омо  ни  к  чему  не  причастными
гражданами. Такими она  считает,  по  ее  словам,  и  в  общем-то  правильно
считает, женщин.
   - Вы-то чего лезете! - вяло запротестовала она.  -  Что  вы  ко  мне  все
липнете, присосались, как... Кажется, вы собирались меня только представить,
ну и все, можете себе идти. Мы  уже  наговорились,  хватит.  Теперь  я  хочу
поговорить с вами, padre, без помех. Вы слышали, что  он  сказал?  Это  я  и
имела в виду, называя ваших прихожан странными. Этот  вот  уже  пытался  для
чего-то подкупить меня антиквариатом!
   Она изобразила возмущение такими попытками, и  ощутила  легкий  стыд:  ее
лукавство было очевидно фальшивым. Если бы ей удавалось хотя  бы  сдерживать
себя и время от времени не  оглядываться  так  резко,  будто  она  опасалась
нападения сзади... Но ей не удавалось. А зачем она это делала, какую  пользу
ей это приносило? Что она там, позади себя, обнаруживала?  А  ничего,  кроме
неплотно сбитых плит площади, ну и  торчащие  из  щелей  между  ними  клочья
горчичной  травы.  В  то  же  время,  эти  оглядки  просто  кричали   о   ее
неуверенности в собственных словах, о притворстве.
   - А на самом деле? - повторил священник.
   Оттянутое сумочкой плечо прямо-таки отваливалось. И другое  уже  начинало
ныть,  ведь  она  продолжала  держать  зонтик  так,  чтобы  тень  падала  на
священника, а это требовало напряжения. Истощенное,  -  неужели  аскезой!  -
лицо собеседника в зеленых отсветах казалось покрытым плесенью. У него  тоже
невнимательные, как бы  усталые  глаза.  Но  почему  как  бы?  Действительно
усталые, даже добрые. Иначе и не  должно  быть  в  такую  жару.  Такая  жара
размягчает человека, делает доступней, в  такую  жару  не  до  сложных  игр.
Человек развлекается веселыми  играми  только  в  прохладных  помещениях,  в
церкви, например, на худой конец - в цирюльне или гостинице,  так.  К  этому
добавить, что prete ни разу не глянул на Фрейда, будто того здесь вовсе  нет
- и можно больше не отвлекаться на маневры, начинать атаку.
   - А на самом деле я пишу монографию. Ее тема - Guido d`Arezzo,  создатель
нотного письма. Вот я и собираю материалы. По моим предположениям, у  вас  в
городе,  а  точнее  -  в  церковном   архиве   находится   автограф   Guido,
собственноручная его запись архаичной тарантеллы. Почему  именно  в  церкви?
Потому что сама история тарантеллы наталкивает на такие предположения.  Этот
вначале ритуальный танец был адаптирован  и  превращен  в  китчевый  оперный
номер. Превращен намеренно,  чтоб  не  сказать  -  насильно.  Известно,  что
движения и ритм первоначального  варианта  танца  скопированы  с  конвульсий
больных, укушенных тарантулом. Отсюда же и его название. Магическое  действо
должно было заклясть действие  яда,  такие  ритуалы  типичны  для  архаичных
обществ, возьмите ритуалы охотничьи. Многие из них дожили до  средневековья,
да и до наших дней, нет?  Как  пастырь,  вы  должны  знать  в  этом  толк...
Справедливо будет заметить, что есть и другая точка  зрения,  например,  что
это действо, похожее  на  танец  -  вовсе  не  целительный  ритуал,  а  сами
конвульсии и есть. Исцеляет же подобранная к их  ритму  магическая  мелодия.
