с утра, пусть отдохнет, у нее слишком наметанный глаз, всюду ле-
зет.
 
   Марусино объяснение (в  мире,  мол,  господствует  простота  желаний)
представлялось мне слишком легковесным. Не верилось. Тянули со мной  це-
лых полдня! С пили спирт, чокались, заставили  петь  Веню,  выспрашивали
(меня), вынюхивали и в конце концов перевели  в  Первую,  а  все  оттого
лишь, что солидный мужчина был взволнован  (и,  возможно,  взбешен)  от-
сутствием молодой длинноногой бабенки?  Неужели  же  известный  психиатр
полднЯ ведет игру в психологические кошкиРмышки, сплетает вокруг больно-
го (вокруг меня) тончайшую убаюкивающую паутину разговоров, а в голове у
него однаРединственнаЯ нелепо повторяющаясЯ фраза, еще не  пришла  .  Не
мог Я в это верить. (Даже какРто обидно.) То есть  сначала  да,  сначала
медсестра, ожидание, даже нервозность и тягомотина  праздников,  но  по-
томРто врачи (оба С Я уверен) пошли по следу, как гончие. Их  пристраст-
ные слова. Их дыхание. Их гон.
 
   Они, разумеется, знали. После моих криков  про  нож  (когда  везли  в
ночь) врачи приемного отделениЯ тотчас дали знать Ивану, а тот С тоже не
медлил! С велел навести справки. Как Я после узнал, уже на  другой  день
спрашивающие ловко вызнали (через Тхеня) про мою прежнюю общагу, в какой
Я жил сторожем много лет. Стало понятнее. (Не писатель, а бомж.)  Позво-
нили в общагу, а через них С в соседствующее отделение  милиции,  где  в
следственном отделе им охотно подтвердили, да, был вызываем, да,  прохо-
дил как один из подозреваемых С по делу об убийстве кавказца, да, ножом.

 
Не уверен, но, возможно, Я даже повис на Иване 
Емельяновиче, мол, обязаны, коллега, такого 
перепроверить. Разумеется, Я был гдеРто в самом конце 
разнородного списка дел. Мелочь. Номер 168. Главврач, 
понятно, и двух минут в голове менЯ не держал (больных 
много, всякие), но вот в праздники с разной мелкой 
суетой в подбор С именно так, Я шел заодно, С решил 
слегка поспросить. Просто вдруг вспомнил. К тому же в 
эти праздники с ним рядом оказалсЯ врач молодой и 
энергичный. (ХолинРВолин считалсЯ мастером 
психологически раздергивать.) Так что оба, вынужденные 
дежурить, отмечали вне дома май, выпивали, считали 
цезарей, обсуждали провал Срезневского в Минздраве и С 
заодно, по ходу долгого днЯ С раздергивали меня. Это 
жизнь. Притом что главным в их озабоченности был не Я и 
не Срезневский, и не разведенный спирт на столе, и даже, 
Я думаю, была не Инна, а праздничнаЯ тягомотина в 
четырех стенах. Подумать только!.. 
 
   Иван Емельянович включилсЯ всерьез лишь с какойРто неуловимой  минуты
С вдруг и на ровном месте (почему?) он повысил голос:
 
   С ... Есть два случая, мой милый, когда косят таким образом. Либо хо-
тят убить. Либо уже приложили руку.
 
   И не сводЯ глаз:
 
   С Да, да. И бледнеть не надо. Не поверю Я вам и вашей бледности.  По-
тому что не верю, что такой, как вы, испугались!
 
   Вряд ли это были хорошо рассчитанные (а то и заготовленные  С  мне  в
лицо) слова. Слишком всеРтаки нервно. Ведь он  уже  давил,  кричал.  Все
трое вдруг докрасна раскалились. Иван давит. Холин вскрикивает. Я  стою.
(В моих мыслях только дерг, дерг, дерг! С как кончик поджатого собачьего
хвоста.)
 
   Ивана, возможно, просто понесло. Психиатр творил С да, да,  прямо  на
глазах он вдохновенно вычислял, лепил мой образ, пытаясь угадать (и  от-
части угадывая) менЯ и мою невидную жизнь.
 
