нако, он осторожно крался по лугу вслед за Тикой и
часто останавливался. Другие самцы стояли поодаль, оглашая  воздух неистовым
ревом  и  жутким боевым кличем их племени. Шита уставилась на Тарзана своими
горящими  как  уголья желто-зелеными  глазами, косясь  в  то же  время  и  в
сторону,   на  приближавшихся   к   ней  исполинских  обезьян.  Благоразумие
подсказывало ей, что надо  повернуться  и бежать, но голод и соблазнительная
близость добычи  побуждали  не уступать поля борьбы. Она подняла лапу, чтобы
схватить балу, но в тот же миг Тарзан с диким гортанным возгласом кинулся на
нее.
     Пантера  пригнулась  к  земле, чтобы  кинуться  на  него.  Она  нанесла
быстрый, ужасный удар, который превратил бы голову Тарзана в кровавую массу,
если  б удар попал в цель. Но Тарзан вовремя увернулся и быстро  бросился на
зверя, сжимая в руке длинный нож, нож покойного отца, которого он никогда не
видел.
     В тот же  миг пантера Шита забыла о балу. Все  ее мысли сосредоточились
на одном  желании:  изорвать в клочья  своими  мощными когтями тело врага  и
погрузить длинные, желтые клыки в мягкую коричневую кожу человека-обезьяны.
     Тарзану и прежде приходилось вступать в единоборство с  хищными зверями
джунглей. Он испытал на  себе мощь клыков  этих зверей. Не всегда он выходил
из боя с ними вполне  невредимым. Но хорошо  зная, что ожидает его в  случае
неудачи, он даже не дрогнул, потому что не ведал страха.
     Уклонившись от удара хищника, он  отскочил  в сторону и очутился позади
пантеры. Всей  своей тяжестью он навалился на полосатую спину зверя и впился
зубами в его шею. Одной рукой он схватил  Шиту  за горло, а другой  погрузил
стальной клинок в ее бок.
     С ревом и воем, кусаясь и  царапаясь,  упала Шита на траву  и судорожно
металась по ней. Она тщетно старалась освободиться из железных объятий врага
и ухватить зубами и когтями хоть часть его кожи.
     Тарзан бился в мертвой  схватке с  пантерой,  и  Тика видела это. У нее
была  своя  забота.  Пользуясь моментом,  она подбежала  к  месту  борьбы  и
схватила своего балу. Затем она взобралась на верхушку дерева и  была теперь
вне  всякой опасности. Прижимая балу  к своей  волосатой груди и  не спуская
глаз с происходящей внизу борьбы, она отчаянными криками звала Тога и других
самцов на помощь.
     С  оглушительным ревом  сбегались рассвирепевшие самцы  к месту боя, но
Шите в пылу схватки было не до  них. Ей внезапно удалось сбросить Тарзана со
спины  и человек-обезьяна очутился на земле. Не успел он вскочить, как зверь
задней ногой раскроил ему всю ногу от бедра до колена.
     Вид и запах крови  еще более  подзадорили самцов, но они только глядели
на бой, не вмешиваясь. Но Тог не вытерпел.
     Еще  несколько  секунд тому назад он был  полон ненависти к  Тарзану...
Сейчас он стоял в кругу обезьян и своими отвратительными красными крохотными
глазами  следил  за  боем.  Какая работа  происходила  в  его  диком  мозгу?
Наслаждался ли он незавидным положением своего недавнего врага? Жаждал ли он
увидеть, как вонзятся  мощные клыки Шиты в мягкую шею человека-обезьяны? Или
он   оценил,  быть  может,  бескорыстность   и  самоотверженность   Тарзана,
кинувшегося  в   бой,  чтобы  спасти  маленького  балу   Тики?  Является  ли
благодарность  исключительно человеческой привилегией, или ею обладают также
и существа низшей породы?
     Вид  брызнувшей  на  землю крови  вывел  Тога  из  бездействия: с диким
рычаньем он  всем своим огромным  телом навалился вдруг на Шиту. Его длинные
клыки погрузились в  белое горло  хищника. Своими острыми  когтями  он  рвал
мягкую шерсть зверя на части, и клочья ее летали в воздухе джунглей.
     Пример  Тога  подействовал  заразительно  на других самцов.  Они толпою
кинулись на Шиту и терзали ее тело когтями, оглашая воздух диким завыванием.
     Да!  То  было удивительное, захватывающее  зрелище -- битва первобытных
обезьян  и  белого  исполина,  человека-обезьяны  с  исконным  их врагом,  с
пантерой Шитой.
