и его выйти из дворца. Они кричали: "Хлеба!
Работы!" - до тех пор, пока он не пришел. Ничто не изменилось, но он здесь -
и все уже печатают шаг, точно идут на парад, на Темпельгофское поле{66}.
   С краю,  где ряды были не так плотны, прилично одетые люди обменивались
замечаниями:
   - Ну, слава богу, он знает, чего хочет!
   - А чего он хочет?
   - Показать этой банде,  у кого власть!  Он пытался быть мягким. Он даже
слишком отпустил вожжи два года назад. Они обнаглели.
   - Страха он  не  знает,  что  и  говорить.  Дети  мои,  запомните:  это
исторический момент!
   У  Дидериха,  услышавшего эти слова,  мороз пробежал по  коже.  Пожилой
господин,  сказавший их, обращался и к нему. Дидерих увидел седые бакенбарды
и Железный крест.
   - Попомните мое  слово,  молодой  человек,  -  продолжал незнакомец,  -
когда-нибудь школьники будут читать в учебниках о том,  что совершил сегодня
наш несравненный молодой кайзер!
   Многие шагали, гордо приосанившись, с торжественными лицами. Провожатые
кайзера оглядывались вокруг с  выражением крайней решимости,  а  коней своих
вели  сквозь толпу  так,  словно все  эти  люди  согнаны,  чтобы играть роль
статистов в  спектакле,  в  котором  всемилостивейше соизволил выступить его
величество.  Иногда они  искоса поглядывали на  публику:  достаточно ли  она
потрясена?  А  кайзер -  он  видел только себя и  свой подвиг.  На  его лице
застыло выражение глубокой серьезности,  и  только глаза метали испепеляющие
взоры  на  тысячи завороженных людей.  Он,  богом  поставленный владыка{67},
мерился силами с  взбунтовавшимися рабами!  Один,  безоружный,  он отважился
появиться среди них,  сильный одной только своей миссией. Пусть они посягнут
на него,  если на то есть воля всевышнего; он приносит себя в жертву святому
делу.  Если господь не покинул его,  пусть они это увидят. Тогда величие его
подвига и  воспоминание о собственном бессилии запечатлеются в их сердцах на
веки вечные.
   Молодой человек в шляпе художника, шедший рядом с Дидерихом, сказал:
   - Знакомая картина.  Наполеон в Москве. Один, без свиты, на запруженных
толпами улицах.
   - Но  ведь  это  великолепно!  -  воскликнул Дидерих,  и  голос у  него
пресекся. Незнакомец пожал плечами.
   - Комедия, и даже не талантливая.
   Дидерих взглянул на него, пытаясь метнуть в него испепеляющий взор, как
кайзер.
   - Вы, видно, тоже таковский.
   Он не мог бы точнее определить,  какой именно.  Он чувствовал лишь, что
впервые в  жизни  должен  встать  на  защиту праведного дела  против вылазки
врага.  Несмотря на  обуревавшие его  чувства,  он  все  же  сначала измерил
взглядом  плечи  этого  человека:  нет,  не  широки.  Да  и  все  окружающие
высказывали свое неодобрение.  Дидерих решился. Тесня противника животом, он
припер его  к  стене и  ударил по  шляпе.  Удары посыпались со  всех сторон.
Вскоре шляпа  лежала на  земле,  и  человек тоже.  Двигаясь дальше,  Дидерих
сказал своим соратникам:
   - От воинской повинности он,  конечно, отвертелся. И шрамов у него тоже
нет.
   Пожилой господин с бакенбардами и Железным крестом снова очутился рядом
с Дидерихом. Он пожал ему руку:
   - Молодец, юноша, молодец!
   - Поневоле потеряешь терпение,  - сказал Дидерих, еще не отдышавшись. -
Этот тип хотел испортить нам исторический момент!
   - Вы служили? - спросил пожилой господин.
   - Я бы с радостью остался в армии навсегда, - сказал Дидерих.
