борах,  а  последующим  преображением  плоти,  которая  на  выборах   была
несомненно мужской. Я вам скажу откровенно,  тот  эксперимент  действительно
стоит повторить. Если будете участвовать в  выборах  нового  папы,  каноник,
попробуйте посадить на Святейший Престол добрую женщину  -  и  меньше  будет
мерзости в мире. Хотя она, пожалуй, ни в мир, ни в город, посланий так часто
делать не станет. Потому что послания эти не только  направлены  миру,  а  и
исходят из нынешнего  состояния  мира,  называемого  западной  цивилизацией.
Поскольку же эта западная цивилизация агрессивна и  шовинистична,  то  и  ее
религия, и культура по определению тоже. Да они и есть одно и то же:  грубая
мужская религия и шовинистическая мужская культура.
   - А где же культура женская? Ах да, понятно, слыхал: на востоке...  Нынче
в моде у нее кто, Кришна или Лесбия?
   - Вовсе нет! В  рамках  западной  цивилизации  существуют  две  различные
культуры, одновременно, и одна  сковывает,  подавляет  другую,  проводит  ее
геноцид. Они одна в другой, как личинка в куколке, хотя и противоречат  друг
другу, как  запад  и  восток,  тут  вы  правы.  Ведь  и  лярва  противоречит
сковывающей  ее  куколке.  Но  с  каким  же  пренебрежением  вы  говорите  о
востоке!.. А ведь все, все западные боги с востока, от Зевса - до Христа,  и
вся  история  запада  -  только  лишь  нерешительные  и  оттого  агрессивные
колебания между тем и  этим,  отвратительная  дрожь  импотента,  бессильного
породить своих собственных богов. Вот-вот, вы предпочитаете забыть об  этом,
зато  постоянно  напоминаете,  что  все  эти  боги  -  мужчины,   и   всегда
подчеркиваете  их  мужественность,  чтобы  агрессией  и  насилием   удержать
монополию  мужчин  на  религию  и   культуру.   А   чтобы   оправдать   свою
агрессивность, вы внушаете ненависть и отвращение к  человеческому  телу,  и
прежде всего - к женскому телу. И вы тому лучшее  доказательство,  с  вашими
протухшими канонами шовинизма и личной  грубостью,  отче.  Как  и  последняя
булла папы. Эта булла - настоящий манифест  расистского  насилия.  Ничем  не
уступает "Майн Кампф".
   - Я это тоже много раз слыхал. - Папа Кооператива, очевидно, не  исчерпал
всех трюков своего ремесла. - И это все, с чем вы ко мне  подошли?  Странная
потребность... Я понимаю, вам-то хватило б упорства и воли, чтобы влезть  на
престол Ватикана. Но к нашему счастью  -  вы  вне  церкви,  раз  не  платите
налогов. Кстати, хорошо, что вы в этом признались, мне не придется провожать
вас в последний путь, если тут с вами что-нибудь случится. Как бы прискорбно
это ни было, нам обоим придется пережить такое лишение. На это, опять-таки к
счастью, есть иная воля, поупорней вашей. Вот она-то, кстати, а не костры, -
универсальное средство конверсии, работающее эффективно даже с такой туго...
таким тугоплавким материалом, как вы.
   - И тоже мужская воля, не так ли? Вот где находится источник расизма,  вы
правы, в ваших бельмастых небесах: это оттуда он бьет ключом по нам. И каким
тяжелым ключом! Не только наши бедные головы, а и пояс ключника раскраивает.
   - А вы б и туда женщину посадили! Понимаю...
   - А вам-то тут что понимать? Разве для вас и это дело не  привычное?  Эта
ведь  ваша  конфессия  первой  подсадила  туда  женщину,  на  вторые   роли,
разумеется... Изображения ее, кстати, которые тут у вас  повсюду  налеплены,
даже в цирюльне, такие скверные - не стыдно? Виновата, конечно... Но не  вам
ли принадлежит цех,  где  изготовляют  эту  глиняную  мадонну  и  переводные
картинки с нее, да и торговлишка этими изделиями? Так сказать, монополия  на
народные ремесла города Сан Фуриа, а то и за  его  пределами...  Вот  каково
ваше громогласное Ave ей, Глиняной Мадонне Сан Фуриа, да?
