.
 
   И слесарь Кимясов, пьяница, засмеялся:
 
   С Не каждый же день.
 
   Но, конечно, женщины и в нелюбви были первые. (Как и во многом другом
более чуткие и непосредственные.) Могли бы, мол, и приветить тебя,  Пет-
рович, и щец дать в обед, и словцом утешить, сам  знаешь!  Но  теперь  С
нет. Точка...
 
   И опять их упор был на то, что не они переменились С Я переменился, и
что раздражение и нелюбовь общажников только и  объясняютсЯ  моей,  мол,
перед ними виной, чуть ли не кровью на моих руках, вот ведь  как.  Вино-
ватРс! Мной  же  придуманное  чувство  (чувство  вины)  становилось  ре-
альностью. Смешно, но со мной даже не здоровались.
 
   Не здоровались и  грубо  окрикивали  в  коридоре,  а  под  спудом  (Я
чувствовал) в их зажатых душах билсЯ тоненький голосок, исходил  тоскли-
вый плебейский крик, что все равно, как с  жильем,  так  и  с  собствен-
ностью, всех нас обманут. Родненькие, да нас же надуют. Да когда  ж  оно
было, чтоб нас не надули. Горькое знание уже давило, а чувство  неизбеж-
ной (в будущем) обманутости загодЯ развязывало им защитные инстинкты.
 
   От одной только мысли, что ты обманут, а другому задарма (и лишь  не-
которой торопливостью) удалось обрести собственность С а с ней и  новый,
с иголочки, смысл жизни! С от одной этой мысли  общажный  человек  может
заболеть. Выгнали Фалеева: жил на третьем этаже у  родичей,  на  птичьих
правах, лет уж пять. Клятвенно уверял Фалеев, что не собираетсЯ прописы-
ваться, не претендует (и в приватизации не  участвует),  но  ему  твердо
сказали С езжай в свой Ржев. Уехал.
 
   Выгнали двух приживал, что с седьмого этажа.
 
   На восьмом на непрописанного электрика Колю донесли всем миром в  ми-
лицию.
 
   Затем обнаружили и выперли старика Низовского, ютившегосЯ  на  втором
этаже, несчастного и беспамятного, старик зажилсЯ в гостях С  да  так  в
комнатушке и остался, ан нет, уезжай!  (К  кому  первоначально  приехал,
старик даже не помнил. Уж много лет. Забыли и те, к кому он приехал.)
 
   Обнаружив обострившимсЯ чутьем потенциальных претендентов на кв  мет-
ры, выдавливали их из общаги, как из тюбика. (Меня, разумеется, не  надо
было обнаруживать. Сторож. МенЯ знали.) Ловкий, мол, приживал,  и  опас-
ный, опасный! Они боялись общениЯ  С  боялись  подобреть.  Отводили  при
встрече глаза: а вдруг он (я) возьмет да и тоже запретендует на  какиеР-
нибудь общажные кв метры С мол, тоже ведь человек.
 
   Особенно те, что сильно постарше, вспоминали теперь как манну  небес-
ную советскую нищету, равную длЯ всех.
 
   С Мы были другие! С восклицал старик Сундуков во  дворе  у  столиков,
где шахматы и залапанное их домино. Всерьез был расстроен. Ностальгирую-
щий старик в мою сторону и не глянул, озлоблен. Не хотел менЯ видеть.
 
   Правда, он трижды кряду проиграл в домино.
 
   ВернулсЯ Ловянников, вернулись срочно Конобеевы  С  прервали  отъезд,
чтобы тоже приватизировать свое жилье. Вернулись Соболевы (изРза  грани-
цы). Осталась (из сторожимых мной) квартира  њерчасовых,  вотРвот  могли
объявитьсЯ и они.
 
   Сам Струев черт бы с ним, но вот жена, злобнаЯ и тощая,  выдубленная,
высосаннаЯ пятью детьми сука, к которой как раз приехал ее  братан  шах-
тер. Простой мужик С просто все и понял. Приехавший в отпуск погостить и
заодно (характер) покуражиться, он не давал мне  пройти  в  коридоре,  а
Струева подсказывала, мол, двиньРка его шахтерским плечом,  братан.  За-
деньРка его!..
 
