господин граф, в посольском зале, там прием.
Толлебен об этом позабыл.  "А моя жена? Моя жена?" Графиня в зимнем саду. Не
дрогнув,  выдержал лакей свирепый взгляд несчастного супруга.  Вот, наконец,
красная гостиная:  в  бурном отчаянии Толлебен проделал весь  путь  до  нее.
Каждая  роскошная комната,  через  которую он  проходил,  убеждала его,  что
подлое письмо не лжет.  К обладательнице этой роскоши он был равнодушен, как
и она к нему;  такая женитьба -  тяжелая ошибка. В его душе нет чванства, он
презирает чванство,  -  удар кулаком по  какой-то  позолоте!  Он  -  истовый
протестант.  Он  плюет на  этот скарб и  на его владельцев;  честный юнкер с
радостью удалится в  поместье,  которое в  качестве приданого,  слава  богу,
записано на его имя.
   Последнюю дверь он открыл пинком,  лакей, видно, был не из расторопных.
"Где моя жена?" - "В зимнем саду". Между колонн, которые в глубине обрамляли
сад,  он увидел ее.  Она стояла позади сооружения в виде алтаря, у последней
кулисы  перед  перспективой зимнего сада.  На  переднем плане  красный шелк,
расставленная группами  мебель  и  в  простеночных  зеркалах  ее  отражение,
ярко-красное с  позолотой;  дальше  алтарь,  на  нем  высокая урна;  за  ним
сплетающиеся верхушками растения, дышащие холодком и спокойствием.
   Алиса быстро обернулась на его тяжелый топот.  "Одну минуту", - холодно
и  спокойно  промолвила  она.  Она  велела  садовнику  переставить цветочный
горшок,  а сама прошла вглубь и остановилась среди зелени. Толлебен топтался
среди ярко-красной мебели, дальше он не двигался, несмотря на широкий проход
в зимний сад.  "Я не актер,  -  думал он.  - Как я угодил на эту итальянскую
оперную сцену? В какую семью я попал?"
   - Интернациональная сволочь! - бормотал он, напыжившись от гнева.
   Он хотел окликнуть ее:  "Нельзя ли поскорей" - но, кроме легкого писка,
ничего не получилось,  а  она в это время звучным контральто разговаривала с
садовником. Тогда супруг накинулся на лакея, - то был давешний лентяй, - что
это он  мнется здесь и  шпионит.  Мигом коленкой в  зад,  рукой за  шиворот.
Рычанье.  Столик, окованный медью, с грохотом перевернулся, дверь закрылась,
уф!..
   - Что такое!  - воскликнула Алиса Ланна. Она велела садовнику поставить
стол на место и знаком отпустила его. Страх свой она уже преодолела.
   - С тобой это часто случается?  - спросила она, как всегда высокомерно.
- Ну, садись же!
   Он послушно сел.
   Огромное туловище от волнения раскачивалось из стороны в сторону, глаза
выкатились на лоб.
   - Совсем Бисмарк,  - сказала она, дивясь. На это удивление следовало бы
ответить взрывом  бешенства,  но  бешенство уже  поутихло.  Рука,  державшая
письмо,  свисала с подлокотника итальянского кресла-качалки.  Он нетерпеливо
ждал, чтобы она увидела письмо. Но она заговорила уже совсем другим тоном:
   - Теперь перейдем к более важным делам.  Папа должен получить княжеский
титул,  однако  у  нас  есть  враги.  Посмотри,  пожалуйста,  нас  никто  не
подслушивает?
   Он убедился в  том,  что в зеленой комнате нет никого,  и оставил дверь
настежь  открытой.  Несмотря  на  это,  Алиса  произносила враждебные  имена
шепотом.
   - Верхняя палата? - переспросил Толлебен; он стал внимательнее.
   - Зависть  в  среде  равных,  -  пояснила она.  -  Все  остальные будут
довольны, если канцлер сделается князем, особенно император.
   - Это сомнительно. Он сам хочет быть своим рейхсканцлером.
   - Именно потому.  В лице своего Леопольда он венчает собственный успех.
Он счастливо отделался от соглашения с  Англией.  Англо-французский союз уже
достоверный факт.  Он  теперь может преспокойно строить суда.  Его  Леопольд
должен стать князем, он только об этом и мечтает. Похлопочи же и ты! От папы
тебе нечего ждать благодарности,  это  ясно.  -  Складка у  нее между бровей
стала глубже. - Благодарность придет свыше.
