Все  еще с  сильно бьющимся сердцем Дидерих дошел до  городских ворот и
тут решил поискать,  где бы выпить кружку пива.  В углу,  за выступом стены,
находился  грязный,   покосившийся  от  старости  трактир  "Зеленый  ангел",
заведение самого низкого пошиба и весьма дурной славы.  Дидерих увидел,  как
под  его  сводчатым входом промелькнула женская фигура.  Внезапно охваченный
жаждой приключений,  он ринулся за ней.  Попав в  полосу красноватого света,
отбрасываемого фонарем,  женщина,  лицо  которой было скрыто вуалью,  хотела
заслониться еще и муфтой; но Дидерих уже узнал ее.
   - Добрый вечер, фрейлейн Циллих!
   - Добрый вечер, господин доктор!
   И  вот  оба,  раскрыв от  неожиданности рот,  стоят друг  против друга.
Кетхен заговорила первая, начала что-то плести о детях, живущих в этом доме,
- ей,  мол,  поручено привести их в воскресную школу ее отца.  Дидерих хотел
было что-то  сказать,  но  она  буквально засыпала его словами.  Нет,  дети,
собственно говоря,  живут не здесь, но их родители бывают в этом трактире, а
от  них  надо все  скрыть,  это  социал-демократы...  Она  без  конца что-то
измышляла, и Дидерих, который все еще боялся, что его могут поймать на месте
преступления,  наконец сообразил,  что Кетхен попала в  еще более щекотливое
положение.  Он не стал объяснять, какими судьбами оказался здесь, а попросту
предложил зайти  в  "Зеленый ангел" и  там  подождать детей.  Она  испуганно
отказывалась что-либо съесть или  выпить,  но  Дидерих,  уже  не  спрашивая,
заказал пиво для себя и для нее.
   - За ваше здоровье! - сказал он и в ироническом выражении его лица явно
сквозило воспоминание об их последней встрече в  уютной гостиной пасторского
дома, когда они чуть было не обручились. Кетхен то краснела, то бледнела под
своей  вуалью и  расплескивала пиво.  Она  растерянно вскакивала со  стула и
порывалась уйти; но он загнал ее в угол позади стола и широко расселся перед
ней.
   - Дети, наверное, скоро придут, - благодушно говорил он.
   Но вместо детей пришел Ядассон,  он вдруг вырос перед ними и  застыл на
месте,  точно  каменное изваяние.  Застыли  и  Дидерих  с  Кетхен.  "Значит,
все-таки правда",  - подумал Дидерих. У Ядассона, вероятно, мелькнула эта же
мысль;  ни тот,  ни другой не нашлись,  что сказать друг другу. Кетхен снова
завела свое - о детях и воскресных школах. Голос у нее был молящий, она чуть
не  плакала.  Ядассон слушал ее с  недовольной миной и  даже не удержался от
замечания,  что  тут  ничего  не  разберешь,  сам  черт  ногу  сломит,  -  и
инквизиторским взглядом уставился на Дидериха.
   - В сущности,  -  сказал Дидерих,  -  все очень просто, фрейлейн Циллих
ищет здесь детей, а мы оба ей помогаем.
   - А  заполучит ли  она  хоть одного,  этого нельзя сказать,  -  съязвил
Ядассон.
   - И от кого - тоже нельзя сказать, - ответила Кетхен.
   Мужчины поставили свои стаканы на стол.  Кетхен перестала хныкать, даже
подняла вуалетку и удивительно светлыми глазами смотрела то на одного, то на
другого. Голос ее звучал теперь безбоязненно звонко.
   - Ну  что  ж,  раз  вы  оба  здесь!  -  сказала она,  взяла сигарету из
портсигара Ядассона и  опрокинула в  себя коньяк,  стоявший перед Дидерихом.