Как бы оно ни было, церковь  не  могла  ужиться  с  варварскими  магическими
обрядами, не вам мне это рассказывать.  Похоже,  все  происходило  в  рамках
кампании гонений на ведьм,  ведь  и  тарантеллу  танцуют  на  Лысой  Горе  в
Вальпургиеву ночь. Ночь, кстати, тоже майскую, и это наводит  на  интересные
ассоциации... в такие майские дни,  как  сегодня.  Попытки  запретить  танец
совсем, выжечь в буквальном смысле, оказались  безуспешными.  Тогда  церковь
применила мудрое и гуманное средство: выжала из него  все  содержательное  и
адаптировала его, переплавила в пустой  увеселительный  жанр,  превратила  в
грубое развлечение наивного простонародья. Церковное  право  дает  множество
прекрасных рецептов, а если прибавить к diritto canonico Молот Ведьм, так  и
во всех Евангелиях нужды не будет, не так ли?  Не  забыть  только  регулярно
разводить очистительные  костры  на  площадях,  чтобы  на  них  могли  вволю
покорчиться упрямые еретики. Костры отнюдь не худшее средство для конверсии,
полагаю, да
   сли имеешь дело с тугоплавким материалом, судить хотя бы  по  вашей  этой
площади с ее жарой. Автограф Guido должен фиксировать как раз начальный  шаг
такого преображения, первый узаконенный церковью  вариант,  по  времени  все
сходится.  Последующие  фазы,   методичное   очищение   мелодии   от   всего
характерного, острого и горчащего,  от  первоначальных  украшений,  от  всей
оснастки, а потом засахаривание и консервация результата - все  они  отлично
известны любому, у кого есть абонемент в оперном театре. Там этот  результат
дают почти каждый вечер таким, каков он есть. А начальное звено  превращения
в сущности упущено,  так  как  известная  узкому  кругу  специалистов  копия
автографа Guido, находящаяся в римском университете, очень и очень небрежна.
Намеренно скверная копия, можно сказать. Вот почему манускрипт, хранящийся в
вашем архиве, падре, так интересен.
   Пока она все это говорила, продолжая зачем-то оглядываться по сторонам  и
за спину, будто кто-то лишний мог ее подслушать, или напротив  -  будто  она
искала того, кто мог подтвердить ее слова,  которым  она  и  сама  с  трудом
верит, священник упорно изучал церковную дверь.  Ее  же  взгляд  находил  за
спиной одну и ту  же  пустынную  перспективу,  подчеркнутую  ужимающимися  к
противоположному борту площади регулярными карре кочек. А на самом  борту  -
аккуратные шеренги коричневых жалюзи.
   - Действительно очень интересно, -  резюмировал  Фрейд.  -  Особенно  про
охоту на ведьму: про гон.
   - Не суйте нос не в свое дело, - приказала она. - Что за люди!
   - Не принимайте это так близко к сердцу.
   Поджавшийся  уголок  рта  священника  показал,  что  преувеличенность  ее
возмущения не осталась незамеченной. Его мягкий голос,  теперь  стало  ясно,
что  фальшиво-елейный,  заскрипел.  Опять  ты  себе  навоображала   лишнего,
подружка. - Люди,  мужчины  они  или  женщины,  предпочитают  все  объяснять
практично, заземленно. Духовные занятия, вроде вашей, signora, или даже моей
науки, кажутся им несерьезным времяпровождением. А тот, кто утверждает,  что
занимается этим серьезно, вызывает у них  естественные  подозрения  во  лжи.
Уверенность в  том,  что  такие  утверждения  скрывают  нечто  по-настоящему
серьезное, и потому - опасное. Между прочим, на их месте я бы  тоже  нам  не
поверил. Надолго к нам?
   - Зависит...
   - Мне тоже доводилось  писать  диссертацию,  -  перебил  он  ее,  не  дав
договорить то, что логично вытекало из всего предыдущего:  что  длительность
ее пребывания здесь зависит от него. Она нетерпеливо прянула головой,  будто
он дернул  за  ее  уздцы.  -  Когда-то.  Моя  тема  была...  в  общем,  тоже
отвлеченная, так. То самое право, diritto canonico. Занятие для самого себя,
нет? Для людей же надо писать на другие темы,  например,  про  необходимость
свободных и повсеместных абортов, лучше - публичных. Еще лучше  -  публичных
родов. Вот это актуальнейшая тема для пишущих женщин, успех гарантирован.  Я
слыхал, публичные роды уже успешно проводятся... Вы, конечно, не  католичка?
Ваш папа...
   Адамово яблоко закатилось под его челюсть и застряло там. Она постаралась
не поддаваться на провокацию, не переходить границу, за которую ее потянули,
учитывая грубость - погнали. Границу, за которой сразу начинают прощаться.
   - Моему папе эти вопросы безразличны,  в  отличие  от  вашего.  Хотя  мой
папочка тоже человек обстоятельный, и  так  же,  как  и  ваш,  обставляет  и
насилует   своими   обстоятельствами   окружающих...   А    самое    большое
насильственное обстоятельство для окружающих  любого  папочку  -  они  сами,
папочки. Да, ваш папа сильно смахивает на моего. И  вы,  падре,  по  меньшей
мере - наружно. Один тип. Хотя мой папочка и ортодокс. Вот  я,  может  быть,
назло именно этому обстоятельству, и выбрала в гимназии католическую группу.