   - Да,  да. Но не каждый день бывает Седан{68}! - Старик коснулся своего
Железного креста. - Седан - это мы!
   Дидерих выпрямился и показал на укрощенный народ и кайзера.
   - Это не хуже Седана!
   - Да, конечно, - согласился старик.
   - Разрешите,  уважаемый! - воскликнул некто, взмахнув записной книжкой.
- Это надо дать в  газету.  Зарисовка настроения,  понимаете?  Вы  как будто
намяли бока социалисту?
   - Пустяки...  -  Дидерих все еще тяжело дышал.  - Да хоть бы сию минуту
был отдан приказ ринуться на внутреннего врага!.. Нам не страшно. С нами наш
кайзер.
   - Превосходно,  -  сказал репортер и  записал:  "В  глубоко потрясенной
толпе  люди  всех  званий  и  состояний выражали свою  горячую преданность и
непоколебимое доверие монарху".
   - Ур-ра!  -  заорал Дидерих,  потому что  все орали,  и  мощной лавиной
кричащих людей его внезапно вынесло к Бранденбургским воротам.  Под аркой, в
двух  шагах  впереди него,  проскакал верхом на  лошади кайзер.  Дидерих мог
разглядеть его  лицо,  застывшее в  каменных чертах  выражение серьезности и
сверкающий взгляд;  но  у  Дидериха перед глазами все расплывалось -  так он
кричал. Опьянение, сильнее, чудеснее того, какое может дать пиво, приподняло
его,  понесло по воздуху.  Он размахивал шляпой высоко над головами толпы, в
атмосфере клокочущего энтузиазма,  в небесах,  где парят наши возвышеннейшие
чувства.  Там,  под  триумфальной аркой,  скакала на  коне  сама  власть,  с
каменным ликом и испепеляющим взором. Власть, которая растаптывает нас, а мы
целуем  копыта ее  коня.  Которая растаптывает все  и  вся  -  голод,  бунт,
насмешку.  Перед которой мы безоружны,  потому что мы ее любим.  Она вошла в
нашу кровь,  потому что покорность у нас в крови.  Мы лишь атом,  бесконечно
малая молекула ее плевка. Каждый из нас в отдельности - ничто, но всей своей
массой,  такими мощными ступенями,  как новотевтонцы,  армия, чиновничество,
церковь и наука,  торговля и промышленность,  могущественные объединения, мы
поднимаемся пирамидой до самой вершины,  туда,  где пребывает она,  власть с
каменным  ликом  и  испепеляющим взором!  Жить  в  ней,  быть  ее  частицей,
беспощадной ко всем, кто не с ней, и ликовать, хотя бы она растаптывала нас,
ибо этим-то она и оправдывает нашу любовь!
   ...Один из полицейских,  оцепивших Бранденбургские ворота,  так толкнул
Дидериха в грудь,  что у него заняло дух;  но глаза его горели победоносным,
головокружительным восторгом, словно это он скачет мимо укрощенных бедняков,
проглотивших свой голод.  За ним!  За кайзером! Все чувствовали то же, что и
Дидерих,  цепь полицейских оказалась бессильна перед таким напором чувств, и
ее  прорвали.  Напротив стояла вторая цепь.  Надо  было свернуть,  окольными
путями  добраться до  Тиргартена{69},  найти  лазейку.  Немногие  нашли  ее;
выскочив на  дорожку  для  верховой езды,  Дидерих  один  ринулся  навстречу
кайзеру,   который  тоже  был   один.   Человек,   в   опаснейшем  состоянии
фанатического экстаза,  весь  в  грязи,  в  изодранной одежде,  с  безумными
глазами,  -  кайзер с  высоты своего коня пронзал его испепеляющими взорами.
Дидерих сорвал  шляпу  с  головы,  широко разинул рот,  но  голоса не  было.