Теперь  пришла его  очередь диву  даваться.  Ядассону,  видимо,  второе лицо
Кетхен  было  не  в   новость.   Они  долго  перебрасывались  двусмысленными
замечаниями, пока Дидерих не накинулся на Кетхен.
   - Сегодня я  вас узнал досконально!  -  крикнул он и  ударил кулаком по
столу.
   Кетхен тотчас же заговорила тоном светской дамы:
   - Что вы хотите этим сказать, господин доктор?
   - Полагаю, что вы не посягнете на честь дамы? - поддержал ее Ядассон.
   - Я хотел лишь сказать,  -  пробормотал Дидерих,  - что фрейлейн Циллих
мне теперь нравится больше.  -  Он  растерянно таращил глаза.  -  Еще совсем
недавно, когда мы едва не обручились, она мне и вполовину так не нравилась.
   Кетхен расхохоталась -  расхохоталась от всего сердца.  Дидерих даже не
подозревал,  что  она умеет так смеяться.  Этот смех приятно согрел его,  он
засмеялся вместе с ней.  Ядассон не отстал, и все трое, извиваясь от хохота,
крикнули кабатчику, чтобы подал еще коньяку.
   - Ну,  мне  пора,  не  то  папаша явится домой раньше меня,  -  сказала
Кетхен.  - Он отправился на обход больных, он раздает им вот эти картинки. -
Она  вытащила из  сумочки  две  ярко  раскрашенные открытки.  -  Возьмите на
память.
   Ядассону досталась грешница Магдалина.  Дидериху -  агнец  с  пастухом.
Дидерих был недоволен.
   - Я тоже хочу грешницу.
   Кетхен порылась в сумочке, но не нашла больше грешниц.
   - Придется  довольствоваться овечкой,  -  решительно  сказала  она,  и,
взявшись под руки, все трое, - Кетхен между мужчинами, - вышли из кабачка.
   Кетхен  затянула  псалом,  мужчины  подхватили,  и  так,  спотыкаясь  и
отклоняясь то к  одной стороне улицы,  то к  другой,  они тащились по скудно
освещенной Геббельхенштрассе.  На  первом же  углу Кетхен объявила,  что  ей
нужно торопиться, и нырнула в переулок.
   - Прощай,  овечка!  -  крикнула она Дидериху, который порывался догнать
ее.
   Ядассон  крепко  держал  его  и,  заговорив  вдруг  голосом  блюстителя
государственного  порядка,   стал  внушать,  что  все  это  не  больше,  чем
безобидная шутка.
   - Заявляю вам, что тут нет ни малейшего повода к недоразумению.
   - Мне и  в голову не приходит усматривать тут недоразумение,  -  сказал
Дидерих.
   - И если бы,  - продолжал Ядассон, - семья Циллих предпочла меня другим
и пожелала вступить со мной в родственные отношения, сегодняшний эпизод меня
нисколько не смутил бы. Долгом своим почитаю сказать об этом.
   - Уверяю вас,  -  ответил Дидерих,  -  что сумею оценить ваш корректный
образ действий.
   И оба, щелкнув каблуками, обменялись крепким рукопожатием и расстались.
   Прощаясь,  Кетхен и Ядассон подмигнули друг другу,  и Дидерих нисколько
не сомневался,  что оба сейчас же вернутся в "Зеленый ангел".  Он расстегнул
пальто  и  выпятил  грудь,  чувствуя прилив  гордости:  ему  удалось вовремя
заметить  коварную западню  и  избежать ее,  не  нарушая  кодекса  приличий.
Ядассон вызывал у  него теперь некоторое уважение и даже симпатию.  Он и сам
вел  бы  себя точно так  же.  Мужчинам нетрудно понять друг друга.  Но  она!
Пасторская дочь,  преобразившаяся в  распутную женщину,  это  второе обличье
Кетхен, эта опасная двойственность, столь далекая от простодушной честности,
которую Дидерих ощущал в глубине собственного сердца, потрясли его, будто он
заглянул в омут. Дидерих застегнул пальто. Значит, кроме бюргерского мира, в
котором живет теперь господин Лауэр, есть еще и другие миры...
