- Отставной солдафон!  -  крикнул Кунце.  -  Да  вы  взгляните на меня,
сударь,  и скажите,  похож я на человека, который должен покорно выслушивать
такие вещи?
   От волнения он захлебнулся, и Кюнхен пришел ему на помощь.
   - Пусть бы мне Гейтейфель сказал нечто подобное!  -  визжал он. - Он бы
узнал, кто такой Кюнхен!
   Дидерих посоветовал майору немедленно подать в  суд на  Гейтейфеля.  Но
Кунце  не   приходилось  пришпоривать;   он  грозился  попросту  изничтожить
Гейтейфеля.  Дидериху и это было на руку,  он горячо поддакнул,  когда Кунце
объявил,  что если дело так обстоит, то он предпочитает блокировать с самыми
отъявленными  бунтовщиками,   только  не   со  свободомыслящими.   Кюнхен  и
подошедший пастор  Циллих  нашли  нужным возразить ему.  Враги  империи идут
вместе  с  партией кайзера!  "Продажные трусы",  -  говорил взгляд Дидериха.
Майор не успокаивался,  он так и дышал местью.  Кровавыми слезами заплачет у
него вся эта шайка!
   - И  не позже как нынче вечером!  -  пообещал Дидерих с  такой железной
убежденностью,  что  друзья  застыли в  изумлении.  Дидерих сделал  паузу  и
огненным оком заглянул каждому в глаза: - Что бы высказали, господин пастор,
если  бы  я  публично уличил  ваших  друзей из  свободомыслящих в  некоторых
махинациях?
   Пастор Циллих побледнел. Дидерих обратился к Кюнхену:
   - Мошеннические трюки с общественными деньгами.
   Кюнхен подскочил.
   - Умереть можно! - воскликнул он в испуге.
   - Дайте мне прижать вас к сердцу! - взревел Кунце и заключил Дидериха в
объятия. - Я простой солдат, - говорил он. - Пусть оболочка груба, но ядро -
чистое  золото.   Докажите,   что   эти  канальи  занимаются  мошенническими
проделками,  и майор Кунце друг вам, как если бы мы плечом к плечу сражались
под Мар-ла-Тур{384}!
   На  глазах у  майора блестели слезы,  у  Дидериха -  тоже Но и  в  зале
настроение было  не  менее приподнятым.  В  сизом от  табачного дыма воздухе
мелькали  поднятые  кулаки,  тут  и  там  из  чьей-нибудь  груди  вырывались
возгласы: "Безобразие!", "Правильно!", "Подлость!". Предвыборная борьба была
в разгаре. Дидерих бросился в самую гущу ее с бешеным ожесточением, ибо, как
вы  думаете,  кто  стоял  впереди президиума,  возглавляемого самим стариком
Буком,  и держал речь? Зетбир, уволенный Дидерихом управляющий! Он, конечно,
мстит  Дидериху,   и   его   речь   сплошное  подстрекательство.   В   самом
сокрушительном тоне он  доказывал,  что доброжелательное отношение некоторых
работодателей к  подчиненным всего лишь  демагогический прием:  его  цель  -
расколоть буржуазию и  толкнуть  часть  избирателей в  лагерь  крамольников.
Раньше эти же хозяева говорили: "Рожденный рабом рабом останется".
   - Безобразие! - кричали организованные рабочие.
   Дидерих, расталкивая толпу, прорывался вперед, пока не очутился у самой
трибуны.
   - Низкая клевета! - бросил он в лицо Зетбиру. - Стыдитесь! Как только я
вас уволил, вы примкнули к злопыхателям!
   Ферейн ветеранов, предводительствуемый Кунце, заорал дружным хором:
   - Подлость! Безобразие!
   Организованные рабочие подняли свист,  Зетбир  показывал дрожащий кулак
Дидериху, а тот грозил за садить его в тюрьму. Тут поднялся старик Бук, взял
колокольчик и зазвонил.
   Когда шум улегся настолько,  что можно было говорить,  он  начал мягким
голосом, который постепенно окреп и потеплел:
   - Сограждане!  Не  давайте  пищу  честолюбию  отдельных  личностей,  не
принимайте его всерьез!  Что значат здесь отдельные личности? И даже классы?
Речь идет о народе,  а народ -  это все мы, за исключением правителей. Нам -
бюргерам -  необходимо сомкнуть ряды и  не  повторять снова и  снова ошибки,
которая уже была совершена в  пору моей юности{385}:  не  будем обращаться к
помощи штыков,  всякий раз  как  рабочие требуют признания своих прав.  Ведь
оттого,  что мы никогда не хотели признать права рабочих,  правители забрали
такую власть, что и нас лишили прав!
