своем праве на победу,  соперничая друг с другом,  вы прибегали ко все более
сомнительным способам борьбы, - и вот вы здесь.
   - Теперь  он  у  меня  в  руках!  -  уверенно  заявил  Бальрих,  сделав
решительный жест.
   - Нет, это он у меня в руках. - И Геслинг повторил его жест.
   - В таком случае,  господа,  вам остается только одно - обменяться тем,
что у вас есть, - посоветовал адвокат.
   Но враги не сдавались.
   - Я знаю про вас еще больше, - грозил Бальрих.
   - А я сильнее вас, - утверждал директор.
   - Освободите меня,  -  опять потребовал Бальрих, - иначе и вам придется
последовать за мною.
   - Это  невозможно!  -  взревел  главный  директор.  -  Освободить  вас,
отпустить на все четыре стороны со всем,  что вы знаете,  с вашим письмом, с
вашими кознями против меня? Нет, лучше сразу на каторгу!.. Оставайтесь здесь
и пикнуть не смейте - тогда посмотрим.
   - Лучше на каторгу! - сказал Бальрих.
   Тут главный директор прибегнул к помощи зятя.
   - Я обещаю тебе...  -  настойчиво продолжал он.  -  Уговори его!  Пусть
останется здесь,  подле меня,  в Гаузенфельде. В своей казарме он может жить
по-прежнему,  как рабочий,  и  снова работать на фабрике,  у меня на глазах.
Иначе я ни одного часа не буду спокоен за свою жизнь. Уговори его!
   Бук подумал с минуту, потом, переваливаясь, направился к Бальриху, взял
его под руку,  стал прохаживаться с ним взад и вперед и начал переговоры.  А
Геслинг тем временем сидел на развалинах против Клинкорума.
   Бальрих слушал,  ему хотелось заткнуть уши,  и  все-таки он  не  мог не
задуматься над  тем,  что  нашептывал ему  этот  дружественный и  неумолимый
голос.  В голову закрадывалась мысль -  не пора ли кончить борьбу и не лучше
ли смириться...  Но,  тогда все было напрасно -  и  знания,  добытые с таким
трудом, и силы, растраченные впустую! Вернуться туда, где ты начал! Возможно
ли это?
   - Да, - сказал Бук. - Вы сами больше не надеетесь победить ваших врагов
- богачей. Вам остается только зарабатывать деньги и преуспевать, служа им в
качестве  сообщника,  пособника...  -  Бук  пошевелил пальцами,  указывая на
что-то, быть может, на собственную грудь, - и предателя, - закончил он.
   - И  всегда в роли побежденного,  -  возразил Бальрих,  -  прозябать до
своего смертного часа...
   Но  Бук  перебил его,  быстро переменив свои позиции в  пользу главного
директора:
   - Власть -  это нечто большее,  чем дело рук человеческих; это извечный
отпор каждому нашему чувству, вздоху, стремлению. Это та сила, которая гонит
нас вспять, тот зверь, каким мы некогда были. Это - сама земля, к которой мы
прикованы.  Наши предки иногда освобождались от нее,  и наши потомки некогда
сбросят с себя ее оковы. Но мы - нынешнее поколение - нет. Давайте смиримся.
   И  Бальрих вернулся в  свой  корпус.  Для  этого достаточно было только
пересечь луговину.
   Вновь стоит у машины рабочий Бальрих, опять он ест хлеб Геслинга, чтобы
быть сильным для  Геслинга.  В  шестом часу,  подняв воротник,  бежит он  по
словно озябшему серому шоссе,  и  сотни товарищей молча спешат рядом с  ним.
Топот спереди,  топот позади, топот отдается в тебе самом, однообразный, как
стук  машин.  Вконец  измученный,  возвращаешься  вечером  в  свою  комнату.
Подумать бы,  вспомнить,  понять!  Но,  как и  раньше,  шум огромной казармы
заглушает мысли;  и кажется, что так даже лучше... Хорошо - уснуть, хорошо -
отдаться покою.  Уже не работать головой, ведь химеры разъедают мозг, Только
трудом наших  рук  заглушаем мы  сознание жестокого смысла нашей  жизни.  Он
кажется нам менее ужасным.  Рабочий Бальрих женился на девушке Тильде,  взял
ее к себе с ребенком и с матерью и кормил их всех.
   Теперь он  снова стал  проводить вечера с  товарищами в  закусочной,  и
рабочие наконец увидели,  что  он  такой  же,  как  и  они,  никто больше не
сдерживался в  его присутствии.  И все-таки они встретили его без ненависти,