   Громко сопя,  он  сел за стол.  Он был так мрачен,  что все три женщины
ужинали в полном молчании. Фрау Геслинг набралась храбрости и спросила:
   - Тебе сегодня ужин не по вкусу, дорогой мой сын?
   Вместо того чтобы ответить, Дидерих напустился на сестер.
   - К  Кетхен  Циллих  извольте забыть  дорогу!  -  Сестры  с  изумлением
посмотрели на него,  а  он покраснел и  выпалил в  сердцах:  -  Это погибшее
создание!
   Но они только скривили губы, и как ни шумел он, как ни старался пронять
их страшными намеками, сестры не очень-то пугались.
   - Ты, вероятно, говоришь о Ядассоне? - равнодушно спросила Магда.
   Дидерих отпрянул. Видно, все женщины одним миром мазаны, одной ниточкой
связаны...  И Густа Даймхен тоже! Она уже однажды заводила об этом разговор.
Он вытер взмокший лоб.
   - Если у  тебя были серьезные намерения насчет Кетхен,  ты напрасно нас
раньше не спросил.
   Дидерих,  защищая свое мужское достоинство,  с такой силой оттолкнул от
себя  стол,  что  мать  и  сестры взвизгнули.  Он  не  допустит,  чтобы  его
подозревали  в  чем-либо  подобном,  кричал  он.  Еще  не  перевелись,  надо
надеяться,  порядочные девушки.  Фрау  Геслинг  дрожащим голосом уговаривала
его:
   - Стоит лишь взглянуть на твоих сестер, дорогой мой сын.
   И  Дидерих в самом деле взглянул на них;  прищурился и впервые,  не без
страха в душе,  подумал,  что, в сущности, ничего не знает о жизни этих двух
созданий, своих сестер...
   - Что  там говорить!  -  решительно отмахнулся он.  -  Вас просто нужно
покрепче держать в руках. Своей жене я спуску не дам.
   Девушки,  улыбаясь,  переглянулись,  и Дидерих испугался - он подумал о
Густе Даймхен:  не ее ли они имеют в виду?  Ни одной нельзя верить. Он видел
перед собой Густу,  ее белокурые волосы,  ее полное,  розовое лицо.  Вот она
раскрывает пухлые губы  и  высовывает ему  язык.  Совсем как  Кетхен Циллих,
когда она  крикнула ему:  "Прощай,  овечка!"  Густа,  которая так  похожа на
Кетхен, с высунутым языком и полупьяная, ничем бы от нее не отличалась!
   - Кетхен круглая дура,  - сказала Магда, - но если без конца приходится
ждать и никто не является, то ее можно понять.
   - Ты на кого это намекаешь?  - немедленно отреагировала Эмми. - Если бы
Кетхен захотела удовольствоваться каким-нибудь Кинастом,  она  давно уже  не
ждала бы.
   Магда, гордая сознанием своего успеха, выпрямилась и промолчала.
   - Да и вообще! - Эмми отбросила салфетку и встала. - Не понимаю, как ты
можешь  сразу  же  поверить тому,  что  болтают насчет  Кетхен мужчины?  Это
отвратительно! Неужели нам нигде нет защиты от безобразных мужских сплетен?
   Кипя негодованием,  она забилась в угол дивана и раскрыла книгу.  Магда
только плечами пожала.  А  испуганный Дидерих тщетно искал  повода спросить:
может быть, и Густа Даймхен тоже?.. Ведь свадьба ее все откладывается...
   - Бывают положения,  -  изрек он, - когда утверждать что-либо не значит
сплетничать.
   Тут Эмми отшвырнула от себя книгу.
   - А хотя бы и так!  Кетхен делает, что ей вздумается! Мы, девушки, тоже
вправе пожить в  свое  удовольствие.  И  пусть радуются мужчины,  если после
этого им еще удается жениться на нас.