   - Я знаю, вы предпочитаете изготовлять свои  собственные  портреты.  Нет,
уже и не портреты, а выставлять как художественное произведение саму себя, в
рамочке... Еще лучше - без рамочки, то есть, без одежды. Выставлять как свое
произведение то, что вовсе не ваше произведение, а Бога. Если вам это  слово
не нравится - то вашего папочки. На своих выставках  искусства  вы  торгуете
краденым, культурная женщина!  Разве  это  не  так?  Разве  высшим  образцом
искусства  вы  не   объявили   татуированные   тела   безмозглых   барышень,
задрапированных  в  прозрачные  тряпки?  Не  спорьте,  разве  их,   с   чьей
популярностью не сравнится никакая Джоконда, не говоря  уж  о  нашей  бедной
мадонне, не называют моделями?
   - Слушайте, падре, - закричала она, - да вы же наверняка и автор рисунка,
с которого пошел тираж вашей мадонны!  Каждый  художник  вносит  в  портреты
других людей свои черты, это известно. А ваша мадонна такая же свирепая, как
вы. Воистину предательское соответствие. Ну, я угадала? Эта монополия - ваша
подлинная конфессия, а не монополия на души?
   - Ну вот и договорились, - сказал священник, приподымая  губу  и  обнажая
верхние зубы. Возможно, Святейший Отец Ханжей полагал, что улыбается. -  Как
же не  заподозрить,  что  вы  вынюхиваете  утаенные  доходы  или  преступные
организации? Тысячи предлогов, автограф,  научный  диспут,  такое  при  этом
невинное детское личико - слишком  детское,  нет?  И  все  для  того,  чтобы
прикрыть  всем  этим  ловкий  допрос  на  совсем  другую  тему,  для  другой
диссертации. Ага, как я вас раскрыл?
   - А как  на  язык  сама  подворачивается  эта  папская  bоllа,  -  и  тут
подвернулся  Фрейд.  -  Саморазоблачительные  ассоциации  подсознания:  быть
повнимательней - и налицо тот же полицейский привкус, душок bulle.
   Священник принужденно рассмеялся.
   - Но учитывая  признание,  -  продолжил  он,  натянув  обратно  на  клыки
пленочку губ, - что вы и сами не прочь  уклониться  от  налогов  -  полагаю,
церковный, это только часть целого - лично мне  приходится  думать,  что  вы
берете интервью для  антипапской  агитационной  газетки.  Вот  какая  у  вас
работа, и вот какой вы набираете материал. Мне попадалась ваша продукция,  я
знаком с нею. Я видывал ее еще до  войны,  тоже  издано  было  в  Мюнхене...
Простите за грубость, и тогда  это  было  дерьмо,  и  вовсе  не  зеленое,  а
коричневое. Вы успеваете записывать мои показания? Неужто у  вас  в  сумочке
нет магнитофона? Не верю, конечно - есть.
   - Невозможно понять, шутите вы или нет, падре!
   Она тоже засмеялась так, будто и  ее  принудили  насильно,  похлопала  по
своей сумочке и оглянулась. Поэтому фигура похлопывания совпала с  триольной
перебежкой копыт. При  каждом  хлопке  с  сумочки  тоже  срывались  смерчики
легкой, как на крылышке бабочки, пыльцы.
   - Ну конечно, у меня есть магнитофон, я и не скрываю. Но без  шуток...  Я
ведь говорила, зачем приехала: глянуть на антик в вашем архиве.  Кстати,  вы
так и не ответили, когда можно это сделать. Но еще я собираюсь познакомиться
с местными музыкантами, обслуживающими, так сказать, низменные, в отличие от
ваших, нужды: вечеринки, народные праздники. Послушать их и записать.  Может
быть, они интересно  интерпретируют  древние  мелодии.  Вот  для  чего  я  и
прихватила с собой магнитофон. Но вот  что  из  этого  получается:  я  будто
выпрашиваю у вас позволение проделать все эти невинные вещи. Вымаливаю,  как
подаяние!
   Пока это  говорилось,  из  взгляда  Пресвятого  Ханжи  исчезли  последние
остатки того, что она  прежде  назвала  невнимательностью.  Теперь  он  стал
откровенно злым. Ни капли елея, чтобы хоть чуть-чуть  смягчить  его,  смазка
испарилась бесследно. Ничего не скажешь, раскачался - дальше некуда.  Теперь
не остановишь.
   - Дается просящему, - даже и губами не прошевелил  он.  Может  быть,  эта
реплика ей только послышалась.
