них, бывших сту-
дентов, Венины рисунки и портреты С ничто,  давнее  пятнышко  в  памяти.
Случай на втором курсе. ВенЯ (АРаа, Венедикт! вот вы о ком!..)  мелькнул
и нет С на третьем, на четвертом и на пятом курсах его уже с ними не бы-
ло. Сессия: переносились и досдавались экзамены. Колхоз летом; а смешные
первые влюбленности? С вдохновенное молодое время, а вовсе не  случайнаЯ
пестрота памяти и не рябь в глазах! Походы на май. Байдарки. Костры. њто
там еще?.. Да, припоминаю: был такой Венедикт. На втором курсе... УчилсЯ
с нами. Да, кажется, рисовал.
 
   С кемРто из них (уже седые) мы столкнулись у входа в метро, о  том  о
сем говорили.
 
   Поразительно: менЯ он помнил (Я дольше был в стенах), а Веню,  своего
сокурсника, нет. Полтора года вместе, неполный второй курс.  Венедикт  С
твой брат? Разве?
 
   С Понимаю, понимаю! Редко встречал его на этаже. Венедикт,  наверное,
из тех, кто жил выше , С сказал бывший студент. (Стареющий. Седой. Глаза
красные.)
 
   А Я, пусть с запозданием, порадовалсЯ тому, как Язык сам все объяснил
и расставил С да, говорю, он жил выше.
 
   С ДвумЯ этажами выше, так?
 
   С Может быть, пятью.
 
   С Ты что! Разве там наши жили?!
 
   Я и вообразить не мог, что  существует  столько  молодых  судеб,  что
застряли в моей памяти, не содержа в себе по сути  никакого  драматизма.
КтоРто трижды сдавал несчастный зачет. И когоРто вдруг выгнали. Кто кого
любил. Кто кого бросил. Даже один утонувший (помню имя)  не  содержал  в
себе драмы. Поездки в колхоз на  уборку,  ночные  костры,  влюбленности,
лекции, экзамены, а с ними и мы сами принадлежали времени да и составля-
ли времЯ С а ВенЯ был поодаль. ДлЯ менЯ брат тоже был случаем,  и  Я  не
способен сейчас битьсЯ задним числом  с  целой  культурой  (наслоившейсЯ
культурой тех дней), не могу ни ее отменить, ни зачеркнуть.
 
   Я могу разве что поморщиться, скривить рот, думаЯ о молодом том  вре-
мени и счастье. Но запоздалаЯ кривость рта, этот ее  узнаваемый  изгибец
тем более дают мне увидеть, как сильно Я тогда принадлежал. Молодые С мы
принадлежали. А где и с кем был тогда Веня?..
 
   Это сейчас он стал частицей того же самого времени, его  определяющей
приметой, сопровождением, знаком, который задним числом пробуждает в нас
новейшее (хотЯ и вовсе не новое) сострадание.  ВеняРчеловек  нам  меньше
интересен, а вот ВеняРзнак, ВеняРпамять пробуждает в нас эту  повышенную
способность сострадать, любить С любить, а также не давать калечить друг
друга, а также помнить, что мы люди и зачем мы на земле, и  все  прочее,
прочее. Тем самым Венедикт, Веня, только сейчас вернулсЯ (приложился)  к
тому времени. А где он был тогда, в те дни?
 
   Это спрашиваю, вопрошаю, удивляюсь и озадачиваюсь Я С брат. Родной  и
старший его брат, бывший рядом. њего же в таком случае хотеть от  других
С чего Я хотел или хочу от его сокурсника, от седого мужика, который Ве-
ню забыл?.. А Я ничего и не хочу.
 
   Женщина (в той моей давней притче), навалившись на  подоконник  полу-
открытой грудью, посмеивалась и курила сигарету. Этаж С третий.
 
