доверчиво оглядел
он Терра, который оглядел его насмешливо.
   - Карьера начинается, - сказал Терра.

   Вечером,  выезжая одна, без провожатых, графиня думала: "Чем я особенно
рискую?  Этого можно держать в руках.  Куда опаснее было с..." Она перебрала
воспоминания своих восемнадцати лет.  "Но  этот  не  похож на  других...  Он
такой,   как  мне  хочется.  С  ним  мне,  верно,  придется  пережить  много
интересного,  -  сезон ведь  был  неудачный,  -  а  беспокойства в  сущности
никакого". Тут экипаж остановился у входа на ярмарку.
   Уверенным,  легким шагом  проникла графиня в  замерший город балаганов.
Раз она в  темноте наткнулась на  спящего или пьяного,  спряталась за угол и
несколько минут стояла не шевелясь.  Непонятные сооружения загораживали небо
со всех сторон.  Где же американские горки,  откуда съезжаешь в две секунды?
"Ах,  я  стою под ними,  а  там..." Она затаила дыхание,  из тени,  вероятно
скрывавшей карусель, вынырнула фигура.
   - Вы пунктуальны, графиня. - Терра поклонился, как в светском салоне. -
Итак, я буду иметь честь показать вам ярмарку ночью.
   - Я уже видела, ничего интересного.
   - Что же нам тогда предпринять? Бесплатное катание?
   - Старо.
   Свисток,  какая-то беготня во мраке,  - и женщина, медленно поднявшаяся
позади них с  земли,  скользнула голубоватой тенью через световой круг вслед
бегущим. Графиня отпрянула назад и натолкнулась на вытянутую мужскую руку.
   - Пойдем, детка, - сказал Терра, окутывая ее своим плащом.
   Под одним из фонарей они остановились.
   - Не надо,  -  сказала она и все же потянулась к нему,  а он к ней.  На
парусиновой стене балагана рядом с  ними стройно выросла их  слившаяся тень.
Напряженно вглядывались они  в  разоблаченные светом фонаря лица друг друга.
Он  отнял  руку  от  ее  бедра и  заключил между ладонями ее  нежные,  тонко
очерченные щеки.  Под  мечтательным пламенем его  взгляда ее  юные,  детские
черты  смягчились,  лукавые искры погасли в  глазах и  губы  раскрылись.  Он
склонялся все  ниже над  блестящими,  еще стиснутыми зубками,  склонялся так
медленно, что под конец почти остановился.
   В этом упоенном и просветленном лице он, содрогаясь, увидел глубочайшее
сходство со своей сестрой. Вчера еще, когда она тревожно ждала в подъезде...
Тем крепче, тем страстнее приник он к этим губам.
   Прерывистое дыхание -  не его и не ее. Оно приближалось, превратилось в
хрипение,  и  вот  какое-то  странное тело покатилось к  их  ногам.  За  ним
женщина,  - она не видала их, она загородила распростертыми руками упавшего.
А вот и преследователь,  полуголое чудовище,  размахивающее толстым железным
брусом.  Девушка  пригнулась;  тогда  разъяренное чудовище  ринулось вперед,
железный брус полетел со звоном.
   Графиня  вскрикнула;  девушка  подняла голову,  протянула руки,  словно
моля:  только не это!  Потом подошла,  шатаясь.  Ей воочию надо было увидеть
самое страшное,  более страшное,  чем то,  что люди убивают друг друга.  Она
оцепенела от  ужаса;  застыли и  те двое вместе со своими слившимися тенями.
Тут  девушка встрепенулась,  закружилась на  месте  и  побежала,  как  будто
преследуемая погоней.
   Оба силача ползли по земле,  навстречу друг другу. И вдруг они вскочили
и стали друг против друга, сжав кулаки.
   - Сейчас начнется представление!  - радостно шепнула графиня и шмыгнула
в башню.  Терра поспешил за ней,  потерял ее в поворотах спирали, не нашел и
на верхней площадке,  а  внизу,  в кровавом свете фонаря,  клокотала борьба,
клокотанье долетало доверху, перешло в рев.
   "Они прикончат друг друга. Скорее вмешаться!" Он сел в санки и спиралью
помчался вниз.  Во время спуска,  быстрого и  нескончаемого,  как мысли,  он
думал:  "Они  убивают друг друга.  Таково у  нас,  людей,  начало отношений,
завязка,  кровавый след".  В нем вспыхнула ненависть к Мангольфу. Где сейчас
был Мангольф с  Леей,  чьей смертью он был?  Сестра!  Ее лицо в лицах других
женщин -  графини, женщины с той стороны, - и та ночь в порту, когда другая,
как ныне эта, лежала у него на груди, а рядом тоже лилась кровь! Значит, все
переплетается в том головокружительном ночном спуске,  который мы совершаем:
одно переходит в другое,  подобно кольцам спирали,  и ведет в пустоту... Тут
он очутился на земле.
