ет-Зек стоял теперь,  вытянувшись во  весь рост, и не сводил с него своих
проницательных глаз.
     С тяжелым сердцем Верпер  положил сумочку нетронутой  на  тушу  лошади,
поднялся, взял в  руки  ружье  и,  не  отрывая взгляда  от Ахмет-Зека,  стал
пятиться   назад   по  тропинке,  пока  поворот  не   скрыл  его  от  взоров
подозрительного араба. Но даже  и тогда Ахмет-Зек не  двинулся  с  места. Он
боялся какой-нибудь выходки со  стороны Верпера -- одной из тех выходок,  на
которые он  сам  был способен при подобных обстоятельствах.  Он  опасался не
зря.  Как  только Верпер  скрылся  из поля  зрения  араба,  он спрятался  за
деревом, откуда ему был виден труп его лошади и  сумочка  на нем, и,  подняв
ружье, прицелился в то место, к которому должен был подойти Ахмет-Зек, чтобы
схватить сумочку.
     Но  Ахмет-Зек  не был дураком. Он  не слишком полагался на  запятнанную
честь вора и убийцы. Взяв с собой свое длинное ружье, он  сошел с тропинки и
стал двигаться параллельно ей, прячась в густой спутанной растительности. Он
полз на четвереньках осторожно и медленно и ни разу ни на мгновение не попал
под прицел ружья убийцы.
     Таким  образом,  Ахмет-Зек  передвигался  вперед,  пока не добрался  до
места,  против  которого валялась  мертвая  лошадь  его противника.  Сумочка
лежала  на  видном  месте,  а  неподалеку  от  нее  Верпер  ждал  с  нервным
нетерпением и удивлялся, почему араб не приходит за своей наградой.
     Вдруг  в  нескольких  дюймах  над  сумочкой  таинственно  и  неожиданно
появилось дуло ружья  и, прежде чем бельгиец  сообразил, какую хитрую  шутку
сыграл  с ним  араб, конец ружья  был  ловко просунут  под кожаный  ремешок;
сумочка поднялась в воздухе и через секунду исчезла в густой зелени.
     Разбойник ни на одно  мгновение не подверг себя опасности,  а Верпер не
решался выпустить наугад свой последний патрон.
     Ахмет-Зек тихонько рассмеялся про себя и  осторожно отошел на несколько
шагов  в  глубь  джунглей.  Он  был  уверен  в  том,  что  Верпер где-нибудь
поблизости ждет удобного момента, чтобы пристрелить его.
     Верпер не смел тронуться с места, его жадность не позволяла ему уйти, и
он стоял на одном месте с ружьем в руках, не сводя глаз с тропинки.
     Но  еще  один  человек  видел  сумочку,  и  этот  человек  не  побоялся
последовать за Ахмет-Зеком. Когда Ахмет-Зек наконец остановился, остановился
и он, и стоял над арабом, неподвижный и молчаливый, как смерть.
     Ахмет-Зек  провел  языком  по   губам,  распутал  веревку,  связывавшую
сумочку, и, сложив одну руку чашечкой, высыпал на ладонь часть содержимого.
     Только один  короткий  взгляд кинул он на камешки. Его  глаза сузились,
проклятье сорвалось с его  губ, и  он презрительно швырнул камешки на землю.
Он поспешно опорожнил  сумочку, осмотрел каждый  камешек  в  отдельности  и,
бросив  их  на землю,  стал  топтать  ногами  с безумной яростью.  Лицо  его
исказилось от гнева,  и он так сильно  сжал кулаки, что  ногти впились ему в
мясо.
     Сверху  Тарзан  смотрел  на  него  с  удивлением.  Ему  было  любопытно
посмотреть, чем кончится вся эта история. Он хотел видеть,  что сделает араб
после  того, как Верпер  оставил сумочку. Удовлетворив свое любопытство, он,
конечно, бросился бы на араба и забрал бы  у  него  красивые камешки -- ведь
они принадлежали Тарзану!
     И вот он увидел, как араб отбросил от себя пустой мешочек и, взяв  свое
длинное ружье  за ствол,  как  дубину, стал тайком  красться  сквозь джунгли
рядом с тропинкой, по которой ушел Верпер.
     Когда араб  скрылся  из виду,  Тарзан спустился вниз и  стал  подбирать
рассыпанные на земле камешки. Рассмотрев  их  вблизи,  он  поняв гнев араба:
вместо блестящих  и  сверкающих драгоценных камней, которые привлекли к себе
внимание человека-обезьяны в подземных кладовых Опара, в сумочке сейчас была
коллекция самых обыкновенных речных камешков.