Остановившись на  всем ходу,  он не удержался и  с  разбега,  ногами кверху,
шлепнулся в лужу;  его обдало фонтаном грязной воды.  Кайзер рассмеялся:  да
это,  конечно же,  монархист,  верноподданный!  Повернувшись к свите, хлопая
себя по ляжкам,  кайзер хохотал.  Дидерих,  так и не закрыв рот, смотрел ему
вслед из своей лужи.


ГЛАВА ВТОРАЯ

   Он  кое-как почистился и  повернул обратно.  На  одной из скамей сидела
дама; Дидерих, подавляя в себе чувство стыда, подходил все ближе. Как назло,
она почему-то пристально всматривалась в него.  "Дура", - мысленно выругался
он.  И  вдруг,  увидев выражение сильного испуга на ее лице,  он узнал Агнес
Геппель.
   - Я только что встретил кайзера, - брякнул он.
   - Кайзера? - переспросила Агнес, словно возвращаясь из другого мира.
   Дидерих,  лихорадочно,  размашисто жестикулируя,  чего с  ним обычно не
бывало,  освобождался от  всего,  что  его душило.  Наш несравненный молодой
кайзер,  совершенно один среди беснующихся мятежников! Они разнесли какое-то
кафе,  он,  Дидерих,  сам был там! На Унтер-ден-Линден он вступил в кровавый
бой за своего кайзера. Из пушек бы по ним палить!
   - Они,  вероятно,  голодают,  -  нерешительно сказала Агнес. - Они ведь
тоже люди.
   - Люди?  -  Дидерих свирепо повел глазами.  -  Внутренний враг, вот они
кто.  -  Посмотрев в испуганные глаза Агнес, он сбавил тон: - Вам, вероятно,
нравится, что по милости этого сброда пришлось оцепить все улицы?
   Нет,  Агнес это  совсем не  нравится.  Она  сделала в  городе покупки и
собиралась уже домой,  на  Блюхерштрассе,  но омнибусы не шли,  нигде нельзя
было протиснуться.  Ее оттерли к  Тиргартену.  А тут еще холод,  сырость,  -
отец,  конечно,  в тревоге, но что же делать? Дидерих пообещал все устроить.
Они пошли вместе.  Он вдруг растерял все мысли,  не знал,  о чем говорить, и
вертел головой в разные стороны, как будто искал дорогу. Они были одни среди
обнаженных деревьев и  прелой  прошлогодней листвы.  Куда  девались все  его
мужество и  возвышенность чувств?  Он  был подавлен,  как во время последней
прогулки с Агнес,  когда, напуганный Мальманом, вскочил в проходящий омнибус
и обратился в бегство.
   Агнес сказала:
   - Как давно вы у нас не были,  очень, очень давно. Ведь папа писал вам,
кажется?
   - Мой отец умер, - смешавшись, сказал Дидерих.
   Агнес поспешно выразила соболезнование, но затем снова спросила, почему
он тогда, три года назад, так внезапно исчез?
   - Ведь почти три года уже, не правда ли?
   Дидерих  почувствовал себя  увереннее.  Корпорация  поглощала  все  его
время. Дисциплина там отчаянно суровая.
   - А кроме того, я выполнил свой воинский долг.
   - О!  -  Агнес взглянула на него.  - Как вы много успели. Вы, вероятно,
уже доктор?
   - Вот теперь как раз готовлюсь к экзамену.
   Он хмуро смотрел в одну точку.  Его шрамы,  солидность его фигуры,  вся
эта благоприобретенная возмужалость ничего для нее не значат?  Она ничего не
замечает?
   - Но  зато  вы...  -  сказал  он  неучтиво.  По  ее  худенькому,  очень
худенькому лицу  разлился  слабый  румянец,  заалел  даже  вогнутый носик  с
редкими веснушками.
   - Да, я порой неважно себя чувствую, но это ничего, поправлюсь.
   Дидериху стало ее жалко.
