на протянула изумленному гостю
руку для поцелуя.  -  Для меня вы  бы  не пришли,  -  заметила она,  покачав
головой.  -  Ваше расположение к моему отцу значительно серьезнее.  Он очень
меня тревожит.  -  И не дожидаясь ответа Терра:  -  Княжеский титул - это уж
что-то чересчур, я бы его не желала. - Она топнула ногой, чтобы справиться с
ложью.
   Они  сели  у  камина;  тепло проникало сквозь кованую решетку.  Алиса с
беспокойством поглядывала на  отца.  Он  полулежал,  погрузившись в  высокое
кресло у заваленного бумагами стола под книжными полками.  Терра сравнил его
с  бюстом  молодого рыцаря,  стоявшим на  круглом  столике  среди  роскошных
альбомов.  Душой системы был этот молодой рыцарь,  но представлял ее усталый
скептик в кресле.
   - В конце концов,  - взгляд дочери стал жестким, - он получил княжеский
титул исключительно за неудачи. - Она отклонила возражения Терра. - Конечно,
мы  это не называем неудачами.  Ни entente cordiale*,  ни испано-французское
соглашение по  поводу  Марокко{389},  ни  африканское восстание,  о  котором
нельзя говорить при императоре,  и  тем более не поражение России в  войне с
Японией.  Но если бы это не были неудачи,  почему у императора явилась такая
непреодолимая потребность сгладить их, произведя своего канцлера в князья?
   ______________
   * Сердечное согласие (франц.).

   - Каприз императора, - сказал Терра, - императорский каприз...
   - Император подписал назначение; для его обнародования недостает только
официального повода.  Такие поводы подвертываются почти каждодневно,  и  вот
сейчас их почему-то нет!  Император раздражен,  и вполне справедливо;  можно
прямо усомниться в нашей изобретательности. Как? Нет повода, чтобы сделаться
князем?  -  сказала Алиса Ланна,  раздражаясь сама, после чего они оба стали
прислушиваться к дыханию князя. Оно становилось слышнее.
   - Графиня!  Я  верю в гений вашего светлейшего отца,  -  сказал Терра с
ударением.
   - Поддержите в  нем только здравый смысл!  От  кого он зависит?  -  Она
помолчала.  Потом, внезапно насупив брови: - От слабого, трусливого монарха,
жаждущего славы.  Если он теперь и  произведет своего канцлера в  князья без
всякого повода,  то  рано  или  поздно  надо  же,  чтобы  что-то  произошло.
Например, в Марокко. Мы должны заставить говорить о себе.
   - Только бы разговоры не привели в конце концов к войне.
   - Неужели вы  это  серьезно думаете?  Игра  ведется уже  давно и  будет
продолжаться дальше в  том же  духе.  Заметьте также,  что этот рескрипт,  о
котором  мы  давно  хлопочем,  поможет и  господину фон  Толлебену сделаться
статс-секретарем.  Я говорю откровенно. Разве вы не должны отплатить мне тем
же?
   Кредитор изобразил на  своем лице самую приветливую улыбку.  "К чему мы
придем?" - думал Терра. С мукой в сердце он сказал:
   - Плачу вам  тем  же.  Мой  друг  Мангольф лишен возможности когда-либо
противодействовать интересам вашего супруга.
   - Отлично!  -  сказал  кредитор.  -  Значит,  все  мы  можем  прийти  к
соглашению.  Ведь и  вы  в  конце концов освободились от  постоянного страха
перед войной.  Недаром же вы состоите при тяжелой промышленности! - добавила
она совсем другим тоном.  Это месть,  открытая месть за измену.  Она вызвала
его сюда,  чтобы сказать это.  Удар был меткий;  да,  он состоит при тяжелой
промышленности...  Вскочив,  он  задел  стулом железную решетку камина,  она
зазвенела.  Ланна проснулся. Сначала блаженная улыбка. Он вспомнил, что стал
князем.  Потом озабоченно нахмуренный лоб  при  мысли о  недостающем поводе.
Дочь уже протягивала ему чашку кофе.  Он еще сонным голосом приказал позвать
к себе чиновника с бумагами для подписи.
   - Ваша светлость,  это  моя скромная персона.  -  Терра подошел ближе и
принес поздравленья.
   - Вы  давно уже  здесь?  -  спросил князь.  -  Я  был  так занят.  -  С
деланно-озабоченным видом:  - И вы хотите, чтобы я радовался? Ах, если бы вы
знали!  Я  могу сказать вместе с  Бисмарком:  никогда я не мог по-настоящему
радоваться успеху.  За ним немедленно следовала очередная забота. - Скорбно,
но из ямочек неудержимо сияло счастье.