   Коридоры С это ж мое. А шахтер, с амбицией и с крепкой (по тем време-
нам) деньгой, двигался, как среднего размера танк, именно что средний  С
мощно, ровно наезжающий. Я сторонился. Поближе к  стене.  КакРто  прошли
совсем рядом, плечи коснулись, издав краткий шероховатый звук. Он, веро-
ятно, пересказывал каждый раз, как Я жмусь к стене, и баба Струева полу-
чала радость (и она, и ее муж, и сам геройРшахтер хохотали). В его кори-
дорном надвижении на менЯ выявлялась философия, не личная, конечно, а  с
чужой подсказки С так легко им всем дающаясЯ общажная, общепитовскаЯ фи-
лософиЯ вытеснения.
   29
 
Казалось, что эти люди слишком долго менЯ терпели и 
любили С почему бы теперь им не попробовать не любить. 
 
   С Но все равно можно жить, С уверял себЯ Я (вслух, в пустой  квартире
њерчасовых). В конце концов, что мне до их чувств. А на жизнь  нелюбимым
(и потому изгоняемым) можно, мол, тоже посмотреть не как на злоключение,
а как на при ключение С некое интеллектуальное и поРсвоему захватывающее
приключение с твоим ТяУ.
 
   Ко мне вечерами (Я у њерчасовых) никто, разумеется, и ни разу не при-
шел пить чай, ни рассказать про жизньРзлодейку, ни даже мрачно спросить,
нет ли во вчерашней выдохшейсЯ бутылке глотка водки.
 
   Зато какРто, подымаясь по лестнице, Я расслышал, наконец,  выраженный
вслух глас народа С трое (этажом выше) стояли там, покуривали: Т...А пи-
сателишка? Надо бы заявить на него в милицию. Если добром не уходит!У  С
ТЗапростоУ, С ответил второй голос, правда, негромкий, неуверенный.  Они
менЯ не видели. Третий скрепил: ТБомж и есть бомжУ, С и сплюнул никотин-
ной струей в пролет вниз. Слюна летела мимо меня, обдаваЯ ненавистью.
 
   Даже  пьяндыги,  обычно  заискивавшие,  набрались  независимости.  Им
объяснили, что такое свое жилье, свои углы, свои кв метры  С  и  даже  у
них, запойных, когда они видели в коридоре меня, вспыхивало теперь в ли-
це глуповатоРсчастливое выражение собственника.
 
   Соседствующее с выражением всех обманутых: ведь нас все  равно  обма-
нут, не так ли?
 
   МенЯ тем временем угнетала, обессиливала мысль (тоже  из  литературы,
но тоже моя) С мысль, что Я порушил в себе нечто хрупкое и тонкое,  дан-
ное мне с детства. Мысль и рисовалась как детскаЯ игрушка, десятилетиями
забытаЯ гдеРто под старинной кроватью С  матрешка,  паровозик,  рогатка,
кубик С не знаю что...
 
   Старая, старенькая, как мир, мысль, что, убив человека, ты не  только
в нем С ты в себе рушишь.
 
   ОтслеживаЯ мысль, Я рассуждал и всяко философствовал, Я как бы  зажи-
мал рукой рану С Я был готов думать, сколько угодно думать, лишь  бы  не
допустить сбой: не впустить в себЯ чудовищный, унижающий человека  сюже-
тец о покаянном приходе с повинной. Покаяние С это распад. А покаяние им
С глупость. Психологический прокол, когда в здравом уме и памяти человек
вдруг записываетсЯ на прием, Является, садитсЯ за столом  напротив  и...
убил, мол, гебэшника, погорячилсЯ в аффекте! (Простите. И дайте поменьше
срок.)
 
   А ведь будет легче, нашептывала совесть. Как только расскажешь С лег-
че.
 
   Но тут же, поспешая, Я вслух протестующе  вскрикивал:  а  почему  мне
должно быть легко? убил С и помучься. И нечего облегчать жизнь...
 