     XIX
     ДЖЭН КЛЕЙТОН И ДИКИЕ ЗВЕРИ
     Тяжелые  времена  наступили  для Мугамби  после  его  побега из  лагеря
абиссинцев. Он  брел  через  незнакомую ему лесную страну, в которой  не мог
найти воды и с трудом добывал себе пищу. В течение каких-нибудь трех-четырех
дней он так ослабел, что с трудом волочил ноги.
     С  каждым  днем ему  становилось все  труднее  устраивать себе на  ночь
убежище от  диких  хищников,  а днем он еще  более  изнурял себя  поисками и
выкапыванием съедобных кореньев и отыскиванием питьевой воды.
     Лужи стоячей воды, разбросанные на большом  расстоянии  друг от  друга,
кое-как утоляли его жажду. Тем не менее состояние его было очень плачевно. И
трудно  сказать,  чем  кончилось  бы  для  него  это  путешествие,  если  бы
совершенно случайно он не вышел к большой реке, в  окрестностях которой было
обилие  плодов  и  дичи. Из  отломившегося  сука  он  сделал  себе  толстую,
узловатую  дубину  и, пуская в  ход  хитрость и ловкость  и это  примитивное
орудие, он стал опять легко добывать себе мелкую дичь.
     Зная, что  ему предстоит  еще очень  далекий путь до страны Вазири,  он
разумно решил остановиться здесь, пока не восстановятся его здоровье и силы.
Несколько  дней отдыха вернут ему силу, которая  понадобится для дальнейшего
путешествия. Пускаясь в путь в таком состоянии, в каком он находился сейчас,
он не мог надеяться когда-либо достичь своей цели.
     Мугамби  соорудил прочное заграждение  из колючего кустарника и  внутри
его устроил нечто вроде хижины с крышей, где он мог спокойно спать по ночам.
Днем он уходил на охоту; только  мясо могло вернуть ему  могучим мускулам их
прежнюю силу.
     Однажды, когда  он  охотился, кто-то стал следить за ним сквозь  густую
листву деревьев. Это были злые, залитые  кровью глаза на свирепом, волосатом
лице.
     Они  неотступно  наблюдали  за  Мугамби  в то  время, когда  он  убивал
маленького грызуна,  и  проследили за ним, когда он вернулся  в свою хижину.
Тот,  кому принадлежали эти глаза, продвигался спокойно  по веткам деревьев,
не теряя следов негра.
     Это был Чолк. Он смотрел  на ничего не подозревавшего человека скорее с
любопытством, чем с враждой. С тех пор, как Тарзан облачил Чолка в  арабский
бурнус,  в  душе  человекоподобного  проснулось желание подражать Тармангани
даже  в их костюме.  Однако бурнус  так стеснял его движения  и причинял ему
столько беспокойства, что он давно сорвал его с себя и бросил.
     Теперь он  видел Гомангани, наряженного  менее  стеснительным  образом.
Весь  его  туалет  состоял   из  мехового  набедренника,  нескольких  медных
украшений  и  головного убора  из  перьев. Это гораздо  более  было по вкусу
Чолка, чем развевающееся платье, которое постоянно запутывается между ногами
и цепляется за каждый куст и каждую ветку.
     Чолк оглядывал сумочку,  которая перевешивалась через  плечо Мугамби  и
болталась у него на боку. Она-то, главным образом, и привлекла его внимание,
потому что была украшена перьями и бахромой.
     С этого  дня  Чолк  стал постоянно вертеться около  хижины Мугамби.  Он
выжидал  случая,  чтобы тайком  или силой  завладеть  какими-нибудь  частями
туалета чернокожего.
     Случай скоро представился. Внутри своего  колючего заграждения  Мугамби
чувствовал себя в полной безопасности. Во время дневной жары  он вытягивался
на земле в тени своей  хижины  и спал до  тех  пор,  пока уходящее на  запад
солнце не уносило с собой расслабляющий полуденный зной.
     Наблюдая  за  Мугамби  с верхушки дерева,  Чолк  в один прекрасный день
заметил, что  черный воин, вытянувшись в своей  хижине, спал  крепким  сном.
Чолк дополз до ветки, свешивавшейся над заграждением,  и  соскочил на землю.
Мягко ступая и не производя ни малейшего шороха, не задевая на своем пути ни
листа, ни былинки, обезьяна подкралась к спящему.