   Дидерих встал.
   - Таких разговоров я в своем доме не потерплю,  -  сказал он серьезно и
до тех пор сверлил глазами Магду, пока та не перестала смеяться.
   Фрау Геслинг принесла ему сигару.
   - Я уверена,  что мой Дидель на такой девушке не женился бы.  -  И она,
как бы успокаивая, погладила его.
   Подчеркивая каждое слово, он сказал:
   - Я  не  могу  себе  представить,  мама,  чтобы немец,  истинный немец,
когда-либо согласился на нечто подобное.
   - О,  далеко не все такие идеалисты,  как мой дорогой сын,  - польстила
она ему.  -  Для многих материальный интерес превыше всего,  и  в  придачу к
деньгам они  готовы  взять  и  многое другое,  о  чем  болтают люди.  -  Под
повелительным взглядом Дидериха она продолжала боязливо лопотать: - Взять, к
примеру,  Даймхена. Господи боже, он умер, и теперь ему все это безразлично,
но в  свое время толков было много.  -  Сейчас уже все трое не сводили с нее
настойчиво-вопрошающих глаз.  -  Ну да,  - пояснила она робко, - я говорю об
истории  с  фрау  Даймхен и  господином Буком.  Ведь  Густа  родилась раньше
времени.
   После этих  слов  фрау Геслинг пришлось поспешно ретироваться за  экран
перед камином, так как брат и сестры одновременно ринулись к ней.
   - Вот так новость! - воскликнули Эмми и Магда. - Расскажи поподробней!
   Но  Дидерих  расшумелся.  Он  требует  немедленно прекратить эти  бабьи
сплетни.
   - Мы  же  слушали  твои  мужские  сплетни!  -  кричали сестры,  пытаясь
оттащить его от экрана.
   Мать, ломая руки, смотрела на эту рукопашную схватку.
   - Я  же  ничего  не  сказала,  дети!  Но  только тогда  все  кругом это
говорили, да и господин Бук ведь подарил приданое фрау Даймхен.
   - Значит,  вот  откуда все берется!  -  воскликнула Магда.  -  Вот они,
дядюшки, оставляющие наследство! Вот откуда позолоченные сумочки!
   Дидерих взял под защиту наследство, полученное Густой.
   - Оно из Магдебурга!
   - А жених? - спросила Эмми. - Жених тоже из Магдебурга?
   Внезапно все умолкли и, точно оглушенные, переглянулись. Эмми притихла,
вернулась на диван и  снова взяла в  руки книгу.  Магда принялась убирать со
стола. Дидерих подошел к экрану, за которым пряталась фрау Геслинг.
   - Видишь,  мама,  что  получается,  когда распускают язык?  Ты  ведь не
хочешь сказать, что Вольфганг женится на собственной сестре?
   Из-за ширмы, словно из бездны, донесся плаксивый голос:
   - Я тут ни при чем,  мой дорогой сын!  Я и думать забыла об этой старой
истории,  да и кто знает,  сколько тут правды. Теперь уже ни одна живая душа
не помнит об этом.
   - Но старик Бук помнит!  - не отрываясь от книги, бросила Эмми. - Он-то
знает, откуда берет теперь деньги для сына.
   А Магда сказала, заслоняясь скатертью, которую складывала:
   - Всякое бывает.
   Тут Дидерих воздел руки,  точно взывая к  небу о помощи.  Но он вовремя
подавил одолевавший его ужас.
   - Куда я  попал?  В  разбойничий вертеп?  -  деловито осведомился он и,
выпрямившись,  твердым шагом направился к двери.  На пороге он обернулся.  -
Конечно,  не  в  моих  силах  помешать  вам  растрезвонить  по  городу  вашу
очаровательную новость.  Что до меня,  то я всем объявлю, что не имею с вами
ничего общего. В газетах напечатаю. - И он вышел.
