езной игрушкой. Мне бы надо в поте лица зарабатывать на жизнь,
на кукурузных полях или в цирюльне. На худой конец - горничной в  гостинице.
Тогда меня можно будет принять всерьез, и даже подать  чаевые.  Но  вернемся
лично к вам, Адамо: ведь это вы их так настроили! Я не маленькая, знаю,  что
так быстро их не раскачаешь, нужна предварительная  настройка.  Они  слишком
тупы и сами не смогли бы... Правда, padre? Это вы раздразнили  этих  пауков,
потому что поумней их и  пользуетесь  их  тупостью,  а  в  каких  целях?  Вы
подсунули им идею объяснить мое появление акцией европолиции, налепили  черт
знает чего... А зачем, пошутить захотелось? Прекрасно, пошутили - теперь  вы
мой должник. Вот и помогайте. В принципе, исходя из  ваших  личных  качеств,
именно вы и должны быть моим союзником, Адамо...
   Она судорожно сглотнула слюну и  ткнула  указательным  пальцем  в  воздух
справа от себя.
   - А не их. У нас ведь родственные интересы. Я имею в виду, хотя  бы,  что
мы  оба  читаем  серьезные  книги.  Другие  ничего,  кроме  иллюстрированных
журналов или газеток, которые им рекомендовали еще в семинарии,  в  руки  не
берут. И этого немало, мы с  вами  родственные  типы,  по  одному  образу  и
подобию созданы, так сказать. Да и за плечами у нас одно и то же, и чего нет
тут ни у кого: университет.
   - У вас слишком богатое воображение... - заметил он.
   - Ничего удивительного, воображение - моя работа!
   - Я имею в виду ваше заблуждение, что все это делает нас  родственниками,
- возразил он хладнокровно. - Если вы так уж привыкли к размеренной  работе,
вам надо бы и это  сформулировать  адекватно,  не  прибегая  к  неумеренному
воображению:  этому  особому  приему  и  учиться   надо   особо.   Например,
сформулировать  так...  Явления  подобны,   если   в   сходственных   точках
пространства какой-нибудь сцены,  скажем  -  тут,  в  сходственные  моменты,
скажем - теперь, характеризующие их величины соразмерны друг с другом.
   - Скажем лучше словами padre:  здесь  и  сейчас,  они  точней,  -  ехидно
поправила она. - И сойдемся в сходственных точках и моментах.
   - Вот-вот, это и есть ваше заблуждение. Я сказал, что хотел сказать - тут
и теперь! Вы слушайте padre внимательней, иногда и  у  него  бывают  дельные
мысли: небеса едины, а земля полна различий. Единые, для всех одни и те  же,
небесные  тут  и  теперь,  опустившись  на  землю  обыденности,   становятся
различиями каждого. Отныне удел каждого - каждому свое, здесь и сейчас: свой
миг и свое место. Это опускание с  небес  общего,  присваивание  его  каждым
через свое здесь и сейчас, устраивание все новых и новых различий,  мигов  и
мест - серьезная работа. И делается она непрерывно, а  наилучшим  образом  -
такими нашими разговорами, как сейчас. Но и вы, кем бы вы там  ни  работали,
делаете то же, хотя и похуже. Может быть, эта работа составляет  смысл  всей
нашей жизни и всех разговоров: опускание высшего вниз, на землю, единого - в
конечные различия, конечное унижение вечного до мига, выкуривание его из его
рая. В отместку, наверное, за то, что мы были когда-то изгнаны из него.  Как
бы там ни было, а мы лишены  единого  вечного  теперь,  общего  на  всех,  в
котором могли бы занять общую позицию и сказать: мы  тут.  Так  что  подобие
между нами невозможно принципиально: на земле таких сходственных точек,  где
мы могли бы сойтись, нет. Попробуйте-ка усесться здесь,  со  мной  на  одном
стуле, в тот же миг, когда я на  нем  сижу,  сейчас!  Попробуйте  совместить
несовместимое! Как видите, такого совпадения как чтение  книг,  если  оно  и
вправду  между   нами   есть,   недостаточно,   чтобы   домогаться   статуса
родственника, для этого еще надо жить в настоящем раю. Но мне не  привыкать,
вы такая не одна, не воображайте: многие  напрашиваются  на  эту  должность,
хотя они и не читают вовсе, попросту неграмотны...  И  у  вас  нет  никакого
преимущества перед ними, хоть вы и, допустим, грамотны. Потому что мы с вами
читаем разные книги даже тогда, когда читаем одну и ту же книгу.
