олу  и, вооружившись  бритвой,  принялся  удалять со  своего лица  густую,
жесткую растительность.
     В  списке всех  удовольствий,  составляющих привилегию сильной половины
рода  человеческого,  чувство  облегчения  и  свежести,  которое  испытывает
мужчина  после  того, как  он начисто выбрился, занимает далеко не последнее
место. Отогнав от себя на время усталость, Верпер после бритья развалился на
своем хромом  стуле, чтобы выкурить  перед  сном  папиросу.  Засунув большие
пальцы обеих рук  за пояс,  он нащупал драгоценный  мешочек, привязанный  на
ремешке вокруг поясницы. Он вздрогнул от радостного  волнения, когда подумал
о той ценности, какую представляло из себя это сокровище,  никому кроме него
не ведомое.
     Что  сказал  бы  Ахмет-Зек,  если  бы  он  это  знал?  Верпер  злорадно
усмехнулся. Как засверкали бы глаза старого мошенника, если бы только он мог
взглянуть  на  это  сокровище!  Верпер не имел еще  возможности полюбоваться
камешками, он даже не пересчитал их, он только  приблизительно догадывался о
том, сколько они должны стоить. Он расстегнул пояс и вынул заветный мешочек.
В палатке, кроме него, никого не было. Все обитатели  лагеря, кроме часовых,
давно ушли на покой.  Никто  и не войдет теперь в  его палатку! Сквозь  кожу
сумочки он нащупал форму и величину маленьких камешков. Он взвесил мешочек в
одной руке, потом в другой и, медленно повернув свой стул к столу, при свете
маленькой коптящей лампочки высыпал содержимое мешочка на грубые неотесанные
доски.
     Яркая, сверкающая игра камней превратила внутренность неопрятной убогой
палатки  в  великолепный  дворец  в  глазах   замечтавшегося  бельгийца.  Он
представлял   себе,   как  перед   ним,  владельцем  сказочного   богатства,
раскрываются  двери золоченых палат;  он  думал о власти,  о  наслаждениях и
роскоши,  которые  ему  всегда были  недоступны; в своих мечтаниях он  отвел
взгляд от  стола и  устремил его  туда, вперед, к  далекой  прекрасной цели,
высоко подымавшейся над серой, скудной земной обыденщиной.
     Глаза его бессознательно остановились на зеркале, все  еще висевшем  на
стене. Какое-то отражение шевельнулось на поверхности маленького зеркальца и
вернуло Верпера к действительности.  Он еще раз взглянул в глубину зеркальца
и увидел в нем мрачное лицо Ахмет-Зека, выглядывавшее из складок занавеси  у
входа в палатку.
     Верпер едва  подавил  крик ужаса. С редким самообладанием  он  медленно
перевел свой взгляд на стол, словно и не глядел в зеркало. Он,  не торопясь,
вложил драгоценные  камни обратно в  мешочек, запрятал его к себе за пазуху,
вынул  из портсигара папиросу,  закурил ее и встал. Зевая  и потягиваясь, он
медленно повернулся к дверям  палатки. Лица Ахмет-Зека  уже не  было видно в
складках занавески...
     Сказать, что Альберт Верпер был испуган, было бы мало. Он сознавал, что
лишился не только своего сокровища, но  и своей  жизни. Ахмет-Зек никогда не
позволил  бы никакому  найденному  им богатству проскользнуть  у него  между
пальцев.  Не простил бы  он и  обмана  лейтенанта,  который, завладев  таким
сокровищем,  не пожелал разделить его со своим господином. Бельгиец медленно
приготовился ко сну. Он не знал, слепили ли за ним, но, если бы кто-нибудь и
следил, он  не мог  бы подметить  и  следов  нервного  беспокойства, которое
Верпер тщательно старался скрыть.
     Два  часа  спустя, складки в  передней  части  палатки раздвинулись,  и
темный  силуэт  бесшумно  нырнул  в  темноту  палатки.  Медленно и осторожно
двигался  он по земле. В руке его был длинный нож.  Он ползком приблизился к
груде одеял, разостланных на нескольких ковриках у одной из стен палатки.
     Быстро  и легко его пальцы нащупали  под одеялом плотную массу, которая
должна была представлять из себя Альберта Верпера. Огромная рука поднялась в
воздухе,  остановилась  на мгновение  и опустилась.  Еще и  еще подымалась и
опускалась рука,  и каждый  раз  длинное  лезвие ножа  погружалось в фигуру,
лежавшую  под одеялами.  Но тело было как-то совершенно  безжизненно, и  это
поразило убийцу. Он лихорадочно откинул покрывало  и  дрожащими руками  стал
искать сумочку, которую он рассчитывал найти на трупе своей жертвы.