     Тика в исступлении плясала на ветке дерева, качавшейся под ее тяжестью,
и громкими криками подзадоривала бойцов.  Така, Мумга, Камма и другие  самки
племени  Керчака  присоединились  к  ней,  и  их  дикие  исступленные  вопли
заглушали даже бешеный шум битвы.
     Кусая  и  нанося  удары,  из  последних  сил  боролась  за  свою  жизнь
искусанная, изодранная в клочья Шита, но исход боя был ясен. Даже лев Нума и
тот не рискнул  бы  вступить в бой  с  таким числом исполинских  обезьян  из
племени Керчака. Сейчас,  на расстоянии  полумили от  боя, царь  зверей  при
грозных звуках битвы  проснулся после своего послеобеденного сна, поднялся и
благоразумно побрел дальше -- в глубь джунглей.
     Разодранное,  окровавленное  тело  Шиты  перестало  двигаться.  Пантера
застыла  в последней судороге, а  самцы все еще рвали  в  клочья ее чудесную
шелковистую шерсть. Но усталость взяла  свое, они оставили пантеру,  и тогда
из клубка кровавых тел поднялся гигант, весь окровавленный, и все же прямой,
как стрела.
     Он поставил ногу на неподвижное тело побежденного зверя и, подняв  свое
окровавленное  лицо  к синему небу  тропиков, огласил воздух диким  победным
кличем исполинских обезьян.
     Один  за  другим повторяли этот  крик самцы-обезьяны  племени  Керчака.
Самки, спустившись с деревьев, подошли ближе и начали издеваться  над трупом
убитого зверя. Молодые обезьяны, ребячески подражая старшим, устроили шумную
игру: они представляли только что окончившийся бой.
     Тика подошла к Тарзану.
     Она по прежнему держала у своей волосатой груди маленького балу. Тарзан
опять протянул  руку,  чтобы взять у нее детеныша. Он ожидал встретить  и на
этот  раз  со стороны Тики такой же недружелюбный прием, как  и раньше.  Но,
сверх ожидания, она охотно передала ему своего балу, а сама стала лизать его
страшные раны.
     И даже Тог, который отделался несколькими легкими царапинами, подошел к
ним, встал рядом с Тарзаном  и спокойно смотрел, как последний играл с балу.
А потом и он наклонился и стал вместе с Тикой лизать раны человека-обезьяны.
     IV
     БОГ И ТАРЗАН
     Среди отцовских книг, найденных Тарзаном в хижине на берегу моря,  было
много таких, которые сильно тревожили его начинающий развиваться ум. Работая
усердно,  с  безграничным  терпением,  он,  наконец,  проник  в  тайну  этих
маленьких, черных букашек, которыми кишели печатные страницы. Он  понял, что
различные их комбинации обозначают на безмолвном языке что-то  особенное, не
вполне   доступное   пониманию   мальчика-обезьяны.   Они   возбуждали   его
любопытство,   давали  пищу   воображению   и  наполняли   душу  неудержимым
стремлением к познанию.
     Он  обнаружил,  что  найденный  им  словарь  ничто  иное,  как  сборник
удивительных сведений.  Он узнал  это после  долгих лет неутомимой работы, и
тогда же ему, наконец, удалось открыть способ пользования им.
     Словарь служил ему  предметом интереснейшей игры.  Каждое  новое  слово
открывало  перед ним мир новых понятий, и он  среди массы определений  искал
следы новой мысли с таким рвением, словно преследовал добычу в джунглях. Это
была охота, а Тарзан, приемыш обезьяны, был неутомимым охотником.
     Встречались,  конечно, слова,  которые  возбуждали  его  любопытство  в
большей степени,  чем другие, --  слова, которые  по  той  или  иной причине
занимали его воображение. Так,  например,  он  столкнулся с одним  понятием,
которое ему трудно было сразу уяснить себе, а именно со словом "Бог". Тарзан
обратил  на  него  внимание прежде  всего  благодаря  краткости этого слова.
Помимо этого его поразило,  что  оно  начиналось с букашки "Б",  значительно
большей, чем остальные крохотные букашки "б". Он решил, что  большая букашка
"Б"  --  самец,  тогда  как  остальные  --  самки.  Вторым  обстоятельством,
возбудившим его любопытство, явилось обилие "мужских"  букашек в определении
этого слова. Высшее существо, Творец или Создатель вселенной. Конечно, решил
Тарзан, это очень важное слово, и надо постараться  понять  его. И  это  ему
удалось после долгих месяцев бесплодных усилий и глубоких размышлений.
