окутана  размывающим  смысл
туманом. Пусть этот туман и не был уже однородным, а получил  структуру.  Но
это была структура пылевого облака, и точно так же, а может -  еще  успешней
разъедала смысл произносимого. Как если бы Адамо вообще не говорил,  а  пел,
гудел без слов... вот как гудит хорал из его магнитофона, тоже ведь  имеющий
какую-то там структуру.
   Едва ли треть из того, что она слышала, становилась  понятной.  Но  и  из
этой трети, в свою очередь, существенным, хотя бы  относительно  важным  для
нее, было очень немногое. Начто ей все эти путаные предыстории? К  чему  ей,
например, знать о том, что крестьянский кооператив в районе существует  лишь
на бумаге? Или о сем: что о крестьянах-единоличниках вообще следует позабыть
за давностью? Что все инициативы в экономической жизни крестьянства  исходят
из промышленных городов... Их мотивы - укрепление городской машины  за  счет
ослабления сельской идиллии...  Естественно,  разобщенная  и  потому  слабая
сельская идиллия сопротивляется такому насилию, и все  больше  объединяется,
иначе - ей конец... Такое единство - вовсе не новая  штука,  а  длящаяся  со
времен  Великого  Рима  старая:  это  латифундия,   крепкая   единая   семья
рабовладельцев и рабов. Латифундисты и сегодня, как и тогда, отстаивают свою
независимость  от  центра,  частную  свою  жизнь.  А  центр  всегда  на  нее
покушается.  В  любой  форме:  борьба  с  чуждой  идеологией,  с  мафией,  с
коррупцией или с проникновением нестандартизованного товара  на  рынок.  Все
это лишь разновидности  одной  и  той  же  войны.  Если  центр  укрепляется,
наступает с новой силой - с правого или  левого  фланга,  какая  разница?  -
латифундия  в  свою  очередь  крепче  стискивает  зубы.  Ведь  ей  предстоит
зубодробление в любом случае: и справа, и слева. Все это только  оттенки,  а
суть процесса - одна: борьба идиллии и фабричного  производства,  деревни  и
города. И вот эта борьба - мощнейшая сила истории. Не  какая-то  там  жалкая
война классов, хотя б и с применением атомных бомб, а начавшаяся  с  пастуха
Авеля и стиснувшего зубы земледельца Каина страшная битва.
   - Сегодня мы свидетели новой атаки на повсеместно гонимого Каина. Как  же
не насторожиться его потомкам, моим любезным согражданам? Они-то берут жизнь
всерьез,  как  ее  им  дают,  какой  она  есть.   Простой,   не   искаженной
университетскими теориями. Уж им-то  понятно,  как  никому  другому,  что  в
стране сегодня происходит радикальный переворот, снова революция. Что  опять
для них пахнет жареным. А тут, в разгар всего этого, являетесь вы  и  мелете
про какие-то танцы и музыку, которые вам жизненно, видите ли, интересны! Как
же им вас не опасаться? Бросьте-ка  все  ваши  домыслы,  все  куда  проще  и
незыблемей: интересы центра против местных интересов, север против юга, мы -
против вас. Может, мы с вами и родственники, да только дом у нас все-таки не
общий: вы все равно нас держите за родственников бедных, за приживал. Но  мы
вас понимаем, хотя любить вас не за  что,  так  поймите  же  и  вы  нас!  Вы
приехали - и уехали, а нам тут жить. Вот вы накинулись на цирюльника, а ведь
он по уши в местных делах. Что ему остается делать, как не  отбрить  вас?  А
padre? У него совсем сложное положение, надо  усидеть  на  двух  стульях:  с
одной стороны прихожане, с другой -  центральное  руководство.  Не  так  ли,
padre?
   - Похоже, - признал священник. -  Вот  только  ваши  аллегории  с  Каином
слишком уж... отдалены от нас.
   - Точно такое же положение у полиции  и  giunta  municipale!  И  все  они
отлично помнят, какую роль  во  время  таких  переворотов  играют  всякие...
провокаторы. Да и вы тоже бы должны это помнить. Хотя б читать про то. Или в
вашей университетской библиотеке таких книг не держат,  диссертации  на  эту
тему не пишутся?
   - Послушайте, вы же умный  человек,  -  всхохотнула  она,  подрагивая  от
нестерпимого нетерпения, собственно - возбуждения. Оно почти достигло  своих
пределов: наполнило ее всю. Теперь она не  только  дрожала  всем  телом,  не
только брыкалась время от времени, а и регулярно  пристукивала  по  конторке
наружной стороной стопы, словно непрерывно приплясывала.
