не С к небу.
 
   Теперь, разумеется, она искренне ненавидела свое участие в обществен-
ных судах.
 
   С А как же вы, Туров (Абрамов, Гуревич, Зимин, њуриловский...), дума-
ли жить дальше? С задавала ЛесЯ Дмитриевна Воинова свой частый в те  дни
вопрос. Спрашивая, она вскидывала столь многим памятные (редкой красоты)
глаза.
 
   Все остальные С за судилищным столом С важно, почти ритуально,  смол-
кали. Пока ктоРнибудь из них, охотливый, не подгонял бедолагу вновь:
 
   С Вам задали вопрос. Как вы собирались жить дальше?
 
   А менЯ (сейчас) Язвила мысль, что ЛесЯ Дмитриевна как раз и была нас-
тоящей в то фальшивое брежневское время, когда она со товарищи сидела за
судным столом и веским словом изгоняла людей  с  работы.  Та  демагогша,
красиваЯ и решительная, обожавшаЯ своего гладко выбритого мужа, партийца
и степенного карьериста, не позволявшаЯ себе амурных развлечений (ни ра-
зу за жизнь, сказала) С та ЛД была житейски настоящей и  поРсвоему  иск-
ренней. А эта, в плохонькой квартирке, однаРодинешенька, без копейки де-
нег, обнищавшаЯ и  неприспособленная,  виделась  ноющей  и  тем  сильнее
фальшивой, чем старательнее она унижалась. (ХотЯ каялась. ХотЯ  как  раз
сейчас, возможно, она становилась настоящей, а ее  муки  искренними.)  В
каждой крупной женщине С маленькаЯ девочка,  это  известно,  но  девочка
оказалась совсем уж маленькая. Ее растерянность. Ее голосок! Куда делись
ее приятели? Не имела даже соседей в привычно  житейском  смысле.  њтобы
продать сервант, позвала людей с улицы. Где ты их нашла?..  Они  видели,
как ЛД продала серьги, подошли к ней после в метро и спросили,  не  про-
даст ли она им шубу, котораЯ на ней. Она испугалась, а они все шли и шли
за ней до самого дома. Тогда она сказала С вот сервант, сервант она про-
даст, они сунули ей денег,  к  парадному  тут  же  подрулила  машина,  и
стильный сервант птичкой выпорхнул в дверь. Она плачет. Денег мало. Дали
совсем мало. А что она могла? Звать милицию,  кричать?..  она  не  умеет
кричать. (И никогда не умела. Умела выступать в общественном  судилище.)
Плачет, но ведь агэшника жалостью не сразу  проймешь;  тем  более  белым
днем.
 
   ПлачРто о мебельной погибели С плачет, а Я думаю о ее  необыкновенных
габаритах, ах, жаль, не живописец! Вот ведь она лежит: большие  и  узкие
белые груди стекают с горы вниз, завершаясь огромными  бутонами  сосков,
налившихся, ах, эпитет С алым цветом. А белое тело дает линию и перерас-
тает (по линии взгляда) в еще большую, в ослепительноРбелую гору ее  за-
да. КакРкаЯ линия. Ловлю себЯ на величественных мыслях: мне  бы  порабо-
тать, да, да, принести машинку и здесь поработать. Сию минуту.  Это  как
на пленэре. Поставить машинку прямо на гору ее задницы, и Я бы сейчас же
вернулсЯ к Литературе, вдохновившись  на  страничкуРдругую.  Застрекотал
бы! (Какой там Мур! Здесь попытка сравнятьсЯ с богоравностью  древнееги-
петской скульптуры...) Какое вдохновенное могло быть сочинительство С  Я
бы себе стрекотал по клавишам, как в былые времена, тихоРтихо, никому  в
мире не мешая, моЯ югославскаЯ машинка на этом русском айсберге была  бы
неприметна, как эльф. Как мушка. Ну,  сидит  себе.  Ну,  маленькая.  Ну,
пусть.
 
