЯ честным стариком: жало-
ба была обща, он так и не назвал обидчиков, возможно, родных  детей,  не
захотевших помочь заплатить приватизационный взнос за его  чистую  квар-
тирку (но это уж Я домышляю!)
 
   Когда Я спросил:
 
   С Ну и как дальше?.. Сумеете выжить? С ему послышалось, Я  спрашиваю,
сумеет ли он сегоднЯ выпить.
 
   В ответ, как все глухари, он сузил глаза. И несколько небрежно махнул
рукой в сторону коридора С мол, порядок, мол, дома у него еще четвертин-
ка, родненькая, зябнет в холодильнике. Кондицию он доберет. Не такой  он
человек, чтобы не оставить себе норму... В сузившихсЯ глазах стояла,  не
уходила обида.
 
   В конце разговора он вдруг поинтересовался, знаю ли Я, как дохнут та-
раканы, когда их морят. Как не знать. Конечно, знаю. Одурманенный химией
таракан бродит там и тут, наконец сдыхает С почемуРто как раз  посредине
комнаты, под нашими ногами...
 
   11
 
Старик не отрывал взгляда от моих губ (считывал с них). 
 
   На этот раз он все расслышал и понял и мне возразил С вы не правы, то
есть не правы про последний их час. НетРнет, заторопилсЯ глуховатый ста-
рик Неялов, Я не говорю, что тараканов не надо морить. Морить  надо.  Но
только измените свою точку зрениЯ на их последнее ползание и гибель пос-
реди пола: это вовсе не одурманенность. Они больше  уже  не  хотят  пря-
таться, последний час: это они прощаются. Это они прощаютсЯ с землей и с
жизнью.
 
   Поздним вечером, проверив квартиры, Я проходил мимо его двери и  нас-
торожился. Стариковские кв метры пахли ожившей пылью, что на  подоконни-
ках, на столе, на зеркале и на старинном комоде С пылью, с которой  ста-
рик Неялов билсЯ день за днем с тряпицей в руках. њерез двери тянуло юж-
ным, как бы астраханским полынным настоем.  СтарикуРалкоголику  под  во-
семьдесят; скоро умрет? С отметил Я машинально.
 
   Зато молодые волки (экзистенциально) щелкали зубами  куда  ни  глянь.
Мое ТяУ нетРнет и ощущало ревность. Я приглядывалсЯ к их силе,  пружиня-
щей походке и почемуРто особенно к тому,  как  энергично  они,  молодые,
едят на ходу С жуют, играЯ скулами. Ешь, пока рот свеж. Жили свою жизнь,
а задевали мою. Их опьянЯла сама возможность  покупатьРпродавать,  да  и
просто толкатьсЯ по улицам у бесчисленных прилавков. Они сторожили дачи,
особняки, банки С они могли стрелять, убивать за пустяк и сами столь  же
легко расставатьсЯ с жизнью за вздорную плату. Я мог только приглядывать
за кв метрами.
 
   Как и ожидалось, менЯ попросили вон из беленых стен. Там, в  квартир-
ке, поселилсЯ нанятый мужчина лет тридцатиСсорока С то есть Явно помоло-
же меня, покряжистей, да и покруче  челюстью.  Утром  Я  шел  обходом  и
встречал его в коридоре, мордатого и крепкого, возвращавшегосЯ с ночного
сторожениЯ дачи господина Дулова. Профи. Он не здоровался, даже  не  ки-
вал. њерез месяц его там ночью и застрелили.
 
   МенЯ (вероятно,