   Я еще только сходил кожицей (первым слоем), а они С  вернее  сказать,
оно, их желейное коллективноРобщинное нутро, уже  среагировало  и  вовсю
менЯ изгоняло. Оно менЯ отторгало, чуЯ опасный запашок присутствиЯ на их
сереньких этажах одиночки с ножом. (Опасный, в том самом  смысле  С  мне
все позволено.)
 
   Жилье и закрепленные кв метры тоже  значили.  (Собственнический  инс-
тинкт лишь обострил.) Но общаЯ на этажах встревоженность и страх, спешка
менЯ изгнать С это был всеРтаки их инстинкт на кровь и на чужака.
 
   Это был пробудившийсЯ инстинкт на чужого С защитный по сути инстинкт,
перешедший (превентивно) в агрессию: в упреждающее желание от менЯ изба-
виться.
 
   Зинаида, конечно, менЯ покормила. В лице вкрадчиваЯ мягкость.
 
   С њто?.. И Зинку пришлось вспомнить? С Улыбнулась  и  прямо,  отважно
сказала, что так и быть, готова постелить постель и менЯ приютить.
 
   Готова воевать с общагой, да хоть и со всем миром, но завтра (в край-
нем случае послезавтра С она ведь не даст себЯ обмануть!) мы должны сов-
местно посетить загс. Провоцировала, конечно. Пробовала.  А  Я  даже  не
хмыкнул. Не засмеялся. Не смешно.
 
   Но тут же и спохватилась, испугалась протянутой своей  же  соломинки,
мол, шутка, Петрович, С тебе, мол, все это не нужно (верно) и тебе, мол,
уже не помочь. Все равно тебЯ выставят.
 
   С И мне спокойного житьЯ не дадут, С И  Зинаида  вздохнула.  Знакомый
вздох.
 
   Соседка Зинаиды (квартира рядом) С Гурандина, та еще дамочка,  муж  в
собесе; оттуда и приполз слушок, что Я из общаги никак не ухожу и, веро-
ятно, собираю соответствующие справки: замыслил  претендовать  на  часть
их, общажного жилья. Мол, дйлите собственность С делите на  всех.  И  уж
вовсе как бред (дурь, до какой может докатитьсЯ всполошенное  коллектив-
ное бессознательное) С слух, что  на  нищенские,  собранные  сторожением
деньги Я покупаю себе одну из квартир: на их, разумеется, этаже.
 
   С Как одну? С возмутилсЯ Я. његоРчего, а денег хватает, и, глядишь, Я
куплю половину этажа, а их всех выселю на хер в Строгино (пенсионеров  С
в Митино)...
 
   С Будет болтать! С пугалась Зинаида. Она и вообще пребывала в испуге.

   Боялась, как выяснилось, Зинаида и за сынов С вернутсЯ  из  армии,  а
как им жить, а молодежьРто расцвела вокруг и на улицах  совсем  иная!  Я
этого не находил: молодые как молодые. Не злее нас, но пока и не добрее.

   Они, молодые, и жилиРто не здесь, а как бы на  других  планетах  С  в
иных, в сексуально активных эпицентрах Москвы, по уши в своих тусовках и
диковатой музыке. Казалось бы, что им общага, что им твояРмоЯ  собствен-
ность и передел наших затхлых углов С ан нет! С они тоже  свежими  юными
глазами посматривали и послеживали за общей интригой в коридорах. Следи-
ли как за обретением собственности, так и, в  частности,  за  ежедневным
приростом нелюбви ко мне (к таким, как Я), также и здоровались уже через
раз, ждали изгнания. Известно: молодым по душе очистные работы. (Очисти-
тельные.) Им нравилась необъявленнаЯ травля. Дурачки.
 