   Плачет... Конечно, ее раскаяние  вынужденное,  отчасти  головное,  но
ведь кто и когда мог ее научить? Культура покаяниЯ не пустяк. Самообуче-
ние униженностью?.. Плачет, С но чтоРто же в этих всхлипах и от молитвы.
То есть с каждым унижением и последующим рыданием  она  вымаливала  себе
поворот судьбы. Поворачиваюсь к ней, полный жалости, но вновь  натыкаюсь
взглядом на громадное белое бедро. Да что ж такое?! А тут еще энергичнаЯ
загробнаЯ ревность С встречный взгляд выбритого партийца. Следит со сте-
ны. Тень мужа какРто особенно зорко устремляла глаза, когда  Я,  сбросив
ботинки, забиралсЯ в его спальное царство.
 
   ПросыпаетсЯ желудок: чувство голода. (И с голодом С проблема еды.)  Я
не могу себе позволить ее объедать, ЛД нища. Надо бы хоть чтоРто с собой
приносить, но что?.. Могу купить только гнусной колбасы. Я, правда, при-
нес свежайший батон хлеба.
 
   Я так и сказал:
 
   С Свежайший. (Мол, только потому и принес. От свежести. А  не  от  ее
безденежья.)
 
   Но не могу же носить только хлеб. Каждый день  приходить  и  доклады-
вать:
 
   С Свежайший.
 
   Поужинай со мной, говорит ЛД. Отказываюсь: Я, мол,  плотно  пообедал.
Ну, хоть чай. СегоднЯ нет, говорю решительно. Пора уходить. ЛесЯ Дмитри-
евна стоит у зеркала, наскоро приглаживаЯ волосы и  оглядываЯ  себЯ  длЯ
последнего (на сегодня) объятия, взгляда глаза в глаза С у самых дверей.

   Общественный суд нашего НИИ Являл собой типичное заседание тех давних
лет, спрос за столом, а одним из семи судей была красиваЯ  ЛесЯ  Воинова
(мне 27 С значит, ей было 24С25,  всегоРто!).  ЛесЯ  Воинова  произнесла
тогда энергическую краткую речь, глаза ее лучились. Она еще  и  одернула
сидящих за столом мужчин:
 
   С ... Скучно ваше препирательство. Пора голосовать С виновен он?  или
не виновен?
 
   Как и многие в НИИ, Я не раз слышал ее имя, знал  в  лицо  (она  менЯ
нет). Возможно, был влюблен. Она еще не защитила диссертацию, но уже за-
вершала ее С никто не сомневалсЯ в успехе. Общественной карьеры ЛесЯ Во-
инова не делала, именно и только научную, но ведь красивой женщине хоте-
лось быть на виду С быть на людях. Какой из молодых женщин  не  хочется,
чтобы сказали, мол, ах, ах, выступила с блеском! И  чтобы  еще  на  ушко
шепнули Ти красивая, и умная!У С и ей, разумеется, сказали и шепнули,  с
тем сладким придыханием, что так женщине льстит. Ее уже тогда нетРнет  и
звали ЛесЯ Дмитриевна. ИмЯ ей шло. Она мне нравилась.  И,  если  честно,
женскаЯ красота ее взволновала менЯ за тем столом куда больше,  чем  то,
что после ее краткой речи и голосованиЯ менЯ выгнали из НИИ. Я и сам со-
биралсЯ слинять; уже лепил первую повесть.
 
   Теперь гнали ее. Двадцать (и семь) лет спустя.
 
   15
 
Из отчаяниЯ и последних сил (и на последние деньги) ЛесЯ 
Дмитриевна зазвала к себе на ужин с бутылкой вина троих 
влиятельных дядей. ТОдин с именем. Другой у демократов 
на хорошем счетуУ, С возбужденно шептала она, выставляЯ 
менЯ из теплой постели и начинаЯ готовить стол. Я еще не 
понимал, что она менЯ стесняется. То есть внешне 
понимал. Но не понимал степени ее стеснения. Она дважды 
отсылала менЯ в магазин, чтобы купить то и прикупить 
это. И вот на собранные копейки, на наши общие С на 
столе какРникак чтоРто было, стояло, лежало в тарелках. 
А на кухне дымилось: ЛД готовила, засучив рукава. 
(Правило известно: денег нет С стой у плиты.) Но менЯ 
вновь отослали, и приготовленного стола в его полной и 
зрелой красе Я не увидел. Я увидел уже измазанную посуду 
(в полночь). И грязные их вилки. Зато, вернувшись, Я 
опять нырнул в ее теплую постель. 
 