     Через  мгновение  он выпрямился с  проклятьем  на  губах. Ахмет-Зек под
покрывалами  лейтенанта нашел только  груду платья,  сложенного так, что оно
похоже было на туловище спящего человека. Верпер бежал...
     Ахмет-Зек бросился в деревню, грозным голосом сзывая сонных арабов. Они
повысыпали  из  своих палаток, заслышав гневный призыв  своего господина. Но
тщетно обыскивали они деревню с  одного конца до другого -- Альберта Верпера
и след простыл. В бешеной ярости Ахмет-Зек велел седлать коней, и,  несмотря
на  то,  что  ночь  была непроглядно  темна,  арабы  выехали  из  деревни  и
рассыпались по лесу в поисках беглеца.
     В то время как они выезжали  из деревенских хижин, Мугамби, прятавшийся
весь день  в густом  кустарнике у ворот,  проскользнул никем  незамеченный в
ворота.  Кучка  черных  стояла  у ворот,  глядя вслед  уезжавшим,  и,  когда
последний  араб выехал  из  деревни,  чернокожие  стали  запирать  ворота, и
Мугамби помогал им при этом, словно он всю жизнь прожил среди них. В темноте
его  приняли за своего и даже не  окликнули, а  когда все удалились  в  свои
палатки и хижины, Мугамби скрылся во мраке и исчез.
     В течение целого часа он пробирался ползком позади многочисленных хижин
и  палаток, стараясь  определить,  где  находилась его госпожа.  Наконец  он
остановился  около  одной  хижины: это была  единственная,  у  которой стоял
часовой.  Мугамби  спрятался в тени  за  углом палатки и стал ждать.  Пришел
другой часовой -- сменить своего товарища.
     -- Пленница внутри? -- спросил вновь пришедший.
     -- Да, она здесь!  --  отвечал  первый  часовой. -- Никто не переступал
этого порога с тех пор, как я здесь стою.
     Новый  часовой присел  на  корточки  у  дверей, а негр,  смененный  им,
направился к своей собственной хижине.
     Мугамби  подкрался  ближе к  углу  хижины.  В  руке он  сжимал  толстую
узловатую  палку.  Ничто не  нарушало его хладнокровного  спокойствия,  хотя
сердце его переполнилось радостью, когда он убедился, что леди действительно
здесь.  Часовой  сидел спиной к  углу,  из-за  которого  вылезал  чернокожий
великан; он не  видел огромной тени, приближавшейся к нему. Узловатая дубина
описала дугу  в воздухе  и опустилась с  глухим шумом  на голову часового. В
тишине  раздался звук тупого удара, треск раздробленных костей  -- и часовой
свалился одним безмолвным, безжизненным куском мяса.
     Через мгновенье  Мугамби  уже  обшаривал  внутренность хижины,  сначала
медленно,  выкликая  шепотом: "Леди!",  потом с  яростной поспешностью, пока
истина не предстала  перед  ним во всей своей ужасной  простоте: хижина была
пуста!
     XI
     ТАРЗАН СНОВА СТАНОВИТСЯ ЗВЕРЕМ
     Несколько мгновений  Верпер стоял над спящим Тарзаном с поднятым ножом,
но страх  остановил его. Что, если первый  удар  не  попадет  в  сердце  его
жертвы?  Верпер содрогнулся при мысли о том, что ожидает его в таком случае.
Если бы даже Тарзан проснулся смертельно раненый, он и в те немногие минуты,
которые ему осталось жить,  мог бы разорвать своего  убийцу на кусочки, если
бы только захотел; а Верпер не сомневался, что Тарзан захочет этого.
     Приглушенный звук мягких шагов снова раздался в тростниках, на этот раз
уже ближе. Верпер изменил свое намерение. Перед ним лежала  широкая равнина,
где  он мог скрыться.  Драгоценные камни принадлежали теперь  ему.  Остаться
здесь дольше  -- значило все равно погибнуть: либо от руки  Тарзана, либо от
зубов приближающегося хищника.  Он  повернулся  и стал  украдкой пробираться
сквозь тростник, направляясь к далекому лесу.