   С ... Затаился! Какой тихий! На обходах ни жалобы, ни звука.  А  ведь
вы помните, С это он ХолинуРВолину, С при поступлении  наш  больной  все
повторял про ночную бессловесную совесть.
 
   С И про нож.
 
   С И про нож , но негромко... Похоже на умышленную проговорку? Еще как
похоже! Но проговоркаРто была двусторонняЯ. Сначала Я поддалсЯ и подумал
(не мог не подумать): мол, косит наш больной в сторону некоего  будущего
правонарушения. Мол, почву готовит. А следом выйдет из клиники и когоРто
прибьет. Или покалечит. И даже, мол, если поймают, со всех важных сторон
защищен, так как толькоРтолько из психиатрической...  Он  показалсЯ  мне
одним из работающих на опережение, не более того...
 
   Иван (впилсЯ глазами) продолжал кричать обо мне в третьем лице:
 
   С ... Но пригляделсЯ Я. Пораскинул умом. Мы, конечно, не психиатры  с
мировым именем. Но если не заедены проверками, не затолканы, не задерга-
ны и не завалены отчетами С мы ведь тоже думаем. Тоже и загадки разгады-
ваем! Порасспросили заодно и вашего больного братца  Венедикта  Петрови-
ча...
 
   Вслух рассуждая, он словно бы  торопилсЯ  высказать  на  разгоне  (не
упустить свой вдохновенный порыв):
 
   С ... На какойРто момент стало вас жаль. Седой уже человек. Неглупый.
Поживший. Озабоченный своим ТяУ, но так ничего и не  понявший...  Второй
Венедикт Петрович.
 
   Спокойнее, холоднее он теперь говорил. Сидел за столом.
 
   С ... Второй Венедикт Петрович, С повторил он так  значаще,  что  мне
показалось, что Я увидел свет и услышал боль. Окна. Я увидел окна. Каби-
нет стал светел и огромен. А во мне (изРпод их препаратов) оживала, про-
катываясь под кожей нарзанными пузырьками, моЯ боль.
 
   њерез весь кабинет Я вдруг направляюсь к Ивану Емельяновичу С  иду  с
моей ожившей болью. Боль еще оттуда, со слепящего снега брежневских  де-
сятилетий С боль тянется, а Я несу ее (длинную боль, на плече), как  не-
сут на плече доску, которую гдеРто и комуРто прибить к забору.
 
   Я подхожу совсем близко: они за столом уже  взялись  за  чай.  Просто
чай. Малозаметный Зюзин с ними С онРто и сделал, заварил им  в  электри-
ческом чайнике напрямую, пачка на всех. Как  водитсЯ  у  врачей.  Легкий
скорый чифирек.
 
   Иван Емельянович прихлебывает из чашки, пьет крупными горячими  глот-
ками, изгоняЯ излишки хмеля.
 
   С Это вы? Вы?.. С спрашиваю Я.
 
   Вероятно, мое лицо перекошено и столь Явлено ему болью  и  внутренним
потрясением, что он понимает о чем  Я.  Понимает,  хотЯ  горловой  спазм
оборвал (придавил в самом разбеге) мой недосказанный вопрос.
 
   С Да.
 
   С Это вы, стало быть (Я нажимаю С нервно С на летописные эти два сло-
ва)... вы залечили моего брата много лет назад?
 
   Он вновь, повтором, кивает: да.
 
   Я не мог говорить.
 
   А он (ничуть не оправдываясь) продолжал ровным басовитым голосом:
 
   С Я. Лечащим врачом был Я С это уж можете не сомневаться...
 
   И усмехнулся. У менЯ потемнело в глазах С Я  чувствовал,  как  давит,
прижимает мое тело к земле чугуннаЯ тяжесть  их  препарата.  Я  дернулсЯ
шагнуть. И не мог.
 
   Тоном, усмешкой и еще некоей игрой зрачков С глаза смеялись С  психи-
атр продолжал провоцировать. Он подготовил мою потрясенность. Теперь  он
видел ее (эту потрясенность). Рассматривал. Хотел ли он понять ее приро-
ду? степень ее криминальности? С не знаю. Уже в следующую секунду  Зюзин
кинулсЯ и, сдерживая, повис мне на плече.
 