Такая была маленькая диссидентка.
   - Или напротив: конформистка. Ведь Бавария - страна католическая, правда?
Впрочем, это одно и то же...
   - Да, теперь я не придаю этому  никакого  значения.  Например,  церковный
налог я платить отказалась.
   - Что же, совсем не верите в Христа?
   - Причем тут он?  -  отбила  она.  -  Христианские  конфессии  созданы  в
политических целях, в условиях конкурентной борьбы за  души  прихожан  -  то
есть, за их кошельки, и по такой своей сути различаются лишь по униформам. А
он понятия не имел  ни  о  каких  конфессиях.  И  униформы,  ни  черной,  ни
фиолетовой, как известно, не носил. И вообще боролся за права личности, а не
конфессии, о diritto canonico понятия не имел.
   - А, у вас личная конфессия, с собственной униформой...  Я  вижу.  Слегка
розовой, правда?
   - Как нижнее белье, - вставил  Фрейд.  -  И  что  же  это  за  конфессия,
интересно?
   - Та, где женщину не считают существом второго сорта, дорогой  canonicus,
не подавляют ее.
   - Значит, зеленая. Что ж, теперь вы не ошиблись в выборе  группы:  как  и
многим женщинам, вам идет этот цвет, - ядовито прошипел священник.  -  Этим,
наверное, и объясняется их очаровательное пристрастие ко всему зеленому.
   - В том числе и к яблочкам, - дополнил Фрейд, и разъяснил: - Padre  имеет
в виду именно их, я уж знаю.
   - Не думайте, меня всегда восхищала  эта  борьба  за  права  личности,  -
поощренный поддержкой, padre добавил яду. - Это  прекрасно,  когда  законные
права - превыше всего, превыше даже создавшего их. Это делает  всех  равными
перед его лицом, что может быть смиренней такого отношения  к  нему?  Только
одно смущает во всем этом... Если эти законные  права  личности,  одинаковые
для всех, выше любви к близким и уважения к достойным, ведь особое  уважение
и любовь - как раз отличия, уделяемые немногим, то  такое  высшее  равенство
перед законом - не смерть ли  уважения  и  любви?  Не  уничтожают  ли  права
человека его добрые природные качества, подобно тому, как природные качества
вещей уничтожаются их массовым производством? Как это и  происходит  там,  у
вас... на севере. Выходит,  приписывать  Творцу  равное  отношение  ко  всем
людям, согласно высшему и одному для всех закону, значит, лишать его  самого
уважения и любви.
   Яд действовал эффективно, и прежде всего на самого  prete:  отбрасываемый
зонтиком на его лицо отсвет напоминал прозелень на кровососущем упыре.  Нет,
учитывая неживую, пропыленную кожу - на мумии упыря.  Ему  самому  шел  этот
оттенок, как и свалявшаяся в складках подола  сутаны  могильная  грязь.  Его
самого можно было обвинить в  противоестественном  пристрастии  к  зеленому,
естественная натура которого - лишь  дополнять  цвет  основного  пристрастия
упырей: алый.
   - Но вот что совсем восхитительно, - тем же шипением  попытался  выразить
свое восхищение  он.  -  То,  что  борьба  личности  против  подавляющих  ее
конфессий приводит личность - куда? Опять  же  в  общественную  организацию,
объединенную конфессией, пусть и порицающую все конфессии, но надо  полагать
- все, кроме своей. И что приводит, ваша личная точка зрения?  Не  говорите,
что да, ведь я где-то уже о таких точках слыхал, и не раз.
   - Во сне вы это слыхали, падре, - выпалила она, и нервно оглянулась.  Все
тот же дизайн, мало украшающая эту пустыню лепнина:  выгоревшие  до  серости
кочки, карабкающиеся на  холм  одинаковые  переулки,  проломленная  вниз  по
склону аллея... И все.
   Нет-нет, на этот раз не все! Глазам, привыкшим  к  неизменности  пейзажа,
трудно поверить в перемены, но это  так,  они  есть:  из  аллеи,  в  которой
наконец-то исчез паукообразный прохожий, на  смену  ему,  на  сцену  выходит
старая коняга с трясущейся головой. С такой натруженной  покорной  походкой,
будто она головная  в  унылом  караване  таких  же  существ,  призываемых  в
бессонные ночи для того, чтобы их считать и от занудности счета уснуть.
