своей доблести:
он заколол  леопарда ножом  в  схватке  один  на один.  У  него  были  вкусы
первобытного человека, он любил украшать свое  тело, а  шкура показалась ему
очень красивой; это была вторая  причина, почему он носил ее. А когда  шкура
высохла, растрескалась  и  начала  разлезаться,  --  он  не  знал  искусства
дубления и  выделки  шкур,  --  он  был так  опечален,  что долго не решался
выбросить свой трофей. Когда же, через несколько дней,  он заметил на плечах
у  одного  чернокожего  такую  же  шкуру,  прекрасную,  пушистую,  правильно
выделанную,  он, не раздумывая ни минуты, бросился с  ветвей дерева на спину
ничего  не подозревавшего  дикаря,  вонзил  ему  в  сердце острый  клинок  и
завладел драгоценной добычей.
     Совесть  не  упрекала  его за этот вооруженный грабеж. В  джунглях сила
есть право, и  достаточно одного дня, чтобы эта истина глубоко укоренилась в
сознании каждого, кто попадет в этот лес, -- будь то человек или зверь. Джек
не сомневался,  что  если  бы такой же  случай представился  дикарю,  дикарь
поступил бы точно так  же.  Жизнь мальчика  и жизнь  чернокожего  в джунглях
имеют такую же малую цену, как жизнь льва или буйвола, как  жизнь  зебры или
оленя, как жизнь  любой из тех бесчисленных тварей, которые ползают, бегают,
прыгают  и летают  в тенистом сумраке  дремучих  лесов.  Жизнь дана  каждому
человеку  только  одна,  а  врагов,  которые  стремятся  отнять  эту  жизнь,
множество.  Чем  больше ты  уничтожишь  врагов, тем  больше  у  тебя  шансов
сохранить  собственную жизнь. Итак,  мальчик, улыбаясь,  снял с побежденного
пеструю красивую шкуру и продолжал с Акутом прерванный путь. Они разыскивали
племя  больших  обезьян,  которое,  конечно, встретит  их  с  распростертыми
объятиями.
     И вот  в один прекрасный день Акут  и Джек  нашли  тех,  кого искали. В
самой глубине  джунглей,  далеко  от человеческих взоров,  на ровной вершине
холма Джек  удостоился увидеть дикий  танец  Дум-Дум,  которого не случалось
видеть  ни одному человеку, тот  самый Дум-Дум,  который  некогда  так  лихо
отплясывал его отец.
     Джек  и Акут спали в густых ветвях  высокого  дерева, когда до их слуха
донесся далекий гул барабанов. Оба мгновенно проснулись.  Акут первый понял,
в чем дело.
     --  Большие обезьяны!  --  вскричал он. -- Они пляшут Дум-Дум! Вставай,
Корак, сын Тарзана, идем скорее к нашему народу!
     Акут  называл мальчика  Кораком, потому что не мог выговорить его имени
Джек. На языке обезьян Корак значит убийца. Убийца приподнялся с развесистой
ветки, на  которой  он спал, прислонившись  к  стволу, и,  потягиваясь, стал
расправлять  свое  сильное,  молодое  тело.  Его  гладкая   коричневая  кожа
лоснилась,  освещаемая бледным лунным сиянием,  которое лилось сквозь густую
листву.
     Обезьяна, скорчившись, сидела на  ветке. Она  тихо и  глухо  рычала  от
волнения. Мальчик зарычал в ответ. Обезьяна  беззвучно  спустилась на землю.
Лунный свет  серебрил поляну и освещал  неуклюжего  Акута, со  всклокоченной
черной шерстью, и стоящего рядом с ним, оттеняя его неуклюжесть, грациозного
мальчика,  с гладкой, красивой  кожей. Мальчик насвистывал  веселую песенку,
которую распевали  его далекие школьные товарищи. Джек был счастлив. Минута,
о которой он так долго мечтал,  скоро настанет; он найдет,  наконец, друзей,
он найдет родную среду. Часто в первые месяцы его бродяжьей жизни, когда ему
трудно  было  свыкнуться  с  постоянными  опасностями  и  лишениями, мальчик
вспоминал  далекую  Англию, вспоминал с тоской  родной  дом, отца и мать. За
последнее  время  воспоминания  эти потускнели, поблекли,  и он уже редко им
предавался. Постепенно старая жизнь на родине стала  казаться Джеку далеким,
полузабытым сновидением, и он уже перестал мечтать о том, чтобы пробраться к
какому-нибудь  приморскому   городу  и  оттуда  в  Лондон:  прежнее  решение
превращалось в прекрасную, но несбыточную грезу.