   Затем старший брат перебралсЯ к более Яркой (рыжей) женщине на  пятый
этаж, а затем опять и опять к новой женщине С на седьмой,  восьмой.  њто
он искал в коридорах и на этажах,  длЯ  рассказаРпритчи  было  неважным.
(Зато сам подъем все выше давал ощутить ход времени.) Весел и энергичен,
вот что важно, вошел однажды в эти коридоры старший брат,  поспешил  там
за женщиной, потом за другой, за пятой и в конце концов  пропал.  То  ли
упал, то ли с самого верхнего этажа его выбросили из окна местные ревни-
вые мужики. (Высоко зашел.) Погиб С когда младший, мужая,  толькоРтолько
вошел на первый этаж.
 
   В реальной жизни первым вошел Веня, а уж следом вошел Я С старший.  В
реальной жизни именно ВенЯ был в молодости весел, отважен.
 
   Но, скорее всего, в той притче и не было двух  братьев  С  и  не  не-
вольное отражение нас с Веней, а выявилась обычнаЯ человеческаЯ (не  по-
дозреваемаЯ мной вполне) возрастнаЯ многошаговость.  То  есть  Я  был  и
старшим братом, который погиб; был и младшим, который начинал снова.
 
 
А когда младшего не станет (его тоже выбросят с 
достаточно высокого этажа), Я, вероятно, и тут не 
исчезну, не погибну и вновь войду в здание общаги С и 
стану младшим уже младшего брата. Жизнь С за жизнь, 
отслаиваЯ кожу за кожей. 
 
 
 
БратьЯ встречаютсЯ 
 
   Лет десять назад молодой художник Василек Пятов был действительно мо-
лодым С с круглым крестьянским лицом и с бойкой кистью в руках.
 
   Как все провинциалы, он боялсЯ слыть жмотом. Зато его отец,  напорис-
тый бездельник пятидесяти лет, тем охотнее тянул из  Василька  деньги  и
чуть что шумел всем вокруг, мол, вот ведь времена! отцу родному  сын  не
дал лишней копейки!.. Василек Пятов дал и не один  раз.  Но  зарабатывал
картинами он совсем мало. (КакойРто меценатишко из  Канады,  сам  хилый,
тощий, со съеденными передними зубами, появилсЯ у Василька в мастерской,
походил с мышиным взглядом, купил и исчез лет на пять.) А отец все дони-
мал С прислал вдруг письмо с длинным  зимним  перечнем:  пальто,  шапка,
шарф, пара перчаток, не написал же проходимец перчатки . Я даже  перечи-
тал его письмо, где ощущалсЯ крепкий плотский  привкус  слова  и  стиль,
стилек ничем не ограниченного самодовольства.
 
   И с немалой выдумкой, конечно: однажды отправилсЯ налегке  теплоходом
и в каждом городе (вдоль довольно большой реки Волги) бросал  сыну  отк-
рытку, мол, помоги деньгами С в пути приболел, срочно  госпитализирован.
Именно что город за городом. И Василек сразу же  ему  посылал.  А  через
деньРдва, утром, следующаЯ  блеклаЯ  открытка:  срочно  госпитализирован
Куйбышеве... Срочно госпитализирован Ульяновске... Саратове... Волгогра-
де, далее везде , шутил Я. Но в те дни Василек Пятов еще не умел над со-
бой (и, значит, над людьми) посмеиваться. Догадывался, что его обманыва-
ют, однако жалость и кровное родство каждый раз брали верх: Василек  на-
ново бежал занять денег у приятелЯ или продавал за бесценок  холст.  Или
просто лежал, уткнувшись в подушку, и всхлипывал, как девица,  С  парень
двадцати лет, широкоплечий, сильный, но с сердчишком из воска.
 
   Всхлипывал, как девица. А девица, не помню имЯ (натурщица, бедовая, с
красивыми ногами), сидела себе возле газовой плиты, разжариваЯ на сково-
родке высохшие корки хлеба (размягчаЯ их). Прихлебывала бледный  чаек  и
не унывала.
 
