. Воздевала руки
кверху  под  прямым  углом,  говорила несколько свысока и  корчила гримаску,
которая казалась ей глубокомысленной.
   - Как это надо понимать? - спросила она у Терра. - Вы защищали рабочих,
которые подстрекали к забастовке,  как это надо понимать?  - повторила она с
раздражением.
   - Но ведь их оправдали.
   - Да.  Однако они  нас все равно ненавидят,  -  руки воздеты под прямым
углом,  -  просто потому,  что мы красивые,  утонченные люди. Их несчастье в
том, что они так ужасающе уродливы, и за это они ненавидят нас. - Гримаска.
   Терра записал в свой отчет: напыщенная гусыня. Урожденная Кнак, которая
стояла подле него, прочла и с возмущением удалилась.
   Он  кончил;  вступление рейхсканцлер написал собственноручно:  "Депутат
рейхстага Терра был  удостоен чести выслушать в  более чем часовой аудиенции
личное мнение главы правительства по поводу положения,  создавшегося в связи
с его знаменательной речью в рейхстаге".  Терра вынужден был подписаться под
этим. Ланна оставил статью у себя, намереваясь лично отдать ее в печать.
   Терра встал,  чтобы откланяться.  Графиня Алиса прочла отчет, на лице у
нее отразилось все ее честолюбие.
   Они простились так официально, словно за интересами честолюбия, за этой
светской маской никогда ничего не было.
   Госпожа  Белла  Мангольф милостиво подняла к  его  губам  изогнутую для
поцелуя руку. Открыто мстить за обиду ей не позволяла утонченность натуры.
   - Ваше сиятельство,  вы  сегодня днем изволили обнадежить меня каким-то
неприятным известием, - с порога спросил Терра.
   - Да-да.  Я  вынужден представить вас к  ордену.  -  Ланна взял его под
руку.  -  Милый друг,  я  знаю вас,  и  я  в этом вопросе склоняюсь к вашему
мнению.  Но  наденьте орден!  Сделайте это  для  меня!  У  моей приятельницы
Альтгот это будет весьма кстати. О вашем приглашении я позабочусь.
   И Терра закрыл за собой дверь,  -  в пылу раздражения ему казалось, что
он отгораживается ею от каких-то жалких марионеток. Неужели одна из них была
его возлюбленной? Он и на этот раз не увлек ее за собой. Так будет еще сотни
раз,  и вся вина в ней; едва пообещав себя, она немедленно отступает. Она не
способна на  самопожертвование,  ей  суждено  многое  упустить в  борьбе  за
суетные блага.
   Какой свет бросает на нее эта приятельница! "Только приятельница вполне
заканчивает ее  характеристику.  Ни  за что на свете не хотел бы я  упустить
случай видеть их  рядом".  Он разглядывал мебель в  комнатах,  через которые
проходил. Громадное роскошное зеркало в зеленой, громадное роскошное зеркало
в желтой,  - такое же, как в красной, из которой он вышел. Повсюду одни и те
же по-старинному громоздкие диваны,  консоли,  столы - размеры, количество и
однообразие  говорили  о  славе  и  величии  рода  Ланна.  О  его  древности
свидетельствовали исторические реликвии,  большие серебряные щиты на стенах,
приспособленные  для  восковых  свечей,  на  пышных  каминах  гербы  знатных
семейств, связанных с хозяевами отдаленным родством. В красной гостиной, где
она  принимала  его,  было  нечто  вроде  алтаря,  уставленного драгоценными
безделушками;   и  кресла,  среди  которых  разыгрывалась  их  любовь,  были
предназначены не иначе как для кардиналов.  Ах,  да,  пресловутое миллионное
наследство  получено,  сквозь  историческую  бутафорию  проглядывало  свежее
богатство.   Все  здесь  являло  расцвет  германского  духа  в  сочетании  с
соответствующим великолепием и блеском.
   Тем  лучше!  Девушке,  ради которой зря пропадала его жизнь,  не  нужно
больше надувать ростовщиков фальшивыми ожерельями,  - совершенно так же, как
в  свое  время женщина с  той  стороны надула некоего Морхена.  "Видно,  мне
суждено губить себя ради такого рода женщин!"
   Он  уже вышел на  улицу,  закурил,  вместе с  клубами дыма выдыхая свою
злость.  Несколько успокоившись,  он  задал себе  вопрос:  что,  собственно,
случилось?  Неужели хотя бы в самом отдаленном уголке души он надеялся,  что
сегодня будет их помолвка?