   Борцы  лежали и  уже  только вздрагивали в  собственной крови.  Терра в
ужасе  обошел  вокруг них.  Более  сильный повалился на  более  слабого,  он
проломил ему череп железным брусом.  Но,  в то время как он замахивался, нож
поразил его самого.
   Сверху послышался ликующий возглас.  Там  стояла графиня и  кивала ему.
Юная, радостная, недосягаемая и ничего не понявшая, глядела она, как умирали
внизу.   Она  появилась,  переводя  дух  от  головокружительного  спуска,  и
спросила:
   - Так бывает каждую ночь? Это принято?
   - Вот напасть!  -  сказал Терра, очнувшись. - Нам, графиня, лучше всего
поскорее убраться отсюда.
   Он  взял ее  под  руку и  зашагал так,  что  ей  пришлось бежать рядом.
Пробежав немного,  она  запротестовала.  Сделав лицо обиженной барышни,  она
пошла, как ей хотелось, на должном расстоянии от него, и он не удерживал ее.
Оба молчали.
   Прочь  от  этого  погибельного светового круга,  подальше  от  него,  -
вместе,  как по  уговору.  Но  и  остановились оба так же одновременно.  Под
фонарем,  белесо-синяя,  как от ущербной луны,  лежала фигура;  увы,  сильно
забившиеся сердца подсказали им -  чья. Она лежала, вытянувшись, с застывшим
взглядом,  а над переливчато-черной полоской вокруг ее шеи неподвижно стояла
змеиная голова.
   Графиня потянулась за  его рукой,  как бы прося прощения,  как бы желая
помочь,  удержала,  когда он  хотел вырваться,  потащила за собой,  когда он
хотел остаться подле умершей.  На  ходу,  совсем неожиданно,  он  возмутился
вслух:
   - Зачем она это сделала?
   - Вы  еще ни  одной женщине не говорили,  что готовы умереть за нее?  -
очень нежно, словно издалека спросила графиня.
   - Говорил, но только из любезности, - пробормотал он, стуча зубами.
   Графиня думала: "Где экипаж? Домой, в постель! Как я попала сюда?"


ГЛАВА III

   Директор

   "У  самых наших ног  два человека отправили друг друга на  тот свет,  -
думал Терра.  -  На  наших башмаках,  благороднейшая графиня,  одна и  та же
кровь. А кровь укротительницы змей у нас даже на совести. - Он думал о ней с
каким-то жестоким торжеством. - Уж она-то будет помнить меня".
   О  местопребывании Мангольфа он даже не справлялся,  так он был уверен,
что Мангольф не только последовал за своим министром,  но даже опередил его.
А сам он продал карусель и собрался в путь.  Зачем?  - задал он себе вопрос,
когда все было уже кончено.
   В  тот  же  вечер,  за  стаканом  вина  в  укромной пивной  последовало
признание:  "И я буду помнить ее".  Он понял, что снялся с места лишь затем,
чтобы поехать туда,  где находится она,  - другой цели, кроме нее, у него не
было.  Это сознание подействовало ошеломляюще. Терра покорно склонил голову,
лоб его покрылся сетью морщин,  в глазах вспыхнула насмешка. Другой одинокий
посетитель, увидав это, забеспокоился.
   Терра только сейчас заметил его,  хотя  они  сидели друг против друга у
единственного освещенного столика.  За  полу  сюртука вернул  он  беглеца от
двери, подвел к свету и произнес звучно:
   - Не пугайтесь, сударь, вы имеете дело не с сумасшедшим.
   - Что вы, что вы, - запротестовал тот. Тоже, по-видимому, человек с еще
не определившимся местом в жизни, по профессии нечто среднее между дантистом
и   комиссионером.   Терра  не   стал   допытываться;   он   представился  и
собственноручно усадил нового наперсника на прежнее место.
   - Были  вы  когда-нибудь  влюблены?  -  спросил он;  вместо ответа тот,
успокоившись, чокнулся с ним.
   Терра  добросовестно  совершил  возлияние,   но   глаза  его  рассеянно
блуждали.