     Наклонившись над ним, она стала  осматривать его украшения. Несмотря на
колоссальную  силу Чолка,  в  глубине  его маленького  мозга таилось  что-то
такое, что не позволяло  ему вызвать человека на  бой. Это было врожденное у
всех существ низшего порядка чувство странного страха перед человеком; страх
этот овладевал по временам даже самыми могучими обитателями джунглей.
     Снять кусок меха с бедер Мугамби, не  разбудив  его,  было  невозможно.
Единственными  легко отделимыми  от  него  вещами были  угловатая  дубина  и
сумочка. Последняя сползла с  плеча у чернокожего,  когда  тот повернулся во
сне.
     Схватив эти два предмета (это  было все же  лучше, чем  ничего!),  Чолк
поспешно  отскочил   и  взобрался  на   дерево.  И   все  еще   преследуемый
непреодолимым  страхом, который  нагнала  на него непосредственная  близость
человека, поторопился удрать в глубь джунглей. Если бы с ним были сейчас еще
другие обезьяны,  он не  побоялся бы напасть на двадцать человек, но  один в
поле не воин!
     Через некоторое время Мугамби проснулся и хватился сумочки. Эта пропажа
страшно взволновала его. Куда она могла деваться? Она была у  него  на боку,
когда он лег спать  -- в этом он был уверен: он помнил, что  он отодвинул ее
из-под себя, потому что она давила на  его  ребра и причиняла ему  боль. Да,
она была у него. Каким же образом она могла исчезнуть?
     Суеверный дикарь подумывал уже о духах умерших друзей и врагов. В самом
деле,  чему  можно было приписать такое таинственное  исчезновение  дубины и
сумочки, как  не  действию  сверхъестественных  сил?  Но  потом,  при  более
тщательном   осмотре,   чуткий   и   сообразительный  Мугамби  нашел   более
материальное объяснение случившемуся.
     Не земле около  себя он заметил слабый оттиск  огромных ног, похожих на
человеческие.  И  теперь Мугамби уже знал, кто  был  похититель  драгоценной
сумочки. Выйдя из-за своего заграждения, он стал во всех направлениях искать
новые следы. Он  взбирался на деревья, стараясь  определить, в какую сторону
убежал вор. Но слабые следы, которые оставляет за собой осторожная обезьяна,
предпочитающая  путешествовать  по  деревьям,   ускользали  от  бдительности
Мугамби. Только  один  Тарзан  мог  проследить  их,  но никакой обыкновенный
смертный  не мог  их  заметить, а  если  бы  и заметил  --  не  сумел  бы их
растолковать.
     Благодаря  своему отдыху, Мугамби  оправился и окреп -- и теперь  решил
продолжать свое путешествие. Найдя себе  другую  дубину, он  оставил реку за
собой и через лесную глушь стал пробираться к стране Вазири.
     ***
     В  то время, как Таглат  возился с  веревками, опутывавшими руки и ноги
его пленницы,  огромный лев, смотревший  из-за деревьев,  подкрадывался  все
ближе и ближе к своим жертвам.
     Обезьяна сидела спиной  к нему.  Она не видела широкой лохматой головы,
которая  выглядывала  из-за  зеленой густой стены. Таглат не подозревал, что
сильные  задние  лапы  уже  подогнулись под  бурым  животом  и  готовились к
внезапному прыжку;  и  об  угрожающей ей  опасности  обезьяна узнала только,
когда раскатистый торжествующий рев нападающего льва раздался за ее спиной.
     Даже не  оглянувшись  назад,  Таглат отскочил от  лежавшей  в  глубоком
обмороке женщины  и  бросился в сторону. Но было уже поздно.  Вторым прыжком
лев очутился на широкой спине обезьяны.
     Когда Таглат упал, в нем заговорил инстинкт самосохранения и проснулась
вся его ловкость, свирепость и сила. И, повернувшись на спину, он сцепился с
хищником  в  смертельной  схватке, такой  дикой,  такой отчаянной,  что  сам
великий Нума должен был затрепетать от ужаса. Схватив льва  за гриву, Таглат
погрузил  свои  желтые  клыки глубоко в  шею хищника  и,  не  раскрывая рта,
наполненного кровью и волосами его противника, глухо и дико зарычал.
     Лев  заревел  от ярости  и  боли.  Этот рев прокатился  по  джунглям  и
вспугнул  обитателей дикой чащи,  и они  в страхе  бросились  бежать  во все
стороны. Противники катались  по траве  с неистовым ревом, как одержимые. Но
вот  огромная кошка вытянула  задние  лапы  под животом,  вонзила свои когти
глубоко  в  грудь Таглата и изо всей силы  дернула  вниз, распоров все  тело
обезьяны. Выпотрошенное животное судорожно вздохнуло и  замерло  неподвижной
окровавленной массой под тяжелым телом победителя.