без  вражды.  Напротив,  он  чувствовал,  что  теперь,  когда все  оказалось
тщетным,  они  еще  более  благодарны ему,  и  подчас  простое  пожатие руки
говорило о  том,  что теперь все в порядке.  Мы любим друг друга,  и предаем
один другого,  и  боремся,  и  сдаемся,  когда силы изменяют нам.  Мы  много
пережили и многому научились,  но постепенно снова забываем то, что осталось
позади.
   Когда крестили ребенка,  Тильда ожидала уже  второго.  Бальрих говорил:
"Мы пролетарии" - и только он один понимал весь горький смысл этих слов. Так
как  было воскресенье,  он  достал из  ящика стола свои латинские книги,  те
немногие,  которые уцелели вовремя пожара на вилле Клинкорума.  Он посмотрел
на  них,  сердце у  него сжалось,  и  он  твердо решил убрать их  подальше и
забыть.  Пусть читает их тот,  кому они дадут силы для победы над Геслингом.
Ты все-таки попытался это сделать -  мог по всей справедливости сказать себе
Бальрих. Если бы ты читал их, как читал Клинкорум! Но ты читал их без пользы
и себе на горе.  Знание,  не приносящее плодов, суетно и вредно. Бездействие
духа более преступно,  чем умерщвление зарождающейся жизни. Тот, кто мыслит,
должен мыслить ради счастья людей.
   Он  смирился...  Но  вот однажды пришло письмо от Лени.  Легкий аромат,
каким повеяло от  еще не  вскрытого конверта,  перевернул ему всю душу.  Что
сталось с нею? Ты виноват, ты покинул ее. Ради нее надо было не сдаваться, а
бороться до конца... Но ей жилось хорошо, даже великолепно, как уверяла она.
В  Берлине  она  посещала театры  и  вращалась среди  баронов и  баронесс...
Прошлое вдруг  предстало перед ним.  Да,  борьба есть  борьба.  И  от  нужды
избавишься только ценою крови.  Не такой рисовалась мне ее судьба... Но весь
этот блеск, писала она, не радует сердца, лишь только она вспоминает о своем
милом Карле.  Слова эти сразили его,  точно придавила своей тяжестью вся его
загубленная жизнь.  Он чужой среди своей семьи,  и  все разбито.  Не видимый
никем, он плакал, пока близкие не нашли его.
   Письмо Лени он спрятал.  Как-то,  перечитывая его, он опять наткнулся в
нем на выражения,  смысл которых был ему не вполне понятен. За ними, видимо,
таился тот  же  неведомый ему  мир,  как и  в  изысканных разговорах актеров
тогда,  в театре "Аполло".  Она называла виллу "Вершина" -  "провинцией".  А
ведь когда-то  его  высшей мечтой было -  подарить эту  виллу Лени.  Как  же
назвала бы она теперь его самого?  "Что ж,  у каждого своя жизнь,  - подумал
Бальрих, - у нее - своя, а это сейчас - моя жизнь". С грубоватой прямотой он
написал ей,  чтобы она откладывала деньги на черный день, ведь веселой жизни
тоже когда-нибудь настанет конец.
   Но она так и не ответила на это письмо.  А он считал недели: вот прошло
три,  вот уже шесть недель. Что ж, все идет своим чередом. Она там, вдали от
него,  будет подниматься все выше,  а  ты  здесь,  день за днем,  отстаешь и
опускаешься все ниже.  И все меньше будем мы помнить друг о друге. Пятьдесят
лет,  быть может,  дано нам прожить -  достаточный срок, чтобы забыть о том,
как ты  нес ее  на руках,  среди пыли в  тот день,  когда она плясала вокруг
всего света. Вот видишь - ты больше не плачешь.
   Вяло потекла жизнь.  Борьбу,  которая кончилась твоим поражением, ты не
забыл  и  вызываешь вновь ее  картины среди мирной тишины наступившего лета.
Она  еще здесь,  в  воздухе чувствуется какая-то  скрытая тревога.  То,  что
казалось  таким  отдаленным,  вдруг  придвигается  к  тебе  вплотную,  и  ты
содрогаешься от ужаса, словно у тебя отнимают жену и детей. Россия! - вот он
враг,  Франция!  Англия!  -  вот они враги! Кто сейчас думает о Геслинге? До
него мы не сумели добраться, так двинемся же вместе с ним на тех, кто на нас
напал.  Оттуда нам улыбается победа!  Война нужна, чтобы мы, бедные, наконец