   - А мелете такую чушь.  Во-первых,  все  эти  истории  с  латифундиями...
отдалены от нас не  меньше  каиновских.  Они  уже  даже  не  предыстория,  а
праистория. А во-вторых, всем известно, что нет страшней врага для сельского
хозяйства,  чем  латифундия.  Латифундистская  организация   труда   наносит
непоправимый урон сельскому хозяйству, то  есть  -  себе  же!  Латифундия  -
успешнейший способ самоубийства. Ни один город не предложит лучшего. И вы не
можете этого не знать. А не знаете - поезжайте в окрестности того  же  Рима,
поглядите на Сampagna di Roma, на эту пустыню на месте  древних  латифундий.
Классический пример, во всех энциклопедиях и  учебниках  истории...  Даже  в
вашем учебнике метафизики, с его  пренебрежением  к  реальности,  он  должен
быть.
   - Ну и? - поднял он брови. - Рим большой город. Естественно, что  у  него
под боком и дело его спорится веселей.
   -  Да  что  там  Рим,  гляньте  на  свой  городишко,  этого   достаточно!
Самоубийство состоялось и без чужой помощи. И на кладбище не надо тратиться:
где жили - там и похоронили. А вместо крышки гроба просто захлопнули жалюзи.
   - Да, мы вынужены экономить, - подтвердил он.
   - Мы и без Рима люди бедные, - уточнил священник.
   Она, конечно же, отметила буквальное  совпадение  их  формул  с  формулой
цирюльника: и слов, и интонации. Значит, и  дело  у  них  у  всех  наверняка
общее. Задача, мутившая ее уже несколько минут -  куда  направить  разговор,
чтобы он не топтался по кругу, чтобы, наконец, вышел за пределы и направился
прочь от исходного ноля, решилась сама собой. Они сами подсунули это решение
своими репликами. За границами ноля снова появится возможность разрабатывать
свою тему. А не вот эту, чужую. Из-за которой  своя  оказалась  чуть  ли  не
забытой. И вот, благодаря совпадению, она  снова  всплыла  из  недр  памяти.
Точно как та, вроде бы навсегда забытая  анонимная  византийская  книжка:  с
чужой подачи.
   - Но... оставим это. Что мы с вами оба, Адамо, точно уже  знаем:  у  меня
своя тема, и все другие меня не интересуют. Говорите, мне нагрело головку  и
я  сдурела?   Великодушная   снисходительность...   к   барышне.   Но   ваше
великодушное, оно же лукавое,  объяснение  всего  происходящего,  начиная  с
Каина и Авеля, воздействием жары - не срабатывает  именно  в  вашем  случае:
ведь вы на солнце не выходите, сами сказали, а все  же  несете  полупонятную
чепуху. Почему? А потому  что  и  вы,  солнцем  вовсе  не  перегретый,  тоже
обезумели от страха, как и все ваши перегретые. Да если б вы и впрямь верили
в свою жару, то душ-то уж - в первую очередь починили! А вы...
   - Скажите спасибо за такой, в других домах и такого нет.
   - Кому спасибо - вашему папочке? Хорошо, допустим, я вам верю. У ваших...
латифундистов есть основания для сопротивления мне. Но вы-то  чего  боитесь,
что вскроется ваша нелегальная  медицинская  практика?  Так,  между  прочим,
утверждает цирюльник. Он что - прав? А  если  нет,  так  отчего  бы  вам  не
продать ему эту убыточную гостиницу, как  он  вам  предлагал?  Вот,  вы  все
подчеркиваете разницу между вами, даже вражду. Ну, продали бы  и  уехали,  в
чем проблема? Но нет, вы продолжаете тут сидеть,  не  имея  никаких  видимых
оснований. Так как же мне, например, не решить, что у вас есть и  невидимые,
скрываемые вами? То есть, что все это: гостиница, вражда такая, что вы и  на
улицу предпочитаете не выходить,  и  прочее,  все  это  только  маска,  ваша
легенда. А если вспомнить, что вы наверняка подучили всех малых каинов  мира
сего, как себя со мной вести, то и сомнений не остается, что вы - не  просто
первый парень вашей деревни, каким представляли  себя  с  самого  начала,  а
главный здешний Каин. И что всю вашу явно  фальшивую  праисторию  вы  сейчас
подстраиваете  себе  задним  числом,  специально  под  меня.  И  тогда  ваши
обвинительные  речи  в  адрес   враждебных   сограждан,   если   вслушаться,
оказываются ловкими речами защитника, лишь  притворяющегося  обвинителем.  А
сограждане, если всмотреться, превращаются  из  врагов  -  в  ваших  друзей,
близких родственников. Еще точнее, и соответственно вашей лексике, в  рабов.
