мы с Веней,
два Петровича, поели домашней еды: крупные картошки с постным маслом,  с
луком. Поговорили. Потом телевизор.  Я  увлексЯ  зрелищным  историческим
фильмом, а ВенЯ смотрел в окна дома напротив.
 
   Фильм Венедикту Петровичу был скучен, а чужие ночные окна нет.
 
   С Поздно уже. Люди не спят. Ссорятся, С сообщал мне Веня.
 
   И еще:
 
   С На втором этаже танцуют, хочешь глянуть?
 
   Телевизор Венедикт Петрович мог видеть и в больнице. С  куда  большим
интересом он наблюдал диковинную ему живую жизнь.
 
   С ... Мебель рассматриваю. Давно Я не видел штор! Светильники.  Какие
разные стали теперь деревянные кровати. А диваны! Я даже пуфик видел.
 
   С њто?
 
   С Ну, пуфик. Стульчик без спинки, молодой парень сел на него и обува-
ется. Шнурки завязывает.
 
   ВенЯ помылся. ВеликолепнаЯ ваннаЯ комната Соболевых, с  зеркалами,  с
простором С Вене и полежать бы в ванне, в ласковой воде,  но  понежитьсЯ
он уже не способен. Отвык. Все наскоро. Маечку надел. Ростом брат высок,
как и Я. Глаза у него С нашей мамы. Зато на правом боку характерные  от-
цовские родинки в россыпь.
 
   Лет восемь назад был плох, без сознания, лежал  на  больничной  койке
пластом, а Я хочешь не хочешь к нему зачастил С  переворачивал  брата  с
боку на бок, от пролежней. Одной из этих родинок, крупной и заметной, на
правом его боку вдруг не стало. Похоже, Я ее стер, снял начисто больнич-
ной простыней и самой тяжестью переворачиваемого Вениного тела: стерлась
и нет ее. И не подумаешь, что была. Только тонкий красный следок на  бо-
ку, ожог не ожог. Я тогда же спросил лечащего С мол, родинку брату  сор-
вал. њто теперь? Врач махнул рукой: ТА! Пустое!..У  С  О  таком  сейчас,
мол, и говорить нечего, мелочь; и правда, подумал Я, что ему наши  роди-
мые пятна?
 
   Венедикт Петрович переоделсЯ в чистое, а Я, уже готовый, сообщил  ему
про заключительный наш сегоднЯ переход по  коридору:  спать  мы  идем  в
третью квартиру С да, тоже моя. Там, Веня, уже приготовлено. Всегда  там
сплю. (Каштановых. Маленькая.)
 
   С Мы уходим, Веня.
 
   УхоРоодиРиим! Слышишь? С Венедикт Петрович кивнуть кивнул,  но  никак
не мог уйти из замечательного светлого  мира  Соболевых.  Не  мог  отор-
ваться. Он даже вернулсЯ через комнаты  в  кабинет.  Стоял,  смотрел  на
кресло, в котором недавно дремал. (Нам помнится, где мы  сладко  спали.)
Подушки в креслах. Никогда, ни в жизнь не суметь моей  жесткой  общажной
руке так разместить, так пристроить в кресле подушку (не замяв, не приг-
нув уголок и в то же времЯ так восхитительно промяв  у  подушки  талию).
Вряд ли домработница, сами, разумеется, они сами! Эстет в них не умер, в
Соболевых, богаты, а как доброжелательны, добры (все крупы оставили мне,
бомжу), и в придачу вот ведь сколько вкуса в их коврах, в их креслах,  в
их подушках с талиями, удивляйся, разводи руками, с ума сойти!.. и  сами
с усами, и сын в Менатепе! С сказал Я вдруг вслух, восхищаясь родом  че-
ловеческим и смеясь.
 
 
С О ком ты? С спросил Веня. 
 
   Его опять потянуло к полке с альбомами живописи.
 
   С Веня. Мы уходим.
 
   Испугался: совсем уходим?.. На лице Венедикта Петровича смятение.  Он
никогда больше в этот прекрасный мир уже не вернется, почему? Почему лю-
ди уходят? С детский вопрос, недетский испуг.
 