   - Ну, и что читаете вы?
   Она прищурила, почти сжала веки, и даже перегнулась  через  конторку.  Но
обложка книги была надежно прикрыта его ладонью.
   - Надели бы очки с диоптриями, увидели бы без напряжения,  -  посоветовал
он. - И чего ради вы терпите такие неудобства, а? Ладно,  это  ваше  дело...
Вам и терпеть последствия. А вот скажите-ка, какие книги читаете обычно  вы?
Что-нибудь  полезное  для  вашей  работы,   не   так   ли.   Из   уголовного
законодательства, то есть, филологии... и все, ведь правда?
   - Все, что полезно моей работе - полезно и  мне.  Но  вы  почти  угадали.
Последняя моя настольная книга называлась "Физиолог", и последняя моя работа
на эту тему.  Это  не  учебник  по  медицине,  нечего  радоваться.  Ха-ха...
забавно: оказывается, я совершенно про  нее  забыла!  Никаких  воспоминаний,
три, нет, четыре года! И только сегодня вот почему-то выплыло... А я ведь  в
свое время вызубрила ее напамять. Ну, а вы что зубрите сейчас, в ваше время?
Там у вас - все-таки что?
   Корешок книжки оставался неприкрытым его пальцами, и сквозь узкую бойницу
между веками ей все же удалось разглядеть на нем несколько букв. Три  знака,
преломленные в накопившихся на ресницах капельках влаги, этих полуконтактных
линзочках: TAM, или... TAP? Тра-там, и к сожалению - это все: остальное,  не
попавшее в фокус линзочек, по-прежнему расплывалось в туманчике.  Но  в  нем
сгущалось еще нечто, вроде PH, и она привычно довоображала недостающее:
   - Вижу-вижу, конечно же METAPHYSIKA. Так  и  знала,  небось,  Аристотель?
Очень  своевременно.  И,  главное,  отлично  помогает  в  вашей  медицинской
практике.
   - Конечно, она не ваша физиология. Так что и вам нечему радоваться.
   - Так вы еще и физиологией занимаетесь?  -  съехидничал  священник.  -  А
говорили, что филологией...
   - Что, - усмехнулся Адамо, - запутались в легендах? Доложите  там  вашим,
им следует получше готовить своих людей  к  таким  поездкам.  Легенду  нужно
строить так, чтобы предыстория человека выглядела ясной  и  недвусмысленной,
чтобы не колебаться между тем и этим, хватаясь то за то - то за другое, и не
дрожать от страха, что схватишься не за то. И не  перестраивать  предысторию
задним числом всякий раз, когда...
   - Я говорила вам, padre, что занимаюсь культурологией. Естественно, и  ее
частью, филологией. Поскольку  я  знаю  и  русский,  то  мне  нетрудно  было
защитить и второй диплом, слависта. Вот книга  "Физиолог"  как  раз  и  есть
предмет славистики! Это вовсе и не ее название,  как  вы  думаете,  а  нечто
вроде псевдонима автора.  Как,  скажем,  Экклезиаст  в  соответствующей,  и,
наверное,  вам  известной  книге.  "Физиолог"   -   византийское   анонимное
сочинение, переведенное на древнерусский, а я в рамках своей работы перевела
его на современный русский, ну и на немецкий,  конечно.  В  нем  описываются
разные фантастические существа. Например - феникс, или ехидна...
   - Различные облики сатаны, - объяснил священник.  -  Полезная  книга,  и,
конечно, ваша работа над нею принесла еще больше пользы.  Это  видно  сразу.
Хотя, лучше бы на все это не смотреть.
   - И не только фантастические, есть и вполне реальные, например...
   - Лев, - помог Адамо. - Или сфинкс, как мы уже выяснили - существо  более
чем реальное.
   - Да, или слон! Изложено в  прекрасном  стиле,  не  хуже  Экклезиаста,  и
получше вашего Аристотеля. Например... слон живет в горах, а слониха находит
траву, называемую мандрагорой, и поглощает ее. Также и слон,  и  сходится  с
нею. А когда слониха рожает, то входит в реку до вымени, и  рожает  в  воде.
