даже не видел, как ты вошла.
   Она встрепенулась, хотела что-то ответить, но промолчала.
   - Я только что проводил гостя, - сказал он. - Этакое еврейское отродье.
В какие только перья не рядится! Прямо-таки тошно!
   Дидерих шагал взад и вперед.  Стараясь не встретиться взглядом с Агнес,
он все быстрее носился по комнате и все больше входил в раж:
   - Это наши заклятые враги! Они, изволите ли видеть, тонко образованны и
поэтому плюют на все,  что для нас, немцев, свято! Хватит с него и того, что
мы его терпим.  Пусть бы зубрил свои пандекты{86} и помалкивал.  Начхать мне
на этих эстетствующих умников!  -  все громче кричал он с  намерением задеть
Агнес.
   Но она не откликалась, и он придумал новый ход.
   - Все это потому,  что теперь меня всегда можно застать дома.  По твоей
милости мне приходится сиднем сидеть в этих четырех стенах.
   Агнес робко сказала:
   - Мы  уже шесть дней не  видались.  В  прошлое воскресенье ты  опять не
пришел. Мне страшно, мне кажется, что ты разлюбил меня.
   Он остановился и, глядя на нее сверху вниз, сказал:
   - Дорогая,  что я люблю тебя,  не требует доказательств. Другой вопрос,
жажду  ли  я  каждое воскресенье лицезреть твоих  теток и  их  рукоделие или
болтать с твоим отцом о политике, в которой он ни черта не смыслит.
   Агнес опустила голову.
   - Раньше все  было  так  хорошо.  У  тебя с  папой уже  сложились такие
славные отношения.
   Дидерих, повернувшись к ней спиной, смотрел в окно В том-то все и дело.
Он боялся быть на короткой ноге с  Геппелем.  От своего бухгалтера,  старика
Зетбира,  он  получил сведения,  что  дела  Геппеля сильно пошатнулись.  Его
целлюлоза низкого качества,  Зетбир отказался ее покупать. Само собой, такой
зять,  как Дидерих, сущий клад для Геппеля. Эти люди его оплетают, и Агнес в
том числе!  Пожалуй,  действует заодно со  стариком.  Он сердито обернулся к
ней:
   - И,  кроме того,  моя  милая,  то,  что происходит между нами,  честно
говоря,  это наше с  тобой дело,  и совершенно незачем впутывать сюда твоего
отца.  Наши с тобой отношения -  это одно, а родственные связи - другое. Моя
добропорядочность требует четкого разграничения.
   С  минуту Агнес не двигалась,  потом встала,  словно теперь все поняла.
Она густо покраснела и двинулась к дверям. Дидерих нагнал ее.
   - Послушай,  Агнес,  я не хотел тебя обидеть.  Все это я говорил только
потому, что я тебя безмерно уважаю... И могу даже прийти в воскресенье.
   Она слушала его с застывшим лицом.
   - Ну,  не сердись же,  Агнес,  и улыбнись, - просил он. - Ты даже шляпу
еще не сняла.
   Она сняла шляпу.  Он  попросил ее  сесть на  диван,  и  она села.  Даже
послушно поцеловала его.  Но, тогда как губы ее улыбались и целовали, взгляд
был застывшим,  отсутствующим.  Вдруг она с  силой притянула его к себе:  он
испугался,  ему показалось,  что это ненависть.  Но потом убедился,  что она
любит его горячей, чем когда-либо.
   - Сегодня было чудесно.  Верно,  моя маленькая, сладкая Агнес? - сказал
он, ублаготворенный и благодушно настроенный.
   - Прощай,  -  сказала она,  лихорадочно протягивая руку  за  зонтиком и
сумкой.
   Дидерих еще только одевался.
   - Однако как ты торопишься...
   - Больше я, кажется, ничего не могу для тебя сделать...
   Она  была  уже  у  дверей.  И  вдруг припала плечом к  косяку и  словно
приросла к нему.
   - Что случилось?  - Подойдя ближе, Дидерих увидел, что она всхлипывает.
Он положил руку ей на плечо. - Ну, что с тобой?
   В  ответ она судорожно,  навзрыд заплакала.  Казалось,  слезам не будет
конца.
   - Агнес,  Агнес,  - повторял Дидерих. - Что случилось вдруг, мы же были
так счастливы... - И беспомощно спросил: - Я чем-нибудь расстроил тебя?
   Между приступами слез она произнесла, задыхаясь:
   - Я не могу больше. Прости.
   Он отнес ее на диван.  Когда рыдания наконец утихли,  Агнес пристыженно
сказала:
   - Я ничего не могла с собой поделать. Это не моя вина. Прости.