     Однако  Тарзан не считал потерянным то время,  которое он употреблял на
эти странные  охотничьи экскурсии в заповедную область знаний. Каждое слово,
каждое определение приводило его в таинственные дебри,  раскрывало перед ним
новые миры, в которых он  только начинал ориентироваться; все чаще стали ему
попадаться знакомые образы, и он обогащался все новыми сведениями.
     Но значение  слова "Бог" все еще  не было выяснено. Однажды он пришел к
убеждению, что постиг значение загадочного  слова:  Бог -- это могучий вождь
-- царь всех Мангани! Правда,  Тарзан  все-таки не был вполне уверен в этом,
хотя бы уже потому, что Бог в таком толковании являлся существом сильнейшим,
чем Тарзан...
     Тарзан, не знавший равного себе в джунглях, не хотел мириться с этим!
     Во всех  своих  книгах  Тарзан  не  нашел  изображения Бога,  хотя  все
говорило за  то,  что  Бог  -- великое,  всемогущее  существо. Тарзан  видел
изображения тех зданий, в которых Гомангани поклонялись Богу,  но не заметил
в  них  ни малейших  признаков ни самого Бога, ни следов его пребывания.  Он
даже стал сомневаться в том, что  Бог  вообще существует, и решил сам  пойти
искать Бога.
     Начал он с того, что стал расспрашивать Мамгу, старую обезьяну, которая
видала  всякие виды на своем веку. Но  старуха Мамга могла отдать себе отчет
лишь  в  обыденном.  Случай,  когда  Гунто  принял колючий шип  за съедобное
растение,  произвел  на  нее  значительно  более  глубокое впечатление,  чем
бесконечные проявления величия божия, имевшие место на ее глазах, и  которых
она, конечно, не могла понять.
     Затем Тарзан обратился с расспросами к Нумго. Последний сумел на  время
отвлечь  человека-обезьяну  от поисков истины  в печатных букашках  довольно
оригинальной теорией. По словам Нумго, луна Горо создала свет, дождь и гром.
--  Я знаю это, -- говорил Нумго, -- потому что  Дум-Дум  всегда танцуют при
лунном свете.  Этот довод, достаточно  убедительный  для  Нумго и  Мамги, не
удовлетворил,  однако,  Тарзана.  Тем не  менее  эта  теория  послужила  ему
отправным  пунктом в дальнейших поисках,  которые  велись  им уже  в  другом
направлении. Он начал наблюдать за луной.
     Ночью  он  взобрался  на  верхушку  самого высокого  дерева в джунглях.
Огромным  круглым  шаром сияла  на  небе великолепная  экваториальная  луна.
Человек-обезьяна,  сидя  верхом  на  тонком  качающемся  суку,  поднял  свое
бронзовое лицо к серебряному светилу.
     И сидя там, на вершине дерева, он,  к своему  удивлению, убедился,  что
Горо так же далек от него, как и от земли. Он решил, что Горо боится его.
     -- Иди  сюда,  Горо! -- кричал он. -- Тарзан-обезьяна  не причинит тебе
вреда.
     Но луна и не думала опускаться.
     -- Скажи мне,  -- продолжал  он,  -- ты  ли тот великий вождь,  который
посылает нам Ару-свет, который творит великий шум и буйные ветры и льет воду
на  нас,  обитателей  джунглей  в  те дни, когда становится  вдруг  темно  и
холодно. Ответь мне, Горо, ты ли Бог?
     Конечно, Тарзан не произносил слова "Бог" так, как мы с вами произносим
его. Он не умел говорить на языке своих праотцов-англичан; но для  каждой из
крохотных букашек  он  придумал  особые названия, которые все  вместе взятые
составили своеобразный алфавит.
     В отличие от обезьян, он не довольствовался одними лишь представлениями
о предметах;  ему нужны были слова, обозначающие эти представления. Во время
чтения  он  охватывал все  слова  целиком.  Но  в  разговоре  он  произносил
отдельные  слова,  вычитанные  им  из книг,  соответственно  тем  названиям,
которые  он дал различным маленьким букашкам, встречавшимся в данном  слове.
Обычно он прибавлял к каждому  из них частицу, характеризующую  род (мужской
или женский) букашки.
     Таким  образом и создалось  то величественное слово,  которое  на языке
Тарзана  обозначало  "Бог".  Мужская приставка на  языке  обезьян  --  "бю",
женская -- "мю". Б у него значило "ля", о -- "тю", г -- "моу".