   Трое, пришедшие к ней в тот вечер, вели долгий разговор о политике. О
науке. О ведомственных дотациях, грантах и прочей своей застольной чепу-
хе. Повздыхали о том, как времЯ идет. Один из них даже решилсЯ на тост С
мол, ЛесЯ Дмитриевна не стареет. Они, конечно, записали день, когда Уче-
ный совет будет заседать и в числе прочего решать вопрос о ее  семинаре.
Но ни один из  них  туда  не  пришел.  И  не  по  какойРто  там  сложной
нравственной причине. Просто забыли.
 
   Зато из НИИ ей позвонили С интеллигентно, приватно, но с мягкой угро-
зой сказали, пусть ЛесЯ Дмитриевна не приходит на разговор о закрытии ее
семинара, так лучше. Мол, что уж тут. Пусть не цепляется.
 
   Я не поверил: С Леся. Не преувеличивай!.. Кто это мог так звонить?
 
   Но, поразмыслив, Я нехотЯ согласился, что так, пожалуй, оно  и  есть:
нашлись и всегда найдутсЯ люди, готовые толкать падающего. Они очень хо-
рошо толкали в брежневскую эру диссидентов или сочувствующих им.  Сейчас
с затаенным, с уже заждавшимсЯ удовольствием они толкали и топтали Тбыв-
шихУ. Те же самые люди. Троечники, посмеивалсЯ в молодости Веня.
 
   А поздним вечером раздалсЯ еще один звонок, ЛесЯ спала С Я взял труб-
ку:
 
   С ... Мы ведь ее помним, С предупреждающе произнес голос.
 
   Я спросил:
 
   С Мы С это кто?
 
   Обсуждение назначено, продолжал ровный голос, а  дело  решенное,  так
что он звонит, чтобы ЛД не вздумала на люди приходить, иначе  мы  (опять
мы) сумеем попить ее крови. Повод подходящий. Пусть только придет, а  уж
мы напомним, мы откроем Лесе Дмитриевне ее слипающиесЯ старые глазки...
 
   С Мы С это кто? С повторил Я вопрос.
 
   С Мы С это... (он запнулся, сдержался. Мы это мы, сам знаешь, вот что
он хотел бы сейчас выразить голосом либо интонацией. И он выразил  впол-
не.) С Мы С это мы, С произнес ровно, спокойно.
 
   Еще с молодых лет, с самых беспечных моих лет, когда там и тут гнали,
Я отлично знал голос с этой хорошо интонированной начинкой. И спроси Я в
брежневские годы (а Я мог спросить, Я не был наивен), этот  коллективный
голос, приспособленный ко всем временам, ответил бы точно так же:  мы  С
это мы.
 
   У менЯ застучало в висках.
 
   С Слушай, сука, С сказал Я, перейдЯ вдруг на хрип. С Не знаю, кому ты
звонишь и по какому телефону (Я отвел от ЛД, от ее нынешней  квартирки).
Но гнусный твой голос Я узнал. На тебе, сука, уже подлого  клейма  негде
поставить. И потому предостерегаю: уймись!
 
   И бросил трубку.
 
   Он выждал. КолебалсЯ С ошибсЯ ли он номером?.. Набрал наконец опять.
 
   С Алло? С тем же хрипом выдавил Я.
 
   С Лесю Дмитриевну, пожалуйста.
 
   С Опять ты, гнида, С захрипел Я.С Ты, пальцем деланный, ты буишь  на-
бирать правильно номер?!
 
   Теперь он (поскорее) бросил трубку.
 