   Венедикт Петрович шагнул к книжным шкафам ближе.  Подрагивающую  руку
он то протягивал к золотистым за стеклом переплетам, то опускал. Я  слы-
шал, в каком он волнении.
 
   С њто? что, Веня?
 
   Молчал.
 
   Тогда Я ткнул рукой в Яркие альбомы:
 
   С Да. ЗамечательнаЯ живопись! Некоторые  из  них,  из  этих  альбомов
твои, Веня.
 
   Брат глянул на менЯ чуть удивленно. И... кивнул. Он (человек  соглас-
ный) всегда мне верил: да... да...
 
   Я достал с полки, протянул ему:
 
   С Твой. Это ты рисовал.
 
   Венедикт Петрович держал альбом с репродукциями, не смеЯ глазами про-
бежать название. Он читает, но не прочитывает, говорил врач. (Как и  все
люди, ответил Я лечащему врачу тогда.)
 
   Я достал с полки еще один альбом, вынул из ряда. (В идеальном  случае
немцы могли разыскать и издать несколько собраний моего брата) С Я  вло-
жил еще один в его дрожащие руки.
 
   С Это тоже твои рисунки, Веня. Твой альбом.
 
   Я дал и третий.
 
   С Тоже твой.
 
   Он прижал их к груди; большие громоздкие  изданиЯ  торчали  углами  в
стороны, как бы в неловких  мальчишеских  руках.  Но  Венедикт  Петрович
удержал их, не выронил, слепо смотрЯ вокруг себЯ глазами, полными счаст-
ливых слез.
 
   Ночь (у Каштановых) прошла спокойно: кровать длЯ Вени, сам на раскла-
душке. Но рядом. Братья. Пятьдесят пять и пятьдесят два. Жизнь  удалась,
что там!
 
   Днем гуляли, вывел Веню за корпус общаги С на аллею.  Коробки  домов,
серость мегаполисная, скучновато и грязновато, асфальт выщерблен (а если
чуть дождит, не пройти, кроме как в обход) С зато  простор!  Зато  людей
никого: только мы с Веней. њаса два гуляли, дышали. Потом Я давал  обед.
Смешно! Замятов Василий с ходу в разговоре пообещал мне кусок  мяса,  да
вдруг после пожалел (с кем не бывает). Вроде как смерзлось мясо, приста-
ло куском, не оторвать С морозильник весь смерзся, извини, Петрович.  Но
Я ему простецки: давай, говорю, Василий Андреич, Я приду с ломом. Раско-
выряю. њто ж мне брата сосисками кормить? теми же, что в больнице?..
 
   ВенЯ смотрел телевизор, Я сготовил С вермишель с мяском  на  столе  с
пылу, с жару. А чай у тебЯ на славу! С сказал Веня, заслышав запах и  не
отрываясь от голубеющего экрана. (Еще бы. У  Соболевых  всегда  отменный
чай.) Поели и, конечно, оба расслабились, покой, мир,  животы  трудятся,
час плотского счастья. Венедикт Петрович в кресле, что напротив  телеви-
зора, а Я на диванчике лежал. (И тоже посматривал на экран  искоса.)  Но
вот, чувствую, устал и ноги Я уже поджимаю, бочком лежу, старичокРс, те-
ло отдыха просит...
 
   С Посмотри на экран: степь, степь! С вскрикивает Веня.  А  у  менЯ  в
глазах своЯ степь, свой плывет ковыль, мягкаЯ белизна холмов С да, гово-
рю, степь. Какая, говорю, степь, Веня!
 
   Пора?.. ВенЯ тут же согласилсЯ и  быстро,  спешно  собрался.  Оделся.
Сумку через плечо С Я ему туда щетку зубную, туда же бельишко, мной  пе-
рестиранное (уже высохло, завернул в газету). Вышли.
 
   На полпути к троллейбусной остановке ВенЯ  робко  спросил  (пока  что
робко) С нельзЯ ли ему у менЯ побыть еще один день? Один, а?.. На полдо-
роге к троллейбусу, хорошо хоть не дома началось, подумал Я. Нет,  гово-
рю, Веня, лечащий врач ждет. И ХолинРВолин оповещен  (властительный  наш
князек). Обещано, Веня. Ага, значит, понравилось тебе у  меня?  а  какаЯ
ванна! а кафель настенный С обратил внимание? С кафель с  водой  играет!
Блики С ты себе лежишь, настроение подымается, а давление (заметь) пада-
ет, хаРхаРха!...
 