   Увы! Помолвке не суждено быть никогда, и тем не менее они обречены друг
другу до  конца дней:  со  всеми желаниями и  обетами,  со  всей  страстью и
ненавистью, со всей потребностью любви целой человеческой жизни... Шагая, он
смотрел в землю;  он чувствовал на шее ее руки,  которые так и не сомкнулись
вокруг него.  Но даже и в мечтах они тотчас же отстранялись;  он снова видел
любимую,  как она стояла в  минуту прощания,  одержимая честолюбием,  словно
болезнью,  и  казалось,  будто ее знобит,  как обычно знобило ее несчастного
брата: он снова видел ее такой и любил ее даже за это.
   Терра не очень удивился, заметив у своих коллег некоторую реакцию после
националистического подъема на заседании рейхстага. Они, очевидно, вернулись
к позабытой действительности; от угрозы войны с Англией было не так-то легко
отмахнуться. Это рождало неприятное чувство у отрезвившихся энтузиастов.
   И надо сказать,  вполне обоснованное чувство, ибо что произошло дальше?
Вскоре обнаружилось,  что эта самая Англия предлагала нам союз отнюдь не  из
особой любви к нам.  Ее настроение было столь мало германофильским,  что она
даже вступила в  переговоры с  Францией.  Что это значит?  Требовалось найти
объяснение.  А  пока необходимо было чем-нибудь отвлечь внимание страны,  не
вполне уверенной в мудрости своих правителей.
   Что придумать?  Надо бросить подачку той части населения,  которая жила
отнюдь не  интересами представителей крупной индустрии и  не  пангерманскими
восторгами.  До сих пор эта часть,  численно значительно большая, была менее
влиятельна.  Временно ее  авторитет могло повысить предполагаемое оправдание
Дрейфуса, которое становилось все вероятнее.
   Таким  путем  фракция  пришла  к   негласным  переговорам  с  соседними
фракциями по  вопросу  об  отмене  смертной  казни.  Секретность переговоров
казалась  обеспеченной  взаимным  недоверием  сторон,   ибо   дерзновенность
предприятия  настраивала  их  подозрительно друг  к  другу,  каждая  фракция
возлагала надежды только на молчаливое попустительство рейхсканцлера.  Когда
настанет момент обратиться к  нему?  Очевидно тогда,  когда он  сам подаст к
этому знак.
   Снедаемый нетерпением,  Терра искал случая ускорить это. Он хорошо знал
графа  Ланна.  Горячая  защита  невинно осужденного не  входила в  круг  его
деятельности,  но  отнюдь не  выходила за  пределы его характера.  Он был бы
способен взяться за эту защиту.  Однако,  пожалуй, не раньше, чем сравнялись
бы шансы на успех или неудачу.  И все же какой человек на подобном посту мог
похвастать тем же?  Правда,  побудить к  доброму делу его вряд ли могло дело
как  таковое или отдельная личность.  Тогда,  быть может,  открытое давление
целой группы людей?  Голоса из того умеренного и  благомыслящего культурного
круга,  к  которому рейхсканцлера влекли  все  его  симпатии?..  Депутат  от
имперской партии Терра убедил нескольких видных ученых,  что для блага нации
и  ее нравственного прогресса,  а  также лично для них,  равно как и  для их
ученой карьеры,  им  необходимо высказаться.  Ученые высказались в  наиболее
солидных  газетах,  которые  соответствовали их  академическим  вкусам.  Они
осторожно взвешивали все доводы за и против отмены,  с осторожным, но вместе
с тем явно ощутимым перевесом в сторону "за".
   В  ответ  другие  ученые  высказались  определенно  "против",  и  много
решительнее,  чем первые. Вслед за тем сторонники "за" выступили вновь - тем
энергичнее,  чем  меньше  был  их  служебный  или  общественный вес.  Борьба
перекинулась уже и в периодическую печать,  правда, пока только в фельетоны,
и тогда на лисьей физиономии депутата Швертмейера мелькнула ехидная улыбка.
   - Многоуважаемый коллега Терра,  ваша  карта бита,  возьмите отпуск для
поправления здоровья, - сказал он.
   Так как Терра не понял, Швертмейер взглянул на него еще язвительнее:
   - Каждое   практическое   предложение,   которое   попадает   в   колею
принципиальных споров,  обречено на  неминуемую гибель.  Раз  начался  обмен
мнений,  значит делу  конец:  так  у  нас  водится.  Разве вы  этого еще  не
заметили?