   Каялась С и тем больше открывалась. И вот уже всплыл  в  ее  со  мной
разговорах (не в памяти, помнить она помнила всегда) С всплыл тот алкаш,
тот старикашка, пускавший слюни, как только уборщицы, расставив  ноги  и
согнувшись, начинали надраивать поздним вечером в коридорах  НИИ  натоп-
танные полы. КогдаРто давно объединенный профком (ЛД, разумеется, в  его
составе) вызвал на спрос и наказал его. Выговор, что ли. Премии  лишили.
Короче, потоптали малость, а человек спился. Спохватившись, они его  те-
перь всем миром жалели, сокрушались, делали за него непосредственную его
работу, он же пил еще больше: приходил в отдел пьян, получал ни  за  что
зарплату, а вечерами собирал пустые бутылки.  Алкаш,  превратившийсЯ  со
временем в пьющего грязного старикашку. Когда ЛесЯ Дмитриевна, пятидеся-
ти двух лет от роду, решила каятьсЯ (это уже наши, покаянные  дни),  она
первым выбрала его. Был перед глазами.  Живой  укор.  Жертва.  (ХотЯ  он
спилсЯ бы, Я думаю, и без их профкомовского комариного укуса.)
 
   Гнусно облизывалсЯ на уборщиц, но, судЯ по всему, и уборщицы были не-
доступны и жаловались на него, мол, лезет, именно что во времЯ мойки по-
лов пристает С ну, мразь. Его все чурались. Жил недалеко  от  НИИ.  Этот
старикашка и стал первой попыткой ее самоунижения. ЛесЯ Дмитриевна  Вои-
нова (ее теперь тоже все пинали) пришла сама в его  зачуханную  отврати-
тельную однокомнатную конуру. Он, открыв дверь, осердился.  Всякий  неж-
данно пришедший вызывает в нас то или иное невольное соответствие.  Лицо
к лицу, старикашка осердился, даже распрямилсЯ (отраженно, как  отражает
зеркало С он перенял лицом ее же былую горделивость). И только вдруг со-
образив, зачем женщина к нему пришла, алкаш тоненьким  голоском  вскрик-
нул, засюсюкал, его всего затрясло от счастья, С замлел, а руки заходили
ходуном, так он, сирый, жаждал урвать. Но она ушла. Сработали запахи.  В
конуре воняло, ком тошноты подкатывал поминутно.
 
   Бегом, бегом, пробормотав, мол, пришла только проведать, ЛД оттолкну-
ла тряские руки и ушла С плохо, гнусно, весь вечер  после  ее  одолевали
позывы. њитала, пыталась читать, сидЯ на кухне в полуметре от  раковины,
в полушаге от шумно льющейсЯ чистой воды (на случай).
 
   Ушла С но ведь приходила. Она хотела, чтобы Я теперь какРто (словами)
отреагировал С или хоть поругал, осудил: может быть,  она  ненормальная?
Скажи.
 
   С Давай же. Скажи. њтобы честно... Хочу, чтобы ты менЯ понимал.
 
   Я понимал, как не понять. Но ведь Я теперь понимал (догадывался) и  о
том С что дальше.
 
   То есть следующимРто шагом (культура покаяниЯ в нас всеРтаки  отчасти
жива) ЛесЯ Дмитриевна сообразила, что каятьсЯ не обязательно перед  тем,
перед кем лично виновен. Не обязательно винитьсЯ перед тем, кого  судил.
ДлЯ униженности и чтобы избыть вину (и гордыню) каятьсЯ можно перед  лю-
бым вчерашним говном.
 
   До менЯ вдруг дошло: Я понял, кто Я.
 
   А еще чуть позже понял, с кем, с ее точки зрения, Я схож. С тем  ста-
рикашкой. Я чуть получше, но из того же ряда. Пространство вдруг  сильно
расширилось С и видно до горизонта. В воздухе  зазвенело.  Старикашка  С
это и есть Я. Нигде не работающий и без жильЯ  (ошивающийсЯ  в  общаге).
Она ведь не знала, что 27 лет назад выгоняла из НИИ и менЯ тоже. Неудач-
ник, самолюбивый графоман, одетый в жуткие брюки, с разбитыми  ботинками
на ногах, С вот с кем она сошлась, выбрав  как  более  подходящего.  Тот
старикашка был уже слишком; замучили бы позывы. А с опустившимсЯ  сторо-
жем из андеграунда (со мной) ее унижение и покаяние вошли в  куда  более
прочерченное культурное русло.
   16
 
Я (самолюбие) не сумел не обидеться. Но Я хотЯ бы сумел 
другое: обиды не выявил. Просто перестал к ней ходить. 
 
