не улеглось волнение высоких чувств, обуревавших Дидериха, как Эмми
и  Магда получили от  фрау  фон  Вулков приглашение на  чашку чая.  По  всей
вероятности,  оно было связано со спектаклем, который президентша устраивала
на ближайшем вечере в "Гармонии".  Носились слухи,  что Эмми и Магда получат
роли.  Сестры вернулись домой возбужденные и радостные: фрау фон Вулков была
необычайно любезна,  она собственноручно накладывала им на тарелки пирожные.
Инга  Тиц  лопнет  от  зависти:   в   спектакле  участвуют  офицеры!   Нужны
сногсшибательные туалеты; если Дидерих полагает, что на те полсотни марок...
Но  на  этот  раз  Дидерих открыл  им  неограниченный кредит.  Он  подвергал
пристрастной критике все,  что они покупали. Гостиная была завалена лентами,
искусственными цветами,  и Дидерих во все вмешивался; у сестер голова кругом
шла. Вдруг явилась гостья: Густа Даймхен.
   - Я  еще как следует не поздравила счастливую невесту,  -  сказала она,
стараясь изобразить на  своем  лице  покровительственную улыбку,  тогда  как
глаза ее озабоченно скользили по ворохам лент и цветов. - Все это, наверное,
для той самой дурацкой пьесы? - продолжала она. - Вольфганг слышал о ней; по
его мнению, это невероятно глупая вещь.
   - Надо же ему утешить тебя, раз ты не участвуешь, - ответила Магда.
   А Дидерих прибавил:
   - По его милости вы не вхожи к Вулковам, вот он и ищет себе оправдания.
   Густа презрительно рассмеялась:
   - Вулковы нас мало интересуют,  а  на  бал в  "Гармонии" мы обязательно
пойдем.
   - Не лучше ли подождать, пока рассеется первое впечатление от процесса?
- спросил Дидерих.  Он  сочувственно взглянул на  нее.  -  На правах старого
знакомого беру на себя смелость, милая фрейлейн Густа, сказать вам, что ваша
связь с Буками может вам нынче повредить в обществе.
   У  Густы дрогнули веки,  видно было,  что  ей  и  самой уже приходила в
голову такая мысль.
   - С моим Кинастом,  -  сказала Магда,  - слава богу, никаких осложнений
нет.
   - Но зато господин Бук интересней, - заметила Эмми. - Во время его речи
на суде я плакала, точно в театре.
   - Да и вообще!  -  сказала воспрянувшая духом Густа.  - Только вчера он
подарил мне сумочку.
   И  она показала позолоченный мешочек,  на  который уже давно исподтишка
поглядывали Эмми и Магда.
   - Он,  видно,  получил большой куш за  свое выступление,  -  подпустила
шпильку Магда. - Мы с Кинастом за экономию.
   Но Густа все же была удовлетворена.
   - Что ж, пойду, - сказала она, - не буду вам мешать.
   Дидерих вместе с ней спустился вниз.
   - Если будете пай-девочкой, я провожу вас, - предложил он. - Мне только
на минуту заглянуть на фабрику. Скоро кончается смена.
   - Я пойду с вами, не возражаете? - сказала Густа.
   Дидерих решил сразу ее ошарашить и  повел прямо в  цех,  где находилась
большая бумагоделательная машина.
   - Вам, вероятно, никогда не приходилось видеть этакое чудище?
   И  он  принялся величаво объяснять ей  систему тянувшихся во  всю длину
зала бассейнов,  валов и цилиндров,  через которую проходила бумажная масса:
сначала жидкая,  затем все суше и суше,  и,  наконец, на другом конце машины
уже вертелись большие рулоны готовой бумаги... Густа качала головой:
   - Скажите пожалуйста! А грохот-то какой! А жара!
