ко взмахивая обеими руками, словно летая.
   - Но я помню,  -  задумчиво произнес молодой Эрвин,  -  что у господина
Терра была бородка,  раздвоенная и зачесанная на обе стороны. Он сбрил ее, -
уверенно закончил он.
   - Он сбрил ее, но ты знаешь, для кого?
   Сестра задорно смеялась,  и Терра смеялся тоже,  смеялся сам над собой,
смеялся ей  в  угоду и  потому,  что  был счастлив.  Брат беззвучно делил их
веселье, все трое приветливо глядели друг на друга. Графиня Алиса неожиданно
схватила обоих мужчин за руки и закружила их.
   Едва переводя дыхание, они заговорили одновременно.
   - Вот чего мне здесь недоставало! - воскликнул Терра.
   - Мы моложе, чем сами думали! - подхватила графиня.
   - Я рад, что мы вместе, - сказал граф Эрвин.
   Его сестра подняла лампочку так высоко, как могла.
   - Именно здесь,  -  воскликнула она,  -  здесь,  где  император бывал у
Бисмарка! И последний знаменательный разговор происходил здесь!
   - Разве здесь?  -  спросил Эрвин.  -  Может быть,  внизу,  в  комнате с
панелью. Это уже теперь неизвестно.
   - Какое  утешение  для  нас!  -  воскликнула Алиса.  -  Наше  ничтожное
существование столь же преходяще,  как и то,  что особо отмечено судьбой.  -
Она  легко взбежала по  отлогим ступенькам,  разделявшим комнату пополам,  и
примостилась на них.
   - Подите сюда!  Расскажи нам, Эрвин, о своей последней проделке, о той,
за которую отец сегодня тебя упорно не замечает.
   - Это  не  проделка,  -  ответил он,  -  это  недоразумение,  оно могло
случиться со всяким. Посудите сами, господин Терра.
   Сестра, едва только он начал, прижала ладони к щекам.
   - Значит,  ты  шел по  улице,  кого-то  встретил и  пошел провожать?  -
заговорила она сама.
   - Не на улице, а в кафе. Я пошел вслед за какой-то дамой, собственно за
ее собачкой, которую мне хотелось зарисовать.
   - Вы не верите, господин Терра? Но это правда, - пояснила сестра.
   Терра заметил:
   - У дамы,  конечно,  не было более спешных дел,  и она заинтересовалась
рисованием.
   - Нет.  Ее  ждали.  Но около меня уселся какой-то господин.  Он был как
все, может быть воспитаннее других, во всяком случае он читал "Фигаро"{162}.
   Терра  намеревался вставить  какое-то  замечание,  но  молодая  графиня
взглядом остановила его.  Эрвин медленно вертел в руках папиросу, его тускло
поблескивавшие  глаза,   казалось,   ничего  не  видели,  и  рассказывал  он
однотонно, запинаясь, как будто о чем-то далеком, виденном во сне.
   - Мой рисунок упал к его ногам.  Он поднял его и сделал какое-то меткое
замечание.  Я подарил ему листок,  а он за это пригласил меня поужинать. Тут
подошла дама,  мы  уговорились и  с  ней.  Но  потом мы решили лучше пойти в
варьете.  Там  я  довольно долго прождал его и  даму,  за  которой он  хотел
заехать. Мне там понравилось, но все же я вышел на улицу, а он как раз в это
время проходил мимо.  В сущности я был рад,  что он без дамы. Он сказал, что
теперь он занят.  Скоро я опять потерял его в толпе,  но,  когда я подошел к
"Волшебному дворцу", он стоял там у дверей. Он объявил мне, что уже с кем-то
сговорился.  Я  сказал ему,  что вообще не  пошел бы сюда,  здесь никогда не
найдешь свободного столика -  не  для того чтобы сидеть,  а  чтобы рисовать,
столика  с   бутылками  и  с  брошенными  салфетками,   какой  мне  хотелось
зарисовать. Он ответил, что может устроить мне такой столик, и я вошел вслед
за  ним.  Мне  отвели место,  напротив меня оказался пустой столик.  Зал был
полон, посредине танцевали очень нарядные дамы, и наша знакомая из кафе тоже
была здесь.  Многие посетители пытались занять свободный столик,  но  всякий
раз им говорили,  что он заказан.  Я рисовал бутылки и салфетки.  Подошла та
дама и очень смеялась,  не знаю почему,  -  верно,  потому, что я пил только
водку.  Я  предложил,  чтобы она заказала себе шампанского,  но сам собрался
уходить,  потому что кончил рисовать,  и позвал кельнера.  Он пришел и подал
мне очень большой счет за  все,  что могло быть съедено за свободным столом,
если бы  стол был  занят.  Я  посмотрел на  кельнера,  -  это  был тот самый
господин,  с которым я познакомился.  При мне не оказалось денег,  но ведь у
него была моя карточка. И сегодня утром он явился к папе.
