ботать  на  тебя.  И
начинают работать на другого хозяина, чьим рукам они теперь послушны. В чьих
руках ты сама так неприятно беспомощна. А ведь совсем недавно, казалось,  ты
была  полновластной  хозяйкой:  их  и  себя.  Ты  предчувствуешь,   ощущаешь
приближение и других неприятностей? Да, они уже тут.
   Они тебе уже даны, пусть пока только в виде  предчувствий  неприятностей.
Но это верные предчувствия, ведь что-нибудь да  будет.  Эти  предчувствия  -
дуновение будущего, а у него хорошая тяга, и нельзя не  ощутить  его  мощное
тяготение. Оно - неумолимое притяжение конца  этой  книги,  начало  которому
положено тут. Возможно, и вся цель движения книги - ее конец, для того он  и
положен в ее начале, дан прежде всякого начала в  виде  цели,  пусть  и  как
неопределенное предчувствие ее присутствия тут, с нами. Тогда  начало  конца
уже дано, и это он вошел сюда к нам в образе начала повествования о тебе,  а
в саму тебя - в виде предчувствий. И, значит, он уже дан нам всем, он уже  с
нами, тут.
   Но пугаться-то тут чего? Дело обыкновенное.  Будничная  тема  для  работы
небольшого отдела министерства будущего, по слухам, такое уже  учреждено  на
твоей родине... Брыкаться поздно. Да и с чего  бы  это,  разве  ты  сама  не
стараешься быть собой,  подстраиваясь  под  заранее  положенную  цель:  этот
желанный образец себя, твой образцовый имидж?  Значит,  и  ты  стремишься  к
своему же пределу, к своему концу. Но и не только ты, всякое стремится  быть
собой, так становясь тем, что оно есть, отличное от того, что оно не есть. И
вот, предел всякому - его же начало и конец, и  оно  определяет  себя  этими
пределами, ограничивая себя собой.  Всякое  начинает  себя  своим  концом  и
заканчивает своим началом. Начало только потому есть, что у него есть конец,
и что оно само есть свой конец и свое начало. Или  начало  не  может  начать
быть. А оно ведь - вот, тут и теперь: несомненно есть.
   Страх перед концом - на что  ему  опереться?  Только  на  то  же  начало.
Повсюду, кругом - только начала, и мы с тобой всегда в своем начале,  только
теперь, и больше нигде. А если ты все-таки всерьез напугана таким началом, и
вон - вся почему-то дрожишь, что ж, попытайся еще раз взять в свои руки  это
безнадежное дело: держать себя в руках.
   - Мы такие прямиком из Неаполя, - сделала такую попытку, съязвила она.


                      ВТОРАЯ ПОЗИЦИЯ

   - Добрый вечер. Меня  не  интересуют  размеры  кровати.  Меня  интересует
отдельная комната.
   Она старалась говорить холодно и энергично. Кажется,  точно  следуя  тому
старому, двадцатилетней выдержки каноническому  сюжету,  в  котором  не  раз
принимала участие. Этими стараниями ей удалось если не подавить,  то  скрыть
охватившую ее внезапную дрожь, следствие, как тут же выяснилось, не страха -
перед чем бы это? - а вполне понятного  нетерпения.  Да  и  называть  дрожью
естественные внутренние колебания между  тем  и  этим,  то  есть,  выбирание
правильного продолжения действий  и  соответствующего  ему  тона,  значит  -
неверно опознать их. Хотя, действительно, эти нормальные покачивания в  виду
предстоящего выбора того или этого так мелки, что их легко можно  спутать  с
дрожью. Погоди, думала она, я тебе сейчас раскачаю твою  лодку.  Я  вас  тут
всех живо раскачаю.
   - Может, в вашем городе это считается капризом, но я просто не умею спать
при свидетелях. Я привыкла спать одна.
   - Вам не  придется  менять  привычки.  Вы  платите  одна  за  двуспальную
кровать, и  спите  одна.  За  ваши  деньги  вы  получите  даже  больше,  чем
запрашиваете. Не только в комнате, во всем доме вы будете одна. Кроме вас, у
меня ни одного постoяльца. И в городе - кроме моей,  другой  гостиницы  нет.
Так что и в  городе  вы  как  бы  одна,  совсем  одна.  Никаких  свидетелей.
Устраивает?