   Он подождал,  пока она высказалась до конца,  и продолжал вслушиваться,
даже когда она умолкла.  Придя в себя,  он рассказал,  как вызванный к доске
старательный ученик, все, чем успел помочь делу, обо всех уговорах и нажатых
пружинах.  В  каждом  отдельном случае  все  прошло  так,  как  она  заранее
рассчитала.   Теперь  она  подавала  ему  советы,   как  повлиять  на  самых
несговорчивых.  Долго,  подробно,  все по  два,  по  три раза,  но неизменно
заканчивала так:
   - Я  ведь  все  знаю только с  твоих слов,  умник ты  мой.  Вот  этого,
например,  я  хорошо  узнала  только через  тебя.  Ты  забыл,  конечно.  Мне
врезалось в память каждое твое слово.
   На  самом же  деле  она  боялась одного:  что  он  не  уяснил себе даже
истинного  значения  всего  предприятия в  целом.  Она  не  оставляла ничего
недосказанным.
   - Откровенность -  лучшая дипломатия. Ты, конечно, хочешь спросить, что
тебе с  того,  если ты  поможешь моему отцу стать князем и  при  этом сам не
сделаешься статс-секретарем?  Я тоже так думаю. Папа охотно сплавил бы нас в
какое-нибудь  посольство,   но   мы   на   это  не  пойдем.   Не  будешь  ты
статс-секретарем,  так и он не будет князем,  я держу папу в руках, положись
на меня.
   Он хотел сказать:  "А тебе я  могу верить?"  -  но все было и  без того
ясно.
   - А его величество!  - продолжала она. - Ты способствовал осуществлению
его  тайного желания,  польстил его  тщеславию,  это  тебе не  забудется.  В
ближайшие годы Леопольд будет прочно сидеть на месте.  Его успех - это успех
императора.  Но преемник должен быть намечен заранее. Кто может им быть, кто
на виду?  С  точки зрения житейской отец пустил к себе в дом врага.  Как это
будет  с  точки  зрения  политической -  покажет время.  -  Говоря так,  она
искренно страдала.  Против отца за этого дурака! Такова жизнь! - Ты дашь мне
директивы, - заключила она и заговорила другими словами о том же самом.
   Она умолкла только после того,  как убедилась,  что он прочно затвердил
урок и стал поглядывать на письмо,  которым размахивал все это время.  Алиса
давно уже прочла содержание письма у него на лице;  теперь ей было ясно, что
он  по-иному рисовал себе брак прирожденного повелителя.  Несмотря на всю ее
предусмотрительность,  он  все  еще  слишком ясно ощущал ее  превосходство и
всегда задавался вопросом: "Может ли она, при своем уме, быть мне верна?"
   Раньше чем он успел вновь распалиться злобой, Алиса сказала:
   - Теперь перейдем к  тому,  что тебе пишет моя подруга Белла.  А ну-ка,
покажи!
   Толлебен протянул ей письмо,  как послушный ребенок,  -  он ни о чем не
спрашивал, он совсем растерялся.
   - Буквы  вырезаны из  газеты,  -  деловым тоном  заметила она.  -  Нет!
Вернее,  это  целый  кусок  из  газетного романа-фельетона,  не  иначе.  Мой
возлюбленный будто бы пьет у меня чай в те дни,  когда я не принимаю.  - Она
подняла глаза.  -  Послушай,  значит это должно быть не сегодня. Сегодня мой
приемный день.  Вот что,  я  отменю прием и  не извещу об отмене только чету
Мангольф.  Они приедут, хотя бы для того, чтобы не возбудить подозрения. Что
ты на это скажешь?
   Толлебен попытался прибегнуть к привычному устрашающему ржанию, чему-то
среднему между протестом и угрозой.
   - Если желаешь моей помощи, объяснись точнее.
   - Ну,  угадай сам,  кто твой враг!  -  сказала она спокойно. - Это враг
твой, не мой. В нашем кругу обычно действуют целесообразно. Никому не придет
в  голову  вырезывать из  газет  букву  за  буквой  только для  того,  чтобы
причинить вред женщине. Здесь дело в тебе, - повторила она.
   - Он подставляет мне ножку, чтобы я не был назначен статс-секретарем, -
догадался Толлебен.
   - Верно, - подтвердила Алиса, затем: - Тебе здесь советуют войти ко мне
в указанное время и самому во всем убедиться.  То же самое тебе советую и я.
Только встретишь ты не моего возлюбленного,  -  у меня его нет,  -  а своего
врага.  -  Все  это  было  сказано  очень  решительным  тоном.  Кончив,  она
поднялась. Толлебен также встал с места и поклонился по-рыцарски. Его помощь
была обеспечена.