Так ведь получается, если вы  босс  -  пардон,  padre  -  padrino  мафиозной
латифундии и, стало быть, рабовладелец? Вот-вот, это и есть ваша нелегальная
практика, которую вы все ханжески называете медицинской... И потому они  вам
все так близки. Конечно же ближе, чем я. Я-то  ведь  вам  не  рабыня.  И  не
нестандартный  ваш  товар.  Кстати,  нетрудно  догадаться,  что  он   такое.
Единственное, что сегодня производят ваши латифундисты  из  угробленной  ими
плодородной земли, это глиняные черепки с барельефом, изображающим  мадонну.
И мерзкие наклейки... Должна вам  сказать,  что  нет  лучшего  вещественного
доказательства вашего соучастия в этом деле, а точнее - руководства, чем эти
   ражения. Труп на коленях у той женщины - вылитый вы, Адамо.
   Это была чистая правда, хотя осознала она ее только сейчас.  После  того,
как сформулировала ее.
   - Нет у меня никакой  практики.  Наглец-брадобрей  врет,  как  всегда,  -
прогудел он. Обиделся, наконец? Отлично. - Его предложение продать  дом?  О,
то действительно было предложение. Всеобъемлющее: и давление,  и  шантаж,  и
прямая угроза... И  организация  бойкота...  Достаточно  самой  такой  формы
предложения, чтобы честный человек не принял его.  Не  важно,  с  каким  оно
содержанием. Однако, в одном вы правы. Нет, не потому, но  несмотря  на  это
они действительно мне ближе, чем вы. Уж вы-то, с  вашим  характером,  должны
такое понимать.
   - Какая гармония в вашем прелестном раю! Цирюльник  отвечает  вам  полной
взаимностью, он вас  тоже  не  переносит.  Странно,  вы  все,  местная,  так
сказать, знать, готовы перекусать друг друга. Те пауки... я хотела  сказать,
те члены кооператива, или рабы латифундии, кто тут разберется, в общем, люди
попроще выглядят пристойней вашего, они по меньшей мере едины. Вы  сами  это
сказали. А я добавлю, что они и здоровей вашего, и душой, и телом: ни  капли
завонявшегося между страницами ветхих книжонок душевного жира, ни там  -  ни
там.
   - Ну вот, теперь и вы их защищаете... как их padrina.
   - Хорошо, допустим, они в страхе, и это держит их в форме,  согласна.  Не
до жиру... Допустим также, что никакой практики у вас нет. Но ведь и с вашей
гостиницей вам бояться нечего, никаких правых переворотов:  вы  и  есть  тот
класс, для которого такие перевороты и который такие перевороты  устраивает.
Мелкий лавочник-полуинтеллигент. Да для вас,  если  ультраправые,  допустим,
придут к власти, только облегчат налоги. Тут уж я знаю, что говорю!
   - А с чего вы взяли, что наш переворот справа? Совсем наоборот.  То,  что
сегодня выглядит как правый  переворот,  лишь  начальная  фаза.  Они  делают
совместно одно дело, раскачивают лодку.  Вы-то  и  впрямь  знаете,  как  это
делается, это и ваши приемы: сначала правый борт чуть кверху... А потом  ух!
- со всей силой его же и вниз. И готово, в зените левый борт.  Можно  чалить
намертво. Или начинать по-новой, оно и полегче теперь: не совсем уже с ноля.
   - Все равно, вам и тут бояться нечего.  Если  левые  придут  к  власти  и
устроят  чистку,  они  вас  тоже  облегчат,  в  этом  случае  от   убыточной
собственности, от обузы. И уже не частично, а полностью освободят. Все равно
из вас и без всяких левых не вышло хозяина. Но  вы,  я  вижу,  против  любых
чисток? Значит, вы считаете, что, какой бы режим это ни делал, воров  сажать
вовсе не надо, не надо ставить на  место  проворовавшихся  правителей  людей
честных? Наверное, надо бы делать из них национальных героев, а то и  богов?
Еще одна римская традиция, в их пантеоне на  почетном  месте  -  бог  воров.
Конечно, только так и должен рассуждать управляющий латифундией.  Кстати,  я
все-таки предпочитаю более принятое выражение: camorra.  Ну  да,  Гарибальди
ведь тоже опирался на мафию, чего уж нам стесняться.