   ХолинРВолин вскрикивает (опасливый вскрик с иронией):
 
   С Какой, однако, крутой!
 
   Я, инстинктом, дергаюсь теперь в его сторону, но  белохалатный  Зюзин
так и висит на моем плече. Висит камнем.
 
   С НуРну! У нас ведь и санитары ходят рядом. По  двое.  Только  свист-
нуть! С ХолинРВолин, кажется, всеРтаки на чуть испугалсЯ меня. (Веря, но
и не вполне верЯ в препараты.)
 
   Я дергаюсь еще. Зюзин висит. Тяжесть. В моей правой  руке  (чувствую)
нет ее силы, нет свободы движения, но... в ней пуговица. В рывке Я прих-
ватил ее с рубашки Зюзина (в растворе белого халата).
 
   Иван Емельянович медленно:
 
   С Да отпустите. Отпустите его...
 
   Пауза. Иван медленно пьет чай. Я тяжело дышу (но всеРвсе вижу, каждую
мелочь). Лечащий Зюзин тоже тяжело дышит, стоит рядом.
 
   Холин (кот ироничный), протянув руку, ловит пальцами висячую нитку на
рубашке Зюзина. Показывает: мол, как рванул пуговицу, сукин сын!.. Холин
медленно вытягивает нитку, наводЯ на чужой рубашке порядок. И улыбается:
мол, всегоРто в пуговицу обошелсЯ взрыв, бранят, бранят медицину, а  вот
ведь препарат какой стоящий!
 
   Иван Емельянович сдержан С эмоциЯ уступает место  подчеркнуто  холод-
ной, характерной длЯ начальствующих психиатров Ярости:
 
   С ... Уверовали, что вы не дурак? Да знаете ли вы, скольких не  дура-
ков Я здесь виделРперевидел? скольких умных, и каких умных,  Я  вывернул
наизнанку?.. Не чета вам.
 
   В голосе тот же холод (голос тихо свирепеет):
 
   С Думаете, задали нам загадку? Да мы каждый раз смеемся, когда  видим
и слышим ваши пустячные  потуги  себЯ  замаскировать!..  Вы  никакой  не
больной. Вы С никто. С точки зрениЯ психиатра, вы С бесформеннаЯ амебнаЯ
человеческаЯ каша, которую теперь Я вытряхнуРтаки  и  выверну  (вы  менЯ
заставили) наизнанку. Мне и нужно было  сегоднЯ  только  одно:  вас  по-
чувствовать.
 
 
Перевел дыхание: 
 
   С ... А дальше сами наизнанку вывернетесь С и сами  же  выложите  мне
все ваши дела!
 
   Лицо его передернулось гримасой знаниЯ человеческих слабостей С  гри-
масой привычного состраданиЯ к людям (ко мне тоже).
 
   Морщины коряво и несимметрично потянулись вниз, бороздЯ щеки, С чело-
век, который сам колол . њеловек помнящий. њеловек отслеживающий  был  и
всегда будет Иван Емельянович длЯ властей  предержащих.  Как  отстойник.
СкуднаЯ мерка лояльности С функциональный человечишко, вынюхивающий наши
ТяУ. Он лжет, подумал Я. Он не менЯ знает. Он про менЯ знает.
 
   С Залечили моего брата. Вам не простится, С трудно выговорил Я.
 
   С Неужели? С он опять усмехнулся. Он провоцировал.
 
   Я сделал полшага к нему. Ближе.
 
   С Ну? С он смеялся, он нарочито менЯ недооценивал. Силен.  Ему,  мол,
даже нет нужды кликать санитаров, чтобы выбросить человека вон.
 
   Я еще шагнул. Я ничего (в тумане) не видел. Возможно, Иван сделал Зю-
зину некий их знак: не вмешивайся... Иначе бы тот  опять  уже  повис  на
мне.
 
   Усмехаясь, он еще и спрашивал, как спрашивает врач:
 
   С ... Ум у вас работает, ничего плохого не скажу. Механизм смазан.  А
как насчет всего остального?.. Как руки? Как потенция?
 
   С Руки? С Это Я полушепотом, с угрозой (еще шаг, уже близко).
 