   - Хм, - сказала она без улыбки, терпеливо прослушав эту быструю, с четким
выговором  тираду.  А  еще,   если   вникнуть,   равнодушную,   с   оттенком
враждебности. Но она не собиралась вникать, с какой стати! Вместо этого  она
перестала скрывать  иронию  и  отвесила  заодно  больше  энергичности  своей
реплике.  Ирония,  вот  во  что  превратился   привкус   веселости,   обычно
сигнализирующий об установлении внутреннего равновесия,  ну  да  все  равно,
сегодня веселья уже не организовать, это ясно.
   - Вы как будто намекаете на грозящие мне опасности.
   - Хм... - скопировал он ее, и тоже не улыбнувшись. Хотя тень улыбки вроде
бы и промелькнула у его губ, чуть правее их уголка, но, может быть, это была
просто тень от лампы на его конторке. Не понять, слишком слабый свет. К тому
же Страж Конторки, как и все предметы на ней, тоже  окружен  выступившим  из
них, разъедающим их детали голодным  туманчиком.  Он  и  мешает  рассмотреть
детали. Наверное, этот тип курит за троих.
   Она  втянула  носом  воздух.  Нет,  вроде  табаком  не  пахнет.   Сопение
получилось чуть громче, чем следовало бы. Чтобы скрыть ошибку, она повторила
ее:  еще  несколько  раз  сопнула,  показывая  наглецу,  что  его  шутка  не
соответствует ситуации. И его фамильярное обезьянничанье может вызвать  лишь
раздражение клиента.
   - Из вашего описания как бы следует, что  я  в  вашем  городе  не  только
одинокая приезжая в единственной гостинице, но и одна-единственная  женщина.
То есть, беспомощное и безмозглое существо второго  сорта,  оказавшееся  без
поводыря. Точнее - без сторожа. И что этому существу,  конечно,  не  на  что
рассчитывать, только на снисходительную мужскую помощь. На вашу помощь, ведь
вы, наверное, единственный бескорыстный мужчина  в  вашем  городишке...  Сан
Фуриа, я правильно произношу это комичное название? И вообще, первый  парень
в вашей деревне. И, конечно, парень холостой - так? Невозможно разобраться в
этимологии этих слов, таких разных по смыслу, если я не ошибаюсь:  холостой,
выхолощенный... И тут еще впутывается это: кастрированный.
   - Вам, конечно, грозят опасности... с вашим характером, - пробормотал он.
- Но, что вы всем этим хотите сказать?
   - А то, что все это похоже на вымогательство. Мне  придется  пожаловаться
вашему хозяину. Впрочем...
   Переход она постаралась сделать внезапным,  как  если  б  резко  толкнула
склонившиеся в одну сторону весы - в другую, чтобы все-таки  привести  их  в
устойчивое положение, и потому снова без улыбки.
   - ... впрочем,  надеюсь,  вы  не  будете  возражать,  если  я  расплачусь
кредитной картой.
   - Буду. - Этот-то выпад он отбил, ни на секунду не  задумавшись.  -  Сама
знаете, как это нам невыгодно, да и почем знать - не фальшивка ли эта карта,
не крадена ли? А хозяин... так я и есть себе хозяин. Жалуйтесь, прошу вас. У
меня тут все по старинке, видите?  Сам  у  себя  портье,  сам  и  горничная.
Признаться, у меня самого нет кредитной карты. Начто оно нам?
   - Нато, что у меня недостаточно наличных.  Поэтому  с  оплатой,  если  вы
отказываетесь  принять  карту,  вам  придется  подождать  до  завтра,  когда
откроется банк, или почта.
   - Я подожду.
   Что, что? Уже предложение перемирия, отступление? Быстро... Ну да, у  них
всегда так, они только на вид крепкие, эти бычки. А ткнешь  пальцем,  -  она
невольно завела руку за спину и вдавила средний палец в еще  нывшую  твердую
мышцу у крестца, - и тут  же  вместо  упругого  мяса  обнаруживается  вялое,
обвислое сальцо.
   - Вы надолго к нам, или завтра - дальше?
   - Зависит... - Она сразу же придала своей реплике язвительность,  отмерив
ее ровно столько, сколько содержалось в его вопросе намерения отказаться  от
официального тона переговоров, и вовсе не желая потакать этому намерению.  -
А вообще-то, я вас хорошо понимаю. Я не  в  первый  раз  путешествую,  и  не
впервые одна. Вы не оригинальны.  Мне  знакомы  такие  капризы,  я  все  это
видывала и слыхала. В точности такое, и не раз.
   Она надеялась, что лекарственная доза яда в ее  невинной  реплике  вполне
соразмерна злокачественной запущенности  болезни,  и  с  помощью  этой  дозы
удастся хотя бы частичное излечение больного. Или удастся добиться, чтоб  он
сдох.