   - Я,  разумеется,  хотел сказать,  что  вы  очень похорошели.  -  И  он
посмотрел на  ее  рыжие  волосы,  выбившиеся из-под  шляпы;  оттого что  она
похудела,  они  казались еще более густыми.  Разглядывая Агнес,  он  думал о
пережитых унижениях, о том, как изменилась его жизнь. Он вызывающе спросил:
   - Ну, а как поживает господин Мальман?
   Агнес презрительно скривила губы.
   - Вы его помните? Если бы я его встретила, я прошла бы мимо.
   - Да? Но у него теперь бюро патентов, он мог бы отлично жениться.
   - Что ж из того?
   - Ведь раньше вы им интересовались?
   - С чего вы взяли?
   - Он всегда делал вам подарки.
   - Я бы предпочла их не принимать, но тогда... - Она смотрела на дорогу,
на  прелую прошлогоднюю листву.  -  Тогда я  не могла бы и  от вас принимать
подарки.
   Она испугалась и замолчала. Дидерих понял, что свершилось нечто важное,
и тоже онемел.
   - Стоит ли  говорить о  такой безделице?  Немного цветов...  -  наконец
выдавил он из себя.  И в новом порыве возмущения бросил:  -  Мальман подарил
вам даже браслет.
   - Я никогда его не ношу, - сказала Агнес.
   У Дидериха вдруг забилось сердце, он с трудом выговорил:
   - А если бы этот подарок был от меня?
   Молчание; он не дышал. Она чуть слышно произнесла:
   - Тогда носила бы.
   Она  вдруг прибавила шагу и  больше не  проронила ни  слова.  Подошли к
Бранденбургским воротам,  увидели на Унтер-ден-Линден грозный наряд полиции,
заторопившись,  прошли  мимо  и  свернули  на  Доротеенштрассе.  Здесь  было
малолюдно. Дидерих вновь замедлил шаг и рассмеялся:
   - Если вникнуть,  это  невероятно смешно.  Все,  что Мальман вам дарил,
покупалось на мои деньги.  Он отбирал у меня все,  до последней марки. Я был
еще совсем наивным юнцом.
   Они остановились.
   - О! - произнесла она, и в ее золотисто-карих глазах что-то дрогнуло. -
Это ужасно. Можете вы мне это простить?
   Он  покровительственно  улыбнулся.  Дело  прошлое.  Недаром  говорится:
молодо-зелено.
   - Нет, нет, - растерянно твердила Агнес.
   Теперь самое главное,  сказал он,  как ей добраться до дому. Здесь тоже
все оцеплено, омнибусов нет как нет.
   - Мне очень жаль, но вам придется еще побыть в моем обществе. Кстати, я
живу неподалеку.  Вы могли бы подняться ко мне,  -  по крайней мере, были бы
под крышей. Но, конечно, молодой девушке трудно на это решиться.
   В ее взгляде по-прежнему была мольба.
   - Вы так добры,  -  сказала она, учащенно дыша. - Так благородны. - Они
вошли в подъезд. - Я ведь могу довериться вам?
   - Я  знаю,  к  чему  обязывает меня  честь моей корпорации,  -  объявил
Дидерих.
   Идти надо было мимо кухни, но, к счастью, там никого не было.
   - Снимите пальто и шляпу, - милостиво сказал Дидерих.
   Он стоял,  не глядя на Агнес,  и, пока она снимала шляпу, переминался с
ноги на ногу.
   - Пойду поищу хозяйку и попрошу вскипятить чай.
   Он уже повернулся к двери, но вдруг отпрянул, - Агнес схватила его руку
и поцеловала!
   - Что вы, фрейлейн Агнес, - пролепетал он вне себя от испуга и, точно в
утешение, обнял ее за плечи; она припала к нему. Он глубоко зарылся губами в
ее волосы,  ему казалось,  что теперь это его долг.  Под руками Дидериха она
задрожала,  забилась,  точно под ударами. Сквозь прозрачную блузку он ощутил
влажное тепло.  Дидериха бросило в  жар,  он поцеловал ее в шею.  И вдруг ее
лицо  придвинулось  близко-близко:  полуоткрытый рот,  полуопущенные веки  и
никогда еще не виданное им выражение; у него закружилась голова.