   Дидериху этого было недостаточно;  он  придрался к  какому-то пустяку и
обрушился на рабочих, а так как под руку подвернулся Наполеон Фишер, виноват
во  всем  оказался  он.  Оба  старались  перекричать шум  машины.  Густа  не
разбирала слов,  а Дидериху, который всегда жил во власти затаенного страха,
чудилась знакомая ухмылка,  прячущаяся в жиденькой бородке механика,  и она,
эта  ухмылка,  означала:  помни,  что  мы  с  тобой сообщники;  она означала
открытое отрицание всякого авторитета.  Чем  больше бесновался Дидерих,  тем
спокойнее держал себя механик.  Само это  спокойствие было бунтом!  Дидерих,
задыхаясь и  дрожа от ярости,  рванул дверь в  упаковочную и пропустил Густу
вперед.
   - Это социал-демократ!  -  объяснил он ей.  - Такой субъект способен на
поджог. Но я его не увольняю, как раз его-то я не хочу увольнять. Посмотрим,
чья  возьмет!  Социал-демократов я  беру на  себя!  -  Густа с  восторженным
изумлением глядела на него.  - Вам, верно, и в голову не приходило, на каком
опасном посту стоит наш брат! Мужество и верность - вот мой девиз. Понимаете
ли,  мы  с  кайзером,  каждый  в  своей  сфере,  защищаем наши  священнейшие
националистические принципы!  Это  вам  не  речи  в  суде  произносить,  тут
требуется мужество!
   Густа все понимала, она почтительно склонила голову.
   - Здесь не  так  жарко,  -  сказала она,  -  а  там форменный ад,  этим
работницам много лучше.
   - Им? - сказал Дидерих. - Да они здесь, как в раю.
   Он  подвел Густу к  столу.  Одна  из  женщин сортировала листы,  другая
проверяла,   третья  отсчитывала  кипы  по  пятьсот  листов.   Все  делалось
невероятно быстро,  листы как  бы  сами  по  себе непрерывной чередой летели
навстречу рукам,  а  руки,  казалось,  растворялись в  проходившей через них
массе бумаги.  Растворялись и руки, и плечи, вся женщина, ее глаза, ее мозг,
ее сердце.  Все это существовало и  находилось здесь только для того,  чтобы
листы бумаги мелькали в  воздухе...  Густа зевнула,  слушая Дидериха,  а  он
рассказывал,  что женщинам платят аккордно и  поэтому они бывают бессовестно
небрежны.  Он уже собрался было накинуться на них за то,  что в  пачку попал
лист с оторванным уголком, но Густа задорно, с вызовом сказала:
   - Вы  воображаете,  что  Кетхен  Циллих  вами  особенно интересуется...
Уверяю вас,  не  больше,  чем  кое-кем  другим,  -  прибавила она и  на  его
недоуменный вопрос,  что  она,  собственно,  имеет  в  виду,  ответила  лишь
загадочной улыбкой.
   - Я все-таки просил бы сказать.
   Густа покровительственно прищурилась.
   - Я  говорю это  только потому,  что  желаю  вам  добра.  Вы  ничего не
заметили,  правда?  Например,  как она относится к  асессору Ядассону?  Да и
вообще Кетхен из таких... - Густа вдруг громко рассмеялась, такой оторопелый
вид был у Дидериха. Девушка пошла вперед, он последовал за ней.
   - К Ядассону? - переспросил он робко.
   В   это   мгновение  грохот   машины  оборвался,   задребезжал  звонок,
возвещавший конец  рабочего дня,  со  двора уже  доносились удаляющиеся шага
рабочих.
   Дидерих пожал плечами.
   - Меня нисколько не интересует поведение фрейлейн Кетхен,  - сказал он.
- Жаль,  правда, старого пастора, если она действительно, как вы говорите...
Вы точно знаете?
   Густа отвернулась.
   - Убедитесь сами, если не верите!
   Дидерих польщенно засмеялся.
   - Не гасите газ!  -  крикнул он механику,  проходившему мимо.  -  Я сам
выключу.
