е верит,  что не менее скверно. Расскажите мне все
подробно и разрешите покорнейше просить вас...
   Терра говорил,  лишь  бы  говорить и  таким образом совладать со  своим
волнением.  Как  мало изменился молодой Ланна!  И  сейчас еще трудно понять,
куда  направлен  его  взгляд  -  взгляд  двух  полудрагоценных камней.  Губы
красные,  как у совсем юного мальчика,  а лицо гладкое и бледное,  ничуть не
тронутое временем.
   - Нам  нужны  деньги,  -  начал  он.  -  Алисе  деньги всегда нужны для
полезных дел,  мне  -  для самых бесполезных.  Так уж  повелось.  Мы  хотели
дождаться наследства.  Знаете, того большого наследства, которое отец должен
получить от своей богатой родни.  К  несчастью,  мы в безвыходном положении.
Алиса,  понятно,  хорошо  взвесила этот  шаг.  Раз  она  со  мной  о  чем-то
заговорила, значит у нее все обдумано. "Мы продадим колье", - сказала она.
   - Говорите прямо, без утайки! - сурово потребовал Терра.
   - Она оценила его у Бервальда на Унтерденлинден.
   - О! - бессознательно вырвалось у Терра.
   - Тогда она мне ничего не  сказала.  Она говорит мне только то,  что ей
угодно.  Она думала,  что я  продам фальшивое колье за  ту  цену,  какую оно
стоит. Платина там настоящая.
   - Ну да, так она и думала, - подтвердил, сам того не сознавая, Терра.
   - И  все из-за моей глупости.  Я  в  свою очередь решил оценить колье и
тоже пошел к Бервальду.  Он был очень удивлен. Вероятно, он подумал, что я в
курсе дела,  и ничего мне не сказал.  Он только отсоветовал продавать, время
якобы неблагоприятное.  Я его не понял и, к несчастью, пошел к Каппусу. Тот,
как всегда, дал мне немного. Но... - И Эрвин протянул Терра какую-то бумагу.
- Тут ясно сказано, что он дал взаймы под залог настоящего колье.
   - Это и  есть ловушка,  -  догадался Терра.  -  Теперь он,  несомненно,
потребует огромную сумму с наследства вашего отца.
   Эрвин подтвердил это.
   - Потому-то  я  и  пришел к  вам,  -  так закончил он  рассказ о  своих
рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.
   - Я постараюсь добиться соглашения,  благоприятного для вас и для ваших
близких,  -  без  всяких  колебаний заявил Терра.  -  Мне  многое известно о
Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.
   - Будет он молчать?
   - Только пока он молчит, у него есть надежда что-нибудь выудить у вас.
   - Он должен молчать ради моей сестры,  - сказал брат живее, чем обычно;
и словно испугавшись,  что предал ее:  -  Никто не знает,  как ей приходится
бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам не хватало денег, а папе мы
не могли сказать. Что ей было делать?
   - Я твердо убежден,  что графиню Алису ждет высокий удел,  -  с пафосом
заявил  Терра.  -  Для  начала  -  самый  блистательный  брак,  какой  можно
придумать.
   - Так рассуждаете вы, - возразил Эрвин, - но, по-видимому, мы для этого
еще недостаточно прочно сидим в  седле.  Подумайте,  мы  даже не  смеем пока
порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе. Сами понимаете, как ей это
по душе.  Но просто отказать - нельзя. Она тянет с ним. Она чего-то ждет, но
чего - понять не могу.
   У  Терра снова заколотилось сердце,  он не ответил.  Они молчали,  пока
молодой Ланна не поднялся.
   - Вот еще к вашему сведению,  -  добавил он,  -  перед отцом я всю вину
беру на себя.  Я будто бы стащил у сестры колье и обманул ростовщика. Спасет
это Алису, если дело дойдет до крайности?
   - Конечно. А вы сами?
   - Ну,  я  могу  уйти  из  жизни,  -  сказал  заблудившийся мечтатель и,
округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.
   Терра   поторопился  разъяснить   ему,   что   это   было   бы   крайне
неблагоразумно.  Сейчас самое важное так разделаться с Каппусом,  чтобы граф
Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.
   В соответствии с этим он и стал действовать.  Ланна выкупил колье,  как
настоящее,  за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил к ней
орден.  Все участники были удовлетворены,  и  всех больше Каппус.  У старика
слезы стояли на глазах.