   Троллейбус набит до остервенения, воскресенье, вечер, сидели бы дома,
но нет, прут и прут кудаРто. ВенЯ толпы не выносит.  (Застарелое  ощуще-
ние, что он взаперти. Может начать выть.)  Пешком?..  Конечно,  конечно,
пешком, Веня! (яРто думал, хоть остановкуРдругую еще проехать.) А  Вене-
дикт Петрович, едва из троллейбуса, почти наперерез устремилсЯ к торопя-
щемусЯ человеку: ТКоторый час?..У
 
   И почти сразу к следующему: С Который час?..
 
   Тут Я спохватился:
 
   С Веня, Веня!.. С загораживаю его от людей, а он уже весь к  ним,  он
рвется.
 
   Внешне никаких перемен, разве что его зрачки сузились, глаза как гла-
за, с синеватым холодком. Но голову Венедикт Петрович уже склонил  пома-
леньку набок. Петух, целящийсЯ на зерно. К людям насчет  времени,  пусть
дадут отчет...
 
   С Забери ты его от греха! С Это люди, это мне, без особого  восклица-
ния, первое пока предупреждение. (Понимаю: люди ведь тоже начинают поти-
хоньку.)
 
   С Да он же бросается! С кричит, наезжает на менЯ рослый  мужик,  хотЯ
он (Веня) только спросил. Я согласно киваю головой С да, да, вы правы  ,
да, да, учту. А Венедикт Петрович решительно шагнул к женщине с  светлой
сумочкой: ТКоторый час? Гражданка, Я вас спрашиваю, который час?У С  Тут
уж Я успеваю вклиниться, голубушка, идите своей дорогой, там,  там  ваша
дорога. А вы на него не оглядывайтесь! (Нет часов, и идите мимо С он  же
не знал, что у вас их нет.) Верно: часы есть на столбе, но он  их  сразу
не заметил. Идите, идите. У вас всегоРто и спросили, который час. Не де-
нег же спросили.
 
   Альбом с репродукциями, вермишель, мясо, маечку белую к бане,  а  вот
того, что ВенЯ не захочет от менЯ уйти, С не предвидел. (Предвидел леча-
щий.) Я уже ощупываю таблетку в кармане: вот она, в  конвалютной  мягкой
жести, поддену ногтем. Я выцарапываю таблетку, а мысль бьется:  не  рано
ли? не перепугалсЯ ли Я? может, пока еще поРхорошему?..
 
   С Веня. Там часы. На столбе... Никак, Веня, не  разгляжу  сцепившихсЯ
стрелок. ПодойдемРка поближе! С И тащу его, тащу от остановки  подальше.
От людей. Тем более что, едва показалсЯ троллейбус, их  вновь  набежало.
Как Я не рассчитал! Воскресенье, думал, обойдется, куда и кто, к чертям,
в такой час поедет, холодно ведь, сидите дома! С хочетсЯ им крикнуть.
 
   Идем пешком, пеших не затолкают. Венедикт Петрович рядом, но внутри у
него гудит (слышу сотрясение, ВенЯ дрожит) С гудит с нарастанием скрытый
там трансформатор, обороты С 5, 10, 20... уууРуууу,  уже  на  разгон.  Я
ощупываю таблетку, крупная.
 
   С Не буду тебе в тягость. Буду вермишель покупать, в магазины ходить,
С просит он.
 
   Он, мол, и подметать станет, прибирать в моих квартирах; и на четвер-
том этаже, на пятом, и в той маленькой, где ночевали... У менЯ тем  вре-
менем набрякли, вижу плохо, глаза мокрые, а он все одно, научился,  мол,
за столько лет замечательно убирать постели, подметать, и ведь он не пи-
сается, как многие другие, С в чем же тогда дело?..
 
