к (он так выразился) вопрос. Мол,  кто  же  или
что же так долго и так терпеливо хранит нас? С и озадаченный безответным
вопросом общажный человек Гурьев нетРнет и стал поднимать глаза к небу.
 
   Почему к небу? С а он, мол, и есть из тех  обыкновенных,  кто  привык
ждать сверху.
 
   С А наверхуРто пусто. Вождей нет! С инженер засмеялся, он уже  ирони-
зировал. Мол, потому он и задирает голову кверху все круче...
 
   И вскоре же сам свой рассказ скомкал. (Как только допили водку.) Стал
пьяно басить, мол, забыл, с чем пришел С и вообще, мол, засиделсЯ у  ме-
ня, разболтался!
 
   С Извини, Петрович. Пьян... С Встал, покачивался.
 
   Язык, и правда, у него заплетался. Но и мысль он, конечно,  при  себе
удержал С это тоже было Ясно.
 
   Ушел.
 
   С Надо же, о Боге заговорил! С пьяно сказал он на пороге,  вроде  как
сам себе удивляЯсь.
 
   Мне полегчало, когда за ним закрылась дверь. Он пришел не к тому  че-
ловеку.
 
   Но к кому ни приди, инженер Гурьев не стал и не станет человеком  ре-
лигиозным: такие не ходят в церковь, а дома вечером не повторяют молитв.
Ему под сорок, весь в себе. Он просто проговорилсЯ о своем кратком  ощу-
щении Бога, проболтался. В томительную минуту инженер Гурьев,  возможно,
и рад был бы прийти, заглянуть в какуюРнибудь (желательно нищую,  неумы-
тую) неприметную церквушку совсем на окраине, однако беседовать со  свя-
щенником неглупый Гурьев постесняется. От обрядов он непоправимо  далек,
а тексты евангелий длЯ него уже литература.  (Боясь  самопрофанации,  он
вообще стараетсЯ не произносить слова Бог.) Пение и слова  расхожих  мо-
литв действуют на Гурьева умилительно, как и сам запах ладана С как вос-
поминание о некоем додетстве. Детство, но не больше. Его внутренняЯ тяга
к Высшему куда как интимнее и больнее, чем суета у ворот маленькой церк-
вушки, чем эта их толчеЯ у входа: наивный праздник чистых старушек и мо-
лодых дураков. Он так считает. ДлЯ него Высшее не сосредоточено рядом  с
людьми. И даже не рядом с церквушкой. Высшее С это как небо.
   7
 
Однажды (рассказ Гурьева) случилось по дороге с работы. 
 
   Он вышел из давки автобуса, еще и не отдышался. Он передернул помяты-
ми плечами, ступил на знакомый тротуар, но толькоРтолько поднял голову к
синеве, как словно бы коснулсЯ (его коснулись)... и ударило, укололо то-
ком. В тот же миг чувства обострились, глаза Гурьева сделались мокры.  И
причин нет С ничто не участвует и никакаЯ мысль еще не успевает  выстро-
итьсЯ ни ТзаУ, ни ТпротивУ, но общажный человек Гурьев, из 473-й,  вдруг
понимает, что это оно, это Бог. Слово, короткое, как вдох, пришло просто
и без предуготовлений. Без известного расчищениЯ пути, без обрядов и без
пениЯ слово попало в заждавшуюсЯ скромноРтщеславную душу самым  коротким
путем: напрямую.
 
   Новизна открытиЯ скоро заволоклась: тучки сереньких забот, будни, ку-
да деться. Но и на уровне ослабевшего  (и  уже  повторно  переживаемого)
ощущениЯ в сознании Гурьева, как ни  смывай,  удержалась  некаЯ  золотаЯ
крупинка. Зацепилась. Гурьев, из 473-й, проборматывает иногда  отдельные
сумбурные моленьица, просьбы, молитвыРсамоделки, не отдавая, правда, се-
бе в этом отчета. (Боясь отдавать отчет.) Умение  объяснить  человека  и
государство, а с ними вместе поля, леса, моря, микромир, и космос, и что
угодно, это былое самоуверенное инженерское умение все объяснять с  раз-
гону еще давит на его мозг. (Он теперь не знает, куда это деть.) Зато он
вполне удовлетворен той залетевшей золотой крупинкой, крупицей. Наш  че-
ловек довольствуетсЯ малым. Он так и не произносит слова Бог, а если оно
проскользнет, само проговорится, то и спрячетсЯ само же  за  пустенькими
словами, как бы за пьяными.
 