   - Тогда вы  должны знать,  -  пояснил он,  -  что  при  этом совершенно
неожиданно перемещается фокус  в  сердце.  Он  уже  не  совпадает целиком  с
образом женщины с той стороны, публичной княгини Лили.
   - Ах, вот в чем дело, вы собираетесь жениться, - заметил наперсник.
   Терра рассмеялся.
   - Ха-ха,  попробуйте возьмите себе  в  жены умный взгляд,  непостижимую
гордыню и отсутствующее сердце!
   - Она, верно, графиня? - заметил наперсник и скептически хихикнул. - Не
связывайтесь с такими девушками, если вы даже и художник.
   - Вы опытный человек.
   - Я самолично написал одной такой, по брачному объявлению в газете. Она
прислала мне даже свою фотографическую карточку,  но только карточка была не
ее, а покойной сербской королевы.
   - И  вы  с  тех  пор  не  могли  установить никакой связи  между убитой
королевой и вашей собственной особой?
   - Я не сумасшедший.
   - Судьба не посылает этого никому по почте.  -  И Терра вперил пылающий
взгляд в испуганное лицо собеседника.  Тот тоскливо покосился на дверь.  Но,
не надеясь добраться до нее,  он съежился и  укрылся за столом.  -  Разве не
воплощенное безумие,  -  воскликнул Терра,  -  проматывать жизнь, этот божий
дар,  кружась все  на  одной и  той  же  карусели,  не  слыша ничего,  кроме
дребезжания гнусной шарманки?
   - Позвольте, это надо понимать иносказательно?
   - Повертите сами карусель, тогда многое поймете.
   - Опять начинается!
   - А  вы уже наперед знаете,  чем я  закончу?  У  неба хватит милосердия
оградить меня от  вашего влияния!  -  Терра приподнялся с  угрожающим видом.
Наперсник наполовину исчез под  столом.  -  Страшнее всего было ваше влияние
тогда,  когда я сверхчеловеческим напряжением сил старался вырваться от вас.
Оставайся чист и неподкупен, будь игроком, насмешником и презирай убожество.
- При этом он чокнулся с  наперсником.  -  Все равно,  даже самая жертвенная
мудрость приведет только к  тому,  что вашей глупости дано от  природы,  она
превратит меня в гниющую падаль.
   - Ну! Ну! - вставил наперсник, стараясь подладиться.
   Но Терра поднялся со стула,  отошел немного и, упершись ногами в землю,
напустив на себя торжественный вид, приготовился к речи.
   - Властвовать!  - загремел он раскатисто. - Властвовать во славу божью.
Преуспеть можно только при существующем общественном строе.
   Тогда встал и наперсник; он поднял руку и, желая проявить солидарность,
сказал:
   - Я тоже голосую за национал-либералов!
   Терра держал руки за спиной, упираясь ими в стену; он притих; казалось,
его охватила дрожь ужаса.
   - Нельзя всю  жизнь быть только тенью,  которая пугает людей и  которую
они обходят. Необычайное является нам для того, чтобы мы за него боролись.
   - Это вы опять о графине?
   Терра зашагал по комнате.
   - Дело в  том,  что в  жизни самая фантастическая цель разжигает больше
всего.  Вот и  пробиваешься,  стремишься,  достигаешь далей,  которые всегда
оказываются ближе, чем та единственная.
   Наперсник, следуя за ним, возбужденно смеялся.
   - Как вы  все знаете!  Откуда вам известно,  что я  своим благополучием
обязан сербской королеве?  Ради  нее  я,  наконец,  взял  себя  в  руки,  и,
подумайте,  дело вдруг пошло.  -  Он снова опустился на стул.  -  Только вам
сознаюсь, я люблю ее до сих пор, - и поцеловал карточку кабинетного формата.
   Терра оскалил зубы.
   - Она думает обо мне, как я о ней, тут уж ничего не попишешь. Ибо здесь
пролилась кровь.
   Наперсник перестал целовать карточку и с ужасом смотрел на него.
   - Капля крови на  шее девушки,  та капля,  что на совести у  нас обоих,
сиятельная графиня,  весит много.  Она  больше весит,  чем ваш умный взгляд,
ваша непостижимая гордыня и даже ваше отсутствующее сердце.
   Над  столом виднелись только глаза  наперсника.  Затем он  совсем сполз
вниз, прошмыгнул под столом и скрылся за дверью.
   Терра поднялся в  ожидании ответа,  готовый к бою.  А где же наперсник?
Тогда он тоже ушел.