   - Господин доктор Швертмейер,  я  верю  в  свой народ,  -  сказал Терра
вызывающим тоном.
   - А я разве не верю! - поспешил оправдаться либерал-патриот.
   Так обстояли дела,  когда Терра прочел во влиятельной правительственной
газете, а именно в "Локаль анцейгере": "Что же, собственно, кроется за такой
страстной  защитой  единичной  человеческой жизни?  Страх  смерти,  господин
Терра!  И более того:  нежелание сражаться с оружием в руках,  страх, чуждый
германскому духу!  Но все это ни к чему не приведет -  несмотря на временный
успех депутата Терра". При этом личном выпаде Терра насторожился, он перечел
статью еще  раз.  Где  на  самом деле  отменили смертную казнь?  В  одном из
романских государств; а в другом этот вопрос бесконечно дебатируется. Только
человек совершенно чуждого образа мыслей мог  стремиться отвратить немца  от
того,  чем он гордится перед всем миром: его чисто германским пренебрежением
к  жизни  как  таковой,  его  германской  готовностью беззаветно  жертвовать
жизнью.  "Будьте настороже: вас ведут к вырождению. И ради кого же?" Эти два
слова  даны   курсивом.   "Такой  вопрос  должен  задать  себе  и   господин
рейхсканцлер".
   Какая  осведомленность,   какое  провидение  и  проникновение!  Сколько
глубокого понимания в этой идейной вражде! Аноним говорил еще об обезьянах и
о прочих жителях южных стран,  которые,  правда,  никого не казнят,  но зато
заранее обречены на  поражение в  предстоящей войне германской расы господ с
чуждой  воинственному  духу   цивилизацией.   Затем   следовало  пространное
восхваление грядущей войны -  хотя,  как понимал Терра,  для его враждебного
наперсника дело  было  не  в  ней.  Все  сводилось к  тому,  чтобы поразить,
скомпрометировать,  уничтожить его  лично.  На  его успехе заранее поставлен
крест.  Он сам взят под подозрение,  как человек,  чужой по существу, и если
внимательнее вчитаться, даже подкупленный.
   Терра видел:  вот она - общественная жизнь. Этот интимный враг по духу,
некогда столь чуткий в  своей ненависти,  но с недостаточно чуткой совестью,
вынужден теперь пускаться на вульгарную ложь, иначе его прямая цель не будет
достигнута.  Успех - и ничего больше! Вот что нужно общественному мнению. Ты
или я!
   Исполняя свое  обещание,  он  в  один  из  вечеров  направился в  салон
Альтгот,   но  с  поникшей  головой.   Опасности  завтрашнего  дня  казались
несравненно страшнее,  нежели вчерашние,  -  и  разве  не  угрожали они  уже
сегодня?  Развязка могла произойти именно нынче вечером, в том доме, куда он
шел.  Алиса  будет там,  непременно будет сегодня,  потому что  туда  должен
явиться некто,  приятный господин, который сядет подле нее и не уйдет от нее
никогда.  Смятенному  воображению рисовалось,  как  тот  склоняется  к  ней,
рисовались его  редкие  волосы,  его  исполинский торс.  Приятного господина
ничто  не  удерживало  взять  руку,  которую  предлагала  ему  Алиса  Ланна,
предлагала не потому,  что любила его,  а ради карьеры -  его и своей. Этого
господина не удерживало ничто!
   Идя по улице, Терра строил мучительные гримасы. Только когда его кто-то
окликнул, он заметил, что прошел мимо цели. Окликнувший был Ланна.
   - Теперь уж я вас не отпущу, - сказал он улыбаясь.
   Несколько шагов до  Фосштрассе он  прошел пешком и,  несмотря на холод,
распахнул пальто,  -  видимо,  его согревало радостное возбуждение. Его лицо
казалось освещенным задумчивым светом.  На  нем  был  написан  успех  явный,
беззаботный.
   - Ну-с,   милый  друг,   что  вы   скажете?   -   выразительно  спросил
рейхсканцлер, когда они подходили к дому.
   - Позвольте мне,  ваше сиятельство,  принести вам  мои  самые искренние
поздравления,  -  наобум ответил Терра.  Не зная,  как быть,  люди на всякий
случай поздравляли Ланна.
   - Охотно принимаю,  - ответил Ланна, кладя руку на плечо Терра. Радость
делала его  участливым.  -  У  вас неважный вид,  мой милый.  Между нами,  я
полагаю,  что  вам  недолго  уж  придется  ломать  копья:  по  человеческому
разумению,  ваше  дело складывается благоприятно.  -  Первые слова,  которые
обнаруживали, что он знает об этом деле, признает его!