   Двери тряпичного цеха,  на  которого выходили работницы,  были  настежь
распахнуты.
   - О! - воскликнула Густа, - как там романтично! - В сумрачном полусвете
зала ей  представилось множество красочных пятен на серых холмах,  а  поверх
них -  лес ветвей.  -  Ах,  -  сказала она,  подходя ближе.  - Что только не
почудится  в  темноте...  а  это  всего-навсего  мешки  с  тряпьем  и  трубы
отопления. - Она скривила презрительную гримаску.
   Дидерих разгонял работниц,  которые,  в нарушение правил, расположились
на мешках.  Одни,  едва закончив работу,  взялись за вязанье,  другие что-то
жевали.
   - У вас губа не дура! - рычал он. - На даровщинку греться! Вон!
   Медленно,  молча,  без слова протеста,  женщины поднимались и проходили
мимо незнакомой дамы,  с  тупым любопытством оглядываясь на  нее  и  тяжело,
точно стадо,  топая ногами,  обутыми в мужские ботинки.  Они уносили с собой
удушливые запахи,  среди которых жили.  Дидерих в  упор  разглядывал каждую,
пока не вышла последняя.
   - Фишер! - крикнул он вдруг. - Что там у этой толстухи под платком?
   Механик, по обыкновению двусмысленно ухмыляясь, ответил:
   - У нее скоро ребеночек будет.
   Дидерих с досадой повернулся к нему спиной.
   - А я-то думал, что накрыл воровку, - поучал он Густу. - Все они крадут
лоскутья.  Да-да.  Шьют из них детские платьица.  - И так как Густа сморщила
носик, он добавил: - Да ведь это роскошь для детей пролетариев!
   Кончиками пальцев,  обтянутых перчаткой, Густа подняла с полу лоскуток.
Дидерих внезапно схватил ее за кисть и  жадно припал к  просвету на застежке
перчатки. Густа испуганно оглянулась.
   - Ах так,  все уже ушли.  -  Она самодовольно рассмеялась.  -  Я  сразу
смекнула, какие такие срочные дела у вас на фабрике.
   Дидерих состроил вызывающую мину.
   - Ну,  а вы?  Что вас привело к нам сегодня? Убедились, что я не так уж
плох?  Конечно, ваш Вольфганг... Не каждый сумеет опозориться так, как он на
процессе.
   Густа возмутилась:
   - Помалкивали бы.  Вам  никогда не  дотянуться до  такого  благородного
человека, как Вольфганг.
   Но  глаза  ее  говорили  другое.   От  Дидериха  это  не  укрылось;  он
возбужденно засмеялся.
   - С вами он не торопится!  Знаете, что вы для него? Горшок с колбасой и
капустой, он предлагает мне помешивать его!
   - Лжете,  -  с  убийственным презрением бросила  Густа;  но  Дидерих не
оробел.
   - С него мало, видите ли, колбасы и капусты, что в горшке... Сначала он
думал,  что  вам достался миллион.  Ну,  а  пятьдесят тысяч марок для такого
аристократа не приманка.
   Густа вскипела. Дидерих даже попятился - так она разбушевалась.
   - Пятьдесят  тысяч?  Да  вы  что,  спятили?  Этого  еще  не  хватало  -
выслушивать такие бредни!  Когда в  банке у  меня в  надежных бумагах триста
пятьдесят тысяч!  Пятьдесят тысяч!  Да вы знаете,  что я могу упечь всякого,
кто распускает обо мне такие возмутительные слухи!
   В глазах у нее стояли слезы. Дидерих бормотал извинения.
   - Ах,  оставьте! - Она вынула носовой платок. - Вольфганг хорошо знает,
что получит за мной. Но вы-то, вы! Поверили бессовестным россказням и совсем
обнаглели!  -  вскрикнула она.  Ее  пухлые  розовые щеки  дрожали от  гнева,
вздернутый носик побелел.
   Дидерих овладел собой.