   - Именно так я и считаю, стесняться нечего. И хотя я не управляющий,  что
было бы вовсе не плохо, ему я действительно ближе, чем вам. Несмотря на  все
трения между нами. Все же он родственник, пусть и далекий, а я пусть и  урод
в семье, но семье нельзя без урода. Вот вы все ма-афия, камор-ра...  Ну  да,
дрянь людишки, наглые иногда скоты. Ну и что? Лучше воры, чем радикалы,  при
ворах можно выжить. Смотрите: я жив.  А  достаточно  было  появиться  вам  -
начались опасные для моей жизни сложности. Что ж было бы, если  б  вам  дать
власть?  Если  вы  на  этот  счет  другого  мнения,  тогда  вам  не  следует
утверждать, что мы с вами люди одного типа. Но вы и есть другого мнения, вы,
собственно, и есть такой радикал. Была б ваша воля, то есть,  произойди  уже
ваш переворот, вот уж схватили бы вы меня сходу, как вошли,  за  глотку,  не
стали бы и заводить все эти разговоры! А в чем я перед вами провинился?
   - Да ни в чем, - отмахнулась она.
   - То есть, во всем. Верно. Вот в вас даже моя книга вызывает раздражение.
Да не спорьте, это ведь видно! Как только  вы  вошли  сюда  -  я  это  сразу
увидел, этот ваш хищный прищур...
   - Близорукости!  Да,  близорукости,  не  вы  ли  только  что  именно  так
интерпретировали этот...
   Она помахала ладонью с растопыренными пальцами перед своими глазами.
   - Очки мне просто не идут. Нос становится как... пипочка.
   - Как па-апочкин, - передразнил он.
   - А черные, вроде, ничего...
   - Так ведь есть и черные с диоптриями. И контактные линзы.
   - Мне казалось, что так далеко дело еще не  зашло.  Только  тут,  у  вас,
выяснилось...
   - Ну да, и поэтому вы таким ястребиным глазом зыркали на меня, и особенно
на  мою  книжку.  Смогли  бы  -  испепелили.  Вы  даже  не  поинтересовались
по-человечески - что это за книга! Это бы вам тоже не пошло, конечно. Вместо
этого в угадайку играли, в допрос. Была б, опять  же,  полная  ваша  власть,
вырвали бы у меня из рук и сожгли, не впервой вам... с вашими  согражданами.
Хотя и никакой это не Аристотель, и не еврейский  проповедник,  совсем  даже
наоборот. А моим согражданам, между прочим, и на Аристотеля, как  и  на  все
книги мира, кроме амбарной, абсолютно начхать.
   - Ну, и что это у вас за книга?
   - Не лгите уж, поздно! Если б вам было интересно  -  надели  бы  очки,  и
прочли. Я же знаю, что в конечном счете и вам на то плевать. Но по наружному
ее виду вы сходу поняли, что книга серьезная. С подобными вам и самой  часто
приходится иметь дело. Но то  вы,  утонченная  дисциплиной  интеллектуальной
работы женщина, тяжелой, но нужной работы. А какое право на то  имеет  тупой
мужик, хозяин постоялого  двора!  Как  он  смеет,  лавочник-полуинтеллигент!
Лезет в сапогах вонючих в вашу серьезную  конфессию,  и  для  чего?  Не  для
работы, а для развлечения. Таким, как я, положено  для  развлечения  комиксы
разглядывать, правда? В крайнем случае биржевые сводки. И вот вы раздражены,
потому что разочарованы: выработанная вами картинка мира, где все  было  так
чисто и ясно, где у стола за книжкой  сидите  непорочная  вы  с  нимбом  над
головой, стала вдруг мутной, совершенно  преобразилась.  И  от  какого  ведь
пустяка! Ведь все ваше разочарование стоит на пустяке: это просто  другая  -
неизвестная, и неинтересная лично вам книга, однако, подчеркиваю это, все же
книга.  Да  что  я  так  говорю  -  мелочь,  будто  мелочь   -   это   нечто
несущественное... Да именно потому, что разница между нами ничтожна, вы  так
разъярены. Мелкие укусы раздражительней больших, больше  зудят.  От  больших
больно, но  это  ведь  и  не  раздражает...  На  них  ястребиной  ярости  не
взрастишь, только  слезы.  И  теперь  скажите,  почему  ж  других  не  может
раздражать ваш чуждый, оскорбительно этнографический интерес к  ним,  словно
они обезьяны с Борнео? К тому, что для них жизнь, и интимная? Вы лезете в их
конфессию без спросу - так примите же и то, что и они  имеют  право  зыркать
глазом и кусаться без вашего разрешения. И кусаться больно, правда? Ведь  вы
вон не столько раздражены, как я вижу, а чуть не плачете от их укусов.