   - Услышать нечто подобное от главы правительства... - пролепетал Терра.
   - Когда все препятствия будут устранены, тогда я готов возглавить дело,
- перебил Ланна и продолжал,  покачав головой:  -  Перед лицом общественного
мнения вам  придется выдержать еще  одно испытание.  Как знать,  может быть,
даже сегодня вечером...  Остается его величество.  Как решит император - это
всегда  лотерея.  -  Внезапно он  принял  озабоченный вид.  -  Говорят,  что
благодаря моему  умению  и  ловкости  его  величество в  большинстве случаев
вынимает нужный номер.
   Он вздохнул и сбросил пальто на руки подоспевших лакеев.
   Лакеи  были  в  золотистых ливреях;  двойная лестница вела  наверх мимо
поблекших гобеленов;  дальше,  насколько мог  охватить  взгляд,  открывалась
анфилада  гостиных.  Проходя,  Терра  по  достоинству  оценил  их  высоту  и
уединенность, глянцевито-белые двери, старинные штофные обои нежных тонов. В
одной  из  гостиных вместо всякой мебели посередине стояла ваза,  а  высокие
узкие  окна  были  завешены  драпировками,   которые,   казалось,  недвижимо
провисели здесь  сто  лет.  Приглушенная роскошь -  полная противоположность
кричащей роскоши в  гостиных рейхсканцлера.  Терра восхитился выдержанностью
стиля;  Ланна  принял его  похвалы с  улыбкой.  Разбогатевшему рейхсканцлеру
стоило немалых стараний устроить театральной графине такую обстановку, какая
была испокон века в зале у родителей Терра.
   - Не сердитесь на меня за орден,  - еще раз попросил Ланна. - Здесь это
несущественно, здесь бывают исключительно культурные люди.
   Тем не менее,  когда они вошли в четвертую, и последнюю, комнату, Терра
заметил,  что  взгляды  большинства присутствующих немедленно устремились на
его петлицу, только не взгляд графини Ланна. Она внимательно следила за тем,
что  происходит между  ее  отцом  и  Толлебеном.  Толлебен сидел  подле нее,
наклонившись к  ней  в  позе признанного претендента.  Он  поднялся при виде
своего начальника.  Взгляд отца  даже побудил его  отойти в  сторону.  Алиса
Ланна прикусила губу и опустила глаза; она не подняла их и тогда, когда отец
самолично подвел к ней ее приятеля, Терра. Он так и сказал: "Твой приятель".
Она  протянула Терра  руку,  но  тотчас  же  отдернула ее,  словно подала по
ошибке. Затем она все-таки подняла глаза: насмешливые глаза. Все происшедшее
не  ускользнуло от  общего внимания.  Альтгот обнаружила явное беспокойство,
что в  свою очередь заметила старуха фон Иерихов,  которая как раз входила в
гостиную.   Она  немедленно  обменялась  мнениями  со  своей  приятельницей,
графиней Бейтин.  Так как глухие старухи не могли кричать,  они обменивались
мнениями с помощью мимики.
   Зато Альтгот говорила много и  громко,  она  тоже поздравила Ланна -  с
чем,  собственно? Терра удивлялся ей. Малокультурная, ограниченная, какой он
ее помнил, - теперь она в своем политическом салоне болтала с рейхсканцлером
об  английском  короле,  который  с  Клемансо{305}  в  отеле  Ритц...  Ланна
подвинулся ближе,  ему хотелось неустанно слушать об  этом,  может быть,  он
только  потому и  приехал так  рано.  Каждый раз,  как  упоминались король и
Клемансо,  у него делалось то же лицо,  с каким он принимал поздравления.  У
Терра зародилась догадка.
   Меж тем Беллона Кнак-Мангольф покоилась в собственном величии.  Ни одна
царица придворных балов,  ни  одна театральная королева никогда не достигала
такого  совершенства  в  изысканности,   какое  являла  собой  она.  Сидя  в
реставрированном кресле ампир,  как на  троне,  она изощрялась в  обдуманных
жестах и  самодовольно-рассеянных гримасках.  Богиня самовлюбленности царила
здесь в  образе Белонны -  и это в трех шагах от Толлебена,  который хихикал
исподтишка...  Урожденную Кнак он бросил во время свадебного путешествия,  у
того  мозгляка только  что  вырвал из-под  носа  невесту,  а  старику Ланна,
который считал себя хитрее всех хитрых, он еще покажет кавалерийские фокусы!