   Ту удивительную вспышку света, что после автобуса, на тротуаре с пер-
вой весенней грязью (луч не луч, оклик не оклик),  инженер  Гурьев  ведь
тоже затаил в себе. Он воспринял ее как случайную. Вроде как ктоРто  об-
ронил С ктоРто поднял. То есть он поднял и теперь оглядывалсЯ  вокруг  с
приготовленной улыбкой и с легкой опаской С не увидали ли прохожие?  (Не
засмеют ли, не отымут ли.) Лучше и впредь беречь. Лучше тихо. Так живет,
так и будет жить, не делясь своим крохотным открытием, держа про себя. С
тем он и умрет.
 
 
 
Коридоры... 
 
   Коридоры, в растяжке их образа до образа всего  мира,  видел  однажды
(по крайней мере однажды) и мой брат Веня, когдаРто гениальный Венедикт.

   Неучтенной суммой легли целые километры этих натоптанных переходов, и
лишь условности ради можно представить, что Венедикт Петрович  вышел  из
кабинетной паутины прямо и сразу в коридор своей нынешней психушки:  вы-
шел и оглянулсЯ тудаРсюда. А в коридоре медленно шли люди  в  больничных
серых халатах. А еще шли (но чуть быстрее) люди в белых  халатах.  Жизнь
по правилам. Жизнь тиха и закономерна.
 
   Он вдруг сообразил, что попал в совершенный мир в очерченной его пол-
ноте: в метафизику палат и строго пересекающихсЯ  больничных  коридоров.
На миг ВенЯ усомнилсЯ С это весь мир?.. Задумавшись,  остановился,  щурЯ
глаза. Стоял спокойно. Санитар его видел. Этот санитар, тоже  человек  и
тоже стоял спокойно, отдаваЯ должное магии  пересекающихсЯ  коридоров  С
чуду перекрестка. Застыл тихий час. Веня, обратившись, сообщил санитару,
что, если это и есть весь мир, то он, Венедикт Петрович, хотел бы коеРч-
то в нем сейчас же отыскать, найти. Он должен, но никак не  может  найти
нечто свое в одной из палат (возможно, свои разбросанные по миру  рисун-
ки): в этой палате? или, возможно, в той? С Плечистый санитар отреагиро-
вал незло, бывает и у санитаров. Мол, потерял С поищи. Больной человек и
пусть, мол, пойдет да сам убедится.
 
   И Венедикт Петрович, ему разрешено, искал: входил и смотрел. В одной,
в другой палате. Он даже вернулсЯ к  коридорному  перекрестку,  к  столь
редкому добродушием санитару и С сориентировавшись С  направилсЯ  теперь
уже в обратный ход и изгиб, в левое колено больничного коридора. Там то-
же искал. Заходил,  глядел  на  койки.  На  тумбочки.  На  лица  сидящих
больных. (Во всяком случае он тоже искал в коридорах.) Искал ли Венедикт
Петрович рисунки, трудно сказать. Или свои ранние  наброски  углем?  Или
(что случаетсЯ и со всеми нами) он искал в коридорных изгибах всего лишь
свою молодость и себя, молодого и хохочущего; бывает.
 
   Венедикт Петрович вернулсЯ к санитару и стоял около. Тот спросил С  и
вновь добродушно:
 
   С Ну что?..
 
   ВенЯ (он уже заметно седел, старел) пожал усталыми плечами С мол,  не
нашел. Мол, чтоРто никак.
 
   С Ну, в другой раз, С сказал санитар.
 