   - Ну, если это мелочь, по-вашему: рабство  в  современном  цивилизованном
мире, - желчно сказала она, втянула с хрипом горьковатый от желчи  воздух  и
закашлялась. Только бы снова не вывернуло, как перчатку, наизнанку! Конторка
вибрировала от гудения магнитофона, от этого и  у  нее  завибрировал  череп,
всеми костями. Зато ей стало легче подавлять внезапные вспышки  раздражения:
оно  и  само  больше  не  пыталось  давать  вспышек,  а   ровно   непрерывно
вспучивалось, потихоньку заполняя чрево, все его отдаленные полости и  углы.
Проклятый цыганский хор фальшивых монахов, и его  солист,  крестный  папочка
магнитофона: вот это уж точно никак не мелкий укус.
   - Если это мелочь - ее легко устранить. И все же стать союзниками.  Я  же
не в любовницы вам навязываюсь. Не в жены к вам, Адамо. Я говорила о родстве
типов, слепленных из одной глины, о такой близости, а не постельной. Но  она
и есть ближе, чем близость мужа и жены, и это вам, кажется, хорошо известно:
те ведь отнюдь не близнецы. Тех если что и связало вместе, то предательство.
   - Какие из нас родственники! - пренебрежительно отмахнулся  он.  -  И  вы
напрасно ко мне подбираетесь... с  этим  случайным  совпадением  имен,  и  с
женами. Я не повторяю ошибок, уроки идут мне на пользу, свои и чужие. И  вам
бы их не забывать... Как вы забыли, к примеру, что вторая жена Адама  вообще
не из глины,  а  из  косточки.  Чтоб,  значит,  не  так  уж  вольно  кобылке
дрыгалось. Это первая, по-видимому,  слеплена,  а  вторая  так...  суррогат,
эрзац для бедных.
   - Да это же открытие, откровение! Новое  Откровение  от  Адамо!  Вот  кто
радикал, вот где происходят настоящие перевороты... Не зря вы  тут,  значит,
просиживаете свой зад. Послушайте, а что, если вам наново переписать  Ветхий
Завет, всю историю рая  по-новой!  Не  робейте,  в  Америке  уже  переписали
Евангелие, padre мне об этом давеча сообщил... Только вот на какой авторитет
вы сегодня будете ссылаться, а? На чей голос? И кустов у вас  тут  маловато.
Нет, вам все-таки надо писать новую Библию своим голосом, от  первого  лица:
своего  авторитетного  я.  Или,   хотя   бы,   записывать   такие   вещи   в
приходно-расходную. Уж их-то налогами не обложат, будьте уверены.
   - Да полно... Читать надо научиться, а не только писать. И  у  вас  будет
куча таких откровений.  А  для  умеющего  читать  уже  написано:  у  первого
библейского Адама, из первой главы, если была жена - то жена другая. Ну  да,
можно сказать, второму еще повезло.
   - Ну да!  Ясная  аллегория  -  правда,  padre?  Первый  слон  -  Адам,  а
слониха... Имя, имя-то  первой  слонихи  -  вы  узнали,  имя  вашей  прежней
постоялицы? Записали его, чтоб не забыть?
   - Начто нам записывать, мы и так не  забываем.  Хотя,  ведь,  ничего  нет
проще, чем выдумать себе имя.
   - Я, пожалуй, теперь точно пойду, - заявил священник. - Я вижу, дальше вы
прекрасно обойдетесь и без меня. Дилетанты всегда предпочитают действовать в
отсутствие профессионалов.  Да  и  дискуссия  далеко  отклонилась  от  темы,
которая делала ее хотя бы отчасти для меня интересной... приемлемой.
   - Все! Я все теперь  знаю!  -  воскликнула  она.  -  Бросившая  вас  жена
звалась, это теперь ясно, Лилией. Первая жена первочеловека Адама  -  Лилит.
Гете-то мы все в гимназии читали. Так это Гете - ваша Библия, вот так-так!
   Она сложила руки на груди, в молитвенную,  точнее  -  певческую  позицию,
потому что действительно пропела, как сумела:
   - Зовут  меня  Мими,  но  мое  имя  Лючи-ия...  Ну,  угадала?  Теперь  не
отoпретесь, уважаемый Адам.
   Его лицо окаменело. Вот те раз, неужто и вправду  угадала,  опять?  После
таког