   - Может, я виноват?
   - Нет, нет. Это все нервы. Прости!
   Он бережно и терпеливо проводил ее до экипажа.  Но немного спустя ему и
этот приступ стал казаться наполовину игрой,  средством окончательно завлечь
его  в  ловушку.  С  этого дня  его настойчиво преследовала мысль о  кознях,
которые строятся против него,  о посягательстве на его свободу и карьеру. Он
защищался   внезапной   резкостью   тона,   подчеркиванием   своей   мужской
самостоятельности,   а  как  только  чувствовал,  что  готов  смягчиться,  -
холодностью.  По  воскресеньям,  сидя у  Геппелей,  он  был  начеку,  как во
вражеском стане:  сухо  вежлив и  неприступен.  Когда  же  он  закончит свою
дипломную работу?  -  спрашивали у него.  Этого он сам не знает, отвечал он,
решение задачи будет найдено,  может быть,  завтра,  а может быть, через два
года.  Он подчеркивал, что в финансовом отношении будет и впредь зависеть от
матери.  Ему  еще долго придется все свое время отдавать делам и  ни  о  чем
другом не  думать,  А  когда Геппель заговорил об идеальных ценностях жизни,
Дидерих отрезал:
   - Не  дальше,  как вчера,  я  продал своего Шиллера{88}.  Я  не страдаю
никакими маниями, я на все смотрю трезвыми глазами.
   Ловя на себе после такой отповеди немой и грустный взгляд Агнес,  он на
мгновение смущался,  и ему чудилось, что не он сам это сказал, что он бредет
сквозь туман, говорит не то, что нужно, и действует против собственной воли.
Но ощущение это быстро забывалось.
   Агнес приходила лишь  в  тот  день и  час,  которые он  назначал ей,  и
уходила,  как  только ему  пора было идти в  лабораторию или в  пивную.  Она
больше не  звала  его  в  картинные галереи,  не  предлагала погрезить перед
прекрасным  пейзажем,  с  тех  пор  как  он,  остановившись  перед  витриной
колбасного  магазина,   сказал,  что  такая  витрина  для  него  лучший  вид
эстетического наслаждения.  Не без боли в  душе он наконец заметил,  что они
теперь очень редко встречаются.  Он упрекнул Агнес, что она не настаивает на
более частых встречах.
   - Прежде ты была другой.
   - Я жду, - сказала она.
   - Чего?
   - Что и ты станешь, каким был прежде. О! Я уверена, что так и будет.
   Он  промолчал из  боязни каких-либо  сцен.  Однако вышло так,  как  она
предсказывала.  Работа его была наконец закончена и одобрена, оставался один
пустячный устный экзамен,  и Дидерих,  в преддверье новой жизни, находился в
приподнятом настроении.  Когда Агнес принесла ему свои поздравления вместе с
букетом роз,  он разразился слезами и  сказал,  что всегда,  всегда будет ее
любить.  Она  сообщила,  что  отец  на  несколько дней отправился в  деловую
поездку.
   - А дни стоят чудесные...
   Дидерих тотчас же подхватил:
   - Этим  надо  воспользоваться!  Такая  возможность нам  никогда еще  не
представлялась!
   Решили поехать за город. Агнес знает одно местечко под названием Лесная
Чаща, уединенный уголок, такой же романтичный, как и его название.
   - Мы будем весь день неразлучны!
   - И всю ночь, - добавил Дидерих.
   Уже вокзал,  с которого они уезжали, был окраинный, а поезд маленький и
старомодный.  Они были одни в вагоне; сумерки медленно спускались, кондуктор
зажег тусклую лампу.  Прильнув друг к другу, они большими глазами смотрели в
окно,  на плоскую,  однообразную равнину.  Сойти бы с поезда,  побрести куда
глаза глядят и затеряться в этих далях,  под ласковым покровом ночи. Они и в
самом деле чуть не сошли на какой-то станции, за которой виднелась деревушка
с  горсткой домов.  Добродушный кондуктор удержал  их,  -  неужели им  охота
ночевать на  соломе?  Но  вот  они наконец приехали.  Деревенская гостиница,
просторный двор,  большой зал с  керосиновыми лампами под балочным потолком;
хозяин,  славный  человек,  называл Агнес  "милостивая государыня" и  лукаво
щурился. Агнес и Дидерих, поглощенные тайным чувством своей полной слитости,
испытывали легкое смущение.  После  ужина им  хотелось сразу же  подняться в
отведенную  им  комнату,  но  они  не  отважились и  послушно  перелистывали
журналы,  предложенные хозяином. Как только он отвернулся, они переглянулись
и в один миг взлетели по лестнице.  В комнате еще не зажгли лампы, дверь еще
стояла открытой, а они уже сжимали друг друга в объятиях.