     Мысли о Лондоне и о  цивилизованном мире  были погребены в глубине  его
сознания и почти никогда не  выплывали на поверхность. Только формами тела и
более  развитым умом  он отличался от огромного свирепого животного, которое
стояло рядом с ним.
     В  избытке  радостных чувств, Джек  звонко шлепнул  Акута  по  затылку.
Полусердясь,  полушутя,  обезьяна  обернулась  и  оскалила  пасть;  длинные,
волосатые руки обхватили мальчика, и  оба повалились  на землю; они катались
по земле, рычали, смеялись, царапались,  кусались. Это была их любимая игра,
которая в  то же  время была для них  полезной  гимнастикой. Мальчик показал
Акуту некоторые приемы борьбы, которым  научился  в школе, и обезьяна быстро
их воспринимала.
     Но  было  одно  искусство,  которым никак не мог овладеть Акут -- бокс.
Обезьяну всегда поражало, как  это мальчику  удавалось  одним метким  ударом
кулака  лишать  ее  способности  защищаться;  это  злило  ее,  и  ей  подчас
приходилось сдерживать себя, чтобы  не вонзить зубы в мягкое  тело друга, --
ибо все же  она была обезьяной, с обезьяньим  нравом и обезьяньими свирепыми
инстинктами;  но,  на  счастье  Джека, в  такие минуты она совершенно теряла
голову от гнева и забывала  все  правила  наступления и защиты; тогда меткие
удары начинали сыпаться на нее со всех сторон, и  ей  приходилось отступать,
мрачно  ворча, с оскаленными зубами. Всякий раз после такого урока бокса она
дулась на мальчика часа два или три.
     В эту ночь им  не пришлось  заняться боксом.  Не успели  они обменяться
несколькими  ударами,  как запах Шиты,  пантеры,  заставил их насторожиться.
Огромная кошка пробиралась сквозь заросли  прямо  перед ними. На минуту  она
остановилась, прислушалась. Мальчик и обезьяна угрожающе закричали, а хищная
красавица поспешила скрыться.
     Тогда  они  двинулись на  звук  Дум-Дума. Барабанный бой становился все
громче и громче. Теперь им было слышно рычание пляшущих  обезьян, и в ноздри
им ударил  обезьяний запах. Шерсть на спине у Акута встала дыбом: проявления
страха и радости часто бывают сходны.
     Медленно  пробирались  путники  по джунглям, все  приближаясь  к  месту
сходбища больших обезьян. И вот  внезапно необычайная сцена открылась глазам
мальчика.  Для  Акута это зрелище было  знакомо, но Корак  никогда не  видел
ничего подобного: он почувствовал, как холодная дрожь пробежала по его телу.
Огромные  обезьяны плясали,  образуя  неправильные круги  вокруг  утоптанных
глиняных барабанов,  в которые  три старых самца неутомимо колотили палками,
почти размочаленными от долгого употребления.
     Акут, знавший нравы и обычаи  обезьяньей породы,  решил не обнаруживать
своего  присутствия,  пока  у  его сородичей  не пройдет  дикое  исступление
пляски. Когда  барабаны  умолкнут  и  утробы  насытятся, он покажется своему
племени. Затем произойдет совещание, после которого он и Корак будут приняты
в члены общины. В течение нескольких недель, а, быть может, и месяцев, к ним
будут  относиться  подозрительно  и с пренебрежением,  но  со  временем  это
пройдет.
     Акут надеялся, что среди этих обезьян  найдутся такие,  которые знали и
помнят Тарзана;  в  таком случае ему  будет легче  представить  им мальчика.
Затаенной мечтою Акута  было сделать Корака обезьяньим царем. Когда  мальчик
увидел необычайную  пляску человекоподобных, он  был готов броситься в самую
гущу пляшущих; Акуту  стоило больших усилий удержать его от этого  безумного
шага: он знал, что  оба они были бы немедленно разорваны на клочки. Обезьяны
доводят  себя до такого бешенства,  что в это время самые сильные и свирепые
хищники боязливо обходят сторонкой место ужасного Дум-Дум.
     Луна   опустилась  к  самому   горизонту;   барабаны  зазвучали   тише,
исступление танцующих начинало слабеть. Наконец, последний удар  барабана, и
звери принялись за истребление пищи, которую они наготовили для этой оргии.
     Акут объявил Кораку,  что это был  обряд провозглашения нового царя,  и
указал  ему  большую фигуру косматого монарха, который овладел скипетром так
же, как многие правители человечьей породы: убив своего предшественника.