     Тарзан все еще спал. Куда  девалась та необыкновенная чуткость, которая
всегда охраняла его от неожиданных опасностей? Неужели этот нечуткий, крепко
спящий  человек  был  прежний  живой,  проницательный  Тарзан?  Может  быть,
страшный удар по голове, полученный им  при землетрясении в Опаре, только на
время притупил его чувства, -- как знать?
     Хищник все  ближе подкрадывался  в тростниках.  Тростник  зашелестел  и
раздвинулся, и в двух шагах  от  спящего показалась  массивная голова  льва.
Зверь остановился и, увидев спящего человека, весь согнулся и поджал  задние
лапы, а хвост его стегал по воздуху из стороны в сторону.
     Удары  хвоста  по   тростнику  разбудили  Тарзана.  Обитатели  джунглей
просыпаются живо -- ив самый момент пробуждения они уже овладевают сознанием
и состоянии  управлять всеми  своими способностями. Не успел  Тарзан открыть
глаза, как уже был на ногах с копьем в руке, готовый  к нападению.  Он снова
был Тарзаном из племени обезьян, чутким, бдительным, проворным.
     Нет таких двух львов, которые обладали бы одинаковыми характерами, да и
один и тот же лев при одних  и тех  же обстоятельствах  не  всегда поступает
одинаково.
     Что руководило львом  в его  желании прыгнуть на человека -- удивление,
страх или осторожность,  нам неизвестно. Мы знаем  только, что он не  привел
своих намерений в исполнение. Он вовсе не прыгнул на человека. Он повернулся
и прыгнул назад в тростник, в то время как Тарзан вскочил на ноги.
     Тарзан пожал  плечами и обернулся, ища своего товарища. Того  нигде  не
было видно. Сначала Тарзан  подумал, что Верпер  был схвачен и унесен другим
львом,  но осмотрев следы на  песке, скоро пришел к убеждению,  что бельгиец
ушел один через равнину. На  мгновение он был озадачен, но  потом решил, что
Верпер испугался, заслышав приближение льва, и в страхе бежал. Презрительная
улыбка появилась на  губах Тарзана, когда он  подумал о  том, что товарищ не
потрудился даже  предупредить его об  угрожающей опасности. Что ж? Таков был
этот человек! Тарзан не хотел больше ничего знать  о нем. Он ушел -- и бог с
ним, он может спокойно оставаться, где хочет, Тарзан не станет его искать.
     В  ста  ярдах  от  того  места,  где  он стоял,  среди  густой  заросли
тростников, одиноко  подымалось  большое  дерево.  Тарзан  подошел  к  нему,
взобрался наверх и, найдя удобный сук, уселся на нем и приготовился ко сну.
     Солнце стояло уже  высоко  в  небе,  когда Тарзан  проснулся. Его мозг,
возвращенный в примитивное состояние, не был занят никакими другими мыслями,
кроме сознания  необходимости  добывать  себе пищу  и  защищать свою  жизнь.
Поэтому  ему  незачем было  просыпаться, пока не угрожала  опасность или  не
давал себя чувствовать голод. На этот раз именно голод разбудил его.
     Открыв  глаза, Тарзан потянулся, зевнул  и сквозь  густую  листву  стал
осматривать  местность. Его  взгляд  скользил по  опустошенным полям и лугам
Джона Клейтона, лорда Грейстока, но Тарзан-обезьяна не узнал этой местности.
Как чужой смотрел  он  на  движущиеся фигуры Басули  и его воинов. Последние
приготовляли себе завтрак и собирались в поход,  чтобы отомстить  за разгром
дома их господина.
     Человек-обезьяна с любопытством оглядывал чернокожих. Где-то в  глубине
его сознания мелькала мысль, что все это имело какое-то отношение к нему, но
он никак не мог связать свою новую жизнь, с которой ему пришлось встретиться
после  того, как он  выбрался  из темных  подземелий Опара,  с  каким-нибудь
событием из его прошлой жизни. Словно сквозь туман вспомнил он безобразную и
страшную фигуру, волосатую, свирепую. И  смутное  чувство нежности  овладело
всем его диким существом, когда он  старался узнать ее. Его память вернулась
к  эпохе  его детства;  это была фигура  огромной  обезьяны-самки  Калы, его
приемной матери. Рядом с ней в памяти его вставали и другие человекообразные
фигуры: Теркоз, Тублат, Керчак и  еще  одна менее  свирепая фигурка -- Тика,
маленькая подруга  детских игр  Тарзана.  Медленно, очень медленно  работала
намять Тарзана. Но постепенно вглядываясь мысленно в образы, сохранившиеся в
его  сознании,  он  узнавал  их. Они  принимали определенный  вид и  форму и
получали  свои  места в  различных событиях  его  жизни, с которой  они были
близко  связаны. Картины  его детства,  проведенного среди обезьян, одна  за
другой  возникали  перед ним,  и по мере того,  как  они  становились ярче и
яснее,  в нем просыпалось желание вновь очутиться среди этих мохнатых зверей
с нависшими бровями.