   - Возможно, во сне, - предположил он. - Я тоже что-то такое уже  видел...
Как  и,  наверное,  многие  другие.  Интересно,  что  нас   заставляет   так
носиться... путешествовать в одиночку. Что за  муха  нас  укусила?  С  этими
нашими настроениями дома надо сидеть. А коли уж мы пошли в гости, то яд надо
бы дома оставить. Чтобы не отравиться самим, пытаясь отравить хозяев.
   Надо же! С первых шагов напороться на деревенского умника, к  тому  же  -
толкователя снов, и какого желчного! Вот так сразу кусаться... да он  сам  и
есть эта кусачая муха. Боже, а это его комичное "мы", как у семейного врача!
Вот так случай, повезло, ничего не скажешь, хмыкнула она.
   Между тем, в происходящем не было ничего случайного.  И  везенье  тут  не
причем. Этот Аргус дан как неотъемлемая часть этой ночи, какая уж она  есть,
и ничем ей не противоречит. Ночной Страж у входа в гостиницу, где, по его же
словам, нет ни одного постояльца, а судя  по  его  поведению  -  никогда  не
бывает постояльцев, абсолютно лишен смысла.  Если  Страж  не  приставлен  ко
входу в саму ночь, к ее порталу. Если он не Страж самой Ночи.
   Вот и тебе следовало бы не противоречить ему, не пикироваться  с  ним,  а
воспользоваться неосторожным шагом этого простодушного бычка тебе  навстречу
и слегка попасти его. Сделать из него помощника в предстоящей  работе.  Ведь
его наивная грубость приоткрыла его для тебя. Ты вслушайся, вникни, кобылка!
В его интонациях, какие бы грубости он ни говорил, да и во взгляде,  столько
неуверенного, искательного, ждущего,  неужели  тебе  не  приходит  в  голову
попользоваться этим? Понимаю, тебе, глядящей на то же, но иными  глазами,  и
приходит  совсем  иное:  что,  союзник?  Вот  этот  набычившийся,   глядящий
исподлобья на весь  мир  телок?..  Вот  уж  поистине  райcкая  совместимость
несовместимого,  святая  картинка:  бычок  и  кобылка,  союзно  гуляющие  по
пастбищу бочок к бочку.
   Вообразив эту прелестную картинку, столь идеальный для  самоидентификации
имидж, она,  кажется,  покраснела.  Возбужденная  этим  толчком  способность
имажинации, оживленная им  сила  воображения  приложилась  к  одной  из  чаш
внутренних весов,  и  они  снова  начали  терять  равновесие,  склоняться  в
неустойчивую позицию. Следуя их движению, она наклонила голову, чтобы хозяин
не увидел предательской краски. Ну и чтобы прочесть какую-нибудь строчку,  и
все-таки установить, что у него за книжка. Не вышло, он положил на  страницы
и вторую ладонь. А руки у него хорошие, сильные, с длинными пальцами.  Ногти
аккуратные.  И  она  решила  заметить  это,  и  не  замечать  его  грубости.
Игнорировать его искательную попытку двинуться навстречу, признавая право на
нее лишь за собой. Что-что, а такое право она  не  собиралась  выпускать  из
своих рук.
   - Машину можно оставить там, padrone?
   Не оборачиваясь, она указала через плечо.
   - Конечно, ничего с ней не случится, - пожал он своими плечами. -  У  нас
тут и водить-то мало кто умеет. Начто оно нам? Да и я посторожу. Кроме того,
ее хорошо видно из комиссариата, вон оттуда, напротив.
   Слыхала? Это он в ответ на твое хозяин, детка. Значит, ты  верно  угадала
поначалу, тебе-то он никакой не хозяин, а развязный  холоп,  и  имя  ему  ты
нашла верное: Аргус. Но она послушно оглянулась  туда,  куда  кивнул  он,  и
увидела лишь захлoпнутую ею самой дверь.
   - Еще вопрос...
   Тут она  смущенно  запнулась.  И  поколебавшись,  решила  не  поддаваться
соблазну, не спешить. Отложить разговор о деле на завтра. До завтра этот тип
привыкнет к ее присутствию, она уже не будет совсем чужая, и, следовательно,
возрастут шансы на ответ. Соответственно уменьшатся  шансы  на  то,  что  ее
просто пошлют куда подальше с ее вопросами. Но что-то спросить после  такого
вступления и такой запинки все же следовало, по тем же  соображениям,  чтобы
не вызвать уже сегодня ненужной настороженности. Завтра этой настороженности
и без того будет предостаточно. Oб этом тебя предупреждали, деточка, да и не
будь предупреждений, тебе самой это уже стало ясно, так? Она и спросила:
   - А  где  тут  у  вас  можно  поужинать?  Спокойно  посидеть,  отвлечься.