   Мы С Я и Вик Викыч (в ту пору уже безалаберные писатели  андеграунда)
С пришли занять у него деньжат. Пришли одолжить, а в итоге,  расчувство-
вавшись, сами же купили Васильку хлеба, плавленых сырков ТДружбаУ и уте-
шали, мол, не все в жизни так плохо. Пили чай вместе.  Девица  хихикала.
Но тут появилсЯ и сам столь быстро выздоровевший после речного  плаваниЯ
отец. Он нагрянул улыбающийся, загорелый, довольный собой, спокойный и с
авоськой, в которой светилась бутылка минеральной воды. Нас с Викычем он
быстро выставил, нажимаЯ на родственность С чужим людям отца с сыном  не
понять! Он даже не был пьяницей, просто бездельник. Выпивал, но любил  и
закусить, поговорить о политике, об автомобилях Брежнева, в общем, чело-
век никакой. Просто упырь. Пил у сына кровь, ездил тудаРсюда  и  редкоР-
редко гдеРнибудь работал. Мы ушли. (Я и Вик Викыч.) Думаю, он и нас, ни-
щих, мог обобрать С у него был необычайный дар вымогательства: он подав-
лял. Как позже выяснилось, он почти тут же принудил Василька продать са-
мый Яркий его холст С сам снес холст на рынок, где по дешевке  и  загнал
среди морЯ халтуры. Следом (все тут же) сдал на детали испортившийсЯ те-
левизор Василька, мол, ты, сын, купишь себе новый С зачем в наш век  ла-
татьРчинить?.. Вечером он устроил ужин, хорошо покушали, бедоваЯ  натур-
щица была в восторге и загуляла с папашей, нетРнет и уединяЯсь с  ним  у
соседкиРхудожницы (в пустовавшей мастерской). Вслух, с причмоком расхва-
ливала его страстность и гусарские  манеры:  ТВосторг!..  Сплошной  вос-
торг!У С восклицала она, потягиваЯ кофеек С смеялась, вскрикивала и пос-
кучнела только на другой день,  обнаружив  отсутствие  золотого  кольца.
(Тихо снял с пальца? Или прибрал на полочке в ванной?..) Нет, папаша  не
стал отпиратьсЯ С он не был воришкой: просто и прямо он объяснил ей, что
за сыновний холст дали на рынке возмутительно мало и что надо же нам бы-
ло гулять на какиеРто деньги эти чудные два дня, зато какой восторг,  ты
же сама кричала!.. БедоваЯ натурщица возмутилась, мол, надо  еще  посчи-
татьсЯ и какРникак уяснить итог с учетом кольца,  папаша  был  согласен,
пошел в угловой гастроном за минеральной водой  (очень  любил  минералку
после еды) и исчез.
 
   њерез месяц Василек Пятов позвонил Викычу в страшном горе: отец умер,
и нужна срочно немалаЯ сумма, так как умер отец в далеком городе,  хоро-
нят чужие люди. Сам Василек туда уже не успевает: два днЯ пути. Вик  Ви-
кыч половину суммы наскреб. Принес. Василек стонал и убивалсЯ еще и  по-
тому, что накануне отец, просЯ денег, прислал ему привычное письмецо  из
далекой больницы, а Василек Пятов ответить ему не поспешил. ТПервый  раз
в жизни не поверил отцу С и вот наказан. Отец умирал, а Я... а Я...У С и
Василек Пятов, хороший сын, утыкалсЯ головой в подушку, стискиваЯ  виски
руками.
 