   Из остро жаждущих крутилась в коридорах еще и шустраЯ бабенка, Галина
Анатольевна. Приятная. Смешливая. КогдаРто давно (давненько уже) оба под
сильным хмельком мы с ней мило слюбились, понравилось, еще и  продолжили
под случай раза триРчетыре, не больше. Теперь она тоже почемуРто хотела,
чтоб мне, здесь зажившемуся, Тдали наконец пинка!У И едва ли  не  каждый
день ждала теперь в коридорах драки. У  этой  Галины  Анатольевны  реши-
тельно не было никаких ко  мне  счетов.  Ни  положительных.  Ни  отрица-
тельных. Даже представить не могу, в чем тут  затаилась  встревожившаясЯ
женскаЯ суть. Возможно, всех ее возлюбленных рано или  поздно  били.  (Я
был как недостающее звено?) Но, возможно, именно отсутствие ко мне  пре-
тензий и недостача каких бы то ни было чувств (шаткий вакуум внутри жен-
щины) как раз и влекли милую Галину Анатольевну к жажде коридорного  на-
силия.
 
   Я, выждав в коридоре, прямо спросил ее:
 
   С Галь, а Галь. ТебеРто чего надо? В чем твое дело?
 
   Она сначала зашипела. Потом  изогнулась.  И,  гибкаЯ  (очень  гибкое,
страстное тело), словно бы вытягиваЯ шею в сторону  шестого  этажа,  где
жил наш вояка, она крикнула:
 
 
С АкулоРов! Поди сюдаРа! 
 
   Никто не откликнулся.
 
   Тогда милейшаЯ Галина Анатольевна просто ушла, а Я, озлившись,  смот-
рел ей вслед, в зад и пыталсЯ вспомнить, какой он в голом виде. Ну, коб-
ра.
 
   Акулов и был, понятно, главным.
 
   Он стал солиднее, не хорохорился, а на озабоченные призывы  с  этажей
лишь с важностью кивал С мол, дело как дело; если человек сам не  угады-
вает ситуацию и не понимает поРдоброму, его силой выбросят  отсюда  вон.
Он, мол, Акулов, менЯ и выбросит.
 
   При коридорных со мной встречах С ни словом, ни жестом С Акулов  пока
что никак себЯ не проявлял. Зато внутренне он весь подобрался.  Как  ле-
бедьРсамец в стадии брачного триумфального крика, он  стал  красив.  Его
мышцы подтянулись. Возникла та энергичная, напряженнаЯ осанка, так меня-
ющаЯ силуэт воина. Каждый шаг с избыточностью силы С с напруженным подс-
пудом энергии. Я шел по коридору (уже несколько  начеку),  когда  Акулов
преградил мне путь. Он только и сказал:  привеРеет!..  Я  тотчас  метнул
взгляд вперед и увидел там человек пять с нашего этажа. Мужики.  Готовые
сомкнуть кольцо. (По его знаку.) Я остановился, сердце подстукивало.
 
   С ПонимаРааРешь ли, какой поворот, С заговорил Акулов.
 
   Руки он держал подчеркнуто сзади, приготовившись, вероятно, дать  мне
наотмашь. (Это если Я привычно пущу в ход насмешку. Предусмотрел.)
 
   С Мы тут заняты своим жильем, заботами. Мы трудяги.  Ты  тут  лишний,
братец...
 
   Слова набирали жесткость. ТБраРааРатецУ, С вот как он протянул, с вы-
зовом. Мужчины пододвинулись. А сзади (ведь как интересно) хлопали там и
тут двери, выскакивали семейные женщины, вот и Галина Анатольевна (всЯ в
бигудях, под косынкой) вроде как спешно к  соседке  С  пройти  ей  надо,
прошмыгнуть по коридору, умираЯ от любопытства.
 
   Я Акулову кивал: мол, все понял, понимаю С сторожение квартир как вид
паразитизма; их точка зрения.
 
   С А вот и молодчина, если все понял!..
 
   Они расступились С пропустили менЯ пройти коридором.  Передышка,  но,
конечно, временная. У таких послаблений короткий век.
 
   Я лег на кровать, долго лежал. Я слышал не страх перед близким с ними
столкновением, а некий высший и, так сказать, индивидуальный мой  страх:
слышал руками, пальцами, телом, взбрыками сердца, гулом в ушах.
 
