ам вашу долю,  вы бы ахнули от
удивления -  такой она оказалась бы ничтожной. - И тут он подумал о том, как
несправедливо,  что  ему,  вероятно,  придется  когда-нибудь  привлечь их  к
участию в деле. "Надо бы заранее принять меры".
   Сестры между тем распалялись все больше:
   - Нам нечем уплатить шляпнице,  а господину доктору,  видите ли,  можно
выбросить на шампанское полтораста марок.
   Дидерих рассвирепел, лицо у него перекосилось. Его письма вскрывают! За
ним шпионят! Он не хозяин в своем доме, он приказчик, негр, он тянет из себя
жилы  ради того,  чтобы милые сестрицы могли целыми днями прохлаждаться!  Он
орал и топал ногами так,  что стекла звенели. Фрау Геслинг умоляюще хныкала,
сестры возражали уже только из страха, но Дидерих закусил удила.
   - Как вы смеете?  Дуры безмозглые! Разве вы в состоянии понять, что эти
полтораста марок - блестящее помещение капитала? Да, да, помещение капитала!
Думаете,  я  распивал бы с  этими остолопами шампанское,  если бы они мне не
нужны были?  Этого вы тут,  в Нетциге,  слыхом не слыхивали, это новый курс,
это... - Он подбирал слово: - Это - размах! Да, размах!
   И он вышел, хлопнув дверью. Фрау Геслинг на цыпочках последовала за ним
в гостиную. Он рухнул на диван; она взяла его за руку:
   - Мой дорогой сын,  я с тобой!  -  И она посмотрела на него так,  точно
хотела  вместе  с  ним  помолиться "словами,  идущими  от  сердца".  Дидерих
потребовал  маринованной селедки  и  стал  сердито  жаловаться,  как  трудно
вдохнуть в Нетциг новый дух. Хоть бы домашние щадили его нервы!
   - У меня насчет нашей семьи грандиозные планы. Дайте же мне возможность
действовать по собственному разумению. Хозяином должен быть кто-то один. Тут
нужны,  конечно,  предприимчивость и размах.  Зетбир мне теперь не подходит.
Пусть старик еще попыхтит немного, а потом я его выставлю.
   Фрау Геслинг кротко заверяла, что не сомневается в своем дорогом сыне -
он,  конечно,  всегда сумеет ради своей матери поступить так,  как  надо,  и
Дидерих направил свои стопы в  контору.  Там  он  написал письмо в  дирекцию
машиностроительного завода "Бюшли и Кo", в Эшвейлере{157}, прося выслать ему
"новый  патентованный двойной  голландер" системы Майер.  Оставив написанное
письмо на столе,  он вышел из комнаты. Когда он вернулся, Зетбир стоял у его
конторки;  прикрываясь своим зеленым козырьком,  старик, несомненно, плакал:
на письмо капали слезы.
   - Отдайте его переписать, - холодно сказал Дидерих.
   Тогда Зетбир заговорил:
   - Патрон,  наш  голландер не  патентованный,  но  с  ним  старый хозяин
начинал дело и с ним привел фабрику к процветанию...
   - А  я  возымел  желание сделать то  же  самое  с  помощью собственного
голландера, - отчеканил Дидерих.
   Зетбир горевал:
   - Наш старый голландер никогда не подводил нас.
   - Так подведет.
   Зетбир клялся,  что старая машина не  уступает по  своей мощности самым
новым,  все  это  одна жульническая реклама.  Видя,  что Дидерих упорствует,
старик открыл дверь и крикнул:
   - Фишер! Зайдите-ка на минутку!
   Дидерих вскинулся:
   - Что вам от него нужно? Нечего ему совать нос в мои дела.
   Но  Зетбир  ссылался  на  мнение  механика,  работавшего на  крупнейших
бумажных фабриках.
   - Фишер,  расскажите же  господину доктору,  как  хорошо  работает  наш
голландер.
   Дидерих не  желал слушать,  он  бегал из угла в  угол,  уверенный,  что
механик не упустит случая досадить ему. И вдруг Наполеон Фишер начал с того,
что превознес до небес деловые качества Дидериха, а затем наговорил о старом
голландере столько плохого,  что больше уж и сказать нельзя было.  Послушать
Фишера,  так он уже готов был потребовать расчет, до того его замучил старый
голландер.  Дидерих фыркнул:  ему,  дескать,  потрясающе везет,  - шутка ли,
такой бесценный работник,  как  господин Фишер,  решил не  покидать его!  Но
Фишер пропустил мимо ушей иронические слова хозяина и по снимкам, помещенным
в проспекте, растолковал Дидериху все преимущества патентованного голландера
и главным образом легкость его обслуживания.