   Ему  не  хотелось в  погребок,  и  он,  сидя  в  одиночестве у  Клапша,
задумался о  мире,  в  котором происходят такие  ужасы.  В  белых перчатках,
разумеется, их не одолеть. Для того, кто захочет вырвать у Буков их позорную
добычу, любые средства хороши.
   - Бронированным кулаком!{252}  -  сурово  произнес он  и  так  застучал
крышкой,  требуя четвертую кружку,  словно мечом бряцал...  Но  понемногу он
потерял  свой  грозно-воинственный  вид:  начались  колебания.  Если  сейчас
поднять возню  вокруг этого  дела,  весь  город  будет пальцем показывать на
Густу Даймхен.  И  тогда ни  один мужчина,  если у  него осталась хоть капля
уважения к  правилам чести и  приличия,  не позволит себе жениться на Густе.
Это подсказывал Дидериху собственный внутренний голос, привитые ему принципы
мужественности и идеализма,  которые вошли в его плоть и кровь.  Жаль!  Жаль
триста пятьдесят тысяч марок Густы,  они  пропадают без хозяйской руки,  без
разумного применения.  А у Дидериха теперь, пожалуй, есть полная возможность
найти им  применение.  Но  он возмущенно отогнал от себя эту мысль.  Он лишь
выполнит свой долг! Необходимо помешать преступлению. А что принесет женщине
поединок двух мужчин - это ее дело. Стоит ли думать о судьбе этого существа,
одного из тех,  которые способны на любое предательство, в чем Дидерих лично
убедился. На пятой кружке пива у него созрело твердое решение.
   За утренним кофе он проявил большой интерес к  туалетам сестер для бала
в  "Гармонии".  Осталось всего-навсего два  дня,  а  еще  ничего не  готово!
Домашнюю портниху рвали,  что называется, на части, она шила теперь повсюду:
у Буков,  у Тицев,  у Гарнишей.  Дидерих вошел в раж.  Он вызвался самолично
пойти к ней и,  чего бы это ни стоило,  притащить сюда девушку.  Ему удалось
выполнить свое обещание,  правда,  не без труда.  Ко второму завтраку он так
бесшумно вошел в  дом,  что  шагов его  не  услышали и  разговор в  соседней
комнате не  прервался.  Как раз в  эту минуту портниха намеками рассказывала
какую-то скандальную историю,  перед которой бледнело решительно все. Сестры
делали вид,  что ничего не понимают, и когда наконец портниха назвала имена,
они  пришли в  ужас и  ничему не  хотели верить.  Громче всех ужасалась фрау
Геслинг:  неужели фрейлейн Гериц  может  допустить такую мысль!  А  портниха
уверяла,  что  эта новость уже облетела весь город.  Не  далее как вчера она
работала у бургомистерши,  ее мать решительно требовала, чтобы зять вмешался
в  это дело!  И все же портнихе лишь с трудом удалось убедить фрау Геслинг и
ее дочерей.  Дидерих ожидал скорее обратного.  Он остался доволен своими. Но
неужто у стен и вправду есть уши?  Выходит,  что слух, родившийся в запертой
комнате,  уносится вместе с дымом из печи на улицу и проникает во все углы и
закоулки города.
   Однако ему  было  мало этого.  Он  сказал себе,  что  здоровый инстинкт
труженика при известных обстоятельствах является положительным фактором и на
нем можно сыграть.  До самого обеда он увивался вокруг Наполеона Фишера,  но
вдруг -  уже раздался звонок!  -  возле сатинировальной машины{253} раздался
душераздирающий  вопль.  Дидерих  и  механик,  вместе  ринувшиеся  на  крик,
извлекли из машины руку молодой работницы,  затянутую стальным валом. С руки
стекала черная кровь.  Дидерих распорядился немедленно позвонить в городскую
больницу.  Как ни дурно ему было от вида изувеченной руки,  он не отходил от
работницы,  пока ей делали временную перевязку. Девушка, жалобно всхлипывая,
смотрела на свою руку, и в ее кротких глазах светился ужас, точно у молодого
раненого животного.  Она не слышала человеколюбивых расспросов Дидериха о ее
домашних условиях,  вместо нее отвечал Фишер.  Отец сбежал, мать прикована к
постели болезнью:  девушка кормит  себя  и  двоих  малышей.  А  самой  всего
четырнадцать лет.