   - Ваша светлость,  вы будете со временем и герцогом,  - сказал уверенно
Терра.
   - Герцогство принесло мало счастья моему великому предшественнику{391},
- пробормотал Ланна,  бросив  вопросительный взгляд  в  сторону камина.  Там
возвышался герб: в самом деле - герб Бисмарка! Рейхсканцлер поместил в своей
личной комнате чужой, а не свой собственный герб; он жил под эгидой чужого.
   - А мы говорили о твоих заботах, - сказала Алиса; она подала чашку кофе
и  Терра.  И на вопрос отца:  -  Конечно,  о Марокко.  Твой испытанный друг,
Терра,  вполне со мной согласен.  Папа, Марокко ты должен доверить одному из
статс-секретарей,  который лично докладывает императору.  Твой не пользуется
правом личного доклада императору,  переведи его  лучше  куда-нибудь послом.
Новый статс-секретарь за твоей спиной соответственно настроит императора. Ты
воспротивишься.  Если  делу  все-таки  будет  дан  ход  и  оно  не  удастся,
статс-секретарь получит отставку, только и всего.
   - Статс-секретарь,  то есть твой муж?  - Ланна улыбнулся, но взгляд его
был суров.  -  Ты,  стало быть, вряд ли рассчитываешь на отставку, скорей на
успех.
   - Благодаря  которому  твой   новый  титул  будет  немедленно  объявлен
официально, - подхватила она.
   Но Ланна невозмутимо:
   - Мой  долг  предвидеть  будущее.   Император  не  филистер.  Если  вам
посчастливится,  он немедленно объявит войну...  объявит всерьез...  -  Лицо
приняло суровое выражение.  -  Вы могли бы добиться чрезмерного успеха...  с
точки зрения блага родины, - закончил он. Но это так ясно означало: "С точки
зрения моего,  моего блага", что дочь, словно пойманная с поличным, опустила
голову.  Лицо отца хранило суровость вплоть до морщинок у глаз;  но из самих
глаз, которые потускнели, проглядывало смущение, даже скорбь.
   Впущенный  Зехтингом  чиновник  прервал  беседу.  Маленький чиновник  с
пышным титулом надворного советника,  в черном сюртуке,  при белом галстуке,
остановился  на  пороге;   комната,  хотя  и  тонувшая  в  золотисто-зеленом
полумраке,  как будто ослепила его. На оклик рейхсканцлера он подошел ближе,
не отводя взгляда от бюста Данте над книжными полками.
   - Милый Польцов, мою дочь вы ведь знаете. А это депутат Терра, - сказал
рейхсканцлер.   Лишь   после   этого   чиновник   осмелился   взглянуть   на
присутствующих и  тотчас превратился в  олицетворенную учтивость,  взял даже
чашку кофе.  Он не сразу освоился в этой новой для него обстановке. Он попал
в  блестящий семейный круг,  но вместе с тем это и служба.  Здесь нет строго
разграниченных  областей;   здесь  вершит  дела   важный  вельможа,   полный
благожелательности к окружающему миру, который держится им.
   - Чему вы улыбаетесь? - спросил Ланна.
   Чиновник, только для того и улыбавшийся, чтобы ему задали такой вопрос,
ответил:
   - Как посмотрю на эту старую картину и на ту, что напротив, - мадоннами
их называют,  что ли? - так не могу не улыбнуться. Каждый раз вспоминаю, что
мы между собой говорим про их младенцев.
   Что же они говорят, спросил Ланна, подписывая бумаги.
   - Один младенец в пеленках,  а другой нет. Так вот тот, что в пеленках,
у  нас  называется земное,  а  тот,  что без -  небесное дитя.  -  Под конец
чиновник застеснялся,  видимо испугавшись, что шутка не понравится. Но Ланна
смехом поддержал незатейливого острослова.
   Терра прошел за Алисой ко второму столу:
   - Графиня,  вы  молодеете прямо на глазах;  чем это кончится?  В  вашем
чудном парижском туалете,  который я  как  будто рисовал себе в  мечтах,  вы
только дух женщины, страшно даже близко подойти. - Он сказал это, потому что
подумал,  что она, может быть, беременна, - так необычно медлительны были ее
движенья, такое у нее было вытянутое лицо.