Спит слон стоя около дерева, а когда упадет, то вопит,  и  приходит  большой
слон, и еще двенадцать слонов - но и они поднять не могут. И  тогда  завопят
двенадцать слонов, и приходит  маленький  слон,  подставляет  хобот  свой  и
поднимает его. Видите, как запоминается? Это потому, что стиль действительно
хорош. В переводе, конечно, он много теряет, но ведь - что ж делать, если вы
не знаете русского. Он много теряет, но не все, это  еще  раз  подтверждает,
что стиль отличный, соответствующий предмету описания... Ну и, конечно,  что
у меня неплохая  профессиональная  память.  Не  говоря  уже  о  том,  что  я
действительно имею отношение к университету. Вы это  хотели  проверить?  Ну,
удостоверились? Могу процитировать и на русском, если нет... Хотя вы и не  в
состоянии определить, где он, а где, например, польский.
   - Эти гнусные аллегории совершенно прозрачны, -  определил  священник,  -
богохульствовать можно и так. Я же говорил,  сатана  использует  все  приемы
соблазна. Все звери полевые, как известно,  созданы  для  человека,  а  змей
хитрей их всех, и может притвориться каждым из  них:  хоть  бегемотом,  хоть
единорогом... Или вот эти двенадцать слонов, например, они  без  сомнения  -
двенадцать апостолов. Большой  слон  -  конечно  же  создатель,  отец  всего
живущего. Мандрагора, это дерево ослушания, ну, а маленький слон - кто? Язык
просто не поворачивается назвать его имя в таком контексте...
   - Христос, - помог и ему Адамо. - Только я что-то не  совсем  понял  вас,
padre, как-то все противоречиво у вас выходит... А я думаю, все это варианты
предыстории, которую человек подстраивает под себя всякий раз заново  задним
числом. Роды в воде, например, предыстория мыслящего тростника. Большой слон
падает, потому что неуверенно стоит, по-видимому - всего лишь на двух ногах.
Тогда  он  -  человек  Платона,  двуногое  без  перьев.  Маленький  же  слон
представляет собой разумное животное. Где в этой  аллегории  показана  тварь
дрожащая? Разумеется, там ее нет: потому что она - сам  актуальный  человек,
не способный окончательно решить,  какую  из  предысторий  себе  выбрать,  и
всякий раз задним числом подстраивающий ее  к  своим  актуальным  нуждам,  к
своему сейчас. Разумеется, в этой аллегории самого автора ее нам  не  найти.
Так ведь  и  культурные  ученые  ищут  связующее  звено  между  человеком  и
обезьяной - и  не  находят,  и  никак  не  могут  подстроить  под  себя  эту
предысторию, потому что ищут вне себя. Где угодно, иногда и совсем близко от
себя, но только не в себе. Точно так, как вы вашего змея, padre,  ищете  где
угодно, но только не...
   - Пожалуй, мне пора уходить, - объявил священник, не сдвигаясь с места. -
У меня еще много сегодня дел. А змея, что бы вы ни  говорили,  всегда  можно
найти поблизости, вот в вас, например, или вон в ней. В  любом  звене  цепи,
связавшей по рукам и ногам падшего человека: цепи земных причин и следствий,
которую вы все добровольно надели на себя. Печальная, конечно, участь...  Но
разве из  вашей  доброй  воли  не  выходит,  что  участь,  уготовленная  вам
Создателем, справедлива? Правильный ответ подскажите себе теперь сами.
   - Выходит, что и змей создан для человека, то есть, уготовлен и хитрейшим
способом подстроен ему, - подсказала она. - Типичная провокация, чтобы после
якобы законно применить насилие. Если жертва  чувствует  себя  виноватой,  и
сама хочет наказания, то, конечно, безропотно его и примет. А кому  поручить
провокацию - дело случая, или прихоти.
   - Вам видней. Только чего ж вы все ропщете? Противоречивы не слова мои, а
ваши размышления об их смысле, - возразил священник, - и вытекающие  из  них
поступки. Я вам обоим на то указывал неоднократно.
   - Ладно, - согласился Адамо, - но об этом в другой раз.  А  что  в  вашей
книжке  говорится  про  вашего   отца-создателя,   signorina,   про   вашего
папочку-льва? Есть там что-нибудь про него? А если есть - не забудьте и  про
себя: уж коли он лев, то вы какая-никакая, а львица. Ну,  так  как,  скажем,
рожает львица?
   - Три  свойства  имеет  лев...  Вот  видите,  -  воскликнула  она,  -  вы
действительно не нуждаетесь в дополнительных объяснениях! Значит, Адамо,  за
плечами у нас действительно одно и то же. Когда же  львица  родит,  приносит
мертвого и слепого детеныша, сидит и сторожит его до трех дней. Через три же
дня приходит лев, дунет ему в ноздри и детеныш оживет. Второе свойство льва:
когда спит, глаза его бодрствуют. Третье свойство: когда львица бежит, следы
заметает хвостом, и охотник не может отыскать следов ее...