   Час спустя отправлялся поезд на Берлин,  и Терра сидел в нем.  Куршмид,
его друг до  гробовой доски,  ждал его там утром,  чтобы немедленно ввести в
"Главное агентство по  устройству жизни".  Оно помещалось на Фридрихштрассе,
против кафе "Националь". На вывеске стояло: "Главное агентство по устройству
жизни, фон Прасс может сделать все".
   - И  это истинная правда,  -  пояснял Куршмид,  пока они поднимались по
лестнице.  -  Жизнь,  или  то,  что под этим понимает фон Прасс,  состоит из
добывания  денег  и   наслаждений.   Посему  он  в   первую  очередь  держит
консультанта по биржевым делам или тот содержит его.  Случается,  что акции,
которые он рекламирует в своей газете, идут на повышение, но крах они терпят
всегда.  В  обоих случаях он  не  в  убытке.  Ну,  а  уж  тут недалеко и  до
сводничества в крупном масштабе.
   - Отдел наслаждений, - заметил Терра.
   - Отдел Б  доставляет среди прочего и  связи с двором,  если это уже не
сделано отделом А.
   - А я?
   - Подождите минутку. Мы устраиваем выставки, проводим гастроли, создаем
знаменитостей.  Здесь,  как и на всякой другой бирже, мы привлекаем средства
мелкого люда, а это и есть самые крупные. Мы обслуживаем весь мир искусств.
   - Мы?
   - Я заведую рекламой,  -  скромно ответил Куршмид.  - Хотите занять мое
место?
   - Я не такой энтузиаст, как вы, и потому вряд ли буду на высоте.
   - Фон  Прасс  не  спрашивает  рекомендаций.   Зато  требует,  чтобы  вы
каким-нибудь особо успешным маневром немедленно оправдали свое  жалованье за
первые пять лет.
   - А как он платит?
   - Вполне достаточно для того, чтобы вы не сбежали.
   - Ну, это, кажется, не совсем так: ведь вы же собираетесь уйти.
   Куршмид замедлил с ответом.
   - У меня есть для этого личные причины, - признался он и покраснел.
   - Моя  сестра  Леа,  -  сказал  Терра,  -  говорят,  произвела  сильное
впечатление во Франкфурте в пьесе какого-то Гуммеля, что ли?
   - Вы познакомитесь с ним!  -  радостно воскликнул Куршмид.  - Я пробуду
здесь еще несколько дней до отъезда во Франкфурт.
   Они  как  раз  входили  в  широко  открытую  дверь  приемной  "Главного
агентства по  устройству жизни".  Там  стояли  два  круглых  дивана,  обитых
красным плюшем,  посреди которых на задрапированных тумбах красовались серые
от пыли букеты бумажных цветов.  В такой ранний час на диванах сидели только
пожилой бритый мужчина и два молодых, того же типа; они на что-то ворчали. В
это время вошла еще дама,  красивая и изящная;  все они объединились,  чтобы
возмущаться уже громко.
   - Эта комната представляет собой праздничную сторону жизни,  -  пояснил
Куршмид и обратил внимание своего спутника на золотые ленты венков по стенам
и на вставленные в богатые рамы портреты знаменитостей обоего пола:  их позы
выражали полное удовлетворение жизнью.  На самом свету стоял небольшой столб
для   объявлений  с   многообещающими  числами   гигантского  размера  и   с
изображением танцующих звезд варьете, которые обещали еще больше.
   Слева -  завешенная стеклянная дверь, прямо видна следующая комната. За
деревянной  загородкой,  охраняющей  несгораемый  шкаф,  кто-то  метался  из
стороны в сторону, как дикий зверь в клетке.
   - Господин Зейферт!  -  крикнул Куршмид через загородку.  - Что, придет
господин директор?
   - Придет, но не тогда, когда вы его ждете, - послышалось оттуда.
   Зейферт с  быстротой молнии  провел рукой  по  космам волос,  переложил
связку бумаг,  быстро-быстро,  как  зверь роет  засохшую листву,  перелистал
какие-то записочки на столе и уже снова очутился подле кассы.  Рядом в стене
было  видно отверстие рупора.  Куршмид опасливо к  нему приблизился и  вдруг
сорвал с головы шляпу, - из отверстия послышался рычащий голос.
   - Отлично, господин директор, слушаюсь, сию минуту, - залепетал Куршмид
и поклонился.
   Робко  и  поспешно повел  он  за  собой Терра.  Посетители,  притихнув,
глядели им вслед.