   - Лишь бы вам было легче работать! - снова фыркнул Дидерих. - Только об
этом я и мечтаю. Благодарю, можете идти.
   После ухода механика Зетбир и Дидерих долго молчали и занимались каждый
своим делом. Вдруг Зетбир спросил:
   - А чем мы за него заплатим?
   Дидерих мгновенно вспыхнул до ушей: он тоже все время об этом думал.
   - Есть  о  чем  беспокоиться!  Чем  заплатим!  Прежде всего я  выговорю
большую рассрочку,  а  затем,  если уж я заказываю такую дорогую машину,  то
неужели вы думаете,  что я не знаю,  для чего!  Знаю, милый мой! Ясно, что у
меня  есть  определенные виды  на  расширение моего предприятия в  ближайшем
будущем... но пока я не считаю нужным говорить об этом.
   И  он удалился,  надменно вскинув голову,  хотя его и  грызли сомнения.
Разве Наполеон Фишер не оглянулся с таким видом, словно ему удалось порядком
околпачить хозяина?  "Кругом враги,  -  подумал Дидерих и еще больше выпятил
грудь,  - но от этого силы только крепнут. Всех сотру в порошок. Они узнают,
с  кем имеют дело!"  И  он  решил выполнить намерение,  с  которым проснулся
сегодня утром.  Он отправился к доктору Гейтейфелю.  Доктор как раз принимал
больных.  Дидериху пришлось ждать. Гейтейфель принял его в своем процедурном
кабинете,  где все: запахи и предметы - напоминало Дидериху, с каким страхом
он,  бывало,  входил сюда.  Доктор Гейтейфель взял со стола газету,  коротко
рассмеялся и сказал:
   - Вы пришли,  вероятно,  похвалиться своими победами? Еще бы! Сразу два
таких  успеха!  Напечатаны  ваши  подогретые  шампанским верноподданнические
излияния,  да и  телеграмма часовому от кайзера,  с  вашей точки зрения,  не
оставляет желать лучшего.
   - Какая телеграмма? - спросил Дидерих.
   Доктор Гейтейфель показал.  Дидерих прочел:  "За доблесть,  проявленную
тобой на  поле чести в  борьбе с  внутренним врагом,  выражаю мою высочайшую
благодарность и  присваиваю тебе чин  ефрейтора".  Телеграмма,  напечатанная
черным по белому,  произвела на него впечатление совершеннейшей подлинности.
Он даже умилился и сдержанно, как и подобает мужчине, сказал:
   - Каждый  истинный националист обеими  руками под  этим  подпишется.  -
Гейтейфель лишь плечом повел,  и Дидерих собрался с духом: - Я пришел не для
этого, я хочу выяснить наши отношения.
   - Они, надо полагать, давно выяснены, - сказал Гейтейфель.
   - Отнюдь нет.
   Дидерих стал  уверять,  что  склонен заключить почетный мир.  Он  готов
действовать в  духе  правильно понятого либерализма,  если  только  встретит
уважение  к   своему   строго  националистическому  образу  мыслей.   Доктор
Гейтейфель ответил,  что все это пустозвонные фразы, и Дидерих почувствовал,
как  почва ускользает у  него из-под  ног.  Этот человек держит его в  своей
власти;  он  может обвинить Дидериха в  трусости,  опираясь на  документ!  В
иронической улыбке,  игравшей на  желтом китайском лице Гейтейфеля,  во всей
его самоуверенной повадке притаился вечный намек. Он молчит, он хочет, чтобы
дамоклов меч{160} постоянно висел  над  головой Дидериха,  этому  необходимо
положить конец!
   - Я прошу вас, - сказал Дидерих охрипшим от волнения голосом, - вернуть
мне мое письмо.
   Гейтейфель прикинулся удивленным.
   - Какое письмо?
   - Которое я написал вам, когда был призван.
   Врач сделал вид, что припоминает.
   - Ах да: вы хотели уклониться от военной службы.
   - Я  так  и  думал,  что  вы  придадите оскорбительный для  меня  смысл
неосторожно высказанной просьбе.  Еще  раз  прошу вернуть мне  письмо.  -  И
Дидерих надвинулся на Гейтейфеля.
   Тот не тронулся с места.
   - Оставьте меня в покое. Я вашего письма не сохранил.
   - Я требую честного слова.
   - Честного слова я по приказу не даю.