   Она  понимала,  что рискует всем.  Терра мог узнать об  отмене приема и
прийти.  Кого послать к  нему?  У  нее не  было телефона,  за  которым бы не
следили.  Но когда она все-таки решилась позвонить ему,  никто не ответил. В
последний момент,  когда она совсем потеряла голову,  ей  пришел на ум отец.
Граф  Ланна  как  раз  собирался  в  рейхстаг;  она  попросила его  передать
господину Терра,  что она сегодня не  принимает.  Не  успела она вернуться в
красную гостиную, как явились Мангольфы.
   - Странно,  что мы оказались одни,  - сказала Алиса, указывая на чайный
стол.  -  Я  ждала всех своих друзей.  Теперь нам  хватит места и  здесь,  в
уголке.  - С этими словами она усадила их в глубокие кресла у самого входа в
зимний сад. - Чем интимней, тем приятней. Главное, надо знать своих истинных
друзей, - прибавила она с меланхоличной веселостью.
   Беллона  обняла  приятельницу картинным движением,  проливая  при  этом
слезы  раскаяния.  Мангольф  молча  уставился в  пространство.  Внезапно  он
заговорил о Терра в доброжелательном тоне.
   - Его отношения с вашим тестем мне не по душе, - возразила Алиса. - При
его  взглядах  нельзя  с  полной  искренностью представлять интересы военной
промышленности.
   Мангольф расхохотался:
   - По-вашему, это так уж необычно?
   - Для господина Терра, конечно. Он всегда шел своим путем.
   - Тогда   будьте  уверены,   что   пожертвовать  доводами  разума  было
неизбежно. Только бездушные люди идут на это без особой крайности.
   Она  посмотрела  на   страдальца;   под  высоким  изжелта-бледным  лбом
топорщились брови,  почти доходя до запавших висков. У нее явилось искушение
заговорить   откровенно.    Но   именно   в   этот   миг   чета   обменялась
многозначительным взглядом, и начался легкий разговор.
   В тишине прозвучал бой часов,  гости поднялись.  Мангольф уже поцеловал
руку хозяйке дома,  но Белла еще замешкалась. Когда Белла собралась уходить,
Алиса сказала:
   - Твой муж ушел вперед.
   - Какой невежливый! - заметила Белла.
   Алиса посмотрела ей  вслед,  и  они  еще раз кивнули друг другу.  Тогда
Алиса подошла к зеркалу;  она уже раньше увидела в нем, как Мангольф шмыгнул
за  угол и  спрятался в  зимнем саду за группой растений.  Он ждал появления
Терра.
   Весь ужас был в  том,  что тот действительно мог войти.  За  чаем она с
нечеловеческим напряжением владела собой,  сейчас  силы  ее  иссякли.  Когда
позади открылась дверь,  она шарахнулась,  вытянув вперед руки, и вполголоса
пролепетала чье-то имя, ее возглас услышали рядом, в зимнем саду, листья там
зашевелились.
   Вошедший оказался Толлебеном;  Алиса увидела его раньше,  чем Мангольф.
Она решила разыграть комедию,  пусть тот до последнего мгновения думает, что
это Терра. Пусть сидит там, пока все пути не будут ему отрезаны.
   Никогда еще ее изящная фигурка не устремлялась так к Толлебену, никогда
он не видел такой улыбки на ее лице.  Он в смущении остановился,  раньше чем
его  могли заметить из  зимнего сада.  Алиса подлетела к  нему,  шепотом все
объяснила и исчезла.
   Толлебен  зашагал  прямо  к  группе  растений.   Мангольф  успел  выйти
навстречу,  прежде чем его вытащили за рукав.  Он воспользовался этим, чтобы
придать себе независимый вид.
   - Пожалуйста, без лишних слов, - сказал он решительно. - И без этого!..
   Он не отклонился, хотя видел, что рука противника дрогнула. Мангольф не
спускал  с  него  глаз  и  овладел  положением единственно властью  взгляда,
который не  был  вызывающим,  а  лишь пронизывающим,  властью мрачного лица,
которому было известно все о себе и о других и которому в любую минуту могла
прийти охота заговорить. Толлебен отступил - отступил перед непостижимым.
   - Комедиант!  -  пропищал он злобно, но при всем презрении он внутренне
дрожал.
   - Я жду ваших секундантов, - заявил Мангольф и удалился.

   Но когда Мангольф проходил через зеленую комнату,  он услышал сбоку,  в
приемной,  голос Алисы.  Не  задумываясь,  он  вошел.  Она не  заметила его,
занятая разговором по телефону.