   Зейферт сам  открыл им  загородку и  собрался даже полой своего сюртука
вытереть гостю стул;  физиономия у него была озабоченная и потная, а рот без
передышки извергал сведения о  господине директоре и стереотипные изъявления
вежливости;  но  Куршмид стремился дальше.  Позади кассы,  в  большом пустом
помещении они  обнаружили двух  инвалидов.  Из-за  конторки у  окна привстал
белокурый курносый человек в зеленой куртке.  "Народ встает",  - произнес он
при  этом.  Посреди  комнаты  за  большим  кухонным  столом  скромный  еврей
надписывал адреса; он тоже поклонился.
   - Элиас, что, есть там кто-нибудь? - спросил его Куршмид.
   Но еврей,  скорчив унылую гримасу,  пожал плечами.  Вместо него "народ"
поспешил сообщить:
   - Нет никого, если только никто не поднялся через люк.
   - Идем, - сказал Куршмид.
   Они  вошли в  темную каморку;  там днем и  ночью при газовом свете,  за
дощатой стойкой,  на  которой стояли  горшок  с  клейстером и  кружка  пива,
копошился старик в синем переднике и в очках.
   - Дядюшка  Ланге,  Альма  исправится непременно,  -  произнес мимоходом
Куршмид.
   Старик взволнованно бросил ему вслед:
   - Это  вы  всегда говорите,  господин Куршмид,  когда-нибудь так  оно и
будет!
   Дверь,  к которой они подошли,  открылась беспрепятственно.  За ней два
шага  пустого  пространства.   Терра  хотел  пройти  вперед,  но  в  темноте
натолкнулся на войлочную обивку.
   - Черт возьми, откройте!
   - С этой стороны нет ручки, - ответил Куршмид.
   Терра проворчал:
   - Любопытный субъект. Судя по всему, он должен носить железную маску.
   - Можете говорить громко, - сказал Куршмид. - Дверь обита войлоком, и к
тому же он туг на ухо.
   В это время войлочная загородка беззвучно повернулась.
   Прямо  книжный шкаф  с  полуоткрытыми дверцами,  точно створками ширмы.
Слева еще одна,  обитая войлоком дверь,  справа лестница вниз. "Люк, - решил
Терра, - откуда поднимаются".
   Куршмид притворил дверь. Обернувшись, он сказал:
   - Теперь молчите, он видит вас.
   Глухой кашель -  и  из-за книжных полок вырос директор,  весь в  сером.
Бесшумно приблизился он по ковру,  вытянув шею из костлявых плеч и  опасливо
поводя сплюснутой головой,  взгляд его так и  впился в руки пришедшего:  что
тот принес?  Внезапно он остановился и поднял глаза.  Терра испугался блеска
этих черных глаз.  Эти глаза предвещали безумие,  - разве не были они похожи
на его собственные глаза? Но тут директор скривил бритый рот и протянул руку
с длинными пальцами.
   - Ну-с,  итак?  -  сказал он,  словно появление Терра  давно предрешено
судьбой.
   Рукопожатие его  было цепкое,  но  холодное;  лицо смуглое,  с  желтыми
бороздами,  как растрескавшаяся кожа,  выдубленная раз навсегда неизвестно в
каких переделках. Он погрузился в глубокое кресло, невероятно далеко вытянул
тощие ноги,  - настоящий скелет с оскалом крупных зубов из слоновой кости. В
такой позе он производил впечатление какого-то ископаемого.  "Черт возьми, -
подумал Терра, - с кем я спутался?"
   Но директор коротко и ясно объяснил ему, каковы его будущие функции: он
не  только  обязан  создавать рекламу,  он  сам  обязан быть  ею.  Общение с
заведующим рекламой должно вселять в каждого непререкаемую уверенность,  что
ему следует благодарить небо за то,  что он родился и  может внести деньги в
"Главное агентство по устройству жизни".
   - Никогда,  ни при каких обстоятельствах не смущайтесь фактами, хотя бы
на  вас камень свалился с  неба.  Хорошо то,  что приносит успех.  Вам будут
платить за успех.
   - В каких размерах? - спросил Терра.
   Директор и бровью не повел.
   - Ваша должность,  -  сказал он,  - это нововведение, и притом наиболее
важное,  в  истории чистого духа.  Мы  добились того,  что он  будет служить
устройству жизни.
   - Ваше   "Главное  агентство",   господин  фон   Прасс,   ставит   себе
максимальные требования.
   - У  вас нет ничего,  вы ничего собой не представляете,  а  подходите к
жизни  с   моральными  запросами.   Вы   именно  то,   что  теперь  называют
интеллигентом.
   - У вас слишком трезвый ум, господин директор, а потому вы не можете не
сознавать, что и для обман