   Беллона  благодаря деньгам  могла  свысока взирать на  кавалериста,  но
Терра это было недоступно,  и он воспринимал хихиканье,  как удары хлыста, а
насмешку графини Алисы -  как соль на кровавых рубцах.  Он стоял неподвижно,
скованный паническим ужасом, мысленно обращаясь в бегство, но на деле застыв
на месте, открытый всем взглядам и опозоренный.
   "Вот она,  смертная мука.  Сам дьявол надоумил меня связаться с девицей
из  высшего  общества,   чтобы  ей  во  славу  укрепить  нравственные  устои
человеческого рода!"
   Он  прижал  кулак  к   манишке  и,   оскалив  зубы,   прошипел  Беллоне
Кнак-Мангольф, смотревшей поверх него:
   - Сударыня,   ваш  супруг  наклеветал  на   меня,   будто  я   негодяй,
подкупленный иностранцами.
   Урожденная Кнак  и  после этого нисколько не  поступилась изысканностью
своего тона.
   - Совершенно неправдоподобно.  Скорей  бы  вы  брали  деньги у  нас,  -
произнесла она, как заученный урок.
   Неожиданно подле них очутился сам Мангольф.
   - Он смеется над тобой, - сказал Мангольф страдальчески и раздраженно.
   Он протянул руку и  с напряженным страхом ждал,  пожмет ли тот ее,  или
нет...  Вид  его  говорил  о  бессонных  ночах,  внутренних  противоречиях и
раскаянии. Взъерошенные брови, провалившиеся виски. Ненависть, светившаяся в
глазах,   была  какая-то  робкая.   Мангольф  постарался  даже  прикрыть  ее
одобрительной улыбкой.
   - Мое почтение, - сказал он. - До тебя теперь рукой не достанешь.
   - Милый Вольф,  -  ответил Терра, выразительно и сердечно. - Я искренно
обрадовался нашей честной, мужественной борьбе. Это опять прежние мы!
   У   Мангольфа  дрогнули  веки,   и  губы  тоже  только  дрогнули,   как
парализованные.  Беллона, к которой вновь вернулось сознание своего величия,
помогла ему овладеть собой.
   - Ведь  денег  у  вас  нет?  -  спросила она  у  Терра.  -  Тогда и  не
воображайте, что добьетесь успеха! Без денег не может быть успеха, - заявила
урожденная Кнак.
   - Ты как будто удивлен, мой милый? - с трудом выдавил из себя Мангольф.
- Неужели дама  должна тебе преподавать такие элементарные истины?  У  твоих
противников, может быть, нет твоей душевной страстности, - прибавил он уже с
иронией и указал на входную дверь. - Зато у них есть деньги.

   В  салон входили обер-адмирал фон Фишер,  грубый и неотесанный с головы
до начищенных сапог,  под руку с  седенькой женой;  рядом с ним фон Гекерот,
генерал-майор и  председатель пангерманского союза,  за  ними двое штатских,
один бритый, другой - с окладистой бородой.
   Ланна встал;  он встретил шествие,  стоя посреди комнаты. Подняв голову
со сверкающим пробором,  он,  как лицо высокопоставленное, не сделал ни шагу
дальше  середины,  но  все  же  заискивающе  протянул  руку  навстречу  этим
представителям другой породы,  которые не  ответили на  его улыбку.  Они как
будто  бы  вторглись сюда,  чтобы очистить местность от  неприятеля.  Только
седенькая обер-адмиральша несколько разряжала атмосферу, сопутствуя мужу как
эмблема уюта и  семейственности.  Зато поведение четверых мужчин с первой же
минуты не оставляло места никаким сомнениям.  Им к  тому же предшествовал не
вполне определившийся, но угрожающий запах.
   Обер-адмирал,   должно  быть,   понял,   что   вторжение  было  слишком
решительным.
   - Сегодня я не мог устоять,  чтобы не поглядеть на него,  -  сказал он,
склоняясь перед Альтгот, как прирученный медведь, и простодушно сгреб в свою
лапу руку рейхсканцлера.
   - Ну-с,  милый друг,  что вы скажете!  - воскликнул Ланна, весь изнутри
пронизанный солнцем; таким Терра уже видел его сегодня.
   Генерал фон Гекерот заскрежетал, прежде чем разжать челюсти