   - И это ясно: левая рука всякого творящего милостыню не знает, что творит
правая его.
   Несмотря на свое заявление, prete, оказывается, до сих  пор  ни  шагу  не
сделал по направлению к выходу. Конечно, кому хочется  упускать  возможность
подслушать чужой, в сущности,  разговор,  пропустить  мимо  ушей  что-нибудь
важное... для прихожан, для  кооператива.  Такой  случай  узнать  что-нибудь
новенькое  об  этих  собеседниках  подворачивается  не  каждый  день.  А   в
исповедальню их и культурным фактом яблочка не заманишь. Но  какая  разница,
какие движения делает, а какие не делает тело,  которому  поручен  голос  из
области тьмы за сценой, какие именно движения там во тьме проделывает никто?
Они все равно не видны никому, да и не интересуют никого.
   - Это вы, наверное, и про ваше начальство, padre...  А  я  в  объяснениях
действительно не нуждаюсь, - подтвердил Адамо. - И все же вы ошибаетесь:  за
плечами у нас не одно и то  же.  Я  давно  сбросил  этот  горб,  который  вы
называете университетом, как рюкзак. И забыл. Ни к чему он мне... А вы  свой
рюкзак еще таскаете, и вон как бешено. И теперь я отличаюсь от  вас  больше,
чем от тех, с кем вы сегoдня успели поговорить. От них меня отличает  только
то, что я не решаюсь  выходить  в  такую  жару  наружу.  Потому  вам  только
кажется, что я другой. Я просто выгляжу иначе, да и то лишь потому,  что  не
загорел.
   - И кепка ваша выглядит новей, это так. Но все  равно,  понять  меня  тут
некому, кроме вас. Может, вы и правы, и я сама стимулировала их  подозрения.
Но это не нарочно. Я поначалу не спорила с их, да и вашими  предположениями,
для безопасности. Я почувствовала себя беззащитной в первые же  минуты,  как
приехала. Причина? А по вашей милости.
   - Причина в том, что вы слишком часто угадываете. Так часто, что в  глаза
лезут не причины, а ваши мотивы. Что  же  вы  надеетесь  получить  в  ответ?
Ладно, один бы раз угадали, что меня  бросила  жена.  Но  потом,  что  я  не
закончил университет. Это правда, я заболел. Что... Похоже, что вы знали все
это заранее. Уверен, вы и дальше продолжали угадывать: в беседах с  другими,
стало быть, и их предыстории вам тоже известны. Разве это способ  достижения
безопасности? А вот скажите, это  для  безопасности  вы  носите  с  собой  в
сумочке рацию, а может быть - и оружие? Это для  безопасности  вы  постоянно
даете о том  знать:  суете  всем  ее  под  нос,  стучите  повсюду,  обо  что
подвернется, чтоб на нее обратили внимание. Ее-то  вы  не  забыли,  когда...
летали на встречу со своим начальством за новыми указаниями, после того, как
первый ваш наскок сорвался! Не бросили без присмотра, как рюкзачок! И  после
этого жалуетесь на какие-то обстоятельства? Когда вот ведь главное из них, и
вы сами себе его подсунули, как и  все  другие.  Не  считая  жары,  конечно.
Тут-то вы, допустим, не виноваты. Хотя, кто знает, каковы ее мотивы...
   - Это не оружие.
   Она быстро, не задумываясь,  расстегнула  сумочку  и  предъявила  клавиши
магнитофончика. Склоненная набок  головка  внятно,  без  аллегорий  передала
внутреннее  содержание  операции:  покорность  жертвы  учиненному  над   ней
насилию. Со стороны padre, жреца этого  насилия,  до  уха  жертвы  донеслось
хищное сопение. Вполне достаточно, чтобы и не глядя туда  -  понять:  отныне
священник вряд ли станет перебивать своими репликами набирающую ход  беседу.
Заткнет, наконец, свой настырный хобот и весь превратится  в  одно  слоновье
ухо, чтобы вобрать в него выстраиваемую  всем  этим  разговором  предысторию
происходящего сейчас. Партия гласа за сценой теперь,  конечно  же,  потеряет
самостоятельное  значение,  перестанет  тормозить  развитие,  будет  покорно
служить тому, чтобы сцена с нарастающим ускорением двигалась вперед.