   Отчасти Иван остерегсЯ С он сидел, навалившись грудью на стол, теперь
сидит несколько прямее. Отодвинулся. (Зрение приострилось. Все вижу.)
 
   С МенЯ как раз интересуют ваши руки, С  продолжал  он,  отодвинувшись
(продолжал говорить в нем врач).
 
   Но ЯРто знал свою реакцию, знал, что Я его достану. Мне еще  полшага,
от силы шаг.
 
   С ... Ну?!
 
   Я повел плечом, а замаха не случилось. Я пытался, как  пытаетсЯ  дви-
нутьсЯ забывшийсЯ паралитик. Вероятно, он предвидел. Кисть руки не  наб-
рякла кровью, пальцы не сплелись в кулак С ничего, ноль, вялость.  Да  и
сам мой гнев оказалсЯ гневомРтенью, ничем С это и был так напугавший ме-
нЯ неудар.
 
   Лицо Ивана Емельяновича, сжавшеесЯ от силы моего гнева в точку (в ко-
торую Я целил), теперь этак плавно отъехало и расширилось,  обретЯ  свои
черты С нос, лоб, крепкие надбровные дуги, крупноголовый  мужчина.  Лицо
серьезно. И вот что в лице: легкое торжество минуты. Сама минута. Усмеш-
ка человека, который эту провоцирующую минуту сотворил, высчитав загодя.

   С Ну? С уже тихо.
 
   Ощущение неудара длЯ моей психики оказалось столь сложно, что  Я  за-
мер: лишилсЯ речи.
 
   Но, вероятно, Я все еще был им неясен. И слишком напряжен.  И  жалкаЯ
мокрота на моем лбу, шее, на щеках, на веках (вдруг) означила отнюдь  не
слезы и не пришибленность всех больных в этом мире, а  лишь  выступивший
там и тут с легкой испариной их препарат.
 
   Вот тут Иван Емельянович произнес, сказал ХолинуРВолину:
 
   С Переводим его в Первую.
 
   Знал, что Я накачан и что перенакачан С знал, что ударить  не  смогу,
но, вероятно, ему было важно увидеть, насколько Я заряжен на  удар  С  и
рванусь ли? В один миг (когда Я рванулся) Я стал ему, профессионалу, по-
нятен больше, чем за весь месяц (два?) здешнего  пребывания.  Он  увидел
мои глаза.
 
   С Переводим в Первую. К Пыляеву.
 
   Тут же пояснение (и как бы меж строк выговор) моему лечащему С  Зюзи-
ну:
 
   С И никаких больше посещений. Ни баб, ни пьянок. Дом отдыха себе уст-
роил! (Донесли, разумеется, про Зинаиду с ее подругой.)
 
   Зюзин кивнул.
 
   С ... Ни баб, ни пьянок. Праздник кончился. Дозу Пыляев увеличит,  но
не сразу... И объясни этому бомжу (мне), что он у нас на игле.
 
   њтоРто еще, ироничное, стрекочет ему (подсказывает) ХолинРВолин. МенЯ
уводят. Точка. И ведь иду С Я даже не помнил, как Зюзин  взял  менЯ  под
руку, безнажимно взял и не понукаЯ повел. Я только чувствую С  что  иду,
ведомый. Вероятно, как Венедикт Петрович, когда Я вел его  по  коридору,
меж вспыхивающих по обе стороны огнистых кустов электросварки.
 
   В ушах еще звучат последние слова Ивана:
 
   С ... Гнусь какая. И ведь правда, ударить хотел. Лечишь  их,  лечишь!
Приходят за помощью и еще готовы гадить тебе на голову...
 
   ХолинРВолин ему чтоРто замечает С Иван разводит руками:
 
   С Да разве на такой сучьей работе сдержишься!
 