УууРууу, С гудит Венин трансформатор, напряжение на 
обмотках больной души. Теперь Венедикт Петрович хочет 
(рвется) позвонить, нет, нет, не бывшей жене, а одной 
своей старинной подружке: он останетсЯ в таком случае 
сегоднЯ у нее (раз уж брат стыдитсЯ оставить его у 
себя!). Как только ВенЯ делает решительный шаг к 
телефонной будке, а там пьянь деретсЯ за право звонить, 
Я не выдерживаю, таблетка... 
 
   С Веня!
 
   Брат наткнулсЯ на парнЯ и тут же (это опасно) на громадного мужчину С
тот приостановился, послал, замахал  руками,  тороплюсь!  отстань!  (ВсЯ
сценка на асфальтовой тропке. Седой Венедикт Петрович мечется, бросаетсЯ
к проходящим мимо людям.)
 
   Я подскочил, держу за руки, боясь инцидента, уличной  непредсказуемой
стычки.
 
   С ... Хочу остаться. Хочу к тебе. Хочу пожить у тебя.
 
   С Успокойся.
 
   С У тебЯ кресла и такое мягкое вечернее освещение. У тебЯ такие квар-
тиры, ты богат. Так много всего! Хочу у тебя. Книги... С  тараторил  он,
скоро бросаЯ мне фразу за фразой.
 
   А когда Я решительно: нет, нет!.. С Венедикт Петрович  поРстариковски
заплакал, ссутулился, слезы плоские,  пятнами.  Слезы  были  тактической
хитростью: он вдруг сильно рванул руку С вынуть, высвободить  (выдернуть
руку из моей). Но Я наготове, таблетка в пальцах...
 
   КолебалсЯ (а он все сыпал, сыпал свои умоляющие фразы), Я обнял его:
 
   С Тихо. Тихо. Не дергайсЯ хоть минуту!.. С Так говорят родному  чело-
веку, заметив у него на лбу пятно, соринку или, скажем, крошку,  прилип-
шую к губе: мол, дай убрать, не двигайся. Брат замер, послушный слову, а
Я завел руку за его седой затылок и со стороны другой щеки вбросил в по-
луоткрытый его рот (продолжал говорить) таблетку. Ввел в  рот  пальцы  и
там раздавил ее о зуб, размазал (мягка, не горька) С Венедикт  Петрович,
ученный санитарами, глотал, не пытаясь сплюнуть. Теперь  мы  шли  бок  о
бок, и Я терял брата.
 
   Он говорил, но его сердечнаЯ мышца, перваЯ из придавленных,  сбавляла
ход. Приструненное сердце С удар в удар С сбавило до семидесяти, до шес-
тидесяти и (все медленнее, с оттяжкой) вело к пятидесяти ударам в  мину-
ту, после чего мозг смирялсЯ с малой подачей крови: длЯ Вени почти  сон.
Сонливый ВенЯ начал зевать. Вот он стал. Смотрел молча себе под ноги.
 
   С њто ты остановился? Веня, Веня! С звал Я.
 
   Он смотрел под ноги. Его уже не было.
 
   Я переспросил, Я тряс его: что? что ты хочешь?.. почему остановился?
 
   После долгого молчаниЯ Венедикт Петрович выговорил шелестящими  губа-
ми:
 
   С Сесть.
 
   С Здесь негде сесть. Земля...
 
   Я уговаривал его идти дальше. (Надо же дойти до метро.) Я  оглядывал-
ся, нет ли кого близко. ОбщажнаЯ сволочь, Я умею пристать  к  случайному
прохожему С помоги, мол, друг (окликнуть человека,  равно  трезвого  или
скучающе полупьяного, хамски наорать, матюкнуть его, взываЯ  к  человеч-
ности), но Я и Веня, мы отошли асфальтовой тропой уже слишком далеко  от
людной остановки. Никого вокруг. Ни души. Дорога и мчащие машины.  Да  и
кому из них захотелось бы тащить твоего брата?.. Но ведь Ясно кому: тебе
самому! С сказал Я со смешком. Но Я еще не прочувствовал, не услышал всю
буквальность вырвавшихсЯ слов.
 
   К частникам: мол, больной брат С вот он стоит, бедный, довези до мет-
ро. Я про болезнь, про больницу, а пожилой мужчина, руки на руле,  смот-
рел вперед С не оглянувшись на Веню, уже закрывал окно. (Не дослушал.)
 