   Но она ответила:
   - Я неправильно повела разговор с отцом.  Как все это неприятно!  Точно
мы здесь в наказание друг другу! - Она не села в кресло, которое он подвинул
ей.
   - Может быть,  вам это лучше удастся.  А  я подожду вас в саду,  у моей
беседки.
   Она ушла; отец с улыбкой глядел ей вслед, пока она не скрылась; потом с
той  же  проницательной улыбкой  взглянул  на  Терра.  Неужели  этот  убогий
чиновник  действительно так  развеселил Ланна?  Да,  глядя  на  него,  Ланна
улыбался своим скрытым мыслям,  он думал о будущности своего зятя. Когда тот
молодой бульдог состарится,  он,  наверное,  станет похож на  этого испитого
чинушу, захиреет, сделается такой же бумажной душонкой. Тождественность типа
очевидна;  характер  тоже  сходный;  только  незаслуженная снисходительность
судьбы поддерживала еще  подобие Бисмарка там,  где уже проглядывал Польцов.
"У  него  тоже  когда-нибудь наступят неудачи",  -  думал  Ланна.  Надворный
советник Польцов был в фаворе у Ланна, потому что наталкивал его на приятные
размышления.
   - Ну-с,  так что же  говорят ваши сослуживцы обо мне и  о  Бисмарке?  -
спросил рейхсканцлер.
   - Будто у  вас,  ваше  сиятельство,  более легкая походка.  -  Чиновник
заколебался,  но в ответ на настойчивый взгляд прибавил: - Те, что посмелее,
говорят, будто вы умеете плясать на канате. Я, конечно, тут ни при чем.
   - Почему вы  хотите быть ни при чем?  Бисмарка ведь называли жонглером.
Рассказывайте об этом всем. До свидания, милейший Польцов, - что звучало уже
как приказ.  Чиновник вскочил и  немедленно ретировался.  Ланна поднялся;  в
этот  момент  у   него  был  непритворно  нахмуренный  лоб,   морщины  резко
обозначились. Заложив руки за спину, он подошел к Терра.
   - Выскажите мне все,  что думаете,  -  попросил он.  -  Где я,  в  моем
положении, могу узнать правду о себе?

   Терра, шагая рядом с ним по комнате:
   - В  тысяча девятьсот втором году  вы,  ваша светлость,  заявили одному
парижскому журналисту, что марокканский вопрос{394} мало интересует Германию
и  она  радуется единодушию других  стран.  Другие не  заставили себя  долго
уговаривать.  Спустя два  года  после ваших слов Франция и  Англия заключили
соглашение по поводу Марокко.  Это было в апреле текущего года.  После этого
вы,  ваша светлость,  недолго думая,  заявили в  рейхстаге,  что мы должны и
будем охранять наши торговые интересы. Однако необходимо отметить, что у нас
не  было торговых интересов в  Марокко.  Они начали создаваться лишь с  того
момента - и притом промышленностью.
   - Вполне в духе времени, что промышленность пытается руководить нами. -
Государственный муж  вздохнул.  И  в  поисках  облегчения:  -  Я  высказал в
рейхстаге весьма определенные мысли,  о  которых вы не упоминаете и  которые
могли быть восприняты как  легкое предостережение государствам,  заключающим
договоры.  Своими напоминаниями вы  хотите дать мне понять,  будто я  сам не
знаю, чего хочу, будто я шаток и нерешителен, - словом, канатный плясун, и к
тому же плохой.
   - Боже избави!  -  запротестовал Терра.  -  Я глубоко потрясен тем, что
являюсь свидетелем сомнений,  которые вы,  ваша  светлость,  надо  полагать,
высказываете только с целью ввести меня в заблуждение.  Я-то как раз считаю,
что у  вашей светлости исключительно крепкие нервы,  -  иначе как удалось бы
вам  остаться здравым и  невредимым среди того безумия,  которое напирает на
вас со всех сторон!
   Ланна остановился и кивнул.
   - Германия жаждет успеха. Сейчас - это страна, для которой единственным
критерием является успех.  Если  где-то  обходятся без  нашего участия,  это
значит,  что мы терпим там неудачи.  Что же мне -  мириться с  неудачами?  Я
должен угрожать,  это тоже своего рода участие.  Стучать кулаком по столу, с
точки зрения нашей страны, - наименьшая опасность для мира. Не участвовать в
чем-то -  наибольшая.  Никто не знает, что мне приходится предотвращать. Нам
необходим мир.