     Он видел, как  чернокожие потушили огонь своего костра  и ушли, но хотя
лицо каждого из  них еще недавно  было ему  так же  хорошо  знакомо, как его
собственное, вид их сейчас не пробудил в нем никаких воспоминаний. Когда они
скрылись из виду, Тарзан слез с дерева и стал искать себе пищу.
     На широкой равнине  паслись целые стада диких животных. Тарзан  наметил
себе жертву среди небольшого стада жирных, лоснящихся зебр. Он далеко обошел
полосатое  стадо, стараясь  держаться против  ветра, но делал  он это не  по
каким-нибудь соображениям, а чисто инстинктивно.
     Он продвигался на четвереньках или полз  вперед на животе. Пара жирных,
молодых зебр щипала траву совсем близко от него. Тарзан остановил свой выбор
на самке, но и на этот раз им руководил лишь один инстинкт.
     Человек-обезьяна  спрятался за  густым  низким кустом вблизи  ничего не
подозревавших  животных. Он приготовил копье и осторожно  подтянул под  себя
ноги. Одним  быстрым движением он поднялся, метнул тяжелое копье в бок самки
и сам прыгнул тотчас же к ней с охотничьим ножом в руках.
     Одно    мгновение   животные    стояли   неподвижно,   оцепеневшие   от
неожиданности. Потом самка закричала от боли и испуга, и они оба повернули в
другую  сторону  и   бросились  бежать.  Но  Тарзан-обезьяна  мог  пробежать
несколько ярдов с такой же скоростью, как и зебры.
     Он  догнал  самку  и  одним  прыжком  очутился  у  нее  на  спине.  Она
повернулась,  стараясь  лягнуть и  укусить своего  врага. Но  Тарзан  крепко
держался  одной рукой  за  короткую  гриву,  другой рукой  вонзал нож  в бок
несчастного  животного. Ее  товарищ  остановился  на  минуту,  словно  желая
броситься ей на помощь, но, увидав мелькавшие вдали копыта  своего стада, он
повернул и бросился за ними. Молодая зебра боролась храбро и ожесточенно, но
коварный  нож  вонзился  ей  прямо  в сердце,  и  она грохнулась  на  землю.
Человек-обезьяна поставил ногу на ее  туловище  и  огласил равнину  победным
криком Мангани.
     Этот крик долетел до ушей Басули и заставил его остановиться.
     --  Это большие обезьяны, -- сказал он. -- Я давно  уже  не слыхал их в
стране вазири. Что могло привести их обратно сюда?
     Тарзан поднял  свою жертву и перенес  ее  под куст, за  которым  он сам
раньше прятался. Усевшись на труп  зебры, он отрезал большой кусок от задней
части  животного  и принялся  утолять голод теплым, сочащимся кровью  мясом.
Из-за  кустарника  вдруг  появились  две  гиены, привлеченные  пронзительным
криком  зебры.  Тарзан  оскалил  зубы  и зарычал. На это  приветствие  гиены
ответили тем же и отошли немного назад. Они не проявляли желания напасть  на
Тарзана, но продолжали  сидеть на порядочном расстоянии от него и не сводили
глаз.  Насытившись,  Тарзан  отрезал несколько  кусков мяса,  чтобы  взять с
собой, и направился к реке. Дорога к реке лежала мимо гиен, и Тарзан не счел
нужным изменять из-за них свой путь.
     Со  спокойным  величием  льва Нумы  направлялся  он  прямо на  ворчащих
животных. Сначала они оставались на месте, вызывающе  ощетинившись, но потом
отодвинулись  в  сторону, уступая дорогу могучему человеку-обезьяне.  Спустя
минуту, они уже разрывали остатки зебры.
     Сквозь  тростник  Тарзан продвигался к  реке. Его приход спугнул  стадо
буйволов. Огромный буйвол грозно замычал и стал бить землю передним копытом.
Налитые кровью глаза злобно  смотрели на  дерзкого  нарушителя его покоя. Но
Тарзан  прошел  перед  всем стадом, как  будто  не заметил  его присутствия.