   Венедикт Петрович кивнул: да... Как все их больные, он послушен и по-
нимающ (и с готовностью долгоРдолго ждать). В другой, так в  другой,  он
не спорит. Возможно, в другой день и раз  память  обострится,  коридоры,
палаты, стены вдруг откроютсЯ сами его глазам С и он тотчас найдет,  что
искал (что именно, он не помнил). Он вяло плелсЯ по коридору.  В  потре-
панном больничном халате.
 
   Навстречу уже шел Я, принес ему Яблоки и к чаю сушки.
 
   Я увидел его издали. Я вспомнил, как мы были, Я на пятом курсе,  ВенЯ
на втором, оба технари. Мы шли коридором студенческого общежития, а  го-
ворили о смешном, невнятное жизнерадостное  буРбуРбу.  ТПока,  Веня!У  С
ТСчастливо!..У На повороте Я ушел, Я спБ В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С
Т У Ф Х Ц њ Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю я а б в г д е ж з ‚ ї к л м н о п € ‰ Љ ‹ Њ  Ќ
Ћ Џ „ ‘ ’ “ ” • – — А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш  Щ
Ъ Ы Ь Э Ю я а б в г д е ж и эяяяй к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы  ь
э ю я ешил. Но Я оглянулся. В том первом в  нашей  жизни  пересекающемсЯ
общажном коридоре мы шли вместе, коридорнаЯ развилка не смущала (даже не
чувствовалась), и когда Я оглянулсЯ С он оглянулсЯ тоже. Махнули  рукой.
Света мало, но ладонь его высверкнула мне белый знак.
 
   Мой нынешний дар в том, чтобы слышать, как через двери пахнут (сочат-
ся) теплые, духовитые квадратные метры жильЯ и как слабо, увы,  припахи-
вает на них недолговечная, лет на  семьдесят,  человеческаЯ  субстанция.
Квартиры и повороты то за угол, то в тупик превращают эту пахучую  кори-
дорноРквартирную реальность в сон, в кино, в цепкую иллюзию,  в  шахмат-
ныйРклеточный мир С в любопытную и нестрашную гиперреальность. Как  ока-
залось, больше человеку и не нужно: мне хватило.  Вполне  хватило  этого
мира коридоров, не нужны красоты Италии или Забайкальской Сибири, рослые
домики города НьюРЙорка или что там еще. Мне и МоскваРто не нужна. (ХотЯ
Я ценю ее полуночное пустеющее метро. И ее Веронику.  Умненькая.  Любила
меня.)
 
   КогдаРто коридоры и их латунно занумерованные квартиры, и особенно их
тихие двери, казались мне чреваты притаившимисЯ женщинами. Полные женщи-
ны или худенькие. Красивые или не очень.  Всюду  они.  За  каждой  тихой
дверью. В коридор они вдруг выбегали, нет, они выпрыгивали: они Являлись
или же вдруг прятались. Их можно было внезапно увидеть, встретить.  (Или
же их надо было искать.) ЗатаившиесЯ в коридорной полутьме и,  разумеет-
ся, ждущие любви женщины С мир тем самым был избыточно полон. Коридоры и
женщины. Мужчины при них тоже мелькали, но были лишь фоном, бытовым соп-
ровождением и подчас необходимой квартирной деталью, вроде стола,  холо-
дильника или сверкающей (иногда ржавенькой)  ванны.  Участвовали,  и  не
больше.
 
 
Однако возраст и стаж сторожениЯ (да и оценочность, 
душок времени) постепенно привели в коридорах и во мне к 
удивительной подмене. Подмена жива, она не окончательна, 
но она происходит: женщин малоРпомалу, но все 
определеннее вытесняют в моем воображении их жилые 
квартиры. Понять мое присутствие через жилье, а не через 
женщину, вот где теперь ток (течение) бытия. 
 
   њувство подмены С индивидуальное, на  таком  не  настаивают.  Женщина
словно бы пустила корни в свои  собственные  квадратные  метры.  А  само
жилье стало иметь лицо чуть ли не более сущностное и Яркое (и  манящее),
чем лицо женщины, проживающей здесь. И уже чуть больше, чем женщина, мне
дарят тепла обихоженные ею квадратные метры. Я их вижу. Я их (кв  метры)
чувствую через стены и через двери: слышу их запахи. Вбираю и узнаю. Жи-
лые пахучие метры, они и составляют теперь многоликое лицо мира.
 