   Пришлось  придержать  на  ней  взгляд,  чтобы  убедиться:  нет   никакого
каравана. И это никакой не сон, а убогая явь, в которой тащится зачем-то  по
знойной полуденной площади одинокая кляча. И она несомненно есть,  вот  она:
тут.


                      ЧЕТВЁРТАЯ ПОЗИЦИЯ

   Она задрожала, как от озноба.  С  усилием  вернула  голову  в  нормальное
положение: шейные мышцы плохо подчинялись командам. И продолжила.
   - Может быть, вам и самому по душе зеленый цвет, вот и снится. Но  почему
вы говорите, что наши занятия - только для себя?  Ведь  вы  проповедник,  то
есть, говорите с другими, сообщаете им результаты своих занятий, нет? Да и я
точно так же в университете, и у меня там есть  паства,  которой  я  приношу
пользу. Пусть  и  не  такая  многочисленная,  как  в  вашей...  общественной
организации.
   - Призовите к поголовным абортам, и у вас будет куда более  широкий  круг
благодарных слушателей. Вас  тогда  смогут  тоже  сделать  проповедницей,  в
англиканской церкви, например. Если по сути конфессии не различаются, почему
б вам не податься туда, а то и в синтоизм  или  вуду?  Или,  учитывая  ваших
предков, в ортодоксию. Вы не прогадаете, в недалеком будущем  во  всех  этих
конфессиях вам обеспечено место на кафедре.
   - В вас говорит мужской шовинизм. - Она уже не справлялась с  нараставшим
в ней раздражением, игра не давалась и  ей.  Проклятая  духовка!  -  Вам  не
нравится, что сегодня женщины тоже занимаются  познанием,  по-вашему:  чисто
мужской работой, отнимают у вас монополию на власть над  умами.  Но  ведь  о
родах, или абортах,  которые  вас  так  особенно  привлекают,  -  интересно,
почему? - пишут и мужчины.
   Неуправляемое раздражение быстро перешло  в  настоящее  бешенство,  сразу
умерившее и нестерпимый зуд, и одышку. Она обрадовалась этому, и  дала  себе
полную волю:
   - Например, последняя папская булла, она как раз написана  на  эту  тему.
Странный интерес к интимной жизни женщин, прямо сказать - половой жизни,  не
находите? Что там, интерес! Прямое вмешательство. Вот оно, подлинно  мужское
дело: вмешательство в интимную  жизнь,  подглядывание  в  замочную  скважину
душевой или туалета, дискриминация и  нарушение  прав  личности  женщины.  И
вообще  всякая   дискриминация,   агрессия,   насилие   -   короче,   полная
криминализация жизни общества. Единственное заметное деяние  мужского  пола,
даже если... в членах некоторых его конфессий пола не определить  вообще.  Я
имею в виду, не ваш ли celibato причина  такого  нездорового  любопытства  к
жизни противоположного пола, да и не всегда противоположного? И вообще, не в
целибате ли - мазохичной форме типичного мужского насилия -  дана  ничем  не
приукрашенная, обнаженная суть описываемой позиции? Дана такой,  какая  она,
увы, в действительности есть.
   Он поморщился, прекрасно, значит, ее стрела попала в  цель.  Конечно,  по
меньшей мере причина этой кошмарной дискуссии  -  его  обет  безбрачия.  Она
оглянулась.
   Ничего нового. Один только вибрирующий воздух над раскаленной пустыней  и
одинокая лошадь, пытающаяся пастись на каменных  плитах.  Шамкающими  губами
она безуспешно старается ухватить и выдернуть  жгутики  торчащей  из  трещин
травы. Разумеется, вялые губы срываются с жесткой,  как  проволока,  щетины.
Снова срывается маленькое, но такое важное дельце. И  вот,  она  судорожными
шажками, перебежкой бросается к  соседней  кочке,  снова  пытается  ухватить
клочок пищи насущной, и опять, а как же еще, неудача.  Шатаясь  от  кочки  к
кочкe, от перебежки к перебежке, она мечется между тем и этим, между  кочкой
и перебежкой так безрезультатно, словно и кочки, и перебежки даны ей не  для
пропитания, а только для самих шатаний  туда-сюда,  словно  шатания  и  есть
нужные кому-то результаты. Струи воздуха вибрируют над пламенными плитами  в
ритме ее перебежек, под перестук копыт: триоль  и  пауза,  триоль  и  пауза,
тра-та-та и молчание, будто никак не может наладиться простой рабочий аллюр.