   Натурщицей у него была все та же бедоваЯ девица, длинная, худая, мно-
го курившаЯ и ублажавшаЯ нас только при некоторой  нашей  настойчивости.
Мы потолковали с ней на кухне. (РыданиЯ Василька не  помешали  нам  пить
чай.) Натурщица с подхихикиваньем сказала, что папаша наверняка живРздо-
ров и хочет денег, пятидесятилетняЯ пьявка попросту решила напитьсЯ кро-
ви как следует. Папашка жив, а Василек Пятов, дурной, отдает в результа-
те мастерскую какомуРто богатенькому мазилке и сам съезжает на хер в не-
известность. А ведь с таким трудом и с таким соленым потом  ее  добыл!..
(Ее С это не менЯ , а мастерскую, уточняла она.) Об отце мы с Вик  Викы-
чем предполагали и сами, но утрата мастерской (в которой и нам перепада-
ло тепла и чаю, куска хлеба, а иной раз и вот этой бедовой  девицы)  нас
расстроила. Мы взялись за Василька всерьез, напомнив ему о  многоразовых
предсмертных корчах его папаши, убеждали С но все  напрасно.  Он  только
плакал. Был уже невменяем. (Был хороший сын, что поделать.) На другой же
день, отослав в далекий город по адресу деньги, Василек съехал кудаРто в
каморку, он даже краски, кисти продал, оставив из кистей лишь две колон-
ковые, дорогие руке и душе. Проданы были и холсты. Была свезена и  кака-
яРникакаЯ мебель. Полный разгром.
 
   Два последних днЯ мы с Викычем и с девицей жили (доживали) в опустев-
шей мастерской. Мебели совсем ничего: какиеРто тумбочки,  которые  никто
не брал. Одна кровать. Я и Викыч спали в разных углах огромного  помеще-
ниЯ на газетах, на старых пальто. На третий день и натурщица поутру  уш-
ла, выставив на стол бутылку портвейна и, широкаЯ душа, ублажив нас  на-
последок. Интимно, тихо, никакого цинизма. (То есть сначала  меня,  пока
Викыч с утра чистил зубы; после в некотором от  них  отдалении  почистил
зубы Я.) Натурщица исчезла. Тишина. Появились  толпы  мышей,  даже  днем
скреблись, бегаЯ одна за одной по плинтусам. Я и Викыч жили в  ожидании,
когда нас сгонит с места новый хозяин. (В конце концов, пока мы здесь, у
него не будет пожара и бомжи не растащут сантехнику.) Здесь был телефон.
Был душ. (Не равнять же с казанской толкотней на вокзале.)
   28
 
Вечером Я сидел на кухне, читал, грыз сухарь и думал: с 
кем это там Вик Викыч разговаривает С в гулкой пустоте 
мастерской? Я уже решил, что сам с собой. Но нет. Это 
пришел, приехал отец Василька Пятова. Да, он болел, он 
всерьез болел, но, представьте, выздоровел! Выздоровел, 
хотЯ и был, ейРей, при смерти С да, да, хотели уже 
хоронить. Викыч провел его ко мне на голую кухню, и мы 
оба, даже не перемигнувшись, вдруг сказали отцу, что 
Василек умер. Да. Он умер. Так случилось. Мы сказали, 
что Василек Пятов послал тем людям крупную сумму денег, 
но сам был так расстроен, что попал под машину и погиб. 
Я сказал просто: ТумерУ, но Викыч (словно накликиваЯ на 
себЯ будущее, ах, наш Язык, как устроен! как далеко 
заводит речь) тут же, длЯ пущего правдоподобия, уточнил 
С скорректировал смерть Василька пронесшимсЯ по шоссе 
шальным грузовиком, наезжают, мол, на людей, особенно 
если те подавлены горем. 
 
   С Он ведь вас любил, С заключил Викыч.
 
   С Знаю.
 
   Отец уронил скупую мужскую и провел увлажнившимсЯ взглядом по  пустым
углам мастерской С никакое, нулевое наследство! Да, он погрустнел. (Опе-
чалился.) Но ведь он так и не  спросил,  где  Василек  Пятов  похоронен.
Ушел. Он просто ушел. Может, он  потрясен  (забыл  спросить)  и  сейчас,
спохватившись, вернется?.. Мы прождали часа два с половиной, не  меньше;
это и есть жизнь, дольше не ждут. (Два с половиной часа прощанья: взаим-
ного их прощанья. Каждый думает, что другой умер. Обоих нет.)
 
   Зато мы спасли Василька от бесконечных поборов. Спасли художника, мо-
жет быть. Да и отца заставили (возможно) подумать о смысле жизни. Не ли-
шено интереса, если однажды, потрепанные долгим временем и уже едва  уз-
наваемые друг длЯ друга, они столкнутсЯ лицом к лицу на московской  ули-
це. ТоРто радости! Но они не столкнутся. Разве  что  лет  через  десять.
Отец только и наезжал в столицу сына ради (его денег ради). Жил где  хо-
тел, вольная, ленивая, веселаЯ птица. Надо признать, он умел поговорить.