   - Из  этого  вы  можете  только заключить,  что  вы  мне  и  без  денег
нравитесь, - нашел он довод в свое оправдание.
   Густа закусила губу.
   - Кто вас разберет?  - сказала она, бросая на него исподлобья капризный
и неуверенный взгляд. - Для таких, как вы, и пятьдесят тысяч деньги.
   Он  решил,  что разумнее промолчать.  Она достала из своей позолоченной
сумочки пушок и пудру.
   - До  чего же я  разволновалась.  А  все из-за вас.  -  Но ее уже снова
разбирал смех. - Ну, а чем еще замечательна ваша так называемая фабрика?
   Он важно кивнул.
   - Известно ли вам, на чем вы сидите?
   - На мешке с тряпьем!
   - Да,  но на каком! В этом самом углу, вот за этими мешками, я застукал
однажды  рабочего и  работницу в  ту  минуту,  когда  они...  догадываетесь?
Конечно, оба тут же вылетели вон, а вечером, да-да, в тот самый вечер... - в
глазах его  появилось выражение мистического ужаса,  -  парня застрелили,  а
девка сошла с ума.
   - Это  был...  Ах,  боже  мой,  это  был  тот  рабочий,  который  задел
часового?.. И за мешками...
   Взгляд ее скользил по мешкам,  точно искал на них следы крови.  Густа в
страхе придвинулась к  Дидериху.  Оба вздрогнули и  посмотрели в  глаза один
другому:  из них глядел один и тот же бездонный омут -  не то похоть,  не то
безумие.  Они со свистом дышали друг другу в лицо.  Густа на секунду закрыла
глаза - и оба рухнули на мешки, скатились с них, сплелись в тесном объятии и
в темноте за мешками трепыхались, сопели, фыркали, - словно шли ко дну.
   Густа  первая выбралась в  полосу света.  Дидерих хотел удержать ее  за
ногу,  но она лягнула его в  лицо и с шумом выскочила из-за мешков.  Дидерих
благополучно вылез вслед за нею; пыхтя, стояли они лицом к лицу. Грудь Густы
и живот Дидериха бурно колыхались. Первая обрела дар слова Густа.
   - Для таких забав поищите себе другую!  И как только я могла допустить!
- И, свирепея: - Я же вам сказала: не пятьдесят, а триста пятьдесят тысяч!
   Дидерих двинул рукой, как бы в знак раскаяния. Густа вскрикнула:
   - Ох, и на кого я похожа! Вы думаете, я в таком виде пойду по городу? -
Он опять испуганно посмотрел на нее и растерянно улыбнулся.  - Неужели у вас
нет щетки?  - Он послушно отправился за щеткой. - Только смотрите, чтоб ваши
сестры не проведали. А то завтра весь город будет судачить обо мне.
   За щеткой идти пришлось в контору.  Когда он вернулся,  Густа сидела на
мешке,  уткнувшись лицом в ладони,  и сквозь ее милые пухлые пальчики капали
слезы.  Дидерих остановился,  послушал ее всхлипыванья и неожиданно заплакал
сам.  Он  заботливо чистил щеткой ее  платье и  тихо приговаривал:  "Но ведь
ничего особенного не случилось!" Она встала.
   - Еще чего не хватало!  -  произнесла она, иронически оглядев его с ног
до головы.
   Дидерих расхрабрился.
   - Вашему уважаемому жениху незачем знать об этом, - сказал он.
   - А  пусть себе знает!  -  вырвалось у  Густы,  но она тут же прикусила
губу.
   Озадаченный Дидерих продолжал орудовать щеткой;  пока  он  чистил  свой
костюм, она одергивала на себе платье.
   - Пойдемте!  -  сказала она.  -  Теперь не скоро меня потянет к  вам на
фабрику.
   - Кто знает, - ответил он, заглядывая ей под шляпку. - Пять минут назад
я еще поверил бы, что вы любите Бука, а сейчас ни на грош не верю.