   - Совершенно верно!
   - Теперь,  когда правители требуют увеличения армии,  народу,  всем нам
остается,  быть может, последняя возможность отстоять свою свободу. Ведь нас
вооружают только для того, чтобы поработить. Рожденный рабом рабом останется
- это говорят не только вам,  рабочим,  это говорят всем нам правители,  чья
власть с каждым днем обходится нам все дороже и дороже!
   - Правильно! Браво! Ни одного солдата, ни одного гроша!
   Под гул одобрительных возгласов старик Бук сел.  Дидерих,  готовый дать
решительный бой и уже заранее обливаясь потом,  еще раз обшарил взглядом зал
и  нашел  Готлиба Горнунга,  который дирижировал поставщиками материалов для
памятника  кайзеру  Вильгельму.  Пастор  Циллих  расхаживал по  рядам  среди
христианских отроков,  члены ферейна ветеранов сосредоточились вокруг Кунце,
и Дидерих выхватил меч из ножен.
   - Исконный враг  снова  поднимает голову!{386}  -  крикнул он,  презрев
смерть.  -  Мы называем изменником фатерланда всякого, кто отказывает нашему
несравненному кайзеру в...
   - А-у!  У-y!  -  загудели изменники фатерланда,  но Дидерих,  под залпы
рукоплесканий благонамеренных,  продолжал кричать,  хотя голос у  него то  и
дело срывался:
   - Один французский генерал потребовал реванша!
   Кто-то из сидящих в президиуме спросил:
   - А большой куш он получил из Берлина?
   Раздался смех.  Дидерих судорожно бил  руками в  воздухе,  точно  хотел
подняться и полететь.
   - Сверкающие стены штыков! Кровь и железо! Воинственные идеалы! Сильная
монархия!..
   Трескучие фразы бряцали,  ударяясь одна о другую,  под исступленный рев
благонамеренных.
   - Твердая власть! Оплот против трясины демократии!
   - Вулков, вот наш оплот! - крикнул тот же голос из президиума.
   Дидерих быстро оглянулся, он узнал Гейтейфеля.
   - Вы хотите сказать, что правительство его величества.
   - Тоже оплот! - сказал Гейтейфель.
   Дидерих, тыча в него пальцем, крикнул в крайней ажитации:
   - Вы оскорбили кайзера!
   - Провокатор!  - взвизгнул за его спиной Наполеон Фишер, это был именно
он. Его товарищи осипшими голосами подхватили:
   - Провокатор!  Провокатор!  -  Они вскочили и грозным кольцом обступили
Дидериха.  - Опять он за старое! Ему хочется еще одного посадить за решетку!
Вон!
   И  Дидериха схватили за  шиворот.  С  перекошенным от  ужаса  лицом  он
ворочал  шеей,  зажатой  мозолистыми  руками,  и  сдавленным  голосом  молил
председателя о  помощи.  Старик Бук пришел на  помощь,  он усиленно звонил в
колокольчик и даже послал нескольких молодых людей на выручку Дидериху.  Как
только Дидериха отпустили,  он поднял руку и обличительным перстом указал на
старика Бука.
   - Продажность демократов!  -  кричал он,  приплясывая от  азарта.  -  Я
докажу!
   - Браво!   Дать  слово!  -  И  лагерь  националистов  бросился  в  бой,
опрокидывая столы и порываясь помериться силами с мятежом. Казалось, вот-вот
начнется рукопашная:  полицейский офицер, дежуривший на сцене, уже взялся за
свою  каску{387};  момент был  критический...  И  вдруг  со  сцены  раздался
повелительный голос:
   - Тише! Пусть говорит!
   Наступила почти полная тишина.  В  этом голосе чувствовалась такая сила
гнева,  что все присмирели.  Старик Бук, выпрямившись во весь рост за столом
президиума, уже не был прежним почтенным старцем, он словно стал стройнее от
переполнявшей его энергии,  он был бледен от ненависти, он метнул в Дидериха
взгляд - вчуже дух захватывало!
   - Пусть говорит!  -  повторил старик. - И предателям дают слово, прежде
чем  вынести приговор.  Перед вами образец предателя нации.  Он  лишь внешне
изменился с  той поры,  как мое поколение боролось,  потерпело крах,  ушло в
тюрьмы и на виселицы...
   - Ха-ха-ха!  -  сардонически захохотал Готлиб  Горнунг,  преисполненный
сознания  своего  превосходства.   На   беду,   поблизости  от   него  сидел
широкоплечий рабочий,  он так грозно взмахнул кулаком,  что Горнунг,  прежде
чем удар попал в цель, вместе со стулом полетел вверх тормашками.