   В те дни мне предложили сторожить склад в дальнем Подмосковье.  Тишь.
Безлюдье. Знаковый момент! С мне повезло увидеть и  дано  было  ощутить,
как широко (напоследок) может распахнутьсЯ пространство.
 
   С Склад?.. С Я был согласен на что угодно. Я редко ел. Уже месяц, как
Я потерял чудесную работу в НИИ, где по ночам стерег  опустевшие  темные
этажи (на пару с Ильичем, нарисованным в полный рост). НИИ  сторожить  С
мед кушать. Но сторожение отдали Ларисе, Я не взревновал, женщина с  ре-
бенком, копейка в дом.
 
   На склад (вдруг продуктовый?) Я отправилсЯ тотчас, с первой же элект-
ричкой. Шутка ли, получить работу складского сторожа. (По подсказке, ко-
нечно; по звонку одного доброхота.) Я сошел на маленькой станции. Ни ду-
ши на платформе. Вот оно.
 
   Склад оказалсЯ огромным сараем, что рядом с лесом, из которого выска-
кивала ветка забытой узкоколейки. КакойРто  один  паровозик  металсЯ  по
этим рельсам, как в плену, тудаРсюда, похожий на чумазую детскую  игруш-
ку. ЭкаЯ глушь! Начальник склада бегло менЯ оглядел и  осталсЯ  доволен:
вписал кудаРто фамилию, только и спросив, не мочусь ли Я в пьяном виде в
постель. (Вероятно, как мои  предшественники,  травмированные  немеряным
пространством и свободным временем.) Он кликнул старого служаку в  древ-
них выцветших брюкахРгалифе, а уже тот повел менЯ в мою будущую каморку,
что у самого входа в складРсарай.
 
   По пути (шли по складу) служака ловко высматривал и еще  более  ловко
выхватывал с длинных полок все, что, как он выразился, мне  посчастливи-
лось. Мне посчастливилсЯ масляный обогреватель. Я его еле нес, оттягиваЯ
до земли теперь и левую руку (в правой машинка). Служака выхватил с пол-
ки одно за одним простынь, наволочку и одеяло,  все  вместе  кинул  мне,
словно у менЯ еще и третьЯ рука (Я успел прижать к груди). Несколько не-
ожиданно мне было выдано клистирное приспособление С резиновый  мешок  с
вьющейсЯ трубкой, борьба, мол, с запорами длЯ сторожей наипервейшее  де-
ло. Стало веселей. Я уже стал ждать билет ДОСААФ и пачку презервативов С
живой человек!
 
   Каморка холодна, мала и убога; а едва масляный нагреватель заработал,
из углов, как и ожидалось, стало припахивать Ядреной мочой.  Всюду,  что
ни говори, следы предшественников. (К концу жизни  с  этим  свыкаешься.)
Зато дальняЯ часть склада была завалена большими досками, сороковкой, их
завозили по понедельникам, они были свежи, радостны и пахучи: запах неп-
реходящей хвойной новизны. БродЯ по складу, Я наткнулсЯ на  шаткую  тум-
бочку и тут же отволок в каморку, чтобы поставить на нее пишущую  машин-
ку. Помню проблему: тумбочка не влезала, мне пришлось отпилить у нее це-
ликом угол вместе с ножкой С треугольная, она сразу нашла, угадала в ка-
морке свое место.
 