   - Обыкновенный диктофон. Я не утверждала, что у меня его нет.  Зачем  мне
это скрывать?
   - Чем такое лучше, - пожал Адамо плечами.
   - А чем ху-уже? - протянула она, с удивлением  выслушав  свою  кокетливую
интонацию и боковым зрением отметив, как при этом повели себя ее плечи:  как
у турецкой танцовщицы. Но ведь нельзя же отрицать, что это она  сама  повела
плечами, дрогнула ими соответственно совершенно не знакомым ей канонам,  как
это делается, например, в  танце  живота.  И  когда  груди  ее  под  жилетом
очевидно завибрировали, тогда она поспешно добавила, чтобы отвлечь Адамо  от
этого зрелища, и отвлечься самой:
   - Хорошо, чтобы убедить хотя бы вас одного в абсолютной  невинности  моей
затеи, я открыто пойду в  giunta  municipale.  Пойдемте  туда  вместе,  если
хотите. Но сначала - давайте нормально поговорим тут,  и  не  ни  о  чем,  а
конкретно об этом. Что толку в пустой болтовне о нашей неотвратимой  участи?
Давайте следовать ей, раз уж она такова: спустимся с небес в свой  будничный
удел, к обыденным вещам.


                      ВОСЬМАЯ ПОЗИЦИЯ

   Ее рискованное предложение принято не было.  Или  было  -  но  за  пустую
риторическую фигуру, как это, впрочем, и было на самом деле.
   Зато Адамо тоже проявил нетерпение, ускорил свою речь еще, и  стал  сжато
пересказывать то, о чем, кажется, собирался говорить по  обычаю  пространно.
Так, будто  тоже  составлял  стенограмму  того,  что  собирается  сказать  в
развернутом виде в другой раз, в более  подходящее  время.  А  сейчас  хочет
поскорей добиться какого-то, слишком хорошо ему известного результата.
   Дополнительное  ускорение  его  речи  еще  больше  усложняло  работу   ее
понимания. В целом это было неприятно, но была и  одна  приятная  частность:
ведь вместе с его речью ускорялось, а стало  быть  -  сокращалось,  и  время
протекания  утомительной  позиции.  Стоять  в   ней   неподвижно,   даже   и
привалившись к стойке, было мучительно. А так - укорачивалось ее дление,  и,
значит, облегчалась тягостность. Даже  если  это  облегчение  -  всего  лишь
естественные последствия рвоты, повторившейся и на бензоколонке, что ж,  все
равно его можно назвать успехом, при нашей-то бедности и на успехи.
   - Пойти в городскую управу - о чем вы  говорите?  Разве  вы  не  слыхали,
только что прошли выборы? Только что избраны новые люди, они даже не  успели
приступить к повседневной работе, еще празднуют. И вы туда явитесь?  Вопрос,
успеют ли они еще приступить. То есть, не посадят ли  их  до  начала  работы
туда, где уже посиживают их предшественники. Сейчас это - раз плюнуть,  дело
будничное. Что за проблема с сельскими чиновниками, ведь сажают тысячи самых
больших шишек, министров, куколка!
   - Что это вы ей рассказываете, - буркнул священник, - не для того ли  она
и собирается к этим чиновникам явиться? А мы  должны  там  присутствовать  в
роли понятых. Извините, дражайшая, если что не так. В деталях  каждый  может
ошибиться.
   Подумать  только,  и  нетерпение  не  помешало  Адамо  быть   по-прежнему
внимательным, и все замечать! Эта "куколка" -  конечно  же  эхо  ее,  такого
коротюсенького, кокетничанья.  Она  с  возмущением,  звучно  ударила  носком
тапочка в стенку конторки.
   - Хорошо, вы просите поддержки? - ответил  он  шлепком  ладони  по  своей
книжке. - Я помогу, чем могу: разъясню вам диспозицию, хотя терпеть не  могу
ваших этих... университетских абстракций. Казалось бы, коротко и ясно: жара.
Но вам этого мало, слишком просто, вы  вообще  -  давно  перестали  понимать
простой человеческий язык. Ладно, разъясню иначе, но это  все,  чем  я  могу
помочь. Зато это помощь, в которой вы действительно нуждаетесь, и неотложно.
   Она повторила удар копытом в конторку. Но что верно, то верно:  может,  и
не так уж давно, а и его довольно простая речь, при всех обещаниях упростить
рассказ и сделать его понятным  даже  ей,  была