   - Да, пусть левая рука не знает, что делает правая, проблема только: что,
что именно дается! - тем не менее подхватила она и  заторопилась,  вытягивая
дальше ухваченную спасительную ниточку.  -  Хорошо,  если  вы  не  понимаете
шуток, допустим, что вы меня разоблачили. Тем  более  давайте  поговорим  на
отвлеченную тему. Просто поболтаем, как праздные интеллигентные люди.  Ни  о
каком деле, раз уж мы  остались  при  своих  мнениях  о  том,  что  из  себя
представляет это дело...  Чисто  теоретически  -  ваше  мнение:  может  укус
тарантула иметь такие последствия, или не может? В самом медицинском смысле,
отвлекшись от души... Может яд тарантула вызвать такие реакции человеческого
организма, такие изменения в его поведении - или это преображение  здорового
человека в припадочного происходит по другим причинам, я вовсе уже не имею в
виду ваш целибат, и лишь приписывается воздействию яда?
   - Это вы должны спросить у Адамо, - вмешался Фрейд.  -  Это  он  спец  по
таким проблемам. Вы ж сами их определили как медицинские.
   Ни одного колена разговора не  пропустил  еще,  подлец.  При  каждом  его
повороте продолжает ритмично подсовывать свои нотки в дуэт, как бы напоминая
о подлинной его структуре: терцет.
   - Не знаю, - сказал Отец Ханжей, этот Папа Лгунов. - В жизни не видал  ни
одного тарантула. Слушайте, причем тут я? Если вы действительно охотитесь за
антиквариатом, то пошарьте по домам,  может  и  найдете,  что  плохо  лежит.
Может, вам удастся надуть какую-нибудь глупую старуху и она вам  спустит  за
бесценок  старую  мебель.  Но   предупреждаю,   у   старух   есть   ревнивые
родственники.
   - Зачем мне мебель? Что вы все мне подсовываете какую-то дрянь, что я  ни
скажу - все перевираете! Я однозначно говорю, и  это  невозможно  переврать,
если не иметь такого намерения: я  приехала  специально,  чтобы  глянуть  на
манускрипт. Не купить, не забрать, и не выкрасть - а глянуть. Позвольте  мне
порыться в церковном архиве. Допустим, вам манускрипт не попадался, вы его в
жизни не видали. Но вы же и не искали его специально! А я уверена, знаю, что
я его - найду.
   - Нет. - Складки на лице Непогрешимого Отца Лжи  затвердели,  в  них  уже
достаточно хорошо слежалась пыль. Кадык,  как  каменный  рог,  уставился  ей
между бровей. - Зачем? Думаете все же обнаружить двойную бухгалтерию  нашей,
как вы изволили выразиться, торговлишки?  Хотите  вынюхивать  тайком,  но  с
нашего разрешения, чтоб потом вам не предъявили обвинение в  противозаконных
действиях? Нет-нет, и речи быть не может. Никаких действий за спиной, только
законные. Предъявите официальное постановление об обыске - тогда пожалуйста.
   - Откуда мне его взять! - закричала она, теряя остатки власти над собой.
   Абсолютно самостоятельно, она  и  обдумать  ничего  не  успела,  ее  руки
открыли сумочку, зарылись в  нее  и  стали  там  действовать  лихорадочными,
прерывистыми куриными движениями. Потом одна из них выхватила оттуда бумажку
и замахала ею перед носом священника, с брезгливым недоумением глядевшего на
все это. Она и сама удивленно и с опаской рассматривала действия собственной
руки, но все же дополнила их словами:
   - Единственное, чем я обладаю, это направление от  моего  университета...
Почему бы вам не поверить, что все так, как я говорю, и  не  устраивать  мне
этот... очистительный костер на вашей площади?
   - Очень просто: потому что нет никакого манускрипта.
   Вместо того, чтобы осмотреть бумажку, Пресвятейший Лжец глянул на Фрейда,
кажется, впервые за всю эту сцену. Тот скорчил гнусную рожу. Признаться, это
лучший  выход  из  невольно  создавшегося  положения:  а  что,  если  б  они
последовали призыву глянуть в документ?
   - Для прикрытия вам лучше придумать что-нибудь более правдоподобное,  чем
эти средневековые сказки. О чем только думает ваше начальство,  так  скверно
разрабатывая свои операции! За кого оно держит народ - за идиотов?
   Кажется, Апостолу Психоанализа  надоело  просто  путаться  под  ногами  у
главных исполнителей  нелепой  сцены,  теперь  он  норовит  вылезть  вперед,
залезть к ней подмышку! Дать бы в его гнусную рожу пинка.