   - Уже в те времена,  -  продолжал старик,  -  были люди, предпочитающие
личную выгоду чести,  люди, которым никакая тирания не унизительна, если она
обогащает.  Рабское вожделение к материальным благам - плод и орудие всякого
тиранического господства, вот что нас тогда погубило, и вам, сограждане... -
Старик широко раскинул руки,  он  напрягал последние силы для  рвавшегося из
его груди крика души.  -  И вам,  сограждане, тоже грозит опасность впасть в
рабскую зависимость от  его  предательской власти и  сделаться его  добычей.
Пусть этот человек говорит.
   - Нет!
   - ...Пусть говорит.  Но  затем спросите у  него,  сколько он потребовал
чистоганом    за     убеждения,     которые    имеет    наглость    называть
националистическими?  Спросите,  кому он продал свой дом,  с какой целью и с
каким барышом?
   - Вулкову!
   Это было сказано на  сцене,  но  зал услышал.  Дидерих,  подталкиваемый
безжалостными кулаками,  не  совсем  по  своей  воле  добрался до  ступенек,
ведущих на  сцену.  Поднявшись,  он огляделся в  поисках помощи:  старик Бук
сидел  неподвижно,  положив на  колено  сжатый кулак  и  не  спуская глаз  с
Дидериха;   Гейтейфель,   Кон  и   остальные  члены  президиума  с  холодной
кровожадностью на  лицах  ждали его  провала,  а  зал  кричал ему:  "Вулков!
Вулков!"  Дидерих что-то  лепетал насчет  поклепа,  сердце у  него  неистово
билось,  на мгновенье он закрыл глаза в  надежде,  что упадет без сознания и
тем все кончится.  Но сознание он не потерял, и, когда ему ничего другого не
оставалось,  он вдруг ощутил прилив отчаянной храбрости. Он ощупал нагрудный
карман,  уверенный в силе своего оружия, смерил воинственным взглядом врага,
этого  коварного  старого  Бука,   который  наконец  сбросил  с  себя  маску
отеческого  покровительства  и  открыто  выказал  свою  ненависть.   Дидерих
испепелил его взглядом, яростно ткнул кулаком в воздух и затем твердым шагом
подошел к рампе.
   - Кто хочет заработать?  -  заорал он в гудящий зал голосом ярмарочного
зазывалы,  и зал утих,  как по мановению волшебной палочки.  -  Каждый может
заработать!  - с неослабевающей силой продолжал он орать. - Всем, кто сумеет
доказать, сколько я заработал на продаже своего дома, плачу столько же!
   Этого,   по-видимому,  никто  не  ожидал.  Поставщики  первые  крикнули
"браво!",  затем их  решились поддержать христиане и  ветераны,  правда,  не
очень   уверенно,    ибо   крики   "Вулков!",   сопровождаемые   ритмическим
постукиванием пивными кружками о столы, возобновились. Дидерих увидел в этом
заранее подготовленную обструкцию,  направленную не только против него, но и
против высшей власти.  Он в тревоге оглянулся - полицейский офицер и в самом
деле схватился за свою каску.  Дидерих сделал ему знак рукой,  что справится
сам, и проревел:
   - Вулков  тут  ни  при  чем!  Свободомыслящие  под  приют  для  грудных
младенцев  предлагали  мне  продать  дом,   настоятельно  предлагали,   могу
поклясться в  этом.  Я,  как  националист,  с  негодованием отклонил гнусное
предложение обмануть город  и  разделить награбленное с  некиим бессовестным
членом магистрата!
   - Вы лжете!  -  крикнул старик Бук и  вне себя от возмущения вскочил на
ноги.
   Но  Дидерих,  в  сознании своей  правоты  и  высоконравственной миссии,
разошелся еще пуще.  Он сунул руку в нагрудный карман, вынул оттуда листок и
бесстрашно размахивал им перед тысячеголовым драконом,  который раскинулся у
его ног и обдавал его фонтаном возгласов:
   - Лжец! Мошенник!
   - Вот доказательство!  - ревел он и до тех пор размахивал листком, пока
его не услышали.
   - Со  мной сделка не удалась,  зато в  Гаузенфельде им посчастливилось.
Да-да,  соотечественники! В Гаузенфельде!.. Каким образом? А вот каким. Двое
господ из партии свободомыслящих явились к  владельцу с просьбой заключить с
ними запродажную на  известный участок,  на  тот  случай,  если приют решено
будет строить там.
   - Имена! Имена!