   Не физическое насилие, не мордобой, а отсутствие  своей  норы  С  от-
сутствие места, куда уйти и... их любви. Жизнь вне их С вот  где  неожи-
данно увиделась моЯ проблема. Вне этих тупых, глуповатых, травмированных
и бедных людишек, любовь которых Я вбирал и потреблял столь  же  естест-
венно, незаметно, как вбирают и  потребляют  бесцветный  кислород,  дыша
воздухом. Я каждодневно жил этими людьми (вдруг оказалось). ТяУ,  пустив
здесь корни, подпитывалось.
 
   Додремывал плохую ночь, а за дверью с самого раннего утра опять загу-
дели то близко, то в отдалении нервные коридорные выкрики С ищущие голо-
са.
 
   Казалось, когоРто сейчас вотРвот найдут и выбросят тепленького  прямо
из постели: ТГде?.. Где он?У С СлышалсЯ энергичный, очень молодой голос,
командные интонации недалекого ума.
 
   Вернулись њерчасовы С те же приватизационные заботы: тоже уезжали  на
четыре месяца, а вернулись через два. Так что уже поутру Я лишилсЯ  пос-
ледних кв метров С с паркетной доской, строгие спартанские обои на  сте-
нах.
 
   День казалсЯ длинным. њерчасовы поРхозяйски посмотрели, целы ли  вещи
(все цело), поливались ли цветы (более или менее), не наговорил ли Я  по
их телефону с Парижем и Лондоном (нет, ни разу)... Выдав вторую половину
оговоренной суммы (ничтожной; деньги дешевели), менЯ выставили. Все пра-
вильно. Я еще пошастал по этажам в поисках.  Как  бы  случаем  и  нехотЯ
выспрашивал, не уезжает ли кто хоть в отпуск, хоть на месяц.
 
   Акулов, вновь встретив, сказал:
 
   С Ты, браРааРатец, не ищи норы. ТебЯ же предупредили.  Тебе  же  луч-
ше...
 
   Куривший с ним  вместе  слесарь  Кимясов,  глуповатый,  тусклоглазый,
прикрикнул вслед:
 
   С С твоими идеалами теперь только в Японию.
 
   Почему пьяндыга так решил, Я думаю, не знает никто. Почему не в  Таи-
ланд? не в Австралию?
 
   Я огрызнулся:
 
   С Купи мне билет, засранец С Я уеду.
 
   У менЯ не стало жилья, ни даже хилого статуса сторожа С ничего.
 
   На деньРдругой Я приткнулсЯ у командировочных в крыле К. Но там нена-
дежно. (С очередной волной приезжих деляг и мелких фирмачей из провинции
С хоть завтра С менЯ выметут, как мусор.) Спал в крыле К на одной койке,
потом на другой, как перелетный, как птичка. Под пахучим чужим  одеялом.
Но и птичьи мои права комуРто мешали.
 
   ОбъявилсЯ еще один из не терпевших меня: мужик крупный,  рыхлый  и  с
мелкой фамилией Миушкин С его попросту звали Мушкин.
 
   На восьмом этаже этот Мушкин (моих лет, в домашней  шерстяной  кофте,
надетой прямо на майку) шел коридором С он возвращался, уже покурив  пе-
ред сном (не курит в квартире). Так совпало. Рядом со мной, шаг  в  шаг.
Тусклые коридорные лампы. Ни души. Не оборачиваясь и едва качнув  в  мою
сторону головой, он произнес:
 
   С Живет же такаЯ гнусь на свете.
 
   То есть сказал мне и про меня. Я (от неожиданности)  не  среагировал.
Не понимал. Я почемуРто принял на свой внешний вид: между тем, на беглый
коридорный взгляд и в тот поздний час Я был вполне прилично одетый  под-
жарый мужчина; в свитере, и даже с выступающим белым воротничком  рубаш-
ки. Брюки помяты С верно. Но чисты. И ведь Я не был пьян.
 
   Правда, как раз Я закашлялся. Из носа потекло, и, застигнутый, Я нас-
коро утиралсЯ рукой. њто (возможно) его и возмутило:
 
   С ... гнусь на свете.
 
   Со мной рядом, это Ясно, шагал один из них С из  вдруг  возненавидев-
ших.
 