   ОстановилсЯ другой водитель.  ОстановилсЯ  третий.  Я  всем  повторял
просьбу С до метро, только до метро, но, какРто особенно нажимаЯ на сло-
во ТбольницаУ. (В глубине души, хитрован, думал, что прямо туда и  пове-
зет по доброте С мол, зачем же, скажет, только до метро?) Собрав остатки
английских слов, Я попытал счастьЯ и на мировом Языке. Привлечь, что ли,
хотел. А водитель жигулевой ТдевяткиУ С на прекрасном английском (и  так
стремительно) С ответил, что принципиально не любит он ездить в  больни-
цы, подальше, подальше от врачей. И  посоветовал  мне:  ТSpeak  Russian.
Speak Russian, dear... Тебе же проще. Зачем, дедуля, ломаешь себе Язык?У
С Я показал ему, вот зачем: седой Веня, и что же поделать, если брата  в
машину никто не берет. Венедикт Петрович к этой решающей минуте сидел на
земле.
 
   Водитель, несколько колеблясь: С Хорошо поешь, дед. Но Я думаю,  твой
брат пьян, а?
 
   С Это так просто понять: от него же не пахнет!
 
   С Хочешь, чтобы Я его обнюхал? С Он закрыл окно и газанул с  утробным
ревом. (Даже не оглянулся, как Я отскочу в сторону,  когда  машина  рва-
нет.)
 
   Я сменил тактику. Машин шло много, но мои запросы стали  скромнее:  Я
махал рукой грузовым. Грузовым, всем подряд, да вот же и они летели  ми-
мо.
 
   Битый, грязный фургон все же остановился.
 
   С Мужики. До метро! С крикнул Я с мольбой.
 
   Их было двое. Они втащили, посадили Веню. Но уже на полпути  спросили
с менЯ деньги. Венедикт Петрович не понимал слов, тихо радовался:  едем,
уже едем! (Младший брат обычно любит ездить больше,  чем  старший.  Даже
если оба уже поседели.) Когда выяснилось, что  платить  нечем,  те  двое
спокойно и трезво С не спорЯ С простоРнапросто вытолкнули Веню, он  тот-
час вывалился, упал, а уж Я сам скоренько за ним выскочил,  поднять  его
(он заваливалсЯ как раз под колеса машин, торопливо объезжающих наш гру-
зовик с обеих сторон). ТСволочи! Суки!У С кричал Я, оттаскиваЯ брата  на
обочину.
 
   Мы с Веней оказались чуть ли не в худшем, чем прежде, положении:  нас
выбросили в полном безлюдье (зачем свидетели; эти двое из грузовика дело
знали). Вплоть до метро тянулось вовсе пустынное место, даже без  тропы.
Я был уже готов (созрел) просить помощи у пеших. Но  тропа,  что  обычна
вдоль дороги, шла теперь круто на высоте бугров С далековато  отсюда:  Я
видел цепочку идущих там людей.
 
   Протащив брата две сотни шагов в сторону метро, Я вынужден был  отка-
заться: тяжко. Да и Венедикт Петрович, больно ему,  жаловался,  постаны-
вал: хочешь не хочешь, Я его то нес, то волок, не церемонясь. Теперь  он
лег, лежал на земле, что дальше?
 
   Уговорами, нажимом и (особенно важно) напоминаниями  из  детства  мне
удалось вовлечь его в давнюю игру: ТСмотри, Веня. Мы в детстве. Мы с то-
бой скакали, как кони...У С Я напомнил, показав ему, как именно  следует
скакать (переступать) на четвереньках. Я проскакал вперед, потом  назад,
потом ВенЯ пробовал сделать, что и Я. Получилось. Ура! Плечо к плечу, мы
передвигались на четвереньках рядом, не слишком, впрочем, торопясь, дви-
гаемсЯ С и ладно. Уже темнело. Машины, параллельно нам,  проносились  по
дороге с зажженными фарами.
 