   Зюзин ведет. Держит менЯ под руку.  Недалекий,  простецкий,  исполни-
тельный и, надо признать, отважный врачишко Зюзин. Я еще  в  палате  его
оценил. Психи С не сахар, и тоже встают не с той ноги, страшна и пустяч-
наЯ ссора. Придавленные плавающими в крови нейролептиками, они вроде  бы
ладят. Но вот буйный заворчал С в ответ ему заворчал другой дебил,  пле-
чистый, как комод. Вопят. А вот и третий, бесноватый заика  (пресечь  их
сразу, пресечь до драки, иначе не дай бог!) С Зюзин в  белом  халате,  с
болтающимисЯ тесемками, бросаетсЯ в самую их гущу. Разнимает и  уговари-
вает. Расталкивает! (СудьЯ среди осатаневших хоккеистов.) Медсестра, ах-
РахРах, спешит, бежит, зовет санитаров, кличет, но к  их  приходу  Зюзин
уже развел, растолкал больных по кроватям. Рассредоточил. Один.  Обычный
врачишко. Среднего росточка. С фальцетным голосом.
 
   Когда уводили, раздалсЯ телефонный звонок, и Я еще успел увидеть, как
Иван Емельянович взял трубку.  Исполнительный  Зюзин  застыл,  уже  было
прихватив менЯ рукой под локоть. Звонок приостановил. Может, какие пере-
мены? (Иные распоряжения?) Стоит Зюзин С стою Я с ним рядом.
 
   Иван Емельянович берет трубку (длЯ него Зюзин и Я, застывшие  у  две-
рей, С уже никто, запятая, секунднаЯ помеха) С слушает. Его щеки розове-
ют. Большой и теплый коровий Язык облизывает главврачу его крупное серд-
це. Иван все же успевает указать Зюзину глазами (и рукой),  мол,  идите,
идите! С но жест не вполне удался, и лечащий Зюзин,  не  будучи  уверен,
каменно стоит на полпути к дверям. Ждет. Жду и Я. И тут мы С  все  мы  С
понимаем, Ивану Емельяновичу сообщили, что пришла, пришла, пришла  поде-
журить длинноногаЯ медсестра; Инна, наконец, на работе.
 
   С А?
 
   И еще он говорит в трубку (тоже нехотя):
 
   С Да. Слышу.
 
   Листает наугад какиеРто бумаги С толщь бумаг, шелестящих в его  круп-
ных руках. (В бумагах больные, много больных, сотни. Мог  бы  там  зате-
рятьсЯ и Я, больной, как все, смолчи Я сегодня.) Иван Емельянович доста-
ет сигарету. Медленно закуривает, не отпускаЯ ухом телефонную  трубку  С
продолжаЯ слушать. Возможно и так, что медсестра Инна еще не Явилась.  И
вообще звонок мог быть сторонний (чтоРнибудь Минздрав, увольнение  Срез-
невского). Но и ХолинРВолин, и насторожившийсЯ Зюзин, и  Я,  в  кабинете
случайный, все мы знаем, помним об Инне (как помнит всЯ  больница)  С  и
потому этот звонок все равно о ней.
 
   Лечащий ведет менЯ по коридору.
 
   СчитаЯ менЯ совершившим ошибку (с Иваном надо ладить, умничать  можно
с кем другим), Зюзин выговаривает мне, как нянька нашалившему мальчишке:

   С Вы же на препарате. Вы под защитой. Но вы ведь как неосторожны!..
 
 
А Я смотрю вниз, на коридорные холодные кв метры, на 
свои выношенные тапки и на то, как развеваетсЯ белый 
халат врача при ровном шаге. 
 
   В палате празднично пусто. Только Юрий Несторович, он спит.  Зюзин  и
менЯ подтолкнул к кровати, спать, спать, С Я лег. Я лег  сразу  и  очень
точно, в самую середину, словно Зюзин, прицелившись, попал мной  в  кро-
вать.
 
   Он отряхнул руки, как от пыли. И ушел.
 
   Палаты наполнялись больными. После праздников и какойРникакой  домаш-
ней пищи все они в обед казались вялы, жевали нехотя. Но зато  разговор-
чивы. Мне сочувствовали. (Уже знали, что Я  угодил  в  Первую.)  Сойдясь
возле Маруси и заголив задницы под ее шприц, спрашивали:
 
   С Так ты чо? Теперь уже не наш?
 
   Маруся, когда остались вдвоем, перекладывала коробки с ампулами, а  Я
стоял с уже захолодавшей левой Ягодицей.
 