   Дидерих бил себя в грудь, готовый на любой шаг. Клюзинг открыл ему все,
кроме имен. Горящими глазами обвел он членов президиума. Ему показалось, что
один из них побледнел.  "Кто не рискует - тот не выигрывает", - подумал он и
заревел:
   - Один из них магазиновладелец господин Кон!
   И  с  миной человека,  выполнившего свой долг,  он сбежал со ступенек и
попал прямо в  объятия Кунце,  и  тот самозабвенно расцеловал его в обе щеки
под    рукоплескания   благонамеренных.    Остальные    кричали    -    кто:
"Доказательства!",  кто:  "Ложь!" - но все единодушно требовали: "Дать слово
Кону!"  -  и Кон уже никак не мог уклониться от выступления.  Старик Бук,  у
которого  заметно  подрагивали  щеки,   пристально  посмотрел  на  него;  не
дожидаясь  просьбы  с   его  стороны,   он   предоставил  ему  слово.   Кон,
подталкиваемый Гейтейфелем,  не  очень  уверенно вышел из-за  длинного стола
президиума;  он  словно  с  трудом волочил ноги  и  произвел неблагоприятное
впечатление еще до того, как заговорил. Он виновато улыбнулся.
   - Милостивые государи,  вы,  разумеется,  не поверили тому,  что сказал
предыдущий оратор,  -  начал он  так тихо,  что почти никто не  разобрал его
слов.  И все-таки Кону показалось,  что он слишком резок.  - Мне не хотелось
бы,  -  продолжал он,  - прямо уличить предыдущего оратора во лжи, но все же
дело было не совсем так.
   - Ага,  он  не отрицает!  -  И  тут разразилась такая буря,  что Кон от
неожиданности отскочил назад.  Зал  бурлил,  в  воздухе мелькали кулаки.  То
здесь,  то  там между противниками завязывались драки.  Кюнхен носился между
рядов, волосы его развевались.
   - Ура! - кричал он, потрясая кулаками и подстрекал к побоищу...
   На  сцене  также  все  пришло в  движение,  кроме полицейского офицера.
Старик  Бук  покинул  председательское место  и  отвернулся  от  народа,  не
пожелавшего услышать последний крик его души.  Стоя в стороне,  одинокий, он
обратил глаза туда,  откуда никто не  мог видеть,  как из  них льются слезы.
Гейтейфель возмущенно корил полицейского офицера,  а тот, не шелохнувшись на
своем  стуле,   отвечал,  что  вопрос,  когда  и  как  распускать  собрание,
единолично решает  должностное лицо,  и  нет  никакой надобности делать  это
именно тогда,  когда свободомыслящие зашли в  тупик.  Выслушав полицейского,
Гейтейфель подошел к столу, зазвонил в колокольчик и крикнул:
   - Второе имя!
   На сцене хором подхватили этот возглас и повторяли его до тех пор, пока
зал не услышал и Гейтейфель смог продолжать.
   - Второй был член суда Кюлеман!  Совершенно точно.  Кюлеман собственной
персоной.  Тот самый Кюлеман,  на средства которого предполагается построить
приют для трудных младенцев. Кто осмелится утверждать, что Кюлеман расхищает
оставляемое им  наследство?  Вот то-то  оно и  есть!  -  И  Гейтейфель пожал
плечами.
   В  зале раздался одобрительный смех.  Но  ненадолго:  страсти вспыхнули
вновь.
   - Доказательства! Пусть Кюлеман сам выступит! Воры!
   Гейтейфель пояснил,  что Кюлеман тяжело болен.  За ним пошлют,  ему уже
звонят по телефону.
   - Беда!  -  шепнул Дидериху Кунце.  -  Если второй был Кюлеман,  то нам
крышка, можем петь себе отходную.
   - Слишком рано! - с безумной храбростью воскликнул Дидерих.
   Пастор Циллих возложил все  надежды на  перст божий.  Дидерих в  порыве
отчаянной отваги сказал:
   - Очень он нам нужен!
   Доказывая и убеждая,  он набросился на какого-то скептика, позволившего
себе усомниться в успешном исходе борьбы. Благонамеренных он подбивал занять
решительную позицию и даже пожимал руки социал-демократам,  стараясь раздуть
их ненависть к буржуазной коррупции,  и повсюду размахивал письмом Клюзинга.
Он  так  энергично хлопал рукой  по  бумаге,  что  никто  ничего не  успевал
прочесть, он кричал:
   - Разве здесь написано Кюлеман?  Здесь сказано Бук! Если у Кюлемана еще
не отнялся язык,  он должен будет признать,  что духу его в  Гаузенфельде не
было. В Гаузенфельд приезжал Бук!