   Я сообразил, соотнес и подыскал сходное себе оправданиеРобъяснение: в
конце концов как сторож Я вложил в эти метры  заботу,  личную  жизнь.  И
стало быть, в каждой квартире (в той, в другой, в третьей)  означена  не
только площадь (основная) на ней проживающих; то есть в каждой  квартире
на полу найдетсЯ и моих сколькоРто жилых метров, немного, хоть одинРдва,
но моих С мной обеспеченных и мной сторожимых.  (Как  раньше  сколькоРто
каждой притаившейсЯ женщины было моей.  Пусть  немного.)  Я  называю  их
просто С кв метры, каве метры. Каждый день Я движусь по  коридорам,  от-
части уже задействованный той посильной метафизикой, какую Я им навязал.
(Коридоры за образ не отвечают и сами по себе не виноваты. Обычные  про-
ходы по этажам.)
 
   ПолтораРдва месяца буду жить у Соболевых,  замечательнаЯ  квартира  в
четыре комнаты, с большой ванной и с гигантским телевизором (я,  правда,
не люблю ни ТВ, ни полудрему в теплой воде). С телефоном. С книгами. Де-
нег за пригляд платят крохи, но хорошей квартире Я рад. Я ведь живу. Но,
конечно, придерживаю и свое запасное место в пристройке дома С  в  крыле
К, где сменяют друг друга командировочные. Место плохонькое, но всегдаш-
нее: Якорь в тине. Там у менЯ просто койка. К койке Я креплю металличес-
кой цепкой, довольно крепкой, мою пишущую машинку. (Продев  цепочку  под
каретку, чтобы не сперли.) Я не пишу. Я бросил. Но машинка, стараЯ  под-
ружка (она еще югославка), придает мне некий статус. На деле  и  статуса
не придает, ничего, ноль, просто память. Так у отловленного бомжа  вдруг
бывает в кармане зажеванный и засаленный,  просроченный,  давненько  без
фотографии, а все же паспорт.
 
   Рублевы, Конобеевы, пьяницы Шутовы (вот ведь фамилии!), но  зато  те-
перь приглядываю и у богатых, у Соболевых С Я, стало быть, сочетаю.  Со-
болевы С это уже мой шаг в гору, капитал. Интеллектом и деньгами  припа-
хивают их крепкие, их пушистые кв метры. И каким доверием!
 
   С Петрович, С и укоризна в голосе Соболевых, этакаЯ добрая, теплаЯ их
укоризна.С Петрович, ну пожалуйста! Ты  же  интеллигентный  человек.  Ты
хоть не общайсЯ с теми... С и жест рукой в сторону крылаРК.
 
   С Боже сохрани! С восклицал Я. Понять нетрудно:  кому  нужен  сторож,
пусть интеллигентный и пять раз честный, но который еще вчера выпивал  с
загульными командировочными?
 
   Я на месте. Пришел. С некоторой торжественностью (в процессе перехода
из комнаты в комнату) Я включаю свет. Даю С самый Яркий! И, плюс,  расш-
ториваю окна, изображаЯ жизнь в квартире Соболевых С их присутствие  длЯ
некоторых любителей чужого добра, интересующихсЯ с улицы окнами. В  сто-
рожимой мной квартире Я спать не обязан: только проверить  вечером.  Еще
одну Я пасу на седьмом С квартиру Разумовских.
 
   По пути туда (возможно, простаЯ инерция) Я вновь нацелилсЯ к фельдше-
рице Татьяне Савельевне: в этой стороне (в этой  сторонке)  и  квартирки
победнее, и мужики куда попроще,  похрипатее...  Прежде  чем  постучать,
вновь выглянул в окно: нет ли внизу грузовика? (Нет.) Надо  бы  всеРтаки
иметь повод, чтобы будить женщину в час, близкий к ночи.
 
   ПораненнаЯ рука С вот повод. (Уже заживала.) Я поддел  струп  ногтем,
боль вспыхнула С какоеРто времЯ смотрел, как пузыритсЯ (несильно) кровь.
Скажу, что задел.
 