   - Я  не из-за ордена плачу,  -  всхлипывал он,  -  а  оттого,  что наша
возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.
   Ланна, как всегда, беспечно и в счастливом неведении миновавший бездну,
удостоил  Терра  нескольких дружеских  строк.  Терра  был  приглашен явиться
запросто, но не пошел.
   По почте прибыло извещение о  помолвке Мангольфа.  В приписке он просил
своего старейшего,  чтобы не сказать -  единственного, друга быть свидетелем
при бракосочетании. Вторым свидетелем будет господин рейхсканцлер. Краткие и
горделивые  слова;   чувствовалось,   сколько  сознательного,  подчеркнутого
самоутверждения в  том,  что в самый торжественный день своей жизни Мангольф
решается показаться рядом с  каким-то адвокатом Терра.  Под влиянием гордыни
он, очевидно, позабыл, что этот свидетель - брат его покинутой любовницы.
   Словно громом пораженный,  Терра  отправился к  Лее.  Он  давно знал  о
надвигающемся на  нее  горе,  но  теперь оно представилось ему безысходным и
непоправимым бедствием.
   Он  не  застал ее  дома.  Ему открыла прислуга,  которая кончила дела и
собиралась уходить.  Он решил подождать сестру в  той комнате,  где даже без
нее все жило ее  трудами и  мечтаниями.  Что она делает сейчас?  Где,  среди
каких  грозных  химер  и  жестоких соблазнов блуждает она?  "Держать тебя  в
объятиях, сестра! Ты поплакала бы в этом прибежище, как оно ни утло. Мы бы и
на сей раз справились с  бедой".  Увы!  Вместо этого она была у другого,  он
знал -  у кого: у того, единственного, и он не смел последовать туда за ней.
Когда он  очутился у  телефона и  держал себя за  руку,  чтобы не позвонить,
раздался звонок.
   Говорила она:
   - Я у него, а его все нет. Подожди меня!
   Он крикнул в трубку:
   - Иди сюда, ко мне! - Но она уже дала отбой.
   Итак,  они оба -  она там,  он здесь -  бегали по комнате,  где нависла
тучей их  тревога,  бежали навстречу року и  все же  отпрянули бы  перед его
появлением.  Вдруг крик!  Сквозь даль и  шум  города брат услышал,  как  она
вскрикнула. Ее возлюбленный стоял позади нее, она взметнулась.
   - Я испугал тебя? - сказал возлюбленный спокойным тоном.
   - Я хочу думать, что все это пустая болтовня! - гневно выкрикнула она.
   - Ты  этого  не  можешь думать.  Ты  знаешь факты,  -  пожимая плечами,
ответил он.
   С заученной красивостью жеста она презрительно бросила через плечо:
   - Все это с нами уже бывало.  Помнишь,  милый,  во Франкфурте,  когда я
собиралась замуж? Ты примчался туда и ни за что не хотел отстать.
   - Радуйся: теперь я от тебя отстану.
   - А  другие разы?  А история с Толлебеном?  Ты все мне прощал,  как и я
тебе.  Могли бы  мы  столько долгих лет  быть вместе,  если бы  это не  было
суждено?  О, сколько унижений! Все от тебя, так было суждено. И вдруг конец?
Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не желаю тебе
несчастья,  но если ты покинешь меня, тебе его не миновать. Другую ты любить
не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их не мне. У нас все общее,
даже слова. Помнишь, что ты сказал? "У нас с тобой это до конца жизни!"
   Куда девались презрение и  гнев!  Она то вкладывала всю свою волю в эти
бессильные слова,  то смиренно обнажала перед ним душу.  Лицо ее и  все тело
попеременно выражали  то  борьбу,  то  покорность,  прекрасные  гибкие  руки
дополняли то,  что  она  говорила,  заклинали,  тянулись,  дрожа от  желания
схватить и удержать. Но он уклонился от них.
   Тогда она поникла без сил.
   - Что я сделала тебе?
   Он стал позади ее кресла.  Он гладил светлые волосы,  рука его чаровала
по-прежнему.
   - Я люблю тебя одну, Леа. У меня не было мужества откровенно поговорить
с тобой.  Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив, потому я и решаюсь на
такой мучительный шаг. Только потому. Я и сам бы хотел отказаться.
   Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.
   - Так откажись!  -  надрывно-ликующе выкрикнула она и  уже откинулась в
ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:
   - Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.
   Тогда она вырвалась от него и вскочила.