   Эрвин  умолк,  будто и  не  говорил.  У  сестры его  под  белыми руками
раскраснелись щеки, из-под полуприкрытых век сияла влажная улыбка.
   - Ты говоришь, это со всяким могло случиться?
   Молодой Эрвин вопросительно посмотрел на Терра.
   - Со мной - пожалуй, - сказал Терра и встал. - А с кем еще - не знаю.
   - До свидания в Либвальде, - сказала графиня.
   - Можно вас проводить? - спросил граф Эрвин.
   - Я еще сам не знаю,  куда пойду, - ответил Терра и быстро удалился. Он
убежал,  потому что боялся пробудиться с  проклятием на устах от этого ничем
не  омраченного часа.  Впервые на  душе у  него стало спокойно,  мир  словно
преобразился,  но он был убежден,  что это парение бесцельно и не может быть
длительным,  и хотел упасть без свидетелей. Никогда еще он так не любил. Все
происходившее только укрепляло и  восполняло его чувство.  У нее должен быть
именно такой брат,  который сквозь сон проходит по той жизни, где она царит.
Терра любил жизнь ради них, ради сестры и брата Ланна.

   Из   обшитой  панелью  комнаты  доносился  голос  Кнака.   Терра  хотел
проскользнуть незамеченным,  но  его  настиг Мангольф.  Он  покинул Кнака  и
Толлебена,  чтобы узнать,  чем  объясняется просветленное выражение на  лице
друга. Терра тотчас подтвердил его страхи.
   - Я  иду  из  будуара юного  божества.  О  друг!  Это  превосходит твое
воображение. Каждая частица тела моей Галатеи, даже самая малейшая, мизинчик
на  ее  ноге сулит больше неземной отрады,  чем я  способен вкусить до конца
моего жалкого существования.  У нее есть брат, и он мой друг. Пойми, что это
значит!
   Мангольф понимал все как нельзя лучше.  Избыток чувств у Терра мог быть
опасен только для  него  самого,  но  слова  о  брате задевали и  Мангольфа.
"Осторожно, здесь надо принять меры по системе Губица".
   - Графа Эрвина всегда недооценивают, - произнес он вслух. - Как враг он
очень опасен,  потому что даже родная сестра считает его безобидным дураком.
Он, верно, собирался тебя провожать?
   Терра смутился,  а  Мангольф многозначительно улыбнулся.  Терра тряхнул
головой, лицо его снова засияло. Он указал на Кнака и Толлебена.
   - Высшего начальства нет дома,  и мышам раздолье.  Неужели мне и дальше
следить за тайными махинациями прохвостов?  -  спросил он,  пожалуй, слишком
громко, необычно звонким голосом.
   Мангольф хотел его увести,  но сам застыл на месте.  Кнак,  не стараясь
даже  говорить обиняками,  обсуждал с  Толлебеном своеобразное дельце.  Брат
Толлебена,  бригадный генерал,  получит у  Кнака место директора,  но только
после  того,  как  новое  артиллерийское орудие фирмы  Кнак  будет принято в
армии. Кнак назначал даже срок.
   - Дело должно быть закончено к весне,  иначе я расторгаю договор.  - На
возражение собеседника он ответил просто:  -  С  Ланна справится и  ребенок.
Надо льстить его политическому самолюбию.  Только бы  он  действовал в  духе
Бисмарка!
   - В этом случае так оно и будет, - сказал Толлебен, повышая голос.
   Кнак одобрил это всей душой.
   - Да  здравствует будущий  великий  деятель!  -  воскликнул он,  и  оба
подняли рюмки.
   Когда  Терра  и   Мангольф  вошли  в   комнату,   промышленник  невинно
рассказывал о  своих  заводах,  о  том,  что  стоимость довольствия рабочих,
которое он  сам им  поставляет,  он  перекладывает на  этих же рабочих и  на
заказчиков.  Говоря,  он  чистил ногти  перочинным ножиком.  Терра подошел к
нему.
   - Милостивый государь,  -  сказал Терра,  -  судя по тому, что я вижу и
слышу,   ваше  предприятие  сулит  человечеству  одно  только  благо.  Вы  с
одинаковой   готовностью  продаете   вашу   гуманистическую  продукцию   как
иностранным дипломатам,  так и отечественным генералам,  и когда вы снабдите
одинаково грозным оружием весь мир,  без различия религий и валют, тогда или
никогда,  милостивый государь,  миру будет обеспечен мир.  Пью,  за  первого
активного пацифиста! - И он схватил рюмку с ликером.