   Татьяна Савельевна помогала общажному люду и после работы  С  перевя-
жет, таблетку даст. Но к двенадцати ночи фельдшерица, разумеется, ворча-
ла на приходящих: что за люди, надо же и честь знать!.. ТМы уже  спиРии-
мУ, С означало, что шофер у нее в постели. У него  рейсы  МоскваССтавро-
поль С Москва, а он спит! залежался! (Не потерял  ли  он,  дальнобойщик,
работу?) Ладно. Пусть поспят. (Я добр.) КараулЯ жилье Разумовских (почти
рядом), Я уже месяца три как с удовольствием навещал ее чистенькую квар-
тиру. Я свел знакомство, когда травмированнаЯ леваЯ рука вдруг пошла на-
рывами. ПриходЯ на перевязку к ней домой (не таскатьсЯ в поликлинику), Я
заглядывал уже ежедневно, а ее муж, то бишь шофер, подзарабатывал в  эти
дни на юге большие деньги.
 
   Раз, вернувшись внезапно, шофер нас застал, но не понял. Татьяна  Са-
вельевна как раз уже бинтовала (повезло) С к тому же  шофер  увидел  мою
травмированную руку, алиби на нынче, да и на будущее. За деньги она  ле-
чит мою лапу или из жалости, не знаю, как она ему объяснила.
 
   Шофер чтоРто чувствует; и опечален, как мне кажется. Но Я и он  С  мы
ведь редко видимся. В другой раз он уже вернулсЯ в Явно неподходящий мо-
мент, Татьяне Савельевне пришлось срочным порядком поставить на стол нам
бутылку водки, и мы с шофером довольно  долго  говорили  о  Горбачеве  и
Ельцине. К счастью, бутылка нашлась, а разливать по стаканам это уже как
трубка мира.
 
   Я ценю не только ее уютные, теплые кв метры, ценю ее тело. НекрасиваЯ
женщина, но с опьянЯющим телом, временами Я даже ее побаиваюсь  (ее  те-
ла), то есть сдерживаюсь, веду счет. Как бы не инсульт.  Однажды  совсем
забылся, увлекся, едваРедва отдышалсЯ после. Слава Богу, медикаменты под
рукой. Она прибрала их, припасла, когда еще были дешевы, С так она гово-
рит. Я думаю, наворовала. Она не считала воровством, конечно.  Ведь  все
было общее, наше. Но в последнее времЯ ее характер портится. Тоже  пока-
затель. Возможно, кончаютсЯ медикаменты. А возврата к старым временам не
предвидится.
 
   Но уж какаЯ есть, за то спасибо. Я благодарный человек и честный пот-
ребитель, мне хватает ее тела, ее лона и (особенно в первые  минуты)  ее
светлой плотской радости. Ничего больше. Мы с ней даже не  говорим.  Од-
ноРдва слова скажем, но и те в пустоту и как бы винясь друг перед другом
(мол, жаль, что умеем разговаривать) С и мелкими шажочками, скокРпоскок,
все ближе к постели. Ага! С всеРтаки вспомнил. Штрих. Когда Татьяна  Са-
вельевна смазывает йодом ранку, она вдруг дует на нее изо всех сил  (ду-
ет, дует!) и спрашивает, просветленные глаза, словно она девочка, а  мне
годика полтора, самое большее С два:
   9
 
С Не больно?.. Уже не больно? 
 
   И снова ласково дует.
 
   Шофер нагрянул. Срочно появилась вновь на столе водка,  мы  выпивали.
Дик. Небрит. И плюс новоприобретеннаЯ привычка  вращать  глазами.  Каза-
лось, он все думал о моей руке, когда же, мол, наконец  вылечится.  А  Я
думал о ее теле, поддразниваЯ  себя,  мол,  длЯ  старого  андеграундного
сердца можно бы женское тело и поскромнее, попроще. Не пожалеешь сердца,
пожалеешь самого себя.
 