   Ранним утром солнце заглянуло в комнату.  Внизу, во дворе, куры клевали
просо и взбирались на стол, стоявший перед беседкой.
   - Мы будем там завтракать!
   Они  сошли вниз.  Как хорошо!  Как тепло!  Из  сарая доносился чудесный
аромат сена. Кофе и хлеб никогда еще не казались им такими вкусными. На душе
было легко,  вся жизнь открывалась перед ними.  Им хотелось часами ходить по
полям и  лесам;  они расспрашивали хозяина об окрестных дорогах и  деревнях,
Сердечно похвалили его дом и постели.  Молодая чета,  видно,  совершает свое
свадебное путешествие? - предположил хозяин.
   - Угадали! - И они радостно засмеялись.
   Булыжник,  которым была  вымощена главная улица,  пестрел всеми цветами
радуги под  июльским солнцем.  Накренившиеся набок  ветхие дома  были  такие
низенькие,  что казались придорожными камнями. Колокольчик на двери мелочной
лавчонки, куда они вошли, долго дребезжал. Немногочисленные прохожие, одетые
почти по-городскому, тушуясь, проходили бочком в оборачивались вслед Агнес и
Дидериху,  а они шли с горделиво сияющими лицами,  чувствуя,  что выделяются
здесь  своей  элегантностью.  Агнес  остановилась  перед  витриной  шляпного
магазина и обозревала шляпы, предназначенные для местных щеголих.
   - Невероятно! В Берлине это носили три года назад!
   Через ветхие ворота они вышли за околицу. На полях шла жатва. В грузной
синеве неба летали ласточки - словно плыли по сонной воде. Вдалеке утопали в
знойном мареве деревенские домики,  а  лес  был  черный,  и  дороги в  нем -
голубые.  Дидерих и  Агнес взялись за руки,  и  оба сразу,  не сговариваясь,
запели песенку:  песенку странствующих детей,  которую они  разучивали еще в
школе.  Дидерих старался петь басом,  ему хотелось удивить Агнес. Запнувшись
на какой-то фразе я забыв,  что дальше, они повернулись лицом друг к другу и
на ходу поцеловались.
   - Только теперь я и вижу, как ты хороша, - сказал Дидерих и с нежностью
посмотрел на ее розовое лицо,  на кайму золотистых ресниц вокруг светлых,  с
золотистыми искорками глаз.
   - Лето мне к лицу,  - сказала Агнес и так глубоко вздохнула, что блузка
на ее груди вздулась.  Она шла по дороге, стройная, узкобедрая, и ее голубой
газовый шарф развевался за ней.  Дидериху стало жарко, он снял пиджак, потом
жилет и,  наконец, признался, что ему хочется в тень. Они нашли немного тени
на краю нескошенного поля, под кустом акации, который был еще в цвету. Агнес
села и  положила голову Дидериха к  себе на колени.  Они играли и шалили,  и
вдруг она заметила, что он заснул.
   Он проснулся,  посмотрел вокруг и, увидев над собой лицо Агнес, просиял
счастливой улыбкой.
   - Милый,  -  сказала она, - до чего ж у тебя сейчас уморительно хорошее
лицо.
   - Прости,  пожалуйста,  я спал минут пять...  нет, смотри-ка, целый час
проспал. Ты скучала?
   Но  она  больше его  удивилась,  что  время  пролетело так  быстро.  Он
высвободился из-под ее  руки,  которую она положила ему на голову,  когда он
заснул.
   Возвращались они  полями.  В  одном месте что-то  странно темнело.  Они
раздвинули колосья и увидели старичка в высокой меховой шапке,  рыжей куртке
и вельветовых штанах,  тоже порыжевших. Старичок, согнувшись в три погибели,
своей бородой обмотал колени.  Агнес и Дидерих наклонились, чтобы разглядеть
его  получше,  и  тут  заметили,  что  он  давно уже смотрит на  них черными
блестящими глазами. Они невольно зашагали быстрее, испуганно переглядываясь,
точно увидели фантастическое существо из  страшной сказки.  Они осмотрелись.
Перед  ними  были  просторы незнакомого края,  там,  за  полями,  дремал под
солнцем маленький причудливый городок,  а небо казалось им таким невиданным,
точно они дни и ночи ехали, пока попали сюда.
   Обед  в  зеленой  беседке  деревенской гостиницы был  полон  очарования
необычности:  солнце,  куры,  открытое окно  кухни,  откуда  Агнес  получала
тарелки.  Где ты, строгий порядок буржуазного дома на Блюхерштрассе? Где ты,
традиционный стол, за которым бражничают корпоранты?