Какой-нибудь ресторанчик, с тихой музыкой? Перед глазами все  плывет,  такая
утомительная дорога... Смешно, но кажется меня укачало.
   - С музыкой, - повторил он без выражения. - Вам, отвлечься... от  морской
болезни. Выпить-потанцевать, понимаю. Воображаю  эту  диспозицию.  Следовало
все это проделать до того, как вы съехали с большой трассы на нашу дорогу. А
лучше бы вообще не съезжать... Ехали через Salerno-Benevento?  Вот  там,  по
слухам, прямо у большой дороги на бензоколонках  есть  все,  в  чем  вы  так
нуждаетесь. Можно заправиться и самой, не вылезая из машины. Слушайте,  если
вы просто голодны, я могу отдать свой ужин. И  свою  музыку,  если  уж  ваше
пищеварение не работает без музыки.
   Она согласно кивнула: понимаю, не  желаем  оказывать  услуги  конкуренту.
Значит, не такие уж мы одни в городе. Вся наша книжная премудрость,  значит,
рассыпается  в  прах,  столкнувшись  с  необходимостью  мелочной  борьбы  за
существование. Не нужно притворяться, не такие уж мы сложные. И не такое  уж
осмысленное у нас лицо, просто ладно скроенное.
   - Нет уж, - отрезала она. - Обойдусь моими сэндвичами.  И  без  сладкого,
без ваших неаполитанских  песен.  Похоже,  вы  просто  посылаете  меня  куда
подальше. Неужто нет ничего поближе? Ну  да,  откуда  бы...  Нет,  это  даже
интересно: почти всю дорогу - вокруг цветущие земли, а подъехала  поближе  к
вам - пустыня. Теперь выясняется, что и голодная.  Глядя  на  вас,  поверить
невозможно, что не так уж далеко отсюда Неаполь, Капри...
   - Да, мы - люди бедные, - согласился  он.  -  Что  поделаешь,  Сан  Фуриа
оказался не курорт.
   - Оказался! -  Она  приняла  это  на  свой  счет.  -  Нет,  меня  чуточку
подготовили. Я ведь заезжала на бензоколонку, перед съездом на вашу сельскую
дорогу. Кроме этих сэндвичей, там ничего предложить не смогли. Зато  отлично
смогли выгрести все мои наличные, точно под такую же сладенькую музычку, как
ваша, сблевать можно от такого dolcisonante...
   Она скосила глаза на его магнитофон:
   - Вот уж отчего может быть несварение, так это от нее.
   Вот теперь губы ее сложились, наконец, в удовлетворенную усмешку. Нет, не
веселую, но зато почти победную.
   - У меня впечатление, - проговорил он, - что  вы  все  время  фальшивите,
будто заучили и повторяете не свое, а кем-то другим выдуманное... И не очень
вам соответствующее. Вас плохо подготовили. Вы  ж  не  такая,  деточка,  это
сразу видно. И начто оно все вам? Чтобы лишний раз оконфузиться?
   Жалкая, после схватки, попытка смягчить  поражение.  Она  промолчала:  не
давать же ему зацепку для реванша.  Он  пожал  плечами  и  усилил  громкость
своего магнитофона.
   То, что она теперь ясно слышала,  должно  было,  как  минимум,  снова  ее
смутить. Ничего общего с сахарным  бельканто.  Никакой  сладости,  абсолютно
senza dolcezza, хриплые, лишенные вибрации  мужские  голоса  в  унисон,  без
сопровождения  излагали  архаичную  мелодию   канонического   григорианского
хорала. Она узнала этот мотив так  внезапно,  будто  вмиг  обострился  слух,
прочистились заложенные уши. К этому  мигу,  наверное,  давление  изнутри  и
извне на барабанные перепонки уравновесилось вполне,  так  сразу  прорвалась
прикрывающая их плева.
   Но смутить ее уже было трудно. Внутренние ее  весы  тоже  успели  обрести
равновесие,  и  к  ней   вернулась   способность   сопротивляться   успешно.
Сопротивляться всему, что извне, что не она. Я тебе не деточка, примерно так
могла бы она  высказать  словами  это  сопротивление...  кому?  Самой  себе,
конечно, самой себе. Теперь ее усмешка стала просто злорадной: ага, мы еще и
снобы, поздравляю.
   - А что еще сразу видно?