     Когда обезьяны  наелись до  отвала  и  многие  уже собрались завалиться
спать, Акут дернул Корака за руку.
     -- Идем,  -- шепнул он. -- Следуй за мной!  Делай все, что будет делать
Акут.
     Он медленно  стал  пробираться  через чащу  деревьев  и остановился  на
дереве.  Здесь он постоял с минуту, а затем тихо завыл. Десятка  два обезьян
вскочили  на  ноги. Их  маленькие глазки забегали  по  сторонам. Царь первый
заметил две  незнакомые фигуры. Он издал зловещее  ворчание. Затем он сделал
несколько шагов  по направлению к пришельцам. Шерсть на нем ощетинилась. Его
ноги одеревенели, и он шел неуклюже, прихрамывая. За спиной у него толпилось
несколько огромных самцов.
     Он остановился, не  доходя до  пришельцев, как раз на таком расстоянии,
чтобы  его нельзя  было ни  схватить,  ни  ударить. Здесь он  остановился  и
принялся  раскачиваться  взад и  вперед на своих  коротких ногах,  оскаливая
могучие  клыки  с  устрашающими  гримасами  и  издавая  по временам  грозное
ворчанье  --   в  один   темп  с  телодвижениями.   Постепенно  раскачивания
становились все  быстрее, и  рычание превращалось в  один сплошной  громовой
рев. Акут знал, что он старается привести себя в ярость, чтобы броситься  на
них.  Но старая  обезьяна не собиралась сражаться:  она пришла с мальчиком к
этому племени, чтобы навсегда связать с ним свою судьбу.
     -- Я --  Акут, -- сказала  она,  --  он --  Корак.  Он --  сын Тарзана,
который был царем  обезьян. Я тоже был царем обезьян, которые жили в  стране
великих вод. Мы пришли, чтобы охотиться вместе с вами, чтобы сражаться бок о
бок с  вашим племенем. Мы -- великие охотники. Мы могучие бойцы. Примите нас
с миром!
     Царь перестал  раскачиваться. Он смотрел на них из-под нависших бровей.
Его налитые кровью глаза сверкали жестокой  злобой. Он  слишком недавно стал
царем и ревниво  относился  к своему званию. Он боялся, что эти две странные
обезьяны   вздумают  оспаривать  его  права.  Гладкое,  безволосое  существо
называлось человек, а человека он боялся и ненавидел.
     -- Убирайтесь вон! -- взревел он. -- Убирайтесь, или я убью вас!
     Пока  обезьяны кончали свою  пляску,  мальчик, стоя  за  спиной  Акута,
дрожал от  радостного нетерпения: ему  хотелось  поскорее спрыгнуть вниз,  к
косматым чудовищам, и  показать им, что  он  их друг,  что он  им родной. Он
ждал, что они встретят его  с распростертыми объятиями, и  теперь слова царя
наполнили его  сердце  скорбью и негодованием.  Чернокожие прогнали  его. Он
пошел к  белым, к родным, белым  людям,  но, вместо привета и  участия,  ему
ответили градом пуль. Большие обезьяны оставались его последней надеждой. Он
пришел  искать общества, в котором ему отказали люди. Но и обезьяны отвергли
его. Гнев охватил мальчика.
     Царь обезьян  стоял  как раз под веткой, на  которой они сидели. Прочие
обезьяны полукругом теснились за спиной  царя и с  любопытством наблюдали за
тем,  что  происходит.  Прежде,  чем  Акут мог понять намерения  мальчика  и
удержать  его, мальчик прыгнул  на  землю прямо  перед царем, который теперь
принялся вновь раскачиваться, чтобы привести себя в ярость.
     -- Я -- Корак! -- закричал мальчик.  -- Я -- Убийца. Я пришел к вам как
друг. Вы хотите  прогнать  меня. Что  ж, я уйду. Но раньше я докажу вам, что
сын  Тарзана -- ваш  повелитель, такой же повелитель,  каким был его отец, и
что он не испугался ни вашего царя, ни всех вас!
     Царь  обезьян на минуту  застыл от удивления: он не ожидал от пришельца
такой дерзости. Акут был поражен не менее царя: он был в отчаянии, он умолял
Корака опомниться, не рисковать своей жизнью, потому что он знал, что сейчас
к  священной  площадке  сбегутся  все бойцы  на  помощь  царю  и  беспощадно
расправятся с самозванцем. Но вряд ли царю и понадобится помощь! Одно усилие
мощных  челюстей,  и  нежная шея  мальчика обагрится кровью...  Броситься на
защиту  Корака  -- значило  идти  на  верную  смерть, но  преданный  Акут не
задумался ни на минуту. С глухим рычанием он спрыгнул на землю и встал рядом
со своим другом.