   - Его нет?  -  Взволнованным тоном:  -  Постарайтесь,  пожалуйста,  его
найти,  это  необходимо!  Что?  Нет  в  Берлине?  Его нет в  Берлине?  Тогда
благодарю вас.  Пожалуйста,  поблагодарите и  моего отца от меня.  -  Трубка
выпала у нее из рук, она зашаталась.
   Мангольф едва подоспел, чтобы поддержать ее. Но она отстранилась. Тогда
он стал говорить о своем глубоком сожалении,  о том,  как раскаивается,  что
взял на себя такую роль.
   - Да,  не следует бороться.  Но мы захвачены борьбой.  И  не от нас уже
зависит, к чему она приводит.
   - Чего вы хотите? - спросила Алиса.
   - Того же, что и вы. Дуэли не должно быть.
   - Ошибаетесь.  Я  хочу,  чтобы она была.  -  Она посмотрела ему прямо в
лицо. - Вы должны умереть.
   Он задрожал.
   - Это не выход, - опомнившись, ответил он.
   - Нет,  это выход,  -  настаивала она. - Ведь вы хотели, чтобы умер мой
муж...  или  тот,  на  кого вы  его  натравливали,  -  добавила она зловещим
шепотом.
   - Глубокоуважаемая графиня!  Логика чувства делает вам честь,  но она и
обманывает вас.  Дуэль невозможна,  -  настаивал Мангольф. - Нам не пристало
слушаться велений сердца.  Зять рейхсканцлера так же не зависит от себя, как
и  зять  тайного советника фон  Кнака.  Серьезная распря между  этими  двумя
могущественными факторами власти,  Кнаком  и  Ланна,  неприемлема для  нашей
политики.
   - Она не то еще приемлет, - вставила Алиса.
   Он снова принялся убеждать ее с еще большим жаром.
   - Трус! - сказала Алиса.
   Выразив сожаление,  он с достоинством удалился.  Она побежала обратно в
красную гостиную,  побежала, чтобы застать там Толлебена. Да, он топтался по
комнате.
   - Почему я этого молодчика не убил на месте? Если и ты мне не объяснишь
- почему, я лопну от злости! - Он весь побагровел.
   - Я скажу одно:  он обезумел от страха.  Он умрет от страха раньше, чем
ты прицелишься в него.
   - Ну, на это не было похоже, - с удивлением припомнил Толлебен.
   - Как подумаю, что он замышлял, я не помню себя от счастья!
   Язык не  поспевал за  сердцем.  Это  было воздаяние за  страх последних
часов.  Устранена опасность,  нависшая не  только над ее головой,  но и  над
головой того,  кто даже ничего не узнает.  Какой урок! А тот все еще мечтал,
что они будут принадлежать друг другу.  "Никогда,  никогда, и все-таки мы не
перестанем любить друг друга".  При  этой мысли к  ней вернулись строгость и
решимость. Обернувшись к Толлебену:
   - Я хочу что-то сказать, для чего действительно нужен особенный случай,
иначе этого и не скажешь. Я всегда буду тебе верна.
   Он ничего не ответил.  Есть признания,  которые принимаются молча,  ибо
слова преходящи.  Слова хороши для труса.  Правда,  у нее сейчас такое лицо,
сознавал Толлебен, какого обычно у женщин не бывает, честное лицо.
   - У меня неотложные дела, - сказал он и ушел искать секундантов.
   Мангольф не мог опомниться от изумления:  рано утром, когда супруги еще
были в постели, явились два офицера. Он объяснил жене, что дело, верно, идет
о каких-нибудь формальностях,  -  дуэль была и остается невозможной,  Алиса,
несомненно,   вмешается.  Для  улаживания  конфликта  ему  тоже  понадобятся
секунданты, и он немедленно вызвал к телефону генерала фон Гекерота, который
охотно дал согласие. К офицерам он вышел в элегантной пижаме.
   Учтивый разговор, настолько заученный и трафаретный, что вряд ли он мог
быть  серьезным.  Иначе  как-нибудь  почувствовалось бы,  что  дело  идет  о
человеческой жизни. Офицеры откланялись, сцена прошла как по маслу.
   За завтраком он был занят газетами и  письмами и  только попросил Беллу
дать ему  знать в  министерство,  когда Гекерот сообщит,  что  недоразумение
улажено. После чего он сел в автомобиль и уехал.
   Серьезный день.  Надо  подготовить ответ  на  запрос социал-демократов.
Ланна  любил в  таких случаях блеснуть.  Только взглянув мимоходом на  часы,
Мангольф вспомнил о Гекероте.  Ответ уже должен быть получен.  Очевидно, еще
нет.  Но  теперь он понял,  что только этого и  ждет.  Еще немного погодя он
позвонил домой:  ничего; Гекероту: нет дома. Что же, собственно, происходит?