   - Я отсюда никуда не двинусь, - объявил Дидерих. - И тебя не отпущу.
   Агнес в ответ:
   - А зачем уезжать?  Я пошлю папе письмо через мою замужнюю подругу, она
живет в Кюстрине{92}, и папа подумает, что я у нее.
   Позднее они еще раз пошли гулять,  уже в  другую сторону,  где блестела
водная  гладь,   где  крылья  трех  ветряных  мельниц  парусами  маячили  на
горизонте.  На  причале стояла лодка;  они наняли ее  и  поплыли по  каналу.
Навстречу им плыл лебедь.  Лебедь и  лодка бесшумно разминулись,  скользя по
воде.  Под  нависшими над  берегом кустами лодка сама собой остановилась,  и
Агнес почему-то спросила Дидериха о  его матери и сестрах.  Он ответил,  что
они всегда были добры к  нему и  что он  их любит.  Сказал,  что обязательно
попросит  прислать  фотографии сестер,  -  они,  наверное,  стали  красивыми
девушками;  а  если  и  не  красивыми,  то,  во  всяком  случае,  славными и
добродетельными. Одна из них, Эмми, любит поэзию, как Агнес; он всегда будет
заботиться о  сестрах  и  обеих  выдаст  замуж.  С  матерью  же  никогда  не
расстанется,  ей  он  обязан всем хорошим,  что было у  него в  жизни до той
минуты,  пока в  нее не вошла Агнес.  И  он рассказал о  том,  как задушевно
сумерничал с  матерью,  о  сказках под  рождественскими елками его детства и
даже о молитве,  "идущей от сердца".  Агнес слушала его как завороженная. Но
вот она вздохнула.
   - Я бы очень хотела познакомиться с твоей мамой, свою я не знала.
   Он нежно поцеловал ее,  движимый жалостью и  смутным ощущением нечистой
совести.  Он  чувствовал:  сейчас  надо  сказать  слово,  которое  всецело и
навсегда утешило бы ее.  Но он отогнал от себя эту мысль,  он не мог.  Агнес
заглянула ему глубоко в глаза.
   - Я знаю, - медленно произнесла она, - знаю, что душа у тебя добрая. Но
иногда тебе приходится поступать не так, как велит сердце. - Он испугался. А
она сказала, словно в свое оправдание: - Сегодня я совсем не боюсь тебя.
   - А разве вообще ты меня боишься? - виновато спросил Дидерих.
   - Я всегда боялась слишком самоуверенных и веселых людей.  Иной раз,  в
кругу моих подруг,  мне начинало казаться,  что я  им  не  ровня и  что они,
вероятно, презирают меня. Но они ничего не замечали. В раннем детстве у меня
была  кукла с  большими голубыми стеклянными глазами,  и  когда мама умерла,
меня посадили с куклой в комнате рядом и велели не трогаться с места.  Кукла
уставилась на  меня широко открытыми бездушными глазами и  как бы  говорила:
твоя мама умерла,  и теперь все на тебя будут смотреть,  как я. Мне хотелось
положить ее на спину,  чтобы она закрыла глаза. Но я не смела. А людей разве
положишь на спину?  У всех такие же глаза,  и порой,  - она приникла лицом к
его плечу, - порой даже у тебя.
   К  горлу у  него подступил комок,  он  погладил ее склоненный затылок и
сказал дрогнувшим голосом:
   - Агнес,  родная моя Агнес,  ты не знаешь, как я люблю тебя... Я боялся
тебя,  да  -  я.  Три года я  томился по тебе,  ты была для меня недосягаемо
прекрасна, изящна, добра.
   Сердце его растаяло; он говорил ей все, что излил в письме тогда, после
их первого свидания в его комнате,  в том самом письме, которое и теперь еще
лежало  в  ящике  письменного  стола.   Агнес  выпрямилась,  она  слушала  с
восторгом, раскрыв губы. Она тихо ликовала:
   - Я знала, что ты такой, ты - как я!
   - Мы одна душа, одна плоть, - сказал Дидерих и прижал ее к себе; но тут
же испугался вырвавшихся у него слов.
   "Теперь она ждет,  -  думал он, - теперь надо сказать". Он хотел этого,
но  чувствовал себя скованным.  Его объятия с  каждой секундой ослабевали...
Она сделала чуть заметное движение,  он  знал,  -  она уже не  ждет.  И  они
разомкнули объятие,  не  глядя  друг  на  друга.  Он  закрыл  лицо  руками и
всхлипнул.  Она  не  спрашивала почему;  только  утешающе  погладила его  по
голове. Так сидели они долго.