     Итак,  слово  "Бог"   превратилось  у   него  в   "Бюлямютюмюмоу",  или
по-английски: Самец -- Б -- самка -- о -- самка -- г
     Таким  же образом стал он  произносить свое имя  по-новому.  Странно  и
удивительно  звучало  оно. Слово "Тарзан"  состояло  из  двух слов: на языке
обезьян  это значит  "белая кожа". Имя  это было  дано ему приемной матерью,
исполинской  обезьяной Калой. Когда  Тарзан  вздумал  передать  это слово на
языке своих соотечественников, то ему к тому времени еще не  удалось найти в
словаре слов  "белый"  и "кожа".  Но  в  одной из книг он увидел изображение
белого мальчика  и поэтому он назвал себя "Бюмюдимютоумюроу" или  "маленький
самец".
     Понять  удивительную  систему произношения Тарзана  было  бы  столь  же
трудно, сколь  и бесполезно, и  поэтому мы  будем  впредь прибегать  к более
свойственным  нам  приемам произношения,  почерпнутым  нами  из  ученических
тетрадок для упражнений в  грамматике. Усвоение же правила, что "моу" значит
г,  "тю" --  о и  "по" --  у, и что  для произношения слова  "мальчик"  надо
поместить мужскую  частицу  (на  языке  обезьян) "бю" перед целым  словом  и
женскую  частицу  "мю"  перед каждой  отдельной буквой --  было  бы  слишком
утомительно. Помимо того, это завело бы нас в невылазные дебри.
     Итак, Тарзан апеллировал к луне, но луна безмолвствовала. Тарзан пришел
в негодование. Он выпятил вперед свою широкую грудь, оскалил зубы и бросил в
лицо безмолвному светилу свой воинственный клич.
     -- Ты не Бюлямютюмюмоу! -- кричал он. -- Ты не царь джунглей! Ты не так
велик, как Тарзан, могучий охотник, могучий боец!  Тарзан  более велик,  чем
все!  Спустись, Горо, великий трус и вступи в бой с  Тарзаном! Тарзан  убьет
тебя! Я Тарзан, который убивает всех!
     Но луна  не  отвечала  на  хвастливый  вызов  человека-обезьяны. Облако
покрыло лицо луны, и Тарзан решил, что Горо струсил и спрятался. Спустившись
с дерева и разбудив Нумгу, Тарзан стал  ему объяснять, как велик он, Тарзан,
испугавший даже луну  на небе и заставивший  ее скрыться. Тарзан считал луну
существом мужского пола,  так  как  все большие  и  внушающие  ужас предметы
принимаются обитателями джунглей за самцов.
     На Нумгу эти откровения не  произвели особого впечатления: ему хотелось
спать, и он просил Тарзана убраться оставить его в покое.
     -- Но где я найду Бога? -- настаивал Тарзан. -- Ты очень стар: если Бог
существует, ты должен был видеть его. Как он выглядит? Где он живет?
     -- Я --  Бог! -- отвечал Нумго. --  А теперь иди спать  и  не приставай
больше ко мне.
     В  течение  нескольких  минут  Тарзан пристально  смотрел на  Нумгу. Он
склонил свою  красивую голову на  грудь, выпятил вверх квадратный подбородок
и, оттопырив нижнюю короткую губу, обнажил ряд белых зубов. И вдруг с глухим
рычанием, он бросился на сонную обезьяну и впился  зубами в волосатую спину,
а  мощными руками  сдавил  ей шею. Дважды встряхнув обезьяну, он разжал свои
челюсти.
     -- Ты -- Бог? -- спросил он.
     -- Нет! -- взвыл Нумго. -- Я  лишь старая бедная обезьяна. Оставь меня!
Иди  и  спроси у Гомангани, где Бог. Они безволосы, как и ты,  и  тоже очень
мудры. Они должны это знать.
     Тарзан  отпустил Нумгу и пошел странствовать.  Совет Нумги пришелся ему
по душе.  Хотя его  с людьми Мбонги и связывали  чувства, весьма далекие  от
дружбы, но  он  мог,  по крайней  мере, всегда выследить  своих  ненавистных
врагов и узнать, поддерживают ли они сношения с Богом.
     Итак,  Тарзан  в  сильном возбуждении  мчался  по  деревьям  к  селению
чернокожих, горя желанием скорее познать  высшее существо, творца вселенной.