     Нума вскочил на  ноги и осмотрелся во  все  стороны -- не скрываются ли
где-нибудь  еще  враги? Но  его  взгляд  встретил  только  безжизненное тело
женщины  в нескольких  шагах  от него.  С  сердитым  ворчанием  лев  положил
переднюю  лапу на труп своей жертвы и, подняв голову, огласил  джунгли диким
ревом торжества.
     Его глаза блуждали по  просеке и наконец  снова остановились на молодой
женщине,  и он глухо заворчал. Его нижняя челюсть  поднималась и опускалась,
слюна сочилась из его пасти и стекала на мертвое тело Таглата.
     Большие неморгающие  глаза  впились  в неподвижное  тело  Джэн Клейтон,
Гордо  выпрямившаяся,  величественная  фигура  льва  неожиданно  съежилась и
осела, и медленно и осторожно, словно ступая по  чему-то  очень хрупкому, он
пополз к женщине.
     Судьба  смилостивилась  над  Джэн Клейтон  и  оставила ее  в счастливом
неведении грозившей ей опасности.  Леди Грейсток не знала, что лев подкрался
к  ней  и остановился  подле  нее.  Она не  слышала  его сопения,  когда  он
обнюхивал ее. Она не  чувствовала ни зловония горячего дыхания,  обдававшего
ее лицо, ни слюны, стекавшей на нее из открытой пасти.
     Наконец  лев  поднял  переднюю  лапу,  повернул тело  женщины на бок  и
остановился, снова  пристально вглядываясь в нее и все еще не зная, жива они
или мертва.  Но  шорох  или  запах,  донесшийся  из  джунглей, отвлекли  его
внимание. И  тогда его взгляд  уже  не вернулся больше к Джэн  Клейтон",  он
оставил ее, подошел  к останкам  Таглата и, усевшись  на трупе  своей жертвы
спиной к женщине, принялся утолять свой голод.
     За этим занятием увидела  его Джэн  Клейтон, когда она наконец  открыла
глаза. Приученная к опасности, она сохранила все свое самообладание даже при
виде этого  нового сюрприза, приготовленного ей судьбой. Она не вскрикнула и
не двинула ни  одним мускулом, пока  не  осмотрела во всех подробностях все,
что было перед нею.
     Она поняла,  что лев убил  обезьяну и теперь пожирал свою добычу меньше
чем в пятидесяти  футах  от нее.  Что  могла  она  делать?  Она должна  была
вооружиться терпением и ждать,  пока лев съест и переварит обезьяну, а потом
вернется к ней, чтобы завершить свое пиршество,  если к тому  времени она не
будет разорвана гиенами или другими лесными хищниками.
     Мысли одна другой мрачнее сменялись в ее мозгу. Вдруг она заметила, что
веревки  на руках и  ногах не причиняли ей больше  мучений  и что руки ее не
были соединены на спине, а лежали свободно по обе стороны ее.
     Она удивилась и  шевельнула рукой.  Что за чудо совершилось с  ней?  Ее
руки не были связаны! Осторожно и бесшумно она пошевелила ногами: и они были
свободны! Джэн Клейтон не могла знать, как это случилось; она не  знала, что
Таглат, разрывая веревки для  своих собственных гнусных  целей, перегрыз  их
ровно за секунду до того, как Нума напал на него.
     В  первый момент  сердце  Джэн  наполнилось  радостью и  благодарностью
судьбе. Но только на один короткий момент.
     К  чему  могла  послужить  ей  свобода,  когда  лев сидел всего лишь  в
нескольких шагах от нее?  О, если бы  освобождение  пришло к  ней при других
условиях,  с какой  радостью  она воспользовалась  бы  им! Но  свобода  была
послана ей лишь тогда, когда спасение было уже совершенно немыслимо.
     Ближайшее  дерево  было  в  ста  футах  от  нее,  а  лев  меньше чем  в
пятидесяти. Встать и бежать  к дереву -- значило навлечь на себя немедленную
гибель.  Нума несомненно слишком ревниво оберегал свою оставленную про запас
добычу,  чтобы  дать  ей  ускользнуть.  Была,  впрочем,  слабая  надежда  на
спасение, но возможность ее осуществления зависела всецело от индивидуальных
наклонностей этого льва.