   Шепнула, что доза препарата мне увеличена.
 
   Я спросил: правда ли, что в Первой палате так жутко? говорят,  черну-
ха? совсем другие больные?..
 
   С Больные как больные. Конечно, не такие одуванчики...
 
   Я сделалсЯ небрежен:
 
   С Мне нужно лечение. Мне все равно С где.
 
   УбираЯ шприцы, МарусЯ скороговоркой сообщает, чтобы на всякий  случай
Я сторонилсЯ там некоего њирова, убийца, мордатый  такой,  лобастый,  по
локти в крови. Кажется, даже ребенок десяти лет на его совести...
 
   В процедурную (длЯ знакомства со мной) вошел вразвалку врач С мой но-
вый лечащий. Доктор Пыляев С такой же бесцветный,  как  Зюзин.  Немножко
скучный. Немножко оранг. (С очень длинными, до колен руками.)  Но  тоже,
вероятно, храбр. Тоже на своем месте. И неспособен продвинутьсЯ выше.
 
   С Скоро увидимся, С сказал. И ушел.
 
   Вечером... да, часов в девять (после ужина).
 
   Я не слишком корил себЯ за срыв с Иваном и с ХолинымРВолиным  С  душа
переворачивалась, душа болела за Веню, и как тут  смолчать.  Ищи  теперь
ветра в поле! Виновато время, эпоха, идеология, а все они только держали
шприцы, только кололи . Люди как люди. Просты душой...
 
   Пока Я таким образом раздумывал, в нашу палату вошли еще два  проста-
ка, два медбрата и стали в дверях. (Досужие, они болтали с  пропустившим
сегоднЯ укол шизом.) А Я попросил дебила Алика выставить проклятую  тум-
бочку подальше к двери, хоть в коридор. Куда угодно,  Алик,  зачем  она?
Сам же натыкаешьсЯ на нее ночью.
 
   Я о тумбочке, а санитар, здоровенный, похожий на быка,  тем  временем
подошел ко мне совсем близко: ТЗаткнись!..У С и вдруг стал менЯ выталки-
вать С мол, пора, кажется, тебЯ переводить в другую  палату.  (Не  знаю,
насколько у них было сговорено с врачами. Когда больной в немилости, са-
нитары узнают сами и тотчас.) А Я не дался. ТПривык выталкивать  слабых,
сука!У С Я увернулсЯ и не без ловкости, коленом отправил его  (быка)  на
койку, после чего ко мне кинулсЯ второй. Тот был  наготове.  Стоял  поо-
даль. Они уже вполне одолели меня, но, как у них водится,  били  и  били
еще. Несколько раз ударили лежачего (Я все пыталсЯ хотЯ бы сесть на  по-
лу). Наконец, подняли менЯ за руки за ноги с пола и, оба разом,  бросили
на кровать. МоЯ кровать, привинченная, не шелохнулась С приняла  жестко.
ТХак!..У С со звуком вышел воздух, из глотки, из ушей, и, секундой  поз-
же, сзади: ТХак!..У С вот так они менЯ бросили.
 
   Лежал отключенный, но словно бы вдалеке  мне  мерцало:  да...  нет...
да... нет, нет, нет... да... нет... сознание  было  лишь  перемигиваньем
света и тени. С погружением все больше и больше в тень. С тихим  припля-
сом сердца...
 
   Они, двое, тогда же ТзафиксировалиУ меня, привязали  к  кровати,  как
это делают с белогорячечными, которые мечутсЯ и мешают всем  жить.  А  в
Первую они, мол, переведут менЯ попозже.
 
   Утром пришел сам Иван Емельянович, строгим голосом (и, возможно, чуть
совестясь) мне выговорил:
 
   С Друг милый. Ну разве так можно!..
 
   Я постаралсЯ улыбнутьсЯ разбитыми губами.
 
   Он отвел мне веки, заглядываЯ в зрачки.
 
   С Это ж санитары, С корил он с сожалением. С Это ж тебе не у  палатки
пивко пить.
 
   Я выговорил с трудом:
 
   С Я хам не хахил Хвеню. (Я вам не простил Веню.)
 
   Он понял. И кивнул С мол, да; это остаетс