   Они взглянули друг на друга;  мир,  они оба в нем нуждались. Но кто еще
нуждался в нем?  Каждый из них подумал о своей сфере.  Терра -  о кнаковских
филиалах в Марокко и их целях. Ланна - об оживленной перебранке через пролив
между обер-адмиралом Фишером и его английским коллегой Пейцтером.
   - Между тем ближайшие десять лет мы  не  можем еще воевать на  море,  -
ответил он вслух на свои мысли.
   - А    ваша   система,    единственно   возможная   при    существующих
обстоятельствах,  не выдержит войны даже и через десять лет. - Терра говорил
убедительно,  он был уверен,  что выражает истинные мысли Ланна;  но увидел,
что Ланна изумлен.
   - Моя система - золотая середина, - отпарировал он.
   Чувствуя,  что это недостаточно веский довод,  он молча отошел к  окну.
Терра прислушивался к его бормотанью:
   - Бессмысленная суета с половины восьмого утра до поздней ночи, перерыв
только от  двух до  трех.  Как  это  Бисмарк умудрялся рождать большие идеи,
будучи вынужден заниматься мелочами?  Творить мировую историю - и жить среди
полицейских протоколов!  -  Еще  тише:  -  Я  искусственно укрепляю сельское
хозяйство в противовес промышленности,  - ведь в случае войны промышленность
нас не накормит.  Я не надеюсь, подобно фритредерам, на вечный мир. Но думаю
ли серьезно о войне?  -  Пауза,  строгий самоанализ. - Она может разразиться
вопреки всем моим предположениям.  Если бы я,  в угоду старой Пруссии, стоял
только за сельское хозяйство,  я  бы подготовлял войну.  Если бы я,  в угоду
новой Германии,  шел в  ногу с  промышленностью,  я непременно бы ее вызвал.
Только золотая середина может еще  задержать ее.  Я  из  тех,  что постоянно
вооружаются, но не воюют никогда. Моя система не дает видимых результатов.
   При этом плечи его опустились. Терра подошел к нему.
   - Ваша система говорит сама за себя, ваша светлость. Потомство будет ее
чтить. - При этом он два раза обмолвился.
   Но  тут  Ланна вдруг увидел дочь;  она  вышла из  своей новой беседки и
выжидающе посматривала вверх. Он тотчас же оживился.
   - Вас ждут, милый друг. - Косой взгляд, под которым Терра затрепетал, и
Ланна  произнес буквально следующее:  -  А  в  самом деле,  к  чему  видимые
результаты?
   Этим он,  казалось,  был  вполне вознагражден за  навязанные ему минуты
самоанализа и отошел. Терра все еще дрожал, вспоминая его косой взгляд. Этот
взгляд сообщника,  должно быть, с давних пор сопутствовал ему. Ведь Ланна же
требовал когда-то,  чтобы Терра избавил его  от  такого зятя,  как Толлебен!
Избавил каким  образом?  Ланна  и  теперь не  возражает против вмешательства
любовника в  его отношения с опасной дочерью.  Какое коварство,  какой отец!
Министры  шестнадцатого века  не  могли  бы  действовать коварнее,  а  этого
считают простоватым.

   Ланна опустился в кресло у камина.  Жест,  приглашающий сесть;  и когда
Терра,  опершись кулаком  о  спинку  кресла,  остановился перед  ним,  Ланна
сказал:
   - Конечно,  мы  не  отданы a  la  merci  d'une defaite*,  как  Наполеон
Третий{396}.  Мы пустили корни глубже. Желать или не желать войны зависит от
нашего понимания государственной мощи. Но мы-то знаем, что завоевания ничего
не прибавят в этой мощи. Только промышленность держится иного взгляда.
   ______________
   * На милость поражения (франц.).

   - Совершенно правильно,  -  сказал Терра;  сам он  думал об  одном:  не
потому ли этот цинически благожелательный человек его не отпускает,  что его
ждет дочь.
   - Это  совсем новые слои.  У  них еще нет нашего скептицизма.  -  Князь
поморщился.  -  Они непреложно верят в  свои деньги,  меж тем как мы  уже не
абсолютно верим  в  свою  власть.  "Боже  мой!"  -  мысленно  стонал  Терра,
переминаясь с ноги на ногу.
   - Для соревнования всех народов мира,  -  поучал государственный муж, -
хозяйственная мощь имеет огромное значение,  но в конечном итоге она вопроса
не решает.  Какие идеи проповедует промышленность?  -  спросил он. - Те, что
исходят из пангерманского союза? - Углы рта опустились еще ниже.