     Царь сделал шаг  по направлению  к  мальчику и протянул  длинные  руки,
чтобы обхватить его шею. Он широко раскрыл пасть, собираясь вонзить поглубже
желтые клыки  в гладкое  смуглое тело. Корак пригнулся к  земле и  готовился
принять нападение. Он сжался  как пружина, стараясь избегнуть мощных объятий
врага,  а  затем, в одно  мгновение  выпрямившись,  нанес царю  бешеный удар
кулаком в живот:  всю тяжесть своего тела, всю  силу своих стальных мышц  он
вложил в  этот  удар.  С ужасным  воем  царь  обезьян опрокинулся на  спину,
судорожно цепляясь за своего противника.
     Яростное рычание вырвалось  из груди у обезьян,  когда они увидели, что
их царь побежден; они бросились на Корака и  Акута, чтобы  стереть их с лица
земли.  Но старая  обезьяна  была  слишком  умна  и не желала принять  такой
неравный  бой. Уговаривать  мальчика бежать было бесполезно, Акут  знал это:
была только  одна  надежда  на спасение, и  он  ухватился за  нее.  Обхватив
мальчика вокруг пояса, Акут поднял его с земли и бросился  бегом  к  другому
дереву, которое низко опускало над землей свои  ветви.  Вся  свора обезьян с
ревом кинулась за беглецами. Но Акут, старый Акут с  барахтающимся мальчиком
на плече, оказался проворнее своих преследователей.
     Одним  прыжком вскочил  он на  дерево  и  с  ловкостью мартышки  втащил
мальчика на самую вершину. Но и здесь он не  остановился. Он бросился дальше
по  верхушкам деревьев,  не  выпуская  из рук свою драгоценную ношу, и скоро
скрылся в ночном сумраке джунглей. Некоторое время обезьяны гнались за  ним,
но расстояние между ними все  увеличивалось;  наконец, потеряв  его из виду,
они остановились,  а затем повернули  обратно, оглашая  ночную  тишину ревом
неудовлетворенной злобы.
     IX
     НОВЫЙ ДРУГ
     Тяжело было на душе у Корака. Бесцельно бродил он с  Акутом по джунглям
на  другой  день  после  неласкового   приема,  оказанного  ему  обезьянами.
Разочарование  давило  его сердце. Жажда мести кипела у него  в  груди. Он с
ненавистью  смотрел  на всех обитателей  джунглей, оскаливая  зубы и  грозно
рыча,  когда кто-нибудь  попадался  ему  на глаза. Он  выражал  свое  дурное
расположение духа так же, как его выражали дикие звери джунглей, от  которых
он невольно перенимал их повадки.
     Они  шли по  ветру медленно  и  осторожно, вглядываясь  в заросли перед
собой; внезапная опасность могла угрожать им только впереди, так  как  запах
врага был бы унесен от  них ветром. Вдруг оба остановились и склонили головы
набок.  Неподвижно, как каменные изваяния, стояли  они и прислушивались.  Ни
один мускул у них на лице не дрогнул. Вдруг Корак  рванулся вперед и вскочил
на ближайшее  дерево. Акут последовал за ним.  Они вспрыгнули  так бесшумно,
что  и в десяти  шагах человеческое ухо  не  могло бы  уловить  ни малейшего
шороха.  Они пробирались  по деревьям, часто останавливаясь и прислушиваясь.
По  их  смущенным,  недоумевающим  взглядам было  видно, что  оба  они очень
озадачены. Наконец, в ста ярдах от себя мальчик заметил деревянную изгородь,
а за нею палатки  из козьей  кожи и хижины, крытые соломой. Свирепое рычание
вырвалось у него из груди. Негры! Он ненавидел их.  Он тотчас же  кинулся на
разведку, крикнув Акуту, чтобы тот подождал его.
     Горе обитателю деревни, который попадется на глаза Убийце!
     Пробираясь  по нижним  ветвям, перепрыгивая с одного гигантского дерева
на другое, Корак бесшумно подвигался к селению. За изгородью слышался чей-то
голос.  Корак направил свой  путь  туда. Большое  дерево свешивалось над тем
местом, откуда доносился голос. Корак вскочил на это дерево; он держал копье
наготове; он слышал, что человек совсем  близко. Наконец,  он заметил сквозь
листву очертания своей жертвы. С поднятым копьем  в руке опускался он ниже и
ниже, чтобы лучше  разглядеть свою жертву. Сейчас  копье прожужжит и пронзит
ее!