   Сидя в глубоком кресле,  Кнак разинув рот рассматривал это чудо природы
и выжидал дальнейшего.
   - Вы готовитесь к длительному миру, - стоя перед ним, разглагольствовал
Терра,  - поэтому наряду с военным снаряжением изготовляете также и чугунные
жаровни,  как  для  гостиниц,  так и  для домашнего обихода.  Мало того,  вы
сердцем тяготеете к  делу  мира и  вынимаете из  левого жилетного кармана не
пушку,  а  перочинный ножик,  тоже собственного производства.  Разрешите мне
задать вам серьезный вопрос: сколько он стоит?
   - Три марки, - сказал Кнак, - но вам я его охотно подарю.
   - Я,  к  моему стыду,  не в  состоянии исхлопотать вам заказ,  а потому
плачу наличными. - И Терра вынул несколько серебряных монет из кармана брюк.
В послушно протянутую руку Кнака он отсчитал:  "Одна,  две,  три марки и еще
пятьдесят пфеннигов на накладные расходы по розничной продаже".
   Промышленнику оставалось только грозно вращать глазами.  Он увидел, что
Мангольф и  Толлебен стараются скрыть улыбку,  словно их  радует этот выпад,
который они должны бы  счесть предосудительным;  но сейчас он явно доставлял
им  личное  удовлетворение.   "Таков  свет",  -  подумал  Кнак  и  предпочел
разразиться не  гневом,  а  громким смехом.  Терра торжественно поклонился и
отошел прочь с перочинным ножом в руках.
   На лестнице, спускающейся в сад, его нагнал окрыленный Мангольф.
   - Великолепно! - сказал он вполголоса. - Поздравляю.
   Терра посмотрел на друга.  Интересно, стал бы Мангольф поздравлять его,
если бы фрейлейн Кнак оказалась сговорчивей?
   - Не  могу  не  признать,  ты  талантливо  разделываешься  с  подобными
свиньями, - весело продолжал Мангольф. - Но способен ли ты сам снести обиду?
   - Я  ведь только дилетант,  -  отвечал Терра не менее веселым тоном.  -
Тебе это хорошо известно.
   Мангольфу вдруг пришло в голову давнее подозрение.
   - Что мне известно?  Ты  появляешься в  ту  самую минуту,  когда Кнак и
Толлебен заключают между  собой  сделку.  Разыгрываешь перед ними  какого-то
уморительного шута, а Ланна тем временем приглашает тебя в Либвальде.
   - Я разоблачен, - сказал Терра смущенно.
   - Возможно.  Со  стороны Ланна  это  просто гениально.  Шпион в  тесном
семейном кругу!  Кстати,  и  при  его  личном  секретаре,  правда?  Придется
поостеречься. - Сквозь веселость прорывалось озлобление.
   - Между нами,  я действительно намерен вступиться за твоего начальника.
А то, чем я здесь занимаюсь, - только предлог.
   - Ах, вот что!
   - Мне его очень жалко,  особенно когда я  вижу,  в  чьих он  руках.  Я,
конечно, подразумеваю не тебя.
   - Да,  если бы он был в  моих руках!  -  воскликнул Мангольф с глубокой
искренностью.
   - Я потерял из виду некоторых людей, - Терра таинственно улыбнулся, - и
здесь нахожу их снова.  Никто лучше тебя не осведомлен о том,  что я состоял
на службе в одном мошенническом агентстве.  Директор там был человек большой
воли  и  выдающихся способностей.  Если  бы  все  зависело от  него  одного,
несомненно, те колоссальные барыши, за которые он без устали боролся со всем
миром,  были бы  употреблены им  на  пользу доверителей,  -  это принесло бы
выгоду и ему. К сожалению, он распоряжался не один.
   - Он был в чьих-то руках?
   - Вследствие особой  структуры предприятия,  он  был  в  руках  некоего
Морхена,  который вполне  мог  бы  возглавлять мощный концерн представителей
тяжелой индустрии.  Морхен  обладал той  бесцеремонностью,  в  силу  которой
общественное благо  отождествляется с  личной выгодой,  и  владел искусством
устраивать свои дела за  счет общественного блага.  Все  ресурсы ума и  воли
директора,    его    дипломатические   комбинации,    неподражаемое   умение
воздействовать на людей,  обольщать их,  престиж,  который он себе создал, -
кто  видел  от  этого  ощутимую пользу?  Деньги для  организации и  рекламы,
которые его чудодейственная рука неустанно высекала из  бесплодной скалы,  -
кто собирал их? Морхен, все тот же Морхен!