   Мы одолели подъем, потом спуск. Я ведь еще и сумку его волок. ОсенняЯ
трава, мелкие катышки пыли С эта темнеющаЯ вечерняЯ  землЯ  была  удиви-
тельна. Давно Я не видел ее в такой близи: какаЯ земля!.. Ныла поясница.
Но Я все шустрил возле брата, как бы задаваЯ тон. Таракан, но более под-
вижный и живой, Я резво забегал вперед, говорил, давай, давай,  догоняй!
С приостанавливалсЯ и ждал. А впереди (цель) горел и тоже ждал (нас обо-
их) фонарь: тускловатый, но высокий (и достойный восхищения, когда ты на
коленках). От фонарЯ к фонарю.
 
Нас обогнала группка торопящихсЯ людей, веселые, один из 
них говорил: ТНет, нет. Мне вон тот нравитсЯ С смотри, 
какой моторный!У С про меня, разумеется. Они прошли 
мимо, сочтЯ нас пьяными, проспавшими полднЯ и 
толькоРтолько пробудившимисЯ в траве. Они торопились. 
Один из них, впрочем, сострил (этот их тонкий 
нижегородский юморок): он на ходу склонилсЯ к более 
шустрому таракану, ко мне, и дружески сказал, как бы на 
бегах, как бы своему фавориту: ТНеужели придешь 
вторым?..У С и похлопал по плечу, поощряЯ. Юморок 
адресовалсЯ им, группке, С услышали и хохотнули. Ушли. 
 
   А мы передвигались и совсем не спешили, преодолеваЯ  зыбкую  полутьму
(меж двумЯ фонарями). Травинки нетРнет и били по лицу. У следующего  фо-
нарЯ отдохнули; там же Я распрямил спину и, горделиво стоЯ  на  коленях,
помочился. Без напоминания, по извечной человеческой синхронности, Вене-
дикт Петрович тоже поднялсЯ на колени и, хотЯ не  обильно,  но  покропил
осеннюю траву. В сторону, по ветру, все правильно.
 
   Там, в движении, коленками на земле и в тишине  (возможно,  благодарЯ
тишине), Я вдруг услышал Слово, и это Слово было Я сам . Мне лишь  пока-
залось, почудилось. После десятилетнего молчаниЯ (мне показалось) Я  ус-
лышал знакомый гул. Воздух и землЯ С все качнулось. Я  увидел,  как  мой
брат подымаетсЯ с колен. ПошатнулсЯ раз, другой. Встал.
 
   С Я сам, С это сказал Венедикт Петрович. И шагнул.
 
   Мы были уже на подходах к метро. Вошел в метро он тоже сам.  А  когда
на крутых ступеньках эскалатора Я брата придерживал,  Венедикт  Петрович
вытирал (вполне правильно) с лица пот платком и говорил  (вполне  разум-
но), что ему жарко. Мне тоже было жарко. Но день завершился, день  удал-
ся! И ехать, к счастью, было уже без пересадок.
 
   Оба изнемогли, устали, и оба молчком, скорей бы, мол, корпуса больни-
цы, С да вот и они! Теперь все проще:  теперь  Венедикт  Петрович  может
сесть и сидеть, хоть бы и прямо на траве. Сидеть, лежать, кричать, полз-
ти, да и провожающему эти дела трынРтрава, потому что здесь ВенЯ все мо-
жет. А хоть бы и выйти на проезжую часть перед больницей и прилюдно  по-
писать, еще и потрясти возбудившимсЯ органом, как пачкой денег, С  пожа-
луйста, автобус объедет, а идущий обойдет, и даже  взъярившаясЯ  уличнаЯ
толпа против Венедикта Петровича бессильна, потому что уже  на  террито-
рии. Потому что уже их ответственность, что он ни делай. (Он их С именно
этого они и хотели, сами хотели и добивались, когда тридцать  лет  назад
его залечивали: забрать себе его ТяУ.) Пописать, обнажиться, а может,  и
поджечь складРсарайчик, неподалеку домик, или даже большой  дом,  смотрЯ
по интересу. Даже и всю больницу поджечь, и опять же виноваты будут они,
виновато общество, весь мир, но не он, потому что его нет,  его  ТяУ  не
существует, нет моего брата. Стоит Венедикт Петрович и чуть  покачивает-
ся. У в