   Глядя поверх него в пространство, Агнес сказала:
   - Разве я  когда-нибудь думала,  что это будет длиться вечно?  То,  что
было так хорошо, не может не кончиться плохо.
   Он вскрикнул в отчаянье:
   - Ведь ничего не кончилось!
   Она спросила:
   - Ты веришь в счастье?
   - Если я тебя потеряю, значит, счастья нет.
   Она пролепетала:
   - Ты уедешь, перед тобой откроется большая жизнь. И ты меня забудешь.
   - Лучше смерть! - И он привлек ее к себе.
   Прижавшись к нему щекой, она шептала:
   - Смотри,  какой  здесь  простор,  совсем как  море!  Наша  лодка  сама
выпросталась и вывела нас сюда.  Помнишь ту картину?  И море, по которому мы
уже однажды плыли в своей мечте?  Куда только...  -  И еще тише повторила: -
Куда только мы плывем?
   Он не отвечал больше.  В тесном объятии,  прильнув губами к губам,  они
опускались все ниже и  ниже над водой Она ли сжимала его?  Или он притягивал
ее  к  себе?  Никогда еще  они  не  знали  такого  полного слияния.  Дидерих
чувствовал:  теперь все хорошо.  Ему не хватало благородства, веры, мужества
для того,  чтобы соединиться с Агнес на всю жизнь.  Но теперь он сравнялся с
ней во всем. Теперь все хорошо.
   Внезапный толчок: они подскочили, Дидерих отшатнулся с такой силой, что
Агнес отлетела от него и упала на дно лодки. Он провел рукой по лбу.
   - Что случилось?.. - Похолодев от испуга и как будто обидевшись на нее,
он отвернулся. - Это же лодка, нельзя так неосторожно.
   Он  не  помог ей  встать,  тотчас же  схватился за весла и  повел лодку
обратно.  Агнес повернулась лицом к берегу. Один раз она робко посмотрела на
Дидериха,  но  в  нее впился такой подозрительный,  жесткий взгляд,  что она
содрогнулась.
   В  сгущающихся сумерках они шли по  дороге все быстрее,  быстрее и  под
конец почти побежали.  И уже когда настолько стемнело,  что лица стали почти
невидимы,  они заговорили.  Завтра утром,  пожалуй,  Геппель будет уже дома.
Агнес необходимо вернуться... Добежав до гостиницы, они услышали вдали гудок
паровоза.
   - Даже поужинать не успеем! - с наигранной досадой сказал Дидерих.
   Наспех собрали вещи,  расплатились -  и  бегом на  станцию.  Не  успели
сесть,  как поезд тронулся. Хорошо еще, что надо отдышаться и припомнить: не
забыто ли что в  такой спешке?  Но вот все уже сказано,  и при свете тусклой
лампы они сидят врозь,  ошеломленные, как после большой неудачи. Неужели эти
темные поля,  бегущие за окном,  звали их, дразнили обещанием счастья? И как
будто  только  вчера?  Нет,  в  невозвратном прошлом.  Разве  не  видны  уже
спасительные огни города?
   Они решили,  что не стоит ехать вместе в трамвае. Дидерих уехал первым.
Они  едва  встретились взглядами  едва  коснулись друг  друга  в  прощальном
рукопожатии.
   - "Уф!  -  выдохнул Дидерих, оставшись один. - Ну - конец". Он подумал:
"Мы были на волосок от несчастья".  И  возмутился:  "Вот истеричка!" Сама-то
она,  конечно,  уцепилась бы за лодку.  Искупаться пришлось бы ему одному. И
весь  этот  трюк она  подстроила для  того,  чтобы непременно,  любой ценой,
женить его на  себе:  "Женщины хитры,  как дьяволы,  они ни  в  чем не знают
удержу,  куда нашему брату с  ними тягаться.  На  этот раз  она  обвела меня
вокруг пальца почище,  чем  тогда с  Мальманом.  Что ж,  пусть это будет мне
уроком на всю жизнь. Теперь, однако, точка!" И он твердым шагом направился к
новотевтонцам.  Отныне  он  проводил с  ними  все  вечера,  а  дни  посвящал
зубрежке,  готовясь к устному экзамену,  но из благоразумия -  не дома,  а в
лаборатории. Возвращаясь домой, он с тяжелым чувством поднимался по лестнице
и не мог не сознаться,  что сердце у него не на месте. Нерешительно открывал
он  дверь  своей  комнаты  -  никого;  и  хотя  сначала  испытывал при  этом
облегчение,  Б  конце  концов спраш