   Замаливала... Вот откуда слезы в постели, ее всхлипы, получасом позже
после наших объятий. ЯРто, старый козел, млел. Ее унижала именно постель
со мной. Мной она и унижалась.
 
   ... Прошла через квартирную вонь того алкаша. Не гнусно, не мерзко ли
тебе это слышать? С спросила. С Скажи.
 
   Я, видно, смолчал.
 
   С Ну? С спросила она вновь (с нажимом). Словно бы полнота ночного по-
каяниЯ включала в себЯ не только ее рассказ о старикашке, но и мой о нем
ответ. Вроде как и впрямь именно Я должен был отпустить ей грехи.
 
   Я сказал С да уж ладно; проехали.
 
   С Я боялась запахов, позывов этих, Я полднЯ мылась, мылась, Я страшно
перепугалась. Ты не слушаешь?..
 
   С Слушаю, С усмехнулсЯ Я.
 
   Она сказала, и вдруг тоже со смехом, С погладив менЯ по голове:
 
   С Ну да. Ты ведь и сам, как ты выражаешься, общажнаЯ сволочь  С  тебе
все равно!.. Скажи честно, как часто ты моешься? Но ведь ты  следишь  за
собой? При такой жизни С то есть на разных этажах С  должен  же  быть  у
мужчины какойРто банный ритм?
 
   Я не озлился. Уже нет. Подумать только. Эти бывшие, лебезившие  перед
своей властью полулакеиРпартийцы, они, оказывается, исполнены своей гор-
дости! У них, оказывается, еще и спесь! С Я, видите ли, возле них  гряз-
ный общажник, мучаютсЯ и унижены, став рядом со мной.
 
   ВсегоРто на миг Я подпылал злобой. Ах, мать вашу, зажравшиеся,  поду-
мал... Но сдержался. Досадно было другое: Я не сумел не обидеться.  Неу-
жели вид со стороны, взгляд и вид чьимиРто чуждыми глазами все еще может
менЯ задеть, царапнуть? Стыдно, Петрович. Стыдись, С укорил  Я  себя.  И
исчез. К ней больше не приходил.
 
   Реплика Вик Викыча (он какРто нас увидел вдвоем):
 
   С Нашел о ком скорбеть? Такие, как она, и загнали в  психушку  твоего
брата.
 
   Вик Викыч был наслышан о ней:
 
   С ... Если бы не такие, как твоЯ ЛД! СтараЯ толстая,  рыхлаЯ  стервь.
Ты хоть видишь, что она С старая?
 
   С Не вижу.
 
   С ТакРтаки не видишь?
 
   С Нет, С призналсЯ Я. (Я и правда уже не видел.)
 
   Перед тем, как пришли на ужин те трое ученых дядей  (могли  замолвить
за нее словцо, но не замолвили), ЛесЯ попросила менЯ купить  ей  помаду.
њтобы ей, когда те придут, хотЯ бы наскоро подкрасить губы. Дело  понят-
ное. (њтоб не руины.) После столь долгого перерыва, в двадцать семь лет,
Я мог вновь увидеть ее подкрашенные,  легко  играющие  губы.  Розовые  в
красноту, с оттенком ранней вишни, так она называла вид недорогой  пома-
ды, которую Я (ее просьба) всюду в тот день спрашивал и искал у перепро-
дававших. Я купил. Я хотел. (Хотел увидеть губы.) Но в тот же день Я на-
вещал в больнице Веню.
 
   Едва Я к нему направился, на входе, в самых дверях больничного  кори-
дора ко мне (запах?) вдруг подскочили два  дюжих  медбрата  и  вывернули
карманы, обыскали: ничего не нашли. Я, собственно, не противилсЯ С знал,
что они вправе досмотреть, не проношу ли больному чего острого или  таб-
леток. (Висела объявлюшка, уважаемые посетители и родственники больных ,
крупными буквами.) Обыскав, дружески подтолкнули: иди. Я даже махнул  им
рукой. Не сразу Я и заметил, как эту пахучую помаду они успели  отделить
от содержимого моих карманов: отторгли в свою пользу. Я оглянулсЯ чистым
случаем. И увидел С ее, мной купленную, розовую в красноту, медбрат дер-
жал в своих мощных руках. Он ее сжевал, схавал, сглотнул  мигом,  тоскуЯ
по любой химии (взамен таблеток). Я, как водится, ничего не сказал  (го-
вори С не говори: поздно). Я даже отвел глаза. Я к Вене. њерез час, ког-
да Я вышел из Вениной палаты, этот дежурящий стоял  там  же,  на  входе,
сложив на животе сильные руки, С обычный страж, чинный  и  уверенный,  в
меру наблюдателен, спокоен лицом, ну, может, только  губы  чуть  помнили
цвет ранней вишни; если знать.
 