   - Чего ты хочешь?  Жениться и сохранить меня?  - спросила она, глядя на
него невидящими глазами.
   Он  понял,  что  надвигается гроза,  и  протянул руку.  Но  она  успела
отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то предмет, поднесла его к
губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.
   - Оставь! - сурово сказал он.
   - Это повредило бы тебе!  - Она пронзительно захохотала. - Но это всего
лишь губная помада, милый.
   Тогда он отстранился, и она опустилась на пол, чтобы наплакаться вволю.
А он шагал взад и вперед,  хмуря лоб, в глубоком волнении. Вдруг он услышал,
что она говорит и голос у нее, как у ребенка.
   - Я не желаю тебе несчастья,  - говорила она так смиренно, не вставая с
пола.  -  Но что,  если твое несчастье во мне?  Тогда я отпущу тебя.  Только
зачем именно под конец ты мне дал столько счастья!  - Покинутое дитя плакало
там, на полу.
   "Надо быть настороже!  -  про себя решил мужчина.  - Сцена со слезами в
третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать". Он скрестил руки.
   Не слыша от него ни звука,  она кротко поднялась и, поправляя прическу,
заговорила:
   - Я просто зло подшутила над тобой.  Поверь мне.  - Тон был какой-то уж
очень многозначительный,  он насторожился. - Будь у меня настоящий яд, я все
равно ни  за  что не  позволила бы себе принять его здесь.  Знакомая актриса
найдена мертвой у  тебя  на  ковре:  это  могло  бы  всерьез повредить тебе.
Прости!  -  Ирония в  голосе,  а взгляд,  манящий исподтишка.  Он еще больше
нахмурился. Она собралась уходить.
   - Это нигде бы не доставило мне удовольствия,  дорогая моя.  Ни на моем
ковре,  ни в любом другом месте,  -  успел он сказать,  когда она была уже в
дверях.
   - Охотно верю,  - проговорила она, совсем уже не скрывая иронии, иронии
высокодраматической.  -  Но  все-таки я  не  знаю,  удастся ли тебе избежать
полицейского протокола.
   И  она исчезла,  а  он остался один с ее угрозой,  связанный по рукам и
ногам, во власти ее угрозы.
   Когда она  пришла домой,  уже  стемнело,  но  она различила сидящего на
диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь лбом на руки,
и ничего не слышал,  совсем как в те времена, когда он сосредоточенно вникал
в тот пресловутый договор. Вдруг он поднялся и произнес: - Отдай мне яд!
   - У меня нет никакого яда, - ответила сестра.
   - Ты хотела только запугать его? Говори правду!
   Сестра, ничуть не удивившись:
   - Тебе я  могу сказать.  Мне  хотелось бы  иметь яд,  но  и  мужество в
придачу к нему.
   Он усадил ее на диван.
   - Дитя мое,  бойся согрешить перед господом.  На  основании непреложных
данных могу тебя уверить,  что  любовь к  богу абсолютно равнозначна любви к
самому себе.  Глупо было бы нам кончать с  собой:  бог и жизнь с готовностью
берут на себя всю ответственность в этом вопросе.
   Но он чувствовал,  что рука ее безучастно лежит у него в руке.  Он весь
затрясся;  она  повернулась к  нему,  стараясь в  темноте встретиться с  ним
взглядом.  Крупные  слезы  тяжело  выкатились у  него  из  глаз.  Голос  был
придушен, речь бессвязна:
   - Кто же  мы такие?  Избитые истины ничему не помогут!  Мы не настолько
молоды,   чтобы  дурачить  себя  отжившими  бреднями.   Послушай:   я   буду
рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.
   Ее рука перестала быть безучастной. Она с дрожью прильнула к его руке.
   - Ты будешь счастлива по-прежнему, - горячо прошептал брат.
   - Я больше ничего не хочу.  Верь мне, я рада, что все кончилось, - тоже
шепотом ответила сестра и после паузы: - А кто она, эта женщина?
   Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!
   Повернувшись к  освещенному окну,  вперив глаза в пустоту,  слушала она
его описание Беллоны Кнак.
   И с надменной улыбкой:
   - Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.
   Брат с готовностью:
   - Брак  по  расчету,  в  полном смысле слова.  Ручаюсь тебе,  он  будет
глубоко несчастен.  - А про себя: "Не вполне. Ты примешь его и в роли чужого
супруга".