   - Это было мошенническое агентство.
   - Ты прав. Прощай!
   Мангольф догнал его и зашептал ему на ухо:
   - И ты не веришь в войну? Ты считаешь, что деятельность Кнака - Морхена
способствует миру? Где твоя логика, которой ты так гордишься?
   - Там, где безумие несет всем гибель, там я отказываюсь от логики.
   Мангольф вторично догнал его.
   - Я открою тебе тайну,  - с натянутой веселостью объявил он. - Ты сам -
ты сам,  таков,  каков ты есть,  будешь способствовать войне. К чему привела
твоя забота о директоре?
   - Он  кончил  жизнь  самоубийством,  -  сказал  Терра  и  остановился с
открытым ртом.  Мангольф,  смеясь,  стал подыматься по лестнице.  -  Стой! -
громко крикнул Терра  и  мигом  взлетел по  лестнице вслед  за  ним.  -  Леа
приезжает,  -  сообщил он, следя за тем, как меняется в лице Мангольф. - Она
играет в пьесе Гуммеля,  которая произведет сенсацию.  Ты,  конечно,  уже об
этом знаешь?
   Мангольф исчез наверху,  не вымолвив ни слова. Терра, закрывая за собой
садовую калитку, понял, что допустил большой промах.


ГЛАВА V

   Либвальде

   Все это привело к тому,  что Терра совсем истосковался по Лее. "Сестра!
одна ты можешь почувствовать,  что чувствую я.  Та,  кого я люблю,  для меня
чужая женщина.  Лишь то,  что роднит ее с  тобой,  соединяет нас.  Все,  что
увлекает меня, похоже на тебя. Глаза, в которые мне суждено смотреть дольше,
чем во все другие,  могут быть иного цвета,  иной формы,  чем твои, и все же
они будут твои.  Я буду бороться с той, кого люблю, за свое право на жизнь и
счастье,  так же как ты -  с тем,  кто предает тебя. Нам не раз еще придется
протягивать друг другу руку помощи. Где ты? Приди же!"
   Он протелеграфировал ей во Франкфурт и лишь таким путем узнал,  что она
уже в Берлине. Что случилось, отчего она до сих пор не подала о себе вестей?
По дороге к  ней в гостиницу он позабыл все тревоги и горел одним желанием -
говорить с  ней о себе.  Правила приличия не позволяли,  чтобы он поднялся к
даме в номер. Ее вызвали, и тут, внизу, при портье и лакеях, она рассеянно и
нетерпеливо сказала только, что спешит в театр. Очень ли она занята, спросил
он.
   - О, здесь у меня будет много времени.
   - При такой роли!
   - Мне нужно сказать тебе что-то.
   - А мне нужно сказать тебе даже очень многое.  -  И ни один не замечал,
что  другой занят исключительно собой.  Когда Терра спохватился,  кто идет с
ним рядом, он сказал, остановившись, в испуге: - Я всецело к твоим услугам.
   Она  усмехнулась с  грустью и  затаенной горечью.  Это означало:  "Весь
твой",  и было одним из тех стыдливых и потому театральных порывов ее брата,
за которыми никогда ничего не следовало. "Если бы он, как я, играл на сцене,
быть может, в жизни он вел бы себя серьезнее", - мелькнуло у нее в голове. А
он  в  это  самое  мгновение ощутил,  как  сестра  и  возлюбленная сливаются
воедино,   становятся   одним   существом,   требующим   от   него   полного
самопожертвования. Если бы мог он говорить с ней так, как чувствовал!
   Они вошли в пустую кондитерскую.
   - Ты знаешь, что пьеса запрещена? - спросила Леа.
   Он  изменился в  лице;  ему  не  хотелось  догадываться,  кто  виновник
запрещения.
   - Понятия не  имею.  Разве  чего-нибудь добьешься от  этого  беспутного
Гуммеля?  Совершенно непонятно.  Такая в сущности безобидная пьеса!  - Тон у
него был очень взволнованный.
   - Виною, по-видимому, не пьеса, - сказала она равнодушно.
   - Может  быть,  общество  "Всемирный  переворот"  под  подозрением  или
директор театра  на  дурном счету?  -  усердствовал он.  -  Бывают и  личные
причины...
   - Да,  бывают. - Она как будто собиралась сказать больше, но кельнерша,
слушавшая разговор,  помешала ей.  Он поспешно расплатился,  и они поехали в
театр.