Неужто вмешалось что-либо  непредвиденное?  Мангольф успокаивал подступавшую
тревогу самыми простыми объяснениями.  Секунданты Толлебена, конечно, займут
примирительную позицию, Мангольф попросил своих держаться выжидательно. Ведь
кому по-настоящему грозит скандал?  Кто  обманутый муж и  с  кем тогда будет
покончено?
   Но  это  слово раскрыло истину.  Нет!  С  Толлебеном и  тогда не  будет
покончено.  Покончено будет с  тем,  кого  убьют.  Ужасная истина!  И  вдруг
Мангольф предался отчаянию,  схватившись за голову руками.  Его убьют, и все
забудется - и толлебенский позор, и смерть Мангольфа, и вся их вражда. Разве
Кнак  будет  враждовать с  Ланна  из-за  убитого зятя?  Зять,  представитель
компании в лоне правительства,  убит,  на его посту новый человек,  а дальше
что?  Первым позабудет Кнак,  потом Белла. В конце концов и Толлебен будет с
благожелательством вспоминать об  устраненном сопернике.  Он  может себе это
позволить, глупец. Глуп единственно тот, кто умирает.
   Боже  мой,   какой  нелепый  промах!   Его  дело,  все  его,  созданное
собственными руками,  напряженное, строгое и осмысленное существование - под
бездушным дулом пистолета!  "Трагически глупая игра без выигрыша, а ставка -
мое я!"
   - Я!  Я!  -  громко повторил он, остановившись посреди кабинета, ударяя
себя в грудь. Тут Мангольф опомнился.
   Он заметил,  что уже в течение целого часа терзается ужасающим страхом.
Надо положить этому конец!  К телефону. "Господин генерал?" Да, сам Гекерот,
его тяжелое дыхание.
   - Только  что  вернулся  домой.  Хорошенький сюрприз  нам  преподнесли.
Конечно,   позор  падет  на   всю   армию,   не   следовало  иметь  дело   с
интернациональным сбродом.
   Говорит, словно пьяный. К Мангольфу вернулось все его хладнокровие.
   - О чем вы говорите?
   - Ах,  вы  ничего не знаете!  В  самом деле ничего не знаете?  Конечно,
откуда же вам знать? Ваша дуэль не может состояться из-за смерти секунданта.
   - Что такое?  Какой секундант?  -  выкрикнул он так резко,  что Гекерот
испугался.
   - Простите,  ради  бога,  дорогой  Мангольф,  мне  следовало немедленно
позвонить, но если бы вы знали, в каком я состоянии! Однако не беспокойтесь,
дуэль  состоится непременно,  только с  опозданием;  чести  вашей  ничто  не
угрожает,   не  беспокойтесь!  Но  послушайте!  Все  было  отлично  слажено,
троекратный обмен выстрелами.  Идея графа Финкенбурга, он на этом настаивал,
в  интересах вашего противника.  Я,  конечно,  вел себя сдержанно,  согласно
вашим указаниям,  и требовал - до потери боеспособности. Однако не преуспел,
сожалею, следовательно - троекратный. Вы слушаете?
   - Слушаю.
   - Конечно,  мне следовало к  вам заехать.  Я  так и собирался.  Но граф
Финкенбург пристал,  чтобы я отправился с ним в манеж посмотреть его кобылу.
И там это случилось.
   - Граф Финкенбург упал с лошади?
   - Нет, его застрелили.
   - Его?  -  спросил Мангольф. - А не меня? - Он не знал, что говорит, но
генерал, не слушая, кричал в трубку:
   - Выстрел в спину! Сзади! Трусливый и предательский. Позор падет на всю
армию, помяните мое слово! Подозревают денщика Финкенбурга, но доказательств
нет.  Я  лично обрабатывал его  два  часа.  Солдаты держатся сплоченно,  как
стена. Правда, покойный был живодер. Воображаю, что нам преподнесет окаянная
левая пресса!
   - Благодарю вас, господин генерал.
   Мангольф хотел повесить трубку, но Гекерот крикнул еще:
   - Конечно,  сегодня ваше дело не может сладиться,  сами понимаете,  что
тут на меня свалилось.  Завтра начнем сначала.  Послезавтра утром,  если все
пойдет ладно, вы будете стреляться.
   Мангольф сел,  чтобы не  подпрыгнуть до потолка.  Спасен!  Спасен судом
божьим!  Значит,  дуэль действительно нечто вроде суда божьего. Человек, еще
в