   - Он тебе не написал?  Не послал извещения?  -  спросила она, как будто
совсем равнодушно; но едва у нее в руках очутилось письмо, как она бросилась
зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя его застывшим
взглядом, впитывая всем существом.
   - Ты нынче не играешь?  -  окликнул ее брат.  И вспомнил. - В это время
обычно является Куршмид.
   - Куршмид не показывается, - сказала она как во сне.
   - Давно?
   - Не помню. Он всегда был здесь. И вдруг его не стало. Ах, да, - с того
вечера, как я ему сказала, что Мангольф помолвлен.
   - С того самого вечера?
   - Он еще погремел посудой на кухне, а потом исчез, словно провалился.
   - Ты не видала его лица?
   - Его лица? Почему?
   - Я разыщу его,  - сказал Терра и ушел, не медля ни минуты. В театре он
узнал адрес актера. Оказалось, тот съехал неизвестно куда. По слухам, выехал
даже из  города,  -  может быть,  в  провинцию,  на гастроли?  Терра отыскал
агентов,  которые могли дать какие-нибудь сведения,  но и  это ни к  чему не
привело.

   В назначенный час он явился к Мангольфу. Мангольф взволнованно бросился
ему навстречу,  но подавил вопрос,  который чуть не вырвался у  него,  и  от
усилия  воли  даже  побледнел.  Но  тут  же  постарался сгладить свой  порыв
светской беспечностью.  Лишь когда друг напомнил:  "Урожденная Кнак ждет", -
лицо его омрачилось.
   - Прошу тебя,  помоги мне  соблюсти декорум,  -  сказал он  официальным
тоном. - Впрочем, госпожу фон Толлебен я люблю. "В довершение всего, он даже
влюбился в ту, что воплощает для него успех!"
   - Что делает Леа?  - неожиданно спросил он на улице и сбился при этом с
шага.
   - Она  великолепно настроена и  желает  тебе  счастья,  за  недостатком
времени через меня,  -  весело, тоном человека, понятия не имеющего о всяких
сложных взаимоотношениях, ответил Терра и с удовольствием констатировал, что
друг побледнел больше прежнего.
   Они заехали за невестой и  ее родней.  Второй свидетель,  рейхсканцлер,
должен  был  прибыть прямо  в  ратушу  к  заключению гражданского брака.  Он
появился в  самую подходящую минуту.  Все были в  сборе,  и наступила пауза.
Ничего лучше жених не мог бы пожелать.
   Затем внушительной вереницей карет все двинулись к  церкви.  У  входа в
ризницу,  от самой мостовой стройными шпалерами выстроились зрители.  Дальше
тянулся коридор,  уставленный растениями в кадках.  Дверь в глубине была, по
недоразумению,  закрыта,  рейхсканцлер  собственноручно распахнул  ее  перед
дамами из родни невесты.  В  то время как он сам проследовал за ними,  а  на
другом  конце  коридора  показались первые  приглашенные,  жених  и  невеста
очутились одни,  сбоку,  спиной к  группе пальм.  Только Терра,  сменивший у
двери рейхсканцлера,  заметил, как пальмовые листья заколебались и из-за них
высунулась рука.  Рука сжимала кинжал и уже направила его в спину Мангольфа,
когда Терра схватил эту руку и  отвел.  Кинжал упал на землю.  В  тот же миг
пальмы рухнули, и показался отчаянно сопротивляющийся Куршмид.
   - Образумьтесь вы, сумасшедший! - прохрипел Терра.
   Мангольф пригнулся, спасаясь от кинжала, который уже не грозил ему. Его
молодая супруга в первый миг забыла о нем; она отскочила в сторону, заботясь
лишь о собственной безопасности.  Потом она спохватилась и упала без чувств,
как раз на руки возвращавшегося рейхсканцлера.  Тот передал ее отцу, и Кнак,
не  владея собой от  гнева на судьбу,  преследовавшую замужество его дочери,
торопливо поволок ее в ризницу.
   Рейхсканцлер тем временем решительно и прямо направился к зрителям, как
по  команде  ринувшимся с  противоположного конца.  Несколько негромких,  но
внушительных слов - и он уже был господином положения, Любопытные отскочили,
словно их дернули за веревочку. Они даже поспешили уверить напирающих сзади,
что ничего не произошло.  Мангольф искал Терра, он хотел что-то сказать ему,
но Терра уже исчез вместе с Куршмидом.