   - Ну, например... что у вас порядочная близорукость. Вы все время как  бы
высокомерно щуритесь. И это обратным ходом отражается на вас,  вам  же  дает
ложное чувство превосходства. Такое вот простое объяснение, так что я  не  в
обиде. Или предупреждение, если хотите, ведь другие, не я, могут принять все
это за чистую монету: за вызов. Ну  и  ответят,  как  полагается,  в  полном
соответствии  с  законом  отражения...  Между  тем,  вы  бы  избежали   этих
сложностей, нося очки. Почему вы их не носите?
   - Не хочу, - отрезала она. - Поглядите на себя, поймете  -  почему.  А  в
предупреждениях я не нуждаюсь, не маленькая.
   - Ну, как желаете. Второй этаж налево, номер пять, вид на площадь. Ключ в
двери. Туалет, душ, сожалею, общие. На вашем  этаже  в  конце  коридора.  Но
мыло, спальное белье, и прочее, что может понадобиться, все это вы найдете в
комнате и в душе, если свое не прихватили...
   Он явно имел в виду ее совсем небольшой рюкзачок.
   - А ключи  от  вашей  машины  оставьте  мне.  На  всякий  случай.  Должен
предупредить, гаража у меня нет.
   - Вы собираетесь сторожить мою машину или меня саму? Вы...  четырехглазый
Аргус... ваше дело сторожить свою гостиницу, - вспылила она и задохнулась от
унижения. Приказ и в самом деле был унизительный.  Вышедший  из  данной  ему
роли лукавый, развращенный холоп. Но ей удалось быстро справиться с  гневом,
держи-держи себя в руках, и она договорила до конца фразу, надеясь, что весь
cложный смысл грубости недоступен собеседнику,  что  реплика  покажется  ему
плоской насмешкой:
   - Вы не сторож брату своему.
   - Сестренке, если быть точным, - хладнокровно поправил  он.  -  Но  вы  и
представить не можете, как попали в точку с этим именем... Вам помочь?
   - Каким именно именем, братишка? Спасибо, я и с этим  управлюсь  одна,  -
сказала она, слишком резко, со звоном, слишком мужественно бросив  ключи  на
страницу его книжки. Этот звон напомнил ей о том, о чем она почти уже успела
забыть: с той же неумеренной силой хлопнувшую несколько минут  назад  дверцу
"Фиесты".
   Поднимая рюкзачок и отступая к лестнице, она  постаралась,  чтобы  он  не
увидел ее раздраженную  гримасу,  вызванную  тем,  что  она  снова  нарушила
выработанную  меру,  эту  хранительницу  здоровой  уравновешенности:  норму.
Правда, в целом ей удалось взять себя в руки, но вот  обнаружилось,  что  не
без потерь она вышла из борьбы с вдруг проявившей себя болезнью. Вскрывшийся
сегодня первым, и уже вроде бы залеченный изъян никуда не исчез, остался при
ней.  Покрылся  корочкой,  но  давал  себя  знать.   Как   и   все   другие,
обнаруживавшиеся один за другим изъяны, которым она  шаг  за  шагом  сдавала
свои прежние позиции. И это шаг  за  шагом  отступление  от  давно  принятых
канонов напомнило ей о  самом  неприятном,  о  том  -  что  ее  принудило  к
отступлению. То, что успело в последние минуты  забыться  напрочь:  что  она
устала после вовсе нетрудной дороги, в  сущности  беспричинно.  Беспричинная
усталость после такой легкой дороги назойливо подсовывала скверные  мысли  о
подлинной, омрачающей совсем другую  дорогу  причине.  Прискорбные  мысли  о
возрасте и жизни.
   На третьей ступеньке лестницы она оглянулась. Все в  порядке,  из  стычки
она снова вышла победительницей, как всегда, пусть и немного потрепанной  на
этот раз. Наклонив начинающий лысеть лоб и скосив глаза, поверх борта  своей
лодки  и  полуочков  Аргус  снова  рассматривал   ее   ноги   с   наконец-то
соответствующей его  служебной  роли  миной:  как  желаете,  к  вашим,  мол,
услугам.
   - Но вы не записали моего имени, - примирительно сказала она.
   - А, - махнул он рукой, - начто нам? Небось, налоговое ведомство без  нас
не обеднеет.
   Она бы рассмеялась, если б все это не было  так  невесело.  Притворяется,
что верит на слово, что презирает унижающие честных  людей  формальности,  а
как с  этим  увязать  его  же  заявление  о  живущем  в  полном  согласии  с
патриархальными   канонами   скромном   провинциале,   опасающемся