   - Сегодня я узнаю, окончательное ли это решение.
   - Члены  "Всемирного  переворота"  -  люди  влиятельные,  -  заявил  он
уверенным тоном. - Нельзя ни с того ни с сего запрещать...
   Она упорно молчала, пока не умолк и он.
   В конторе театра,  где запрещение было уже достоверно известно, Терра с
жаром выступил на  защиту договорных прав сестры.  Когда ей было отказано во
всем,  кроме денег на  проезд,  он  поднял шум,  в  ответ на что последовало
холодное сожаление.
   - Кавалеры наших дам не имеют по контракту никаких полномочий. Вашей...
сестрице самой известно, как обстоит дело.
   Внезапно успокоившись, он сказал:
   - Вы совершенно правы.  Это просто несчастный случай, - и последовал за
ней.
   Она повела его к себе в уборную.
   - Я  все  объясню тебе.  -  Ослепительно нарядная,  стояла она  посреди
унылой  комнатушки,   окнами  во  двор,   с  ободранными  обоями,  разбитыми
зеркалами,  остатками румян  и  жестяным тазом,  полным грязной воды.  Свет,
отраженный от  желтой стены  противоположного дома,  придавал свежим краскам
Леи вялость и  искусственность,  подчеркивая гримировку губ и  век.  Так юны
линии плеч и  бедер,  так  созданы для  успеха,  -  и  все  же  минутами она
напоминала  ему  другую.  Жалкая  обстановка,  где  создавалась такого  рода
обманчивая красота,  и  проглядывавшая сквозь прекрасную маску горечь обиды,
что наполняла сердце,  превращали ее в женщину с той стороны.  Тот же облик,
та же судьба.  Испуг пронизал его до глубины души -  он понял, что боится не
только за нее,  но и за ту,  кого любит.  Алиса, Леа! Возлюбленная, сестра и
шлюха,  -  он с  содроганием понял,  что все три сливаются для него в  некое
единство.
   Стремительно склонился он  над рукой сестры -  над рукой,  что утратила
уже все девическое и стала пышной плотью.
   - Я все объясню тебе, - повторила она задумчиво.
   А он очень бережно:
   - Я объясню за тебя. Он добился запрещения пьесы, чтобы ты не выступала
в Берлине, во всяком случае не выступала с такой помпой.
   - Ты уже знаешь?
   - Да ведь я сам,  в своем преступном легкомыслии, рассказал ему о твоих
гастролях.  И  потом,  вряд ли кто-нибудь,  кроме него,  способен добиваться
запрещения пьесы из-за того, что ревнует актрису.
   - Ревнует?  Ты,  значит,  ничего не понимаешь. Он стыдится меня. Он сам
сказал...
   - Тебе в глаза?
   - Он сказал мне, что его положение достаточно шатко, новые неприятности
окончательно погубят его.  - Слабый, страдающий голосок, лихорадочно горящие
глаза. Брат захохотал как безумный.
   - Знаю,  знаю,  но так или иначе,  а  ему придется примириться с  этим.
Пусть он  сломит себе шею,  но  я  хоть избавлю его  от  жестоких угрызений,
которые неизбежны,  если он доведет тебя до смерти,  поджаривая на медленном
огне.
   - Не говори, а действуй! - потребовала она, выпрямляясь.
   Он зашагал,  пыхтя папиросой,  между туалетными столами,  пять шагов от
окна к двери, пять шагов назад. Внезапно он остановился.
   - В ближайшем будущем я собираюсь увезти дочь его начальника.  Мы бежим
с  ней,  его же в  качестве моего друга заподозрят в  содействии -  тогда он
конченный человек, а ты будешь достойно отомщена.
   Она была огорошена. Потом нерешительно спросила:
   - Ты любишь графиню Ланна?
   - И не думаю! - воскликнул он знакомым сестре хвастливым тоном.
   - Теперь мне все ясно. В чем же ты хотел мне признаться?
   Тут он закрыл глаза, потом открыл их и беспомощно взглянул на сестру.
   - Сам не  знаю.  Как женщина она мне едва ли  нравится и  все же держит
меня в плену.  Она по-детски своенравна,  и при этом у нее мужской ум, - как
мне сладить с ней! Но едва я представлю себе, что могу навсегда потерять ее,
никогда в  жизни не  подчинить себе  и  не  сделать своей,  как  передо мной
разверзается могила.
   Сестра коснулась рукой его плеча.
   - Не заходи далеко! Люди нашего склада никогда не могут поручиться, чем
это кончится...  -  У  нее был тон иску