   Обнаружил старый кусок сыра; и тотчас прикупил к нему макароны, но  в
квартире у Конобеевых сготовить поесть было нельзя, отключен  газ.  Надо
идти на общую кухню. Иду. Макароны с сыром это замечательно. Иду и  нас-
вистываю. КтоРто из юнцов выпустил пса  (крик:  ТПочему  пес  в  коридо-
ре?!У), а пес, полуовчарка, слава богу, сообразил С не дожидаясь  хозяи-
на, рванулсЯ вниз, и сам, сам, по ступенькам, на улицу.
 
   А там (вижу) тополиный пух, как снег. Падает. И пес, счастливаЯ душа,
тут же поймал под тополями свою минуту. Сел у входа. Смотрит.
 
   Я поставил варить. Из окна продолжаю видеть: во дворе у  общежитского
бака, что с пищевыми отходами, еще один пес. Явно приблудный. (Рифмой  к
тому красавцу, засмотревшемусЯ на падающие с тополЯ пушинки.) Этот  дик.
Запаршивлен. Вполне поРчеловечески С приблудный пес встал на задние  ла-
пы, заглядывает в контейнер с отбросами. Высматривает. Молодец!  Главное
в такой судьбе, чтоб росту хватило.
 
   КтоРто менЯ тихоРтихо за рукав: Я не оглянулся. Но
   ВГДЕЖЗИЙКЛМНОПРСТУФХЦњШЩЪЫЬЭЮяабвгд
ежз‚їклмноЉ‹ЊЌЋЏ„‘’“”•–—АБВГДЕЖЗ И
ЙКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮяабвгдежзийкл м
нопрстуфхцчшщъьэяяяэюяменЯ еще разок  тихо  дернули  С
ЛесЯ Дмитриевна! Я округлил глаза: как так? как ты нашла менЯ в  общаге?
это же невозможно... Возможно! С засмеялась.  Решила  навестить  тебЯ  в
твоей берлоге хоть однажды, нет, нет, не пугайся, кормитьРпоить не надо,
просто покажи, где ты живешь.
 
   С Есть и еда. И чаем напою. (Я свыкалсЯ с ее присутствием.) А вот жи-
ву, извини, на нескольких этажах...
 
   С Знаю. Где бог пошлет, С опять засмеялась.
 
   На счастье, и точно, цейлонский чай. А она принесла с собой батон,  и
тоже сыр, вдруг появилсЯ в магазинах адыгейский, недорогой.  В  детстве,
помнится, он звалсЯ у нас сыртворожный, произносили слитно, в одно  сло-
во.
 
   И после чая, после первой же чашки ЛД и после второй моей (жадно пью,
когда нежданный гость; возбуждаюсь) вспыхнула ссора С  ЛесЯ  Дмитриевна,
как стало Ясно, пришла повинитьсЯ и признать, какаЯ она плохаЯ (поганая,
сказала); и как ей важно, чтобы именно Я ее понял.
 
   С АРа. Так ты каяться? С Я вроде как засмеялся.
 
   Она смутилась (слово ТкаятьсяУ озвучилось у нас впервые):
 
   С Похоже, что так.
 
   С Опять и опять каяться? И обязательно мне? С Я все еще  посмеивался;
и, не сдержав гнев, вдруг задел ее по лицу.
 
   Боясь своей тяжелой руки (не бил женщин), Я руку, ладонь не довел, но
пальцами все же пришлось ей по носу; кровь, конечно. Рука у менЯ нехоро-
ша (в этом смысле), шатает от болезни или от недоедания, еле хожу,