     Может быть,  наевшись  досыта, он посмотрел  бы равнодушно  на  бегство
женщины. Но как могла она решиться на  такой риск?  Она  очень сомневалась в
удачном исходе такой попытки,  но  с  другой стороны совсем не была намерена
упустить эту единственную возможность спасения, не воспользовавшись или,  по
крайней мере, не попытавшись воспользоваться ею.
     Она  следила за движениями  льва. Для того, чтобы видеть ее,  он должен
был повернуть голову не меньше, чем в полоборота. Она попытается перехитрить
его.
     Бесшумно она перевернулась  на  бок и  откатилась на несколько футов по
направлению к  ближайшему дереву. Потом, приняв то положение, в  котором  ее
оставил  Нума,  она  лежала  несколько  минут  совершенно неподвижно, затаив
дыхание  и не  сводя глаз  со льва. Но  лев не слышал  ничего,  что могло бы
вызвать его подозрение. Тогда она еще раз повернулась и снова откатилась  на
несколько футов -- и снова  замерла в пытливом ожидании, не спуская глаз  со
спины зверя.
     Джэн Клейтон  казалось, что она уже часами  двигалась таким  образом, а
лев невозмутимо продолжал свою трапезу, не подозревая, что его вторая жертва
ускользала от него. Она была уже  в нескольких  шагах от дерева. Еще секунда
--  и  она  могла бы вскочить на ноги и,  отбросив  в сторону  осторожность,
сделать  дерзкий прыжок к  спасению. Но вот  лев повернул голову и остановил
свой взгляд на ней.
     Он видел, как она  повернулась и стала отползать от него. В этот момент
Джэн Клейтон взглянула в его сторону, и холодный пот проступил по всему телу
несчастной  женщины, когда  она  поняла,  что  в  двух шагах от цели  смерть
все-таки ее настигла.
     Долгое  время ни лев, ни женщина не шевелились. Зверь лежал неподвижно,
повернув  голову  через  плечо  и  устремив  глаза  на  жертву,  лежавшую  в
пятидесяти ярдах от  него. Молодая женщина  смотрела прямо  в свирепые глаза
животного и  не смела  пошевельнуть ни единым  мускулом.  Нервы  ее были так
напряжены, что она с  трудом  удерживала нарастающее  желание вскрикнуть. Но
прошло  еще несколько секунд -- и Нума вернулся  к своему прежнему  занятию.
Только оттопыренные назад уши говорили о том, что  лев был не совсем спокоен
за свою добычу.
     Зная, что малейшее  ее  движение  немедленно привлечет внимание  зверя,
Джэн Клейтон решила рискнуть и попытаться добежать до дерева и вскарабкаться
на нижние ветви.
     Собравшись с  силами, она вскочила на ноги, но почти одновременно с ней
вскочил и лев и, круто повернувшись,  с широко  открытой  пастью и ужасающим
ревом бросился за ней.
     Те, кто провел большую часть своей жизни в  Африке, охотясь на крупного
зверя, скажут  вам, что вряд ли найдется на свете другое существо, способное
развить  такую скорость, с какой  мчится  нападающий лев.  На  том  коротком
расстоянии,  на  котором лев  может сохранить  эту скорость,  она напоминает
гигантский паровоз,  движущийся на  всех  парах. И  потому, хотя расстояние,
которое нужно  было пробежать  Джэн Клейтон до дерева, было очень  невелико,
ужасающая скорость  льва губила  всякую  надежду  на  спасение  для  молодой
женщины.
     Но страх  может творить  чудеса. И  хотя лев  уже  оцарапал когтями  ее
башмак  в то время, когда Джэн Клейтон взбиралась на  дерево --  ей  удалось
уклониться от страшного удара мохнатой  лапы. И когда Нума ткнулся о дерево,
молодая женщина уже сидела на ветке, откуда он не мог ее достать.
     Еще некоторое время  лев вертелся вокруг дерева, рыча  и  вздыхая. Джэн
Клейтон  сидела  на  ветке ни жива  ни  мертва.  После страшного напряжения,
которое ей  пришлось  пережить, наступила реакция. Ей казалось, что она  уже
никогда  не посмеет  спуститься на землю. Ее  охватывал непобедимый ужас при
мысли о новых опасностях, которые ожидали ее на пути в страну Вазири.
     Было уже почти темно, когда лев наконец ушел с просеки. Его место подле
трупа обезьяны немедленно было занято кучкой гиен. Но если бы даже гиен и не
было  на  лужайке,  Джэн  Клейтон   все  же  не  решилась  бы  спуститься  и
приготовилась ждать  наступления дня,  чт