   - В  таком  случаю  предупреждаю вас  о  последствиях вашего нечестного
образа действий. Если вы вздумаете воспользоваться письмом, чтобы при случае
учинить мне  гадость,  я  обвиню вас в  нарушении профессиональной тайны.  Я
подам  жалобу во  врачебную палату{160},  потребую наложить на  вас  штраф и
употреблю все  свое влияние,  чтобы вас уничтожить.  -  И  не  помня себя от
бешенства,  сорвавшимся голосом прохрипел:  -  Я готов на все.  Между нами -
открытая война не на жизнь, а на смерть.
   Доктор Гейтейфель взглянул на  него с  любопытством и  помотал головой,
шевеля китайскими усами.
   - Вы охрипли, - сказал он.
   Дидерих отшатнулся.
   - Какое вам до этого дело? - пробормотал он.
   - Никакого,  -  сказал Гейтейфель.  - Я обратил на это внимание, потому
что всегда предсказывал нечто подобное.
   - Что именно? Извольте говорить яснее.
   Но Гейтейфель отказался. Дидерих сверкнул глазами.
   - Я решительно требую, чтобы вы исполнили свой врачебный долг.
   - Я не ваш врач, - ответил Гейтейфель.
   Дидерих сменил повелительный тон на жалобно-пытливый.
   - Порой я чувствую боль в горле.  Вы полагаете,  что это серьезно? Есть
основания опасаться самого страшного?
   - Советую вам обратиться к специалисту.
   - Да  ведь вы  единственный в  городе специалист!  Бога ради,  господин
доктор, не берите греха на душу, у меня на руках семья.
   - Да вы бы поменьше курили и пили. Вчера вечером вы хватили через край.
   - Ах,  так! - Дидерих выпрямился. - Вы мне не можете простить вчерашнее
шампанское. И верноподданнический адрес.
   - Если  вы  подозреваете меня в  низменных побуждениях,  зачем вы  меня
спрашиваете?
   Но Дидерих уже снова молил:
   - Скажите, по крайней мере, не угрожает ли мне рак?
   Гейтейфель не улыбнулся.
   - Ребенком,  правда,  вы  всегда  отличались  золотушным  и  рахитичным
складом. Зря вы не служили в армии, вы бы не обрюзгли так.
   В конце концов он сменил гнев на милость,  осмотрел Дидериха и принялся
смазывать ему горло.  Дидерих задыхался, боязливо вращал глазами и стискивал
руку врача. Гейтейфель убрал шпатель.
   - Так я, разумеется, ничего сделать не смогу. - Он хмыкнул. - Вы ничуть
не изменились - такой же, как в детстве.
   Как только Дидерих отдышался,  он  немедленно унес ноги из  этой камеры
пыток. Не успели у него просохнуть глаза, как он натолкнулся на Ядассона.
   - Что с вами? - спросил Ядассон. - Вчерашняя попойка вам повредила? Так
почему же вы обратились именно к Гейтейфелю?
   Дидерих уверил его, что чувствует себя превосходно.
   - Но этот тип довел меня до белого каления!  Я  отправился к нему,  ибо
счел  своим  долгом  потребовать  удовлетворительного объяснения  по  поводу
вчерашних речей  Лауэра.  Пререкаться с  самим Лауэром не  очень-то  приятно
человеку благомыслящему.
   Ядассон предложил зайти в пивную Клапша.
   - Я,  стало  быть,  пошел к  нему,  -  продолжал Дидерих,  уже  сидя  с
Ядассоном за столиком,  -  в  надежде,  что вся эта история объяснится очень
просто;  либо сей  господин был  пьян в  дым,  либо на  него нашло временное
затмение!  Вместо этого,  как вы думаете,  что происходит? Гейтейфель держит
себя  нагло.  Говорит  самоуверенным тоном.  Подвергает циничной критике наш
верноподданнический адрес  и  -  вы  не  поверите!  -  даже  телеграмму  его
величества!
   - Ну,   а  затем?   -  спросил  Ядассон;  одна  рука  его  была  занята
обследованием фрейлейн Клапш.
   - Для меня здесь не существует никаких "затем"! С этим господином я раз
навсегда покончил счеты!  -  воскликнул Дидерих,  хотя у него изрядно сосало
под ложечкой от мысли, что в среду ему опять предстоит смазывание.
   - Ну,  а я еще не покончил,  - отрезал Ядассон. И в ответ на удивленный
взгляд  Дидериха:   -   Вы  забыли,  что  существует  учреждение,  именуемое
королевской прокуратурой,  и  оно  весьма интересуется господами,  подобными
Лауэру и  Гейтейфелю.  -  Он оставил в покое фрейлейн Клапш и сделал ей знак
скрыться с глаз.
   - Что вы намерены предпринять? - спросил неприятно пораженный Дидерих.