   - Напрасно!  - воскликнула Густа. И, не переводя дыхания, спросила: - А
к чему здесь эта штука?
   - Это  песочник,  -  объяснил он,  -  тряпье  проходит через  желоб,  а
пуговицы и все прочее застревают в песке. Видите? Рабочие, конечно, опять не
очистили песок.
   Кончиком зонта она поковыряла в песке.
   - За  год  у  нас накапливается несколько мешков отбросов,  -  прибавил
Дидерих.
   - А  это что?  -  спросила Густа и,  быстро нагнувшись,  подняла что-то
блестящее. Дидерих вытаращил глаза:
   - Бриллиантовая пуговица!
   - Бриллиант настоящий. - Она полюбовалась игрой камня. - Если вам часто
попадаются такие пуговки, то ваше предприятие не так уж убыточно.
   - Придется, конечно, вернуть, - неуверенно сказал Дидерих.
   Она рассмеялась:
   - Кому? Отбросы-то ведь ваши!
   Теперь и он засмеялся.
   - Да, но не бриллианты. Мы дознаемся, откуда эти лоскутья.
   Густа посмотрела на него снизу вверх.
   - Вы, как я погляжу, порядочный простофиля, - сказала она.
   - Нет, я всего лишь человек чести! - убежденно возразил он.
   Густа  только плечами пожала.  Медленно сняла перчатку с  левой руки  и
приложила бриллиант к мизинцу.
   - Его  надо  вправить в  колечко!  -  воскликнула она,  точно осененная
неожиданной мыслью.  Она  сосредоточенно созерцала камень на  своей  руке  и
вздыхала.  И вдруг швырнула бриллиант обратно в мусор:  -  Ну, так пусть его
найдут рабочие!
   - Вы с ума сошли!  -  Дидерих нагнулся,  но не сразу нашел бриллиант и,
задыхаясь, опустился на колени. В панике он все переворошил. - Слава богу!
   Он протянул бриллиант Густе. Она не взяла.
   - Пусть  достанется рабочему,  который первый  увидит  его  завтра.  Он
спрячет его, уверяю вас, он не так глуп.
   - Да и я не глуп,  -  сказал Дидерих.  - Вернее всего его выбросили бы.
При таких обстоятельствах я вправе не считать противозаконным...  - Он снова
приложил бриллиант к ее мизинцу.  -  И если бы даже это было противозаконно,
он вам так идет!
   - Да что вы? - Густа была ошеломлена. - Неужели вы хотите подарить мне?
   - Полагаю своим долгом, - пробормотал он. - Ведь это ваша находка.
   Густа пришла в восторг:
   - Это будет мое самое лучшее кольцо.
   - Почему? - спросил Дидерих с робкой надеждой.
   - Так,  вообще...  - уклончиво ответила Густа. И, подняв на него глаза,
сказала: - Потому что бриллиант этот ничего не стоит, видите ли.
   Дидерих покраснел, и они, прищурившись, взглянули друг другу в глаза.
   - Ах ты господи!  - вскрикнула Густа. - Уже, должно быть, очень поздно!
Семь часов!  Ужасно! Что я скажу маме? Знаю, знаю, скажу, что откопала его у
одного старьевщика,  он не разбирался,  думал,  что бриллиант не настоящий и
продал за  пятьдесят пфеннигов.  -  Она  открыла свою позолоченную сумочку и
опустила туда драгоценный камень.  - Значит, адье... А вид-то у вас! Хотя бы
галстук перевязали.
   Говоря это,  она уже сама принялась за галстук. Ее теплые руки касались
его  подбородка;  влажные,  пухлые губы  дышали совсем близко от  него.  Его
бросило в жар, он затаил дыхание.
   - Ну, вот, - сказала Густа и решительно собралась уходить.
   - Минуточку, я выключу газ! - крикнул он ей вслед. - Подождите же.
   - Жду! - ответила она со двора.