   Он ЯвилсЯ некстати и по времени, и в опасной (длЯ  нас)  близости  от
постели, скокРпоскок С Я уже раздевался.
 
   С...Петрович. ОставайсЯ у нас ночевать... Уже  поздно.  Ну,  куда  ты
пойдешь! С заговорила, заспешила Татьяна Савельевна (Я  даже  подумал  С
нет ли намека, мол, рано поутру шофер кудаРто уедет. Но намека не  было.
Просто бабьЯ доброта. И чуток волнения.)
 
   Однако шофер сказал:
 
   С Не. Надо вдвоем побыть. СоскучилсЯ Я...
 
   И выпроводил меня. (У него, мол, вторникРсреда дома, отсып.)
 
   Я вышел побродить вокруг ночной общаги. Подышать. Никакой  тоски;  не
было даже ощущениЯ неудачи, как бывало иногда в молодости. Ничего не бы-
ло. Старый пес. (Вернусь ночевать к Соболевым. Почитаю.)  Шел  улицей  и
думал о теплом одеяле Татьяны Савельевны, о ее сочном сорокалетнем теле.

   МенЯ едва не сбил автобус.
 
   У Соболевых Я варю себе  замечательные  каши.  (НетРнет  и  облизываю
крупную ложку, каша пыхтит.) Варю Я полную кастрюлю, крупы Соболевых мне
раз и навсегда разрешены.
 
   Каша попыхтит на малом огоньке, после чего Я закутаю ее  в  одеяло  С
осторожно, ласково этак, Я знаю, Я умею. Каша будет жить, дышать,  ждать
менЯ в любой час дня. Могу уйти, пройтись по этажам. Коридоры...
 
   Шофер за столом, Татьяна Савельевна с ним рядом, она ему как своЯ  же
рука, нога, как собственное ухо, всЯ ему доступна и больше, чем доступна
С привычна. Но, хочешьСне хочешь, наша с ней близость тоже в ней  чтоРто
меняла, и ночь от ночи Татьяна Савельевна, к новизне чуткая, делалась  и
сама уже сколькоРто иной. (В женщине это медленно, но неизбежно.) Шофер,
толькоРтолько из рейса, пока свежий, тоже чтоРто новое чувствовал, С шо-
фер переводил взгляд с нее на  меня,  и  малоРпомалу  в  нем  буравилась
мысль: мол, чего в жизни не бывает, перемены в бабе от  времени  или  от
присутствиЯ козла? (Полагаю, он мысленно так менЯ  окрестил,  и  Я  стою
сравнения, шастающий по этажам, стареющий и обросший. Правда, не  похот-
лив Я. Просто житейский, на подхвате образ. Не нами и не сегоднЯ  приду-
манный. Просто козел.)
 
   Треугольник в наши дни так же естествен, как водка, бутылка на троих.
Сижу напротив них: расслаблен, не напрягаюсь ничуть. Да и  шофер  то  ли
все думает, то ли не думает свою невнятную думу. Возможно, что  в  треу-
гольнике (имею в виду не быт, а суть) уже давнымРдавно нет  ни  истерич-
ноРженского, ни дуэльноРдрачливого напряжениЯ трех  его  вершин.  Кончи-
лось. Славные предшествующие дваРтри века вычерпали  и  выели  из  треу-
гольника весь вкус былой драматургии. (Можно жить, не  спотыкаясь.  Если
не дурить.) Ночью Я обнаружил грудь Татьяны Савельевны всю  в  страстных
синяках, шофер только что уехал. Я тоже постаралсЯ в эту ночь,  особенно
любЯ другую ее грудь (случайно). Утром она стояла перед зеркалом,  глядЯ
на обе в сливовых цветах. Сказала, смеясь:
 
   С НуРу, разукрасили!
 
   Ее тело узнаетсЯ без подсказок. Ее чувственность нехитра, но выражена
сильно; она хочет тебЯ так, а не иначе, не потому, что желание, а  пото-
му, что матераЯ хватка, как вековаЯ колея. Как запечатанный мед.
 
   На столь хорошо проложенных путях однажды вдруг понимаешь, что в точ-
но таких же движениях и в таких привычках е