   - Разрешите напомнить вам, ваша светлость, что время вашей светлости...
- не выдержал Терра.
   Снова жест, и Ланна продолжал:
   - Я осуждаю этих людей за то,  что они тратят столько денег,  добиваясь
большинства голосов в  пользу флота.  Я  не  люблю оплаченного национального
чувства.  Что же получается?  Мы хлопочем о флоте для своего престижа, а они
строят его в своих интересах.
   - Хорошо сформулировано. - Тут Терра прислушался.
   - Они  раздражают Англию не  только открытой агитацией,  они  вооружают
против  нас  английскую промышленность,  сбивая цены  у  нее  на  родине,  -
продолжал Ланна,  подогретый поощрением. - Здесь же, для немецких сограждан,
их  продукция дороже  английской.  Хороша  мораль!  Допустите этих  людей  к
власти,  и  мир прямо содрогнется.  Ненасытное чрево!  О  нас еще вспомнят и
пожалеют.  Промышленный абсолютизм, именуемый демократией, - это непрерывная
война.  -  Он видел, что нетерпение его слушателя почти сломлено, и улыбался
всеми своими ямочками.  -  Но я совсем забыл, с кем говорю. Вы представитель
господина Кнака. Вы, несомненно, желаете вынудить меня, чтобы я разорвался в
Марокко шрапнелью.
   - Совершенно верно,  - сказал Терра, - поскольку я представитель Кнака.
- На  мгновенье он  заколебался:  договаривать ли  все до  конца?  Ланна мог
завтра же заключить союз с Кнаком, зная его, он считал это возможным. Опасно
хорошо  ознакомить двух  противников друг  с  другом.  "Мне  открыться этому
коварному отцу,  -  а  Алиса ждет?" Но он заговорил:  -  И должен сознаться,
представительствую не без усердия.  - Громко и отчетливо: - Я заведую у него
отделом шпионажа и подкупа.  -  Он не заметил,  как Ланна передернуло.  - На
редкость увлекательная деятельность.  Заглядываешь,  можно сказать,  в самое
нутро мира. Я распределяю взятки между членами военных приемочных комиссий.
   - Иностранных, - строго добавил Ланна.
   Терра подхватил:
   - Иностранных.   Конечно,   иностранных.  Само  собой  разумеется,  что
иностранных.  Разве я не сказал?  В самой Германии подкуп обходится пока что
так дешево, что я им не ведаю. Впрочем, вашей светлости небезызвестно обычно
практикуемое вовлечение государственных чиновников в частную промышленность.
Я полагаю,  вы,  ваша светлость, достаточно проницательны, чтобы считать это
не чем иным, как благодарностью за оказанные услуги.
   Взгляд рейхсканцлера затуманился.
   Ведь это же неизбежные уступки постепенно меняющемуся порядку вещей! Но
и рабочие приобретают реальное влияние, - сказал он, пожимая плечами.
   - И даже в международном масштабе,  прекрасными речами на конгрессах, -
подхватил Терра.  -  Что можно возразить, если и тяжелая индустрия по-своему
стремится   к   международной   солидарности?   Через   посредство   военной
промышленности наших союзников фирма Кнак косвенным путем заинтересована и в
неприятельской военной промышленности, - произнес он громко и отчетливо.
   Наступила пауза. У рейхсканцлера руки свесились с поручней кресла. Один
глаз стал меньше другого,  как от внезапной невралгической боли; в остальном
выражение лица не изменилось. Терра повторил отчетливо:
   - Мы  заинтересованы  в  фирме  Пютуа-Лалуш.   А  в  наших  заграничных
предприятиях опять-таки заинтересована фирма Пютуа-Лалуш.
   - Это невозможно, - сказал рейхсканцлер и встал с места. - Что же тогда
называется войной?  -  Шагая по комнате,  он делал открытия. - Значит, война
заключается в том, что эта шайка сообща загребает барыши при любом исходе. У
них взаимная перестраховка.  Оба народа могут погибнуть,  но обе фирмы будут
процветать.  -  Он  повернул к  Терра  покрытое потом лицо.  -  Как  вы  это
обнаружили?
   - Я  обнаружил еще кое-что другое,  о  чем пока умалчиваю даже и  перед
вашей светлостью.  Но  как молчать о  фактах,  которые известны всей бирже и
неизвестны только правительству!
   Ланна скорбно, а потому неприятным голосом:
   - Что можно предпринять против этого?
   Терра сел, в то время как рейхсканцлер стоял. Он сел, потому что настал
великий  миг:  сейч