   - Сказки? - воскликнула она с той же энергией, с какой следовало  бы  это
проделать, и с  облегчением  сунула  бумажку  назад  в  сумочку.  Облегчение
придало ее словам еще больше энергии, легче и скорей полилась ее речь. -  Да
все о тарантелле написано в учебниках. Во всех энциклопедиях -  черт  бы  их
читал - написано, что последние случаи заболевания этой...  тарантусей  были
зафиксированы не так уж давно: всего пару  десятков  лет  назад,  не  веков.
Написано все одно и то же, все триста раз повторено, и этому  не  верить?  В
энциклопедиях что - тоже сказки? Всего пара десятков  лет,  хотите  сказать,
что вы ничего об этом не слыхали? А я вам скажу, что вы не  только  слыхали,
но и видели. Вы так упираетесь это признать, что теперь  мне  это  абсолютно
ясно. И это вы мне тут сочиняете идиотские сказки, только  никак  не  пойму,
зачем.
   - Да нет тут никаких тарантулов, поймите вы это! Может, где-нибудь далеко
в горах и есть, а в городе... давно перевелись. Если и были когда-нибудь.
   - Были, были, и, я думаю,  есть!  Я  видела  доказательство:  кинопленки,
снятые  еще  при  Муссолини!  Они  лежат  в  университетском  архиве,  я  их
просматривала. На пленках - вот эта самая площадь, толпа горожан перед вашей
церковью, ваша паства, которую вы не можете не знать, и пляшущая  тарантеллу
молодая баба, вам  конечно  же  отлично  известная,  со  всеми  необходимыми
симптомами... Есть тысячи и других свидетельских показаний,  всем  и  всегда
было известно, что родина тарантеллы тут, тут, тут!
   Она трижды ударила пяткой в каменную плиту и поморщилась от боли: все  же
мягкий тапочек был надет не на бесчувственное копыто.
   - И культ тарантеллы - отсюда.
   - Припоминаю, я слыхал об этом языческом культе. Тарантизм,  я  правильно
его называю? Но когда это было! Две тысячи лет христианства...
   - Судя по вашей глухой обороне, их и не было вовсе. Почему  же,  скажите,
после двух тысяч лет мне не  удается  и  подступиться  к  вам  и  к  этой...
тарантусе? Почему им всем дозволялось не только записывать, но и снимать  на
пленку, а мне, получается, одной в целом свете - нельзя? Не потому ли, что я
не имею за плечами таких покровителей, как... папочка Муссолини, а?
   -  Когда  Муссолини  вздернули,  мне  и  двадцати  не  было.  Вы   имеете
представление, какой на дворе год? Судя  по  этим  симптомам,  у  вас  явное
помутнение... размягчение мозга от этой жары. Вам бы тут  не  задерживаться.
Все это добром не кончится, получите в конце концов настоящий удар.
   - Да, синьора, судя по вам,  для  проявления  таких  симптомов  вовсе  не
требуются чьи-нибудь укусы извне, достаточно ваших собственных, так  сказать
- изнутри, как это делают скорпионы.
   Перебив их обоих, Фрейд подал свою реплику тоном  приговора,  как  власть
имеющий: и над ней, и над papa cooperativo. Кто  ж  наделил  мерзавца  такой
властью, и за что, а?
   - Конечно, все эти тарантулы не более, чем косная средневековая  выдумка.
Я тоже не видал их, хотя живу тут безвыездно много лет. А  болезнь,  бывало,
встречалась, верно. Но причины ее совсем в другом и они лежат  буквально  на
поверхности: заметьте, болеют ею  женщины.  Дело  безнадежное,  на  что  же,
позвольте спросить, уповаете вы?
   Она желчно фыркнула, и только: вспомнила в этот миг, что не так  давно  и
сама применяла этот метод, но по отношению к мужчинам. А Фрейд уже взобрался
на своего конька и с этого  святейшего  престола  начал  проповедовать  свой
примитивный психоанализ. Папа, представьте себе, пошел на дискуссию  с  ним,
стал  приводить  контраргументы:  социальные  причины,  бедность,   жилищные
условия... А также остатки язычества,  пережившего  века  христианства.  Они
спорили друг с другом, совершенно перестав замечать ее, будто  ее  здесь  не
было - но и затыкая ей рот, как только она пыталась заговорить.  Ей  удалось
лишь раз вставить реплику о том, что церковь напрасно сует в это  дело  свой
нос, ничего б такого не было, если б разрешили аборты. И еще один  раз:  что
не надо насилием принуждать своих  женщин  к  целибату,  делая  их  рабынями
многодетных семей. В другое время  она  бы  улыбнулась  двусмысленности,  ею
сказанной. Услышанной и понятой только ею. Но сейчас  она  не  нашла  в  ней
ничего смешного.