   Торец склада не занят, пуст и гол, мне пришла мысль зазвать  койРкого
из художников, среди которых Я тогда терся, С пусть распишут. Можно  ор-
наментировать или устроить показательный Страшный суд  длЯ  недругов  (и
друзей). Или зеркально развалить пространство надвое, как  даму  на  иг-
ральной карте: простор! Или же С одну большую  и  дерзкую  абстракцию...
Телефон только на железнодорожной станции, но Я туда пошел, не  поленил-
ся. После получасового  препирательства  с  дежурной,  после  долгих  ей
разъяснений насчет эстетики склада Я сел наконец на стул в диспетчерской
рядом с телефоном. Как только приближалсЯ поезд, менЯ выгоняли.  Но  все
же Я сделал несколько звонков. Васильку Пятову, Коле Соколику  и  Штейну
Игорю, известному своими абстракциями. (Ему первому. Он страдал  от  от-
сутствиЯ больших плоскостей.) Однако все они не захотели  в  такую  даль
тащиться, а Петр Стуруа, как выяснилось, умер.
 
   Перелески. Опушки. И какаЯ пустота! И в то же времЯ какаЯ жизнь  пус-
тоты С жизнь чистого пространства как простора, то есть в качестве прос-
тора.
 
   Да и сам этот бесконечный зеленый простор  был  как  заимствование  у
вечности. Простор как цитата из вечности.
 
   Мне давалось в те дни ощутить незанятость мира: тем самым подсказыва-
лось будущее. Уже через месяцРдва жизнь привела, пристроила менЯ в  мно-
гоквартирный дом, в эту бывшую общагу, где коридоры и где вечнаЯ теснота
людей, теснота их кв метров С дощатых, паркетных, жилых,  со  столетними
запахами.
 
   Так что в последний раз мое ТяУ умилялось идеальной и  совершенной  в
себе бессюжетностью бытиЯ С вплоть до чистого горизонта, до  крохотного,
зубчиками, там леска. А если глаза, в  глубоком  гипнозе,  от  горизонта
всеРтаки отрывались, они тотчас утыкались в пустоту и в гипноз иного из-
мерения: в ничем не занятый (так и не зарисованный  абстракциями)  торец
склада.
 
   И удивительно, как обессиливает нас общение с ничьим пространством. С
ничейным. Никакой борьбы. (Как ноль отсчета.) Живи С не хочу. Тихо. Тра-
ва в рост. И петляет ровно одна тропинка.
   29
 
Я дичал. Я мог разучитьсЯ произносить слова. Агэшник все 
же не из отшельников, хотЯ и ведет от них родословную. 
Ни живого голоса, а до ближайших двух деревенек 
далековато, как до луны (как до двух лун). ПолучаЯ 
первую зарплату, Я подумал, хоть тут поговорю с 
начальником. (Он наезжал ровно раз в месяц.) Но сукин 
сын даже не спросил, как дела? С молча мне отсчитал и 
уткнулсЯ в желтые бумаги. А когда Я, помяв купюры, сам 
спросил у него, как дела? С он замахал рукой: мол, нет, 
нет, уйди, изыди. 
 
   С Водки нет. Самогон в деревне, С бросил он коротко, не подняв от бу-
маг заросшей башки. И тотчас во мне заискрила мстительнаЯ мысль: пустить
поРтихому сюда, на склад, деревенских дедковРсамогонщиков, пусть попожа-
рят.
 
   Я впадал в полуобморочное состояние, как только вспоминал, что в сле-
дующем месяце тоже тридцать дней. Я поскуливал. Тогда же Я стал негромко
разговаривать, дерево С вот  собеседник.  ПривезеннаЯ  (гдеРто  срубили)
большаЯ веселаЯ сосна пахла великолепно. Радость тех дней! А когда сосну
распилили и увезли, Я ходил кругами, где прежде она лежала: Я думал о ее
оставшемсЯ запахе. Я топталсЯ на том месте. Я брал в руки щепу, удивлял-
ся. Запах плыл и плыл, С стойкий, он удержалсЯ в столь малом куске дере-
ва, отщепенец. Сконцентрировался. Сумел.
 
   њуть не бегом Я уже с утра отправилсЯ в  ТСолнечный  путьУ,  захватив
клистир как сувенир. Я предлагал оставить его на память, но  деревенские
деды только косили на клистир линялыми глазами. Качали головой. Я уехал.

   Мой послужной список: ист