От этих заиканий в  примитивной  ритмической  фигуре  и  частых  оглядываний
кружитcя голова.
   - А вы еще ужесточаете ваш  обет  постом...  Вам  надо  бы  питаться  как
следует, padre, чтобы  немного  поправиться:  полные  люди  все  же  не  так
агрессивны, как тощие.
   - И вам, - заметил Фрейд. - Не только фрукты, а и мяска побольше,  вместо
сыра.
   - Я вам уже говорила: я мяса вообще не ем. Трупы убиенных животных  ничем
не  отличаются  от  любой  другой  мертвечины,  от   всякого   праха.   Прах
человеческий, например, вызывает у меня то же чувство...
   - Законного отвращения, - согласился Фрейд. - То ли дело свежая кровь, из
живого организма. Ну, а почему от пирогов отказываeтесь, они же не из трупов
делаются?
   - Не хочу, - отрезала она. - Перекормили тестом с  детства...  Устраивает
такое объяснение? Вы меня извините, padre, все это я сказала  не  для  того,
чтобы упрекнуть вас в пристрастии к праху человеческому, хотя оно,  конечно,
есть. Но так вам положено по должности, а мне до этих ее аспектов дела  нет:
меня вынудил коснуться этой темы ваш... товарищ.
   - А я, между прочим, хотя мяса тоже не ем, но хлеб употребляю,  -  заявил
священник.  -  Первое  мой  желудок  не  усваивает,  а  второе   -   вполне.
Растительную пищу нам перебирать ни к чему, ведь всякое растение, которое не
от Бога, само собой  искоренится.  И  вообще:  не  то,  что  входит  в  уста
человека, оскверняет человека, а то, что выходит из его уст.
   - Что ж вы так охаиваете мои яблоки? - хмыкнула она: усиленная,  двойная,
накрывшая сразу две цели шутка на этот раз сумела вызвать  желание  если  не
посмеяться, то улыбнуться. - Хм, а Христа, между  прочим,  хлебом  искушали,
отнюдь не мясом. Но я говорила не про  ваш  желудок,  совсем  наоборот:  про
celibato, принятый у вашей конфессии. Вы почему-то уклонились от нашей темы.
   - А вы только что утверждали, что приехали поговорить  совсем  на  другую
тему, - возразил священник. - Хорошо, допустим, вам уже удалось превратить и
пол в политическую конфессию... Тогда свойство вашей половой конфессии, судя
по вам, орудовать делением только на  два,  на  красное  и  черное.  Вам  не
известны другие арифметические действия. Между тем, что тут-то делить? Давно
сказано:  плоть  одна,  сотворена  из  одного  праха.  А  вы  все  пытаетесь
расчленить единое живое тело на части,  и  тоже  -  так  агрессивно,  что  и
непонятно: для познания ли это делается, или просто из ненависти  к  живому.
Да, женского шовинизма тоже в жизни предостаточно. Чего вы  еще  продолжаете
скромничать, бороться за какие-то еще права, не понимаю! Уже с теми,  какими
вы   обладаете,   можно   делать   карьеры    куда    блистательней    ваших
университетских... Например, допусти вас на кафедры нашей конфессии,  вы  бы
вскорости и на Святейший Престол влезли. И правда, взять хотя бы вас  лично,
чего вам стоит стать... папессой? Ничего, стоит вам только захотеть.
   Неужели он всерьез намерен от нее отделаться при помощи таких бесконечных
переругиваний? Что ж, кое-чего он уже добился: ее тошнит  от  них.  Или  она
наглоталась пыли. Вон, каждый удар копытами взбрасывает целый  фонтан...  От
одного вида этих фонтанов можно задохнуться.
   - Плохо знаете свои учебники, prete. Там именно сказано, что  одна  плоть
разделена на две, пересчитайте ваши ребрышки! И  это  ваши  представления  о
карьере, не мои. Плох тот padre curato, а точнее - cooperativo,  который  не
мечтает стать padre sancta sanctorum, не местного, а всемирного кооператива,
верно? Но с вашим ханжеством, santone, вы забыли, что в Риме была  уже  одна
папесса, так что идея не нова. И если плоть едина, как  вы  утверждаете,  то
есть - все равно, мужчина эта плоть или женщина, зачем было из  того  случая
такой  скандал  раздувать?  Объяснили  бы   ту   подмену,   этот...   эффект
преображением, есть же у вас в  богословии  такой  термин?  Не  подлогом  на
вы