   Я спросил:
 
   С њтоРто случилось?
 
   Он косо глянул:
 
   С Жаль мы пожилые люди. Не к лицу дратьсЯ и набить тебе морду.
 
   Я согласился:
 
   С Были бы помоложе С уже б сцепились.
 
   И продолжал кашлять, исходЯ мокротой.
 
   Мушкин пошел быстрее, как бы не в силах больше менЯ выносить, ни даже
видеть. И все бормотал, мол, гнусь, вот же гнусь какая...
 
   Я шел сзади, отставал. Вдруг Я словно бы его вспомнил: знает.  Видел.
Возникло (вспыхнуло) в памяти это лицо С его лицо С в тот самый вечер  с
кавказцем, оставшимсЯ навечно (в моих глазах) сидеть на скамейке с ноже-
вым проколом в спине.
 
   Если знает и видел, почему не заявил?.. (А просто потому, что не  хо-
тел, он такой. Никогда и ни о ком не заявит. Живет свою жизнь.) ДойдЯ до
конца коридора, Я вновь увидел вполоборота его серое лицо, скрытно нена-
видящее С плоское, курносенькое и с жалящими совестливыми глазками.
 
   Мушкин поливал цветы на подоконнике, из баночки. В томРто и дело, что
ничьи цветы. Коридорные. (Но оттуда, из окна С видно скамейку в сквере.)

   В своей бабьей кофте он уходил. Полив цветы длЯ всех, шел,  вероятно,
собой довольный. Сделавший на копейку. А Я машинально, то ли пробуя,  то
ли опасливо провоцируЯ притихшую неизвестность, поспешил  за  ним  С  но
послушайте, Мушкин (Миушкин, поправил он), вы ведь старый общажник,  по-
чему, скажите, надо гнать людей из жильЯ накануне зимы? почему вы, как Я
вижу, цветочки дохлые бережете, траву поливаете С а человека, меня,  мою
жизнь не цените вовсе?..
 
 
Он едва повернул голову: 
 
   С Вашу жизнь? да разве ее нужно оценивать? неужели чегоРто стоит?
 
   В бабьей полурасстегнутой кофте (прямо на майку,  голаЯ  выставленнаЯ
грудь), не повернув плоского лица, он сказал вдруг с подчеркнуто угрожа-
ющей интонацией:
 
   С Не сердите меня.
 
   И добавил просто, без иных оттенков:
 
   С Я бы с удовольствием вас расстрелял. Не сам бы, конечно. Но Я  поп-
росил бы солдатиков. Вот вам С ваша жизнь. Вот вам С ответ.  Таких,  как
вы, просто бы вывести с земли...
 
   Я спросил С негромко:
 
   С Но почему?
 
   С Заметьте, С сказал он (опять с той же угрожающей интонацией). С За-
метьте, что Я не хочу говорить о всяком ином деле.
 
   Я тотчас смолк. Я смолк, не стоило и выспрашивать.  Не  стоило  выяв-
лять, ни даже на глаза, пожалуй, ему попадаться.
 
   Мушкин отвернул свое плоское лицо. Уходил коридором.
 
   Командировочный храпел. Не включаЯ света, Я разделсЯ С шагнул к своей
койке (у окна).
 
   Не было слов. И не мог припомнить. Хотелось сказать, хотелось  нашеп-
тать хоть бы какой застрявший в моем мозгу кусок текста, фразу,  строку,
есть же светлые! Душа спохватывалась и нетРнет подвывала С как больная.
 
   Я вперсЯ глазами в окно, в клочок звездного неба С и  смотрел,  смот-
рел.
 
   Наутро Я ушел.
 
   Приискать с ходу ночлег непросто. њем мучительнее и  дольше  выпирают
из дома, тем стремительнее оказываешьсЯ вдруг на улице.
 
   њерез два дня, набегавшийся, Я коеРкак приткнулсЯ  в  старинную  мос-
ковскую общагу, что за Савеловским вокзалом. Койка с  16-го  числа  (еще
через сутки). В отличие от многоквартирного дома, где Я сторожил (и жил)
и который звалсЯ о