   Он вовремя обнаружил дверь в сад.  Твердым шагом вышел он за ограду, на
улицу.  Куршмид еле  плелся рядом с  ним.  Терра все  еще  держал его  как в
тисках, но это было уже ни к чему, Куршмид сдался.
   - У вас всегда хромало чувство такта,  -  сказал Терра, ища глазами, на
чем бы сплавить Куршмида. Боковая улица была пустынна.
   - Я не помнил себя, - сказал Куршмид сокрушенно. И добавил с гордостью:
- Леа была бы отомщена!
   - Опозорена, - поправил Терра и махнул рукой подъезжавшему экипажу.
   Куршмид был водворен в экипаж.
   - Проваливайте! - грозно прошипел ему Терра прямо в осунувшееся лицо. -
Проваливайте! Поняли?
   - Учитель,  я  ваш до последнего вздоха.  -  Под глазами у него мерцали
синеватые полукруги. С тем он и отбыл.
   Когда Терра вошел в ризницу,  ситуация была такова:  несчастная жертва,
Беллона,  возлежала на скамье для хора, скрытая стаей дам, успокаивавших ее.
Господа Ланна и  Кнак защищали вход от свадебных гостей,  шумевших в церкви.
Свадьба  будто  бы  отложена,   в  воздухе  пахло  скандалом.   Рейхсканцлер
опровергал слухи. Кнак убеждал гостей поверить слову такого человека.
   Всеми забытый новобрачный одиноко жался за раскрытой створкой двери.
   Хмурясь, он подозвал Терра:
   - Я сразу же хотел тебе сказать:  твое вмешательство было лишним... Ну,
все равно благодарю тебя.  А его нет?  -  спросил он и, не в силах дождаться
ответа: - Все уже известно?
   Терра отер лоб; он был возмущен за друга, равно как и за сестру.
   - Этот субъект всех нас подвел.
   - Слава богу, что он не выбрал время перед гражданским бракосочетанием!
- сказал Мангольф.
   - Для Леи это просто смерть, - подхватил Терра тоном искусителя. - Даже
идиоту понятно,  что  после сегодняшнего скандала вам  надо  бежать друг  от
друга,  как от  чумы,  иначе в  самом деле одному из вас несдобровать.  -  А
взгляд его впивался в глаза Мангольфа.
   Мангольф ничего не возразил.
   - Его уже нет?  -  помолчав,  спросил он снова,  и  Терра утвердительно
кивнул.
   Потом заговорил, глядя прямо в глаза Мангольфу:
   - Этот субъект явился в мир, как воплощенное недоразумение, каждый факт
он  неизменно  умудрялся  толковать  самым  извращенным  образом.  Стоит  ли
проявлять столько осмотрительности и такта в житейских делах,  чтобы в итоге
какой-то фанатичный болван размахивал у тебя под носом кинжалом?
   - Именно кинжалом,  какая пошлость! - пробормотал Мангольф, при этом он
становился все бледнее и бледнее, взгляд Терра жег его.
   - Пошлость можно бы еще перенести,  если бы она была доведена до конца,
- изрек Терра замогильным голосом.  Он показал, что кинжал у него в кармане.
- Тогда бы и Леа не зависела от превратностей твоей карьеры,  -  добавил он,
скрежеща зубами.
   Обороняясь, Мангольф выставил вперед руку, но сейчас же опомнился:
   - Нет уж,  только не ты,  -  сказал он,  заискивающе смеясь.  - На твою
дружбу я рассчитываю больше,  чем когда-либо.  Надо избежать огласки.  Пусть
газеты в  крайнем случае опубликуют ложные сведения.  -  Он схватил друга за
лацканы сюртука, жест совсем ему непривычный. - Вспомни, что благодаря своей
женитьбе я ближайший кандидат на пост помощника статс-секретаря.
   Терра стоял обезоруженный,  раскрыв рот.  "Браво!" - произнес он затем.
Оба облегченно вздохнули и отошли друг от друга.
   - Только спаси меня! - напоследок повторил Мангольф.
   Дверь,  скрывавшая их,  затворилась.  Рейхсканцлер увидел Терра и отвел
его в сторону. Лицо его, сиявшее доброжелательством, пока он закрывал дверь,
сразу стало обиженным и очень недовольным.
   - Нужно мне было для этого являться!  - заявил он с видом дамы, которая
не встретила привычного уважения.
   - Весьма прискорбное неуважение к  особе вашего сиятельства,  -  в  тон
ответил Терра.
   - А  все  моя пресловутая любезность.  Другой бы