   При этом он  не забывал следить за тем,  что делается на сцене,  а  там
стало вдруг удивительно тихо.  Члены президиума носились взад и  вперед,  но
разговаривали шепотом.  Старика Бука нигде не было видно. "Что случилось?" В
зале тоже стало тише,  неизвестно почему.  Внезапно разнесся слух: "Говорят,
Кюлеман скончался".  Дидерих не столько услышал, сколько нюхом учуял это. Он
вдруг примолк и  перестал надсаживаться.  Все  в  нем  напряглось,  его лицо
непроизвольно сводило гримасой.  Если к  нему обращались с  вопросом,  он не
отвечал,  он  слышал вокруг себя какой-то  бессмысленный хаос звуков и  лишь
смутно представлял себе,  где  находится.  Но  вот  подошел Готлиб Горнунг и
сказал:
   - Кюлеман как  будто  действительно скончался.  Я  был  наверху,  когда
телефонировали к нему на квартиру. В эту минуту он испустил дух.
   - И  очень кстати,  -  сказал Дидерих.  Он удивленно осмотрелся вокруг,
словно только что проснувшись.
   - Это перст божий,  -  заявил пастор Циллих, а Дидерих сказал себе, что
перст этот иногда,  право же, бывает очень полезен. Что было бы, если бы сей
перст  направил судьбу  по  иному  пути?..  Враждующие партии  смешались;  в
политику вторглась смерть,  и члены партий стали просто людьми, все говорили
вполголоса и  покидали зал.  Только выйдя на  улицу,  Дидерих узнал,  что со
стариком Буком случился обморок.
   "Нетцигский  листок"  сообщил  о   "трагическом  финале   предвыборного
собрания",  а  в заключение напечатал почетный некролог,  посвященный памяти
"высокочтимого гражданина  Кюлемана".  Перед  читателем  предстал  ничем  не
запятнанный  образ  покойного,   хотя  и   произошли  события,   требовавшие
разъяснения...  Между  Дидерихом и  Наполеоном Фишером  состоялась встреча с
глазу на глаз.  Уже в  самый канун перебаллотировки "партия кайзера" созвала
еще одно собрание,  на котором не возбранялось присутствовать и противникам.
В  своем  пламенном  выступлении Дидерих  громил  продажных демократов и  их
нетцигского главаря; назвать его имя - долг каждого верного монархиста... но
он все же предпочел его не называть.
   - Ибо,   милостивые  государи,  в  сердце  моем  горит  огонь  высокого
стремления сослужить службу  нашему  несравненному кайзеру,  разоблачить его
опаснейшего врага и доказать,  что этот враг тоже только и помышляет,  что о
наживе.  -  И  тут  у  него  вдруг блеснула одна мысль,  быть может,  просто
воспоминание,  он и сам не знал.  -  Его величество изрек однажды прекрасные
слова:  "Все  мои  африканские колонии отдам  за  приказ  об  аресте  Эйгена
Рихтера".  Я же,  милостивые государи, отдаю в руки его величества ближайших
друзей Рихтера.  -  Выждав,  пока затихнет гром рукоплесканий, он продолжал,
несколько понизив голос:  -  А кроме того,  милостивые государи, у меня есть
особые  основания полагать,  чего  ждут  от  "партии кайзера" в  высоких,  в
чрезвычайно высоких сферах.  - Он пощупал нагрудный карман, словно и на этот
раз  в  нем  лежало  неопровержимое доказательство,  и,  набрав полную грудь
воздуха,  вдруг рявкнул:  -  Тот не верноподданный, кто после всего вздумает
подать голос за свободомыслящих!
   Собрание    одобрительно   загудело,    и    тогда    Наполеон   Фишер,
присутствовавший в  зале,  попытался указать на неизбежные последствия такой
позиции. Дидерих немедленно прервал его:
   - Националисты скрепя  сердце  выполнят свой  долг  и  изберут  меньшее
зло... Но я первый ни в какие сделки с антимонархистами вступать не намерен.
- И  он  до  тех  пор  стучал кулаком по  кафедре,  пока  Наполеон Фишер  не
стушевался.
   Утром в  день  перебаллотировки,  как  бы  в  подтверждение искренности
Дидериха,  в  социал-демократической газете "Глас  народа" было  напечатано,
наряду с ироническими выпадами против самого Дидериха,  все, что он сказал о
старике Буке, причем назывались имена.
   - Геслингу крышка,  -  говорили одни избиратели. - Теперь Бук подаст на
него в суд.
   - Буку крышка, - отвечали другие. -