   - Агнес,  Агнес,  я  люблю  тебя,  -  сказал  он,  словно  изнемогая от
глубокого страдания.
   Она  не  ответила;  из  ее  открытого  рта  толчками  вырывалось теплое
дыхание,  он почувствовал, что она падает, и понес ее; ему чудилось, что она
вот-вот растает у него на руках.
   Потом она сидела на диване и плакала.
   - Прости меня, Агнес, - просил Дидерих.
   Она взглянула на него мокрыми от слез глазами.
   - Я плачу от счастья,  -  сказала она. - Я так давно жду тебя. Зачем? -
спросила она,  когда он начал застегивать ей блузку.  - Зачем ты прикрываешь
мне грудь? Разве я уже не нравлюсь тебе?
   - Я отлично понимаю, какую взял на себя ответственность, - сказал он на
всякий случай.
   - Ответственность?  -  переспросила Агнес. - На ком же ответственность?
Три года уже, как я люблю тебя. Ты этого не знал. Это судьба!
   Дидерих,  который слушал,  засунув руки в  карманы,  подумал,  что  это
судьба легкомысленных девушек.  И  все же  он  испытывал потребность вновь и
вновь слушать ее заверения.
   - Значит, ты и вправду меня, одного меня любила?
   - Я  чувствовала,  что ты  мне не веришь.  Какой это был ужас,  когда я
поняла,  что больше тебя не увижу,  что всему конец. Да, ужас. Я хотела тебе
написать,  пойти к тебе. Но у меня не хватило духу, - ведь ты меня не любил.
Я так извелась, что папа увез меня из Берлина.
   - Куда? - спросил Дидерих.
   Но Агнес не ответила. Она опять притянула его к себе.
   - Будь добр со мной. У меня никого, кроме тебя, нет!
   Смущенный Дидерих мысленно ответил ей:  "Немного же у тебя есть". С той
минуты, как он получил доказательство ее любви, Агнес упала в его глазах. Он
говорил  себе,   что  девушке,   которая  решилась  на  такой  шаг,   нельзя
по-настоящему верить.
   - А Мальман? - ехидно спросил он. - Кое-что все-таки между вами было...
   Она выпрямилась и застыла с выражением ужаса на лице.
   - Ну,  хорошо,  хорошо,  не буду больше,  - заверил Дидерих и попытался
успокоить ее: он, мол, и сам поглупел от счастья и никак не придет в себя.
   Она медленно одевалась.
   - Твой  отец,   наверно,   очень  беспокоится,   не   знает,   куда  ты
запропастилась, - сказал Дидерих.
   Агнес  только пожала плечами.  Одевшись,  она  еще  раз  остановилась в
дверях, которые он распахнул, и окинула комнату долгим боязливым взглядом.
   - Быть может, - прошептала Агнес, как бы разговаривая сама с собой, - я
никогда больше не  вернусь сюда.  У  меня предчувствие,  что сегодня ночью я
умру.
   - Что ты? Почему? - спросил он, неприятно пораженный.
   Вместо ответа она еще раз вся тесно приникла к нему,  словно срослась с
ним.  Дидерих  терпеливо ждал.  Наконец она  отстранилась,  открыла глаза  и
сказала:
   - Пожалуйста,  не думай, что я чего-то требую от тебя. Я полюбила тебя,
и будь что будет.
   Он предложил ей сесть в экипаж,  но она хотела пойти пешком.  По дороге
он расспрашивал ее о  родных и  общих знакомых.  Только на Бель-Альянсплац в
нем шевельнулось беспокойство, и он хрипло проговорил:
   - У меня,  разумеется,  и в мыслях нет уклониться от своих обязанностей
перед тобой.  Но  пока...  Ты  понимаешь,  я  еще сам ничего не зарабатываю,
необходимо прежде всего кончить курс и заняться дома делами.