   - Я думаю предъявить им обвинение в оскорблении величества.
   - Вы?
   - Да,  я.  Прокурор Фейфер сейчас в отпуске,  и я его замещаю. Во время
самого происшествия я отсутствовал и тотчас же установил это при свидетелях.
Стало быть, я имею право выступить на процессе как представитель обвинения.
   - Но если никто не возбудит его?
   На лице Ядассона появилась жесткая усмешка.
   - Слава богу,  мы можем и без этого обойтись...  Кстати, напоминаю вам,
что вчера вечером вы сами предложили себя в свидетели.
   - Решительно не помню, - живо сказал Дидерих.
   Ядассон похлопал его по плечу.
   - Ничего, вспомните, как только вас приведут к присяге.
   Дидерих вспылил.  Он  так  расшумелся,  что  Клапш осторожно заглянул в
комнату.
   - Господин асессор,  не  могу не  выразить вам крайнего удивления.  Мои
частные   замечания   вы...   По-видимому,   вы   рассчитываете  с   помощью
политического процесса скорее выскочить в  прокуроры.  Но я  хотел бы знать,
какое мне дело до вашей карьеры?
   - А мне до вашей, - ответил Ядассон.
   - Так. Значит - враги?
   - Надеюсь, мы еще с вами поладим.
   И  Ядассон  разъяснил,  что  у  Дидериха нет  никаких оснований бояться
процесса.  Все свидетели событий в  погребке,  включая и  друзей Лауэра,  не
могут  не  показать то  же,  что  и  Дидерих.  Дидериху отнюдь  не  придется
отважиться на какой-либо особый шаг.
   - К сожалению,  я его уже сделал,  -  ответил Дидерих,  - ведь именно я
затеял скандал с Лауэром.
   Но Ядассон его успокоил:
   - Это никого не  интересует.  Важно установить одно:  произнес ли Лауэр
инкриминируемые ему  слова или  нет?  Вы,  точно так же,  как все остальные,
дадите свои показания. При желании можете это сделать с осторожностью.
   - С большой осторожностью, - подхватил Дидерих. И, глядя на сатанинскую
усмешку Ядассона: - Да разве мне когда-нибудь могло прийти в голову засадить
в тюрьму такого порядочного человека,  как Лауэр?  Да,  да, порядочного! Ибо
политические убеждения, на мой взгляд, сами по себе никого не позорят.
   - Особенно когда это  касается зятя старика Бука,  ведь в  Буке вы  еще
пока нуждаетесь, - сказал в заключение Ядассон, и Дидерих опустил голову.
   Этот карьерист,  этот еврей бессовестно эксплуатирует его,  и  он перед
ним беззащитен!  Верь после этого в дружбу! Дидерих сказал себе, - в который
раз!  -  что  все поступают в  жизни бессовестнее и  коварнее,  чем он.  Его
главная задача  теперь:  научиться идти  напролом.  Он  выпрямился и  метнул
испепеляющий  взгляд.  На  большее  он  пока  не  решился.  С  господами  из
прокуратуры надо держать ухо  востро!  Кто  их  ведает?..  Впрочем,  Ядассон
заговорил о другом.
   - А   знаете  ли   вы,   какие   странные  слухи  пошли  в   управлении
регирунгспрезидента и  у нас в суде относительно телеграммы его величества в
штаб полка?  Полковник,  говорят, утверждает, будто он никакой телеграммы не
получал.
   Дидерих сохранял твердость голоса, хотя сердце у него екнуло.
   - Телеграмма-то ведь напечатана в газете!
   Ядассон двусмысленно ухмыльнулся.
   - Чего  там  только  не  напечатано.   -   Он  попросил  Клапша,  снова
просунувшего в  дверную щель  свою лысину,  принести "Нетцигский листок".  -
Смотрите-ка,  в  этом  номере вообще нет  ни  строчки,  которая не  имела бы
прямого отношения к его величеству.  Вот передовица. Тема - послание кайзера
о  религии откровения.  Далее телеграмма кайзера командиру полка,  в местных
новостях -  репортаж о героическом подвиге часового,  а в отделе "Смесь" три
эпизода из семейной жизни кайзера.
   - Ужасно трогательные истории,  -  вставил словечко Клапш и завел глаза
под лоб.
   - Весьма, весьма, - подтвердил Ядассон, а Дидерих:
   - Даже такая крамольная газета,  как "Нетцигский листок", и та не может
не признать величия нашего кайзера!
   - Но при таком похвальном рвении вполне возможно,  что редакция на день
раньше опубликовала высочайшую телеграмму...  то есть до того,  как она была
отправлена.