   - По  ней  этого не  скажешь,  -  заметил Дидерих.  -  Работниц не  раз
предупреждали,  что  эта машина требует осторожности в  обращении.  Девчонка
сама виновата,  я ответственности не несу.  Впрочем,  -  добавил он мягче, -
пойдемте ко мне, Фишер.
   В конторе он достал две рюмки и налил коньяку.
   - Не вредно и подкрепиться после таких волнений. Скажите честно, Фишер,
вы считаете, что я обязан платить? Разве предохранительные приспособления на
машине действуют?  -  Механик пожал плечами.  -  Вы хотите сказать,  что все
зависит от суда? Но я судиться не буду, я заплачу без всякого суда...
   Наполеон Фишер  в  недоумении оскалил крупные желтые  зубы,  а  Дидерих
продолжал:
   - Да,  а вы как думали?  Вы,  верно, считаете, что на подобный поступок
способен только Лауэр?  Что  касается этого господина,  то  ваша собственная
партийная газета разъяснила, чего стоят его заигрывания с рабочими. Со мной,
конечно, такого не случится, чтоб засесть в тюрьму за оскорбление величества
и  оставить своих  рабочих без  куска  хлеба.  Я  выбираю более практические
средства для выражения своих социальных взглядов.  - Он сделал торжественную
паузу.  -  Вот почему я решил выплачивать девушке заработную плату,  пока ей
придется лежать в больнице.  Кстати,  сколько она получает? - быстро спросил
он.
   - Полторы марки, - сказал Наполеон Фишер.
   - Ну,  что  ж...  Пусть она хоть два месяца пробудет в  больнице.  Даже
три... Разумеется, вечно платить я не намерен.
   - Ей всего четырнадцать лет, - сказал Наполеон Фишер, глядя исподлобья.
- Она может требовать компенсации за увечье.
   Дидерих испуганно засопел.
   На  лице Наполеона Фишера уже  опять играла его неопределенная усмешка,
он смотрел, как хозяин трусливо сжимает в кармане кулак. Дидерих вынул Руку.
   - А  теперь ступайте и сообщите рабочим о моем великодушном решении!  Я
спутал ваши карты, а? Толковать о низостях капиталистов вам куда приятнее! В
старика Бука вы теперь, наверно, мечете на своих собраниях громы и молнии!
   Наполеон Фишер  в  недоумении вытаращил глаза,  но  Дидерих сделал вид,
будто ничего не замечает.
   - Да и на мой взгляд не очень-то благопристойно, - продолжал он, - если
кто-либо женит сына именно на  той девушке,  с  матерью которой у  него были
шуры-муры незадолго до рождения этой девушки... Но...
   В лице Наполеона Фишера что-то дрогнуло.
   - Но...  -  патетически повторил Дидерих, - я отнюдь не желал бы, чтобы
мои рабочие об  этом трезвонили.  А  вам,  Фишер,  незачем науськивать их на
городские власти только потому,  что один из  советников магистрата совершил
нечто такое,  чего и доказать нельзя.  -  Он в негодовании потряс кулаком. -
Обо мне уже распространяли слух,  будто я подстроил процесс против Лауэра. Я
не хочу больше никаких сплетен, пусть рабочие помалкивают.
   Он наклонился к механику и перешел на более интимный тон:
   - Ну, а так как я знаю, Фишер, каким влиянием вы пользуетесь...
   Он  неожид