   Но  когда он  вышел,  ее  уже нигде не было.  Сбитый с  толку,  он стал
запирать фабрику, разговаривая вслух с самим собой:
   - Ну, кто скажет, что это: инстинкт ила расчет? - Он беспокойно покачал
головой,  задумавшись  над  вечной  загадкой  женственности,  олицетворением
которой была Густа.

   Быть может,  размышлял Дидерих, быть может, с Густой все образуется, но
что-то  очень уж долго тянется эта канитель.  События,  разыгравшиеся вокруг
процесса, ее проняли, но еще недостаточно. Да и Вулков не дает о себе знать.
После его многообещающего шага в ферейне ветеранов Дидерих самонадеянно ждал
продолжения:  быть может, Вулков приблизит его к себе, даст ему какое-нибудь
доверительное поручение или  что-нибудь еще  в  этом роде.  Возможно,  бал в
"Гармонии" внесет ясность:  недаром же сестры получили роли в  пьесе супруги
президента.  Но для Дидериха события развертывались крайне медленно,  он был
исполнен жажды деятельности.  Такое уж  было время,  все  бурлило и  куда-то
устремлялось.   От  надежд,   перспектив,  планов  кружилась  голова.  Когда
начинался день,  казалось, вот-вот все сразу осуществится, но день уходил, и
оставалась пустота.  Дидериху  не  сиделось на  месте.  Не  раз  безразлично
проходил он мимо пивной и шел гулять, без цели бродил по дорогам предместий,
чего с ним раньше никогда не бывало. Избегая центральных улиц города, он шел
тяжелым шагом человека,  несущего в  себе  нерастраченный заряд энергии,  по
вечерней,  безлюдной Мейзештрассе до  окраины  города,  выходил  на  длинную
Геббельхенштрассе,  где  извозчики  запрягали  и  распрягали  лошадей  возле
постоялых дворов,  и часто проходил мимо тюрьмы.  Там наверху,  за решеткой,
охраняемый часовым,  сидел Лауэр,  которому никогда и  не  снилось,  что его
может постичь такая судьба.  "Кто  высоко возносится,  тот  низко падает,  -
думал Дидерих.  -  Что посеешь,  то  и  пожнешь".  И  хотя он  не был вполне
причастен к  событиям,  приведшим Лауэра  в  тюрьму,  фабрикант казался  ему
теперь чудовищем,  отмеченным печатью Каина,  в  этом  человеке ему  мнилось
что-то зловещее.  Однажды Дидериху показалось,  что на тюремном дворе маячит
какая-то  фигура.  Было  уже  темно,  но,  быть может,  все-таки?..  Мурашки
побежали по спине у Дидериха, и он поспешил прочь.
   Шоссе, начинавшееся за городскими воротами, вело на пригорок, где стоял
тот  самый  замок  Швейнихен,  к  которому фрау  Геслинг  некогда  приводила
маленького Дидериха  и  оба  -  мать  и  сын  -  млели  от  сладостной жути,
представляя себе привидение,  обитавшее в  замке.  Но  теперь не эти детские
фантазии  занимали его;  теперь,  едва  выйдя  на  шоссе,  он  сворачивал на
гаузенфельдскую дорогу.  Это происходило будто случайно,  незаметно для него
самого,  -  ему не хотелось, чтобы кто-нибудь ненароком увидел его здесь. Но
он ничего не мог поделать с  собой,  -  большая бумажная фабрика влекла его,
как  запретный рай,  ему  хотелось подойти к  ней  как  можно ближе,  обойти
кругом,  подсмотреть,  что делается за ее стенами...  Как-то вечером,  когда
было уже совсем темно, его вспугнули чьи-то голоса. Он едва успел прыгнуть в
канаву  и  присесть  на  корточки.   В  ту  минуту,  когда  люди,  вероятно,
запоздавшие служащие фабрики,  проходили мимо Дидериха,  он  крепко зажмурил
глаза от страха и смутной боязни,  как бы горящее в них вожделение не выдало
его.