вырвали у жизни то счастье, какое не смогла нам дать никакая борьба. Геслинг
выплачивает восемьдесят процентов заработка семьям призванных в армию. Какие
там пролетарии,  какие буржуа -  Отечество,  вот что теперь на первом месте.
Главный  директор  давно  уже  предвосхитил  события.   Он   заблаговременно
установил нужные машины. Теперь они работают на оборону.
   Бальрих,  Динкль и  прочие были призваны в  числе первых.  Великий день
свершения настал. Мы выступили. Все взоры были обращены на нас, мы шагали по
украшенным флагами улицам;  за  нами следовали походные кухни;  матери несли
цветы  или  колбасы;  маленький красный кулачок сестры  сжимал ручку  нашего
сундучка,  концом фартука утирала она слезы. А мы пели. Мы пели, и на шлемах
у нас пестрели венки.  И, когда из-за угла выходил наш полковой оркестр, все
окна на улицу распахивались настежь. Машины останавливались и пропускали нас
вперед.  Вокзал  тоже  был  украшен флагами и  венками.  Увидим  ли  мы  еще
когда-нибудь тех, кто здесь ищет нас? Но где же Тильда?
   Вагоны нас ждут.  Проезд бесплатный!  И юный Ганс тоже здесь, его ясные
глаза широко раскрыты, он записался добровольцем и приедет позднее:
   - Париж  можете брать без  меня,  а  Лондон -  не  смейте,  пожалуйста,
подождите меня!
   Динкль  острит,  как  обычно,  и  тянется за  второй чашкой бесплатного
бульона, который раздает дама-патронесса.
   А  Тильды все  нет.  Какая давка!  Если не  взяться под руки,  навсегда
потеряешь друг друга. Груды багажа навалены вдоль вагонов - "без гарантии за
доставку". Из поездов несутся крики: "Господин лейтенант, похлопочите, чтобы
дали отправление! Ох, и всыпем же мы этим негодяям!"
   Нас отправляют;  смех и  слезы,  бравада и сердечная тоска;  паровозные
свистки; медленно отходит первый поезд. Кто-то уже лежит под колесами вагона
- "без  гарантии"!   И  даже  весь  этот  хаос  рождает  подъем,  даже  горе
воодушевляет. Но куда провалилась Тильда?
   На мешке сидит старушка. Она одета бедно, но опрятно; ее согнутая спина
похожа на гриб. Она ломает руки:
   - Я так и не видела его!
   Бальрих знает кого!  Гербесдерфера.  С  ним порешили сразу.  Ни  одного
шпиона  не  бросит  он  больше под  дула  ружей...  Бальрих протягивает руку
сестре.
   - Прощай, Малли!
   Но Тильда?  Где его дитя и Тильда?.. И вот с подножки вагона он заметил
свою жену, а она его. Он уже смертельно побледнел, - таким она увидела мужа.
Под коричневым платком осунувшееся,  посеревшее лицо,  на руках - ребенок, и
рядом с его белокурой головкой -  ее запыленные волосы; стареющая работница,
вот какой он видит ее. Он машет ей рукой. Остается едва ли полминуты.
   Вот она,  оберегая огромный живот,  спеша и задыхаясь, проталкивается к
мужу.  Он машет ей снова;  последние полминуты на исходе, а в груди теснится
еще многое,  что надо бы  сказать:  "Я  недостаточно любил ее,  недостаточно
любил  нашу  бедность,  нашу  простую жизнь и  людей,  которые могут быть  и
хорошими и  дурными Но  почему так  черствы,  так безжалостно алчны те,  кто
сидит наверху,  а  по их вине и  те,  что внизу -  и худшие и даже лучшие из
нас?" Он чувствует, что истекают последние полминуты, а упущена целая жизнь,
как бы  яростно он  ни боролся,  -  та истинная жизнь,  которая есть разум и
добро.  Все наши помыслы были направлены на  борьбу,  мы искали ее,  мы жили
борьбой еще задолго до этого дня,  когда вступаем в  войну.  В нас разжигали
вражду,  и  вот мы нашли врагов Я отдал дань своему времени и теперь искупаю
его вину.
   Их  руки  встретились.  Колеса  медленно и  неотвратимо сделали  первый
оборот.  Он  целует ребенка,  в  тесном пожатии сомкнулись две жестких руки;
прошла секунда, еще одна. Он порывисто наклоняется к Тильде:
   - Когда я вернусь, жизнь станет лучше...
   Задыхаясь,  бежит она за ним,  ужас всей жизни отражается на ее лице, и
она безутешно повторяет:
   - Когда ты вернешься...