   Не смешил ее и весь этот потешный  научный  семинар  посреди  раскаленной
пустыни. Ведь было абсолютно ясно,  что  искусственная,  намеренно  раздутая
дискуссия предназначена для того же, что и неумеренно грубые, не  имеющие  к
теме отношения реплики в ответ на ее вопросы: для насилия над нею. Что и эта
противоестественная сцена в  пещи  огненной  -  тоже  часть  общего  на  нее
давления, применяемого к  ней,  чтобы  задавить  в  ней  желание  продолжать
работу. Подавить всю ее энергию  и  решимость,  вдавить  в  разочарование  и
вынудить плюнуть на свою затею. Выдоить до  пустоты,  довести  до  отчаяния,
вынудить впасть в него и уйти отсюда. И, стало быть, вообще убраться  из  их
райского местечка, да не просто по своей воле, а будучи  насильно  изгнанной
из него. А она было попалась на эту простую удочку, так  была  размягчена  -
прежде всего этой жарой, конечно. И размягчившись, тут-то падре  не  ошибся,
приняла их фальшивую игру всерьез.  Занервничала  так,  что  пустила  в  ход
серьезное  оружие  -  иронию  и  желчность.  И,  как  следствие,  отравилась
собственной желчью, быстро превратившейся в самоубийственный яд. Она  нервно
оглянулась.
   Кляча  с  трясущейся  головой,  обвислой  кожей  и  вздутым  животом,   с
натертостями: открытыми сочащимися язвами, будто с нее начали сдирать  шкуру
для  показа  в  анатомическом  театре  -  и  бросили,   беспомощно   тащится
коленообразным  маршрутом,  принуждаемая  к  нему  рисунком  расщелин,   уже
отчаявшись выдернуть из них хоть один жалкой пищи  клок.  И  еще  -  облачка
пыли. Вот все, что она увидела позади себя,  остальное  дослышала:  заикание
увиденного, прерывающую гуд в ушах перебежку копыт.
   Она снова ощутила прилив к чреву  мутного  чувства:  бесстыдно  внятного,
голого, без лепнины и приукрашивающих  гирлянд,  насильно  навязываемого  ей
отчаяния. Что же это такое, со всеми ними происходит одно и то  же!  Сначала
они плоско, скверно шутят, потом грубят, а потом их охватывает злоба  и  они
начинают хамить, чтобы выдавить отсюда. Что ж это они все позволяют  себе  с
нею, чем она такое заслужила? И начто оно  им?  Что  в  ней  провоцирует  их
потребность унизить, раздавить ее, как гадкое насекомое!
   Что скажешь - опять иллюзии, снова плоды чрезмерно богатого  воображения?
Да это самая неоспоримая данность, все эти желания  просто  высечены  на  их
рогатых рожах! Посмотри, хотя бы, на рожу этого изможденного кастрата,  Папы
Кооператива... Назойливо, тупо повторяющаяся данность, точнее - дление одной
данности в сгущенной и затянувшейся петлей на глотке атмосфере событий.  Или
одного растянутого на  вечность  события,  которое  под  глухо  запечатанной
крышкой пыточной камеры раскалено до предела и до предела сжато.  Начто  все
это? Вот так вопрос... Нато лишь, что оно действительно дано, теперь и  тут,
и значит - дано навечно.
   Она задрала голову, чтобы твердо глянуть долговязому святоше в  глаза,  и
тут же опустила: исходящее отовсюду мощное  сияние  продавливало  и  зонтик.
Качательное движение головы  всколыхнуло  притихшую  было  дурноту.  Но  она
успела увидеть страшную глубину  этой  сморщенной  от  непомерного  давления
данности в  окаменевших  складках  лица  священника.  Вдавленная  туда,  как
бетонная жижа, зеленая тень застыла в них.
   Она беспомощно оглянулась: нет, поддержки не жди,  ты  по-прежнему  одна,
сама. И это тоже застывшая в камне данность,  тяжесть,  данная  тебе  навек.
Тебе тянуть эту тяжесть век,  а  не  каких-то  двадцать  жалких  лет,  и  не
вытянуть эту тягость, никогда, никогда... Никогда, это  слово  напугало  ее.
Страх  подстегнул  ее,  как   вымотанную   до   отчаяния   тягловую   лошадь
подстегивает, и заставляет все же сделать еще несколько шагов, хлыст.
   - Средневековая... Тогда средневековье продолжается у вас и сегодня:  вот
вам в