В  пути  он  сделал  смотр  своему оружию:  он  оценивал пригодность  своего
охотничьего ножа, количество  имевшихся  у  него стрел,  новую  тетиву лука;
наконец,  он  остановился на  своем  копье,  которое было гордостью прежнего
владельца, черного воина племени Мбонги.
     Если Тарзан  встретит  Бога,  он не будет застигнут  врасплох! Конечно,
трудно  предвидеть,  какое  именно  оружие  придется пустить  в  ход  против
неведомого врага -- аркан, копье или отравленную стрелу? Тарзан-обезьяна был
уверен,  что если  Бог  пожелает драться,  то не могло быть никаких сомнений
относительно  исхода  боя. Но  Тарзану многое нужно  было  узнать от Бога, и
поэтому он надеялся, что Бог не будет воинственно настроен; однако, он вынес
из  своего жизненного  опыта твердое  убеждение в том, что всякое  существо,
способное защищаться и нападать,  может, смотря по настроению, в любое время
броситься в бой.
     Уже стемнело,  когда Тарзан очутился в селе Мбонги. Безмолвно, как тень
ночи,  занял  он  свое  обычное  место  на суку  огромного  дерева, у самого
частокола. Внизу, на  дороге,  он увидел мужчин  и  женщин. Все мужчины были
раскрашены -- даже более ярко и цветисто, чем в обычное время.
     Посреди них бродило какое-то странное  нечеловеческое существо--высокая
фигура  с  человеческими ногами  и головой буйвола.  Сзади  у него  болтался
хвост, в одной руке он держал хвост зебры, а в другой пучок маленьких стрел.
     Тарзан  вдзрогнул.  Неужели ему  сразу же представился  случай  увидеть
Бога? Несомненно, существо это не было ни зверем, ни человеком, а чем же оно
могло быть, как не творцом вселенной? Человек-обезьяна стал жадно следить за
каждым  движением  этого  странного   существа.  Он  увидел,   как  при  его
приближении  чернокожие падали ниц,  словно их поразили  ужасом таинственные
силы природы.
     Затем  божество  заговорило,  и  все в глубоком безмолвии слушали  его.
Тарзан был  уверен, что только Бог способен без всякого оружия, без  стрел и
копий внушить неграм такой ужас, что они  стоят на месте с широко раскрытыми
от  страха  ртами.   Тарзан  относился  к  чернокожим  с  презрением  именно
вследствие их болтливости: точно мартышки болтали они всякую чепуху и бежали
от  врага.  Большие же, взрослые самцы племени Керчака почти не говорили, но
зато дрались по каждому поводу. Лев Нума тоже был не очень разговорчив, а из
всех зверей джунглей он был наиболее воинственным.
     В эту ночь Тарзан был свидетелем странных, непонятных явлений. Не  умея
их  объяснить, он приписывал их действиям неведомого,  непонятного  Бога. Он
присутствовал при  странной  церемонии вручения боевых копий  трем юношам --
церемонии,   которой   уродливый   кудесник   постарался   придать   жуткий,
фантастический характер.
     С  неослабным  интересом наблюдал  он, как на  трех черных  руках  были
сделаны одинаковые надрезы, и как обменялись юноши кровью  с вождем Мбонгой.
Это был один из  обрядов церемонии  кровного братства.  Кудесник  с дикими и
грозными  заклинаниями  погрузил  хвост   зебры  в  большой   чан  с  водой,
сопровождая свои действия дикой пляской и прыжками. Затем он  окропил головы
и грудь  юношей  волшебной водой. Если  бы человек-обезьяна  понял  истинное
значение  и смысл  этого акта, если б  он  знал, что волшебная  вода  делает
человека невредимым и бесстрашным, он одним прыжком очутился бы между ними и
присвоил бы себе и хвост зебры и основательную порцию воды из чана.
     Но он ничего  не знал и  поэтому сильно  удивлялся не только  действиям
негров, но и той странной  дрожи, которая, точно  мурашки,  пробегала по его
спине.  Ему  передалось  состояние гипноза, которое объединяло  и удерживало
теперь чернокожих в крайнем истерическом возбуждении.
     Чем больше Тарзан углублялся в свои наблюдения, тем более он проникался
убеждением, что  видит  перед  собой  Бога.  Вместе  с  уверенностью  в  нем
рождалась  решимость во  что бы то  ни стало заговорить с  божеством.  А для
Тарзана-обезьяны решить -- значило действовать.
     Чернокожие   племени  Мбонги   находились  теперь   в   самом   крайнем
истерическом возбуждении.  Еще  немного  -