ПРИМЕЧАНИЯ

   Роман "Бедные" -  вторая часть трилогии "Империя" - вышел в свет в 1917
году.

   Стр.   453.   Консисторский  советник  -   Консистория  -   в  Германии
совещательная коллегия при католическом епископе.
   Стр.  483.  Тантьема  -  дополнительное вознаграждение,  отчисляемое от
прибыли,  которую  получают  директора и  члены  правления капиталистических
предприятий.
   Стр. 511. Базельский конгресс - чрезвычайный конгресс II Интернационала
в Базеле в 1912 году, посвященный вопросу борьбы против опасности войны.
   Стр. 522. Один - в древнескандинавской мифологии верховное божество.
   Монте  -  подразумевается Монте-Карло,  курортный город в  Монако,  где
находится всемирно известный игорный дом.
   Стр. 568. "Прилетела птичка..." - слова немецкой народной песни.
   Стр.  589. Воскресшие Катилины вырывают у тебя из рук то, что дано тебе
свыше - священную собственность и власть! - Пытаясь привлечь на свою сторону
широкие  массы,   Катилина  выдвинул  демагогическую  программу  уничтожения
долговых обязательств и конфискации имущества своих противников.
   Стр.  592.  ...герой Троянской войны,  отдающий жизнь за Елену. А какая
польза от этого Лени?..  Но все ради нее сошли в подземный мир -  Аякс...  и
Гектор...  -  Елена Прекрасная -  дочь Зевса и Леды,  жена спартанского царя
Менелая,   из-за  которой,  по  преданию,  началась  троянская  война.  Аякс
Теламонид -  греческий герой,  в  припадке  безумия  покончил самоубийством,
Гектор - защитник Трои, убитый Ахиллом.
   А.Ибрагимов


    Генрих Манн.
    Империя.

    Голова


   Голова (Трилогия "Империя", Книга 3)
   Книга: Г.Манн. Сочинения в восьми томах. Том 4
   Перевод с немецкого Н.Касаткиной под редакцией Р.Гальпериной
   Государственное Издательство Художественной литературы, Москва, 1957
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2002 года



   Книга 3

   Голова


   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: Г.Манн. Сочинения в восьми томах. Том 4
   Перевод с немецкого Н.Касаткиной под редакцией Р.Гальпериной
   Государственное Издательство Художественной литературы, Москва, 1957
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2002 года
   ---------------------------------------------------------------------


   {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


СОДЕРЖАНИЕ

   Девяносто лет назад

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

   Глава I. Женщина с той стороны
   Глава II. Единоборство
   Глава III. Директор
   Глава IV. Новая встреча
   Глава V. Либвальде

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

   Глава I. Подъем
   Глава II. Салон Альтгот
   Глава III. Система Ланна

 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

   Глава I. Система Ланна. Ее торжество и крушение
   Глава II. Кто зовет?

   Примечания И.Генc



ДЕВЯНОСТО ЛЕТ НАЗАД

   Рассвет едва  брезжил,  когда левый фланг французской армии развернулся
по опушке леса. Из лесу высыпали стрелки и захватили предмостное укрепление.
В  крепости  началось  страшное замешательство,  ее  защитники откатились до
самых стен. Стоя на одном из низких холмов, господствовавших над равниной, и
держа перед глазами подзорную трубу, император сказал:
   - Неприятель думает,  что  его  дивизиям удастся  улизнуть по  дорогам,
которые скрещиваются за мостом, но он обманется: мы возьмем мост, потому что
солнце  будет  слепить ему  глаза.  Чудесный день!  -  Он  стал  напевать из
оперетты:

   Конечно, наш дурак
   Уж попадет впросак. -

   И  вдруг резким движением отвел трубу от  глаз:  он заметил,  что левый
фланг дрогнул.  Немедленно послал он  вниз одного из своих адъютантов узнать
причину.
   Причина заключалась в том, что войска уже два дня не получали хлеба. На
опушке леса, у дуба, под топот коней, крики и пушечный гул генерал отчитывал
интенданта:
   - Ваши люди воруют!
   Завидев адъютанта, он рассвирепел еще больше.
   - Вы сами воруете! - крикнул он интенданту.
   Мимо вели двух человек в штатском, их схватили как шпионов. Услыша, как
они что-то кричат о зерне,  интендант обрадовался случаю и велел их подвести
поближе.
   - Ах,  у вас есть зерно?  - накинулся он на них. - Так это вы захватили
крестьянские телеги, которых мы напрасно ждем. Я прикажу вас вздернуть!
   Генерал и адъютант ускакали,  чтобы лично удостовериться, как идет бой.
Интендант обратился к штатским:
   - Давайте зерно!
   - А вы за него заплатите? - спросил один.
   - Не заплатите, так ищите его сами! - сказал второй.
   Интендант посмотрел на них.  У  них были решительные лица,  -  у одного
круглое,  кирпично-красное,  в  ушах серьги,  у  другого длинное,  постное и
суровое. На них были плащи с тройными воротниками, меховые картузы и высокие
сапоги.
   - Негодяи!  -  крикнул интендант и тихо,  чтобы не услышали окружающие,
добавил: - Я могу вас спасти.
   Они  вопросительно  переглянулись  и  сделали  вид,  будто  не  слышат.
Интендант приосанился, увидев, что генерал с адъютантом возвращаются.
   Адъютант  оповестил полки  о  недовольстве императора.  Одновременно он
объявил,  что прибыл хлеб.  Никто не сомневался в том, что одно из этих двух
средств окажется действенным,  хотя шум сражения все приближался.  Несколько
гранат  разорвалось у  ног  господ  офицеров,  раненые стали  падать слишком
близко,  господа офицеры отошли в сторону. Двое купцов, на которых никто уже
не  обращал внимания,  пошли вместе со  всеми,  как приглашенные зрители,  У
генерала пулей выбило из  рук фляжку.  Он оглянулся,  один из штатских подал
ему свою.
   - Вы еще здесь? - спросил генерал. - А как же зерно?
   Тот, что с длинным лицом, спросил:
   - А нам заплатят?
   Генерал ответил:
   - У нас цена твердая.
   - По твердой цене мы не поставляем. - Это они произнесли в один голос.
   - И даже в том случае, если я велю вас расстрелять?
   - Лучше расстрел, нежели разорение, - сказали они.
   - Все равно как мы говорим:  лучше смерть,  нежели бесчестие, - заметил
адъютант.
   Генерал лукаво усмехнулся.
   - Вы друзья? - спросил он, и они кивнули. - Одному я согласен заплатить
выше твердой цены. А другой - как знает.
   - Но нам нужен весь хлеб!  -  закричал интендант.  -  У десятой дивизии
тоже ничего не осталось.
   - Мне безразлично,  что едят остальные,  -  возразил генерал. - Ну, так
кто из вас доставит хлеб? - спросил он у тех двоих.
   Они не глядели друг на друга и молчали.
   Генерал выждал,  затем взял за плечо того, что повыше, как бы собираясь
вступить с ним в переговоры. Кровь бросилась в лицо второму, поменьше.
   - Все, что получите от него, - сказал он злобно, - могу дать и я.
   - Но ваш приятель сговорчивее.
   - Откуда вы знаете?  -  У меньшего глаза налились кровью. - Я не требую
больше твердой цены.
   Лицо  высокого  по-прежнему было  постным  и  суровым,  но  голос  стал
хриплым.
   - Этого только не хватало! - прошипел он в сторону меньшего.
   Генерал торжествующе огляделся. Между тем и войска его добились успеха.
Они теснили неприятеля, сражение удалялось. Генерал сел на лошадь и поскакал
за войском; адъютант помчался галопом к холму, чтобы император от него, а не
от кого-либо другого,  узнал о результатах своего вмешательства.  Интенданта
тоже отвлекли события.  И  оба  штатских одиноко стояли друг против друга на
опушке леса,  в нескольких сотнях метров от сражения, которого они не видели
и не слышали, так они были поглощены своим делом.
   Высокий глухо проворчал:
   - Что тебе здесь нужно?
   - Я здесь с таким же правом,  как и ты, - немедленно огрызнулся второй,
коренастый.
   - Ты  пришел сюда только потому,  что пришел я.  От  самого дома ты всю
дорогу тащился за мной по пятам.
   - А кто не спускал с меня глаз?
   - Да потому, что, куда бы я ни заходил, ты уже успел там побывать.
   Высокий подошел поближе к меньшему. Тот встал на цыпочки и поднес к его
носу кулаки.
   - Ты подкупал крестьян! - заорал он.
   - Ты нанимал разбойников, чтобы они меня ограбили, - прорычал второй.
   Тогда  коренастый толкнул  высокого,  тот  обхватил его,  и  они  стали
бороться.  Они швыряли друг друга о деревья,  падали, катались по земле; а в
минуты передышки, когда один лежал на другом, хрипели друг другу:
   - Десять лет назад ты надул меня на продаже дома!
   У