Мычанье буйвола перешло в тихое  ворчание; повернувшись, он потерся мордой о
спину, согнав целый рой мух, бросил последний взгляд на Тарзана и вернулся к
своему  первоначальному   занятию.   Часть  его   многочисленного  семейства
последовала его примеру, другие  стояли, глядя  вслед Тарзану с удивлением в
больших глупых глазах, пока он не скрылся в тростниках.
     У реки  Тарзан утолил свою  жажду и  выкупался.  Он спрятался от жары в
тени  развесистого дерева неподалеку от своих разрушенных амбаров. Его глаза
были устремлены в ту  сторону  равнины, где  начинался  густой  лес. Желание
окунуться в его таинственную глубину  довольно долго занимало мысли Тарзана.
Он решил, что со следующим восходом солнца он пересечет  открытую  равнину и
войдет в  лес.  Ему  незачем  было торопиться: перед  ним  лежал  бесконечно
длинный ряд  дней, которые нечем  было  заполнить  кроме утоления  голода  и
исполнения  своих минутных  капризов.  Сожаление  о  прошлом  и опасения  за
будущее  не  омрачали  сознания  Тарзана.  Он  мог  по  целым  дням  лежать,
вытянувшись во  весь рост  на  качающейся  ветке, потягиваясь  всеми  своими
членами  и   наслаждаясь  благословенным  покоем  абсолютной  беззаботности;
никакие заботы,  никакие  сомнения не нарушали его умственного покоя. Только
слабо сознавая, что существует какая-то  другая жизнь, человек-обезьяна  был
совершенно счастлив. Лорд Грейсток перестал существовать.
     Несколько часов Тарзан тихонько раскачивался  на своем лиственном ложе.
Голод и жажда дали себя почувствовать. Лениво потягиваясь, он  слез с дерева
и  медленно двинулся к реке. Протоптанная  зверями  тропинка, по  которой он
шел, с  течением времени превратилась  в узкую длинную  канаву.  По обеим ее
сторонам   возвышались  зеленые  стены,  образованные   непроходимым  густым
кустарником  и   деревьями,   обвитыми  сверху   донизу  толстыми  ползучими
растениями. Тарзан  дошел почти до  того места, где тропинка выходит к реке,
когда навстречу показалось целое  семейство  львов. Они возвращались с реки.
Тарзан насчитал семь штук: взрослый лев, две львицы и четверо молодых львов,
которые   по   размерам  нисколько   не  уступали  своим  родителям.  Тарзан
остановился и зарычал, остановилось и львиное семейство. Большой лев впереди
обнажил клыки и испустил глухой, предостерегающий рев.
     Человек-обезьяна сжимал в руке свое копье, но он не рассчитывал с таким
ничтожным оружием вступать в бой с семью львами. Он стоял на  месте, ворча и
рыча;  львы  отвечали тем же.  Это  была  одна из тех встреч, которые  часто
случаются в джунглях.  Каждая сторона старалась отпугнуть другую. Ни  та, ни
другая не хотела уйти назад и уступить дорогу,  и в то же время не хотела  и
первой  начать  битву. Львы были  слишком  сыты,  чтобы  прельститься  такой
добычей,  а  Тарзан редко  употреблял в пищу  мясо  хищников; но тут уже был
вопрос чести, и никто не хотел ударить  в  грязь  лицом  и уступить. Так они
стояли,  оглядывая друг  друга и обмениваясь  комплиментами,  понятными лишь
одним обитателям  джунглей. Трудно сказать,  как долго  продолжалось  бы это
бескровное сражение. В конце  концов  Тарзану пришлось бы все равно уступить
более сильному по численности врагу.
     Конец  этому  бессмысленному положению  был  неожиданно  положен  лицом
совершенно посторонним,  которое незаметно приближалось со стороны  Тарзана.
Тарзан  вместе со львами производил такой шум,  что никто из  них  не слышал
ничего, кроме устроенного ими самими концерта. Тарзан и не почувствовал, как
сзади него какая-то огромная  туша  стремительно неслась прямо  на  него. Он
опомнился только тогда, когда она была уже совсем близко и спасение казалось
невозможным. Обернувшись,  он увидел  Буто-носорога,  готового  кинуться  на
него.  Но  сознание  было  так   неразрывно  связано  с  мускулами  у  этого
первобытного, не испорченного культурой человека, что в тот же момент, когда
он понял грозящую ему опасность,  он мгновенно повернулся и воткнул копье  в
грудь Буто. Борьба была  почти