     Наконец, он  увидел  спину человека. Он замахнулся копьем,  чтобы мощно
метнуть его. И вдруг убийца остановился. Он немного подвинулся вперед и стал
всматриваться. Хотел ли он лучше  прицелиться  или, может  быть,  грациозные
линии  маленького  детского   тельца  внезапно   охладили   жажду  убийства,
клокотавшую у него в крови?
     Он  тихо  опустил копье,  улегся спокойно на длинном суку, глядя широко
раскрытыми удивленными глазами вниз на существо, которое он собирался убить,
на маленькую девочку со смуглой кожей орехового цвета. Он больше  не  рычал.
Только одно выражение было написано у него на лице -- выражение напряженного
внимания: он старался  понять, что делает девочка? Вдруг лицо его осветилось
улыбкой:  девочка  повернулась,  и  он увидел  Джику, безобразную  куклу,  с
головой  из  слоновой кости  и с телом  из  крысиной  шкурки.  Девочка нежно
смотрела на куклу; прижимала  ее к  груди  и,  качая, пела грустную арабскую
колыбельную песенку. Взгляд Убийцы сделался задумчив и нежен...
     Быстро летели часы за часами.  Корак лежал на своей ветке и наблюдал за
играющей  девочкой.  Он ни разу не  видел  ее лица: только черные волосы  да
маленькое  загорелое плечико,  да  красивые  круглые  колени,  выглядывавшие
из-под коротенькой юбочки, -- вот и все, что он мог  рассмотреть. Изредка он
мог заметить круглую  щечку и нежно очерченный маленький подбородок. Девочка
поверяла свое горе Джике.
     Корак, забыв о своих кровавых замыслах, слишком слабо сжимал копье; оно
выскользнуло у  него из  руки и ударилось о  нижнюю ветку. Этот звук  привел
Убийцу  в  себя: он вспомнил,  что пришел убить человека, голос которого ему
послышался в джунглях; он поймал копье налету, и ненависть вернулась к нему.
Корак  взглянул на девочку:  он представил себе, как копье полетит вниз, как
железный  наконечник  вонзится ей в тельце, как горячая кровь обагрит нежную
кожу;  эта смешная кукла  выпадет  из рук  девочки,  когда  она  забьется  в
предсмертных мучениях...  Убийца  содрогнулся... Затем он гневно взглянул на
свое  копье,  будто   оно  было  живым  существом,   способным   понимать  и
чувствовать.
     Что  сделает девочка, если  он спустится к ней? Скорее всего заплачет и
убежит.  Тогда  прибегут  люди с копьями и ружьями; они либо убьют его, либо
выгонят вон.  Какой-то  комок  подкатился  к  его  горлу;  мальчик и  сам не
подозревал, как ему нужен  был товарищ, родной ему  по крови. Ему захотелось
спуститься вниз и  поговорить с  девочкой, хотя  он знал, что она говорит на
каком-то  чужом,  незнакомом  ему  языке.  Ничего!  Можно  объясниться с нею
жестами! Это не так уж невозможно! Кроме того, ему очень хотелось увидеть ее
лицо. Все, что  он видел, говорило  ему, что она  прехорошенькая. Но  больше
всего  его привлекало ее  нежное материнское отношение  к  этой  причудливой
кукле.
     Наконец он решился. Он привлечет к себе ее внимание и издали ободрит ее
улыбкой.  Медленно  стал он спускаться вниз. Корак уже почти слез  с дерева,
когда  он  услышал  сильный  шум, донесшийся с  другой  стороны селения.  Он
выглянул из-за ветвей и увидел большие ворота в конце главной  улицы; к этим
воротам шумной толпой сбегались отовсюду мужчины, женщины и дети. Вот ворота
распахнулись, и в  деревню  вошел  караван.  Тут  были и  чернокожие  рабы и
загорелые  арабы  северных пустынь;  проводники,  с  проклятиями  понукающие
верблюдов;  перегруженные  тяжелой  кладью  ослы,  которые   с  трогательным
терпением  переносят жестокие  побои  погонщиков и  только  печально шевелят
ушами; козы, овцы и  лошади. Впереди всех  ехал высокий суровый  старик.  Не
отвечая  на  приветствия  толпы  поселян,  он  направился  прямо в  середину
деревни,  к  большой палатке  из  козлиных  шкур.  На  пороге  стояла старая
морщинистая ведьма; высокий старик заговорил с ней.
     Из своего  скрытого  убежища Корак  видел  все