   Агнес  ответила  спокойным  и  благодарным  тоном,  словно  ей  сделали
комплимент:
   - Было бы чудесно,  если бы я могла когда-нибудь,  позднее, стать твоей
женой.
   Подошли к Блюхерштрассе;  он остановился и,  слегка запнувшись, сказал,
что ему, пожалуй, лучше повернуть назад. Она спросила:
   - Оттого,  что нас могут увидеть? Ну так что же? Мне все равно придется
рассказать дома,  что мы  встретились и  переждали в  кафе,  пока полиция не
очистила улицы.
   "Ну, этой соврать ничего не стоит", - подумал Дидерих.
   Она продолжала:
   - Помни, что на воскресенье ты приглашен к обеду, приходи непременно.
   На этот раз чаша его терпенья переполнилась, он вспылил:
   - Мне прийти? Мне - к вам?..
   Она кротко и лукаво улыбнулась.
   - А как же? Если нас когда-нибудь вместе встретят... Разве ты не хочешь
больше видеть меня?
   О,  видеться с ней он хотел.  Все же пришлось долго уламывать его, пока
он пообещал прийти.  У ее дома он церемонно раскланялся и круто повернул.  В
голове у  него мелькнула мысль:  "Ну и хитра!  Долго я с ней канителиться не
буду".  С  отвращением вспомнил он,  что пора отправляться в пивную.  А его,
непонятно почему,  тянуло домой.  Заперев за  собой дверь своей комнаты,  он
остановился  и  неподвижно  уставился  в  темноту.  Вдруг  он  поднял  руки,
запрокинул голову и с глубоким вздохом произнес:
   - Агнес!
   Он чувствовал себя преображенным,  легким,  он словно парил над землей.
"Я невероятно счастлив,  -  подумал он.  И еще:  - Никогда, никогда я уже не
буду так счастлив!"
   Он вдруг проникся уверенностью,  что до сих пор, вот до этой минуты, он
все видел в ложном свете,  все неправильно оценивал.  Там,  в пивной, теперь
сидят,  бражничают, невесть что мнят о себе. Евреи, безработные - что ему до
них,  почему их нужно ненавидеть?  Дидерих готов был полюбить их! Неужто он,
он сам провел сегодня все утро в бурлящей толпе, среди людей, которых считал
врагами?  Да ведь это же люди:  Агнес права!  Неужто он, Дидерих, за две-три
неугодных ему фразы кого-то избил,  хвастал,  врал, горячился, как дурак, и,
наконец, в изодранной одежде, не помня себя, бросился в грязь перед каким-то
человеком на  коне -  перед кайзером,  который над  ним  насмеялся?  Дидерих
понял,  что до  встречи с  Агнес он  вел бессмысленную,  бесцветную,  убогую
жизнь.  Им  владели  какие-то  чуждые  ему  стремления,  какие-то  постыдные
чувства,  и  не  было ни  одного существа,  которое он  любил бы...  пока не
встретил Агнес,  "Агнес! Хорошая моя Агнес, ты не знаешь, как я люблю тебя!"
Но он хотел,  чтобы она знала.  Он чувствовал,  что никогда больше не сумеет
открыться ей так полно, как в этот неповторимый час, и написал ей письмо. Он
писал,  что тоже все эти три года ждал ее,  ждал без всякой надежды,  потому
что  она для него слишком хороша,  слишком благородна и  прекрасна;  что все
насчет Мальмана он сказал из трусости и упрямства; что она святая, и теперь,
когда она снизошла до него, он лежит у ног ее. "Подними меня до себя, Агнес,
я могу быть сильным, я чувствую это, и хочу посвятить тебе свою жизнь!.."
   Он  плакал,  он  зарылся лицом в  диванную подушку,  еще  источавшую ее
запах, и уснул, всхлипывая, как ребенок.
   Утром,  разумеется,  он был неприятно удивлен,  обнаружив,  что даже не
ло