   - Исключается!  -  решительно сказал Дидерих.  -  Стиль его  величества
неповторим.
   Клапш тоже узнал стиль его величества.
   Ядассон согласился.
   - Ну,  да... Мы не выступаем с опровержением только потому, что в таких
случаях разве знаешь...  Возможно,  что полковник не  получил телеграммы,  а
газета получила ее  непосредственно из  Берлина.  Фон  Вулков вызвал к  себе
редактора  Нотгрошена,  но  этот  малый  отказался  дать  показания.  Вулков
рассвирепел,  он  сам  явился к  нам  и  потребовал репрессивных мер  против
Нотгрошена,  - ведь редактор обязан назвать прокуратуре источник информации.
Посовещавшись, мы отказались от этой мысли и предпочли ждать опровержения из
Берлина... именно потому, что ничего нельзя знать...
   Клапша позвали на кухню. Когда он вышел, Ядассон прибавил:
   - Странно,  не правда ли?  Всем эта история кажется подозрительной,  но
никто не хочет принимать меры,  ибо в  этом случае...  в этом исключительном
случае,  -  сказал Ядассон,  иезуитски подчеркивая каждое слово, и выражение
лица его было иезуитским, даже уши, казалось, иезуитски топорщатся, - именно
самое невероятное чаще всего оказывается правдой.
   Дидерих потерял дар слова:  ему и во сне не снилось, что возможно такое
черное предательство. Ядассон заметил, как он потрясен, и смешался; он начал
вилять.
   - Строго между нами, у этого человека тоже есть свои слабости.
   Дидерих холодно и предостерегающе ответил:
   - Вчера вечером вы как будто были другого мнения.
   Ядассон сослался на  шампанское,  конечно,  заглушающее голос  критики.
Неужели  доктор  Геслинг принял  всерьез энтузиазм всей  компании?  Большего
злопыхателя,  чем майор Кунце,  мир не видывал... Дидерих отодвинулся вместе
со стулом,  его пробирала дрожь,  ему казалось,  что он очутился в  каком-то
разбойничьем притоне. Он твердо и решительно сказал:
   - Националистический образ  мыслей нашей  вчерашней компании,  надеюсь,
так же  бесспорен,  как и  мой собственный,  в  котором я  никому не позволю
усомниться.
   Ядассон заговорил своим обычным вызывающим тоном:
   - Если в ваших словах содержится намек, бросающий тень на мою личность,
то  я  отвергаю его  с  негодованием.  -  И  он  так  завизжал,  что Клапш с
любопытством приоткрыл дверь.  -  Я - королевский асессор доктор Ядассон и в
любое время к вашим услугам.
   В ответ на это Дидериху ничего не оставалось,  как промямлить, что он и
не  думал  кого-либо  оскорблять.  Однако  он  немедленно уплатил  за  себя.
Прощание вышло холодным.
   Дидерих шел домой и  всю дорогу громко сопел.  Пожалуй,  не мешает быть
полюбезнее с  Ядассоном:  а  вдруг Нотгрошен проговорится.  Правда,  затевая
процесс против Лауэра,  Ядассон нуждается в нем,  в Дидерихе. Так или иначе,
хорошо,  что  раскусил теперь этого господина.  "Его уши  с  первого взгляда
показались мне  подозрительными.  У  человека с  такими ушами не  может быть
истинно националистического образа мыслей".
   Дома  Дидерих первым делом  развернул берлинскую "Локаль-анцейгер".  Он
пробежал  коротенькие  рассказы  о   кайзере,   которые  завтра  появятся  в
"Нетцигском листке". А может, и завтра, и послезавтра, в одном номере все не
уместятся.  Он продолжал искать,  руки у него тряслись...  Вот! Он рухнул на
стул.
   - Тебе дурно,  сын мой?  - спросила фрау Геслинг. Дидерих глядел на эти
буквы,  как на сказку,  которая стала былью. Вот она напечатана среди других
сообщений о доподлинных фактах в единственной газете, которую его величество
читает сам!  В  душе,  в таких сокровенных ее глубинах,  что сам он едва это
слышал,  Дидерих сказал себе:  "Моя телеграмма". Боязливое счастье распирало
грудь.  Возможно ли?  Неужели он  так  безошибочно почувствовал,  что скажет
кайзер?  Неужели слух его так чутко улавливает слова, идущие из недосягаемой
дали?  Неужели его мозг работает в унисон с мозгом?.. Это сверхъестественное
мистическое сродство  потрясло  его  воображение...  Но  назавтра может  еще
появиться опровержение,  и  он  будет отброшен назад в  ничто,  из  которого
поднялся.  Всю  ночь  он  м