мя
чудес!
   Орел тяжело поднялся.
   Он видел в людях лишь  подвижные  участки  ландшафта,  которые  во  время
ягнения среди высоких холмов могли быть связаны с летящими камнями, когда он
зависал над новорожденным ягненком, но во всех остальных случаях они были не
более важной частью общего расклада, чем кусты и скалы. Но он еще никогда не
был в непосредственной близости к такому их количеству.  Его  бешенный  взор
неуверенно блуждал туда-сюда.
   В это время над Местом запели рога. Орел дико заозирался,  его  крошечный
хищный разум пытался справится с этим внезапным переполнением.
   Он поднялся в воздух. Верующие подались в стороны, когда он скользнул над
самыми плитами пола и затем  величественно  взмыл  на  фоне  башен  Главного
Святилища и  раскаленного  неба.  Внизу  врата  Главного  Святилища,  каждая
створка которых была изготовлена из 40 тонн золоченой бронзы,  открывавшиеся
от  дыхания  (как  было  провозвещено)  лично  Великого   Бога,   двинулись,
отворяясь, тяжко и - что составляло таинство - бесшумно.
   ***
   Огромные сандалии Бруты шлепали и шлепали по  плитам.  Бег  всегда  стоил
Бруте массы усилий. Движение его ног начиналось  от  коленей,  и  нижняя  их
часть молотила, подобно веслам.
   Это было уже чересчур. Эта черепаха, которая утверждает, что она  и  есть
Бог, что не может быть правдой, но обязано быть таковой из-за того, что  она
знает. А еще он был допрошен Квизицией. Или что-то  в  этом  роде.  В  любом
случае, это не было так больно, как он был склонен ожидать.
   - Брута!
   Площадь, обычно оживляемая тысячеголосым  бормотанием  молящих,  затихла.
Все пилигримы обратились лицом к Святилищу.
   С мозгом, раскаленным событиями дня до бела,  Брута  плечами  прокладывал
себе дорогу сквозь притихшую толпу...
   - Брута!
   Люди обладают глушителями реальности.
   Тот факт, что 9/10 человеческого мозга не используется, широко  известен,
и, как и большинство широко известных фактов, неверен. Даже самый  тупоумный
Создатель не  затруднился  бы  набиванием  человеческой  головы  несколькими
фунтами   бесполезного   серого   вещества,   если   бы   единственным   его
предназначением было служить деликатесом  для  населения  некоторых  далеких
племен в неизведанных долинах. Оно используется, и одно из его назначений  -
заставлять чудесное выглядеть обыденным и превращать исключение в правило.
   Если  бы  не  это,  то  люди,   сталкиваясь   ежедневно   с   чудесностью
обыкновенного, бродили бы, натянув от уха до уха большую  и  глупую  улыбку,
сродни тем, что натягивает население далеких племен, когда  к  ним  случайно
заезжают  представители  властей  и  удостаивают  тщательного   исследования
содержимое их пластиковых теплиц. Они часто повторяют: "Ух ты!"  и  ни  один
ничего не делает.
   Боги не любят тех, кто ничего не делает. Человек, у  которого  появляется
свободное время, может начать думать.
   Определенная часть мозга как раз и  существует  для  того,  чтобы  ничего
подобного  не  происходило.  Она  действует  очень  эффективно.  Она   может
заставить человека скучать в эпицентре чудес. И таковая у  Бруты  напряженно
работала.
   А потому он не  заметил,  что  пробился  сквозь  последний  ряд  людей  и
выскочил  на  середину  широкого  прохода,  пока,  обернувшись,   не   узрел
приближающейся процессии.
   Ценобриарх возвращался в свои апартаменты после служения - или по крайней
мере рассеянного кивания, пока капеллан служил от его имени вечернюю службу.
   Брута повернулся в поисках пути к спасению. Потом  около  него  раздалось
покашливание и его взгляд уперся в лица пары взбешенных Младших  Ясмей  и  в
растерянное  и   старчески-доброжелательное   выражение   лица   Ценобриарха
собственной персоной между ними.
   Старик автоматически поднял руку и  благословил  Бруту  знамением  Святых
Рогов, а потом двое из Божественного Легиона подняли послушника за локти, со
второй попытки, спешно проводили его прочь с прохода и швырнули в толпу.
   - Брута!
   Брута промчался через площадь к статуе и оперся о нее, переводя дыхание.
   - Я попаду в преисподнюю. - пробормотал он. - на всю вечность!
   - Какая разница? А сейчас... унеси меня отсюда!
   Никто сейчас не обращал на него внимания. Все  наблюдали  за  процессией.
Даже просто глядеть на нее было священнодействием. Брута встал на  колени  и
всмотрелся в витой орнамент вокруг пьедестала статуи.  Единственный  круглый
глаз посмотрел на него в ответ.
   - Как ты попал сюда?
   - Это была игра в догонялки. - сказала черепаха. - Воистину говорю  тебе,
как только я буду в форме, орлы будут перепроектированы.
   - Что этот орел хотел с тобой сделать? - сказал Брута.
   - Хотел отнести в гнездо и угостить ужином. - фыркнула черепаха. - А  как
ты думаешь? - Наступила короткая пауза, в  течение  которой  она  осознавала
тщету сарказма в присутствии Бруты. Это напоминало швыряние меренг  в  стену
замка.
   - Он хотел меня съесть. - сказала черепаха.
   - Но ты же черепаха!
   - Я - твой Бог!
   - Но временно в черепашьем обличии. Под панцирем, вот что я имел ввиду.
   - Это не  слишком  печалит  орлов.  -  мрачно  сказала  черепаха.  -  Они
поднимают тебя вверх на несколько сот футов, а потом... бросают.
   - Охх...
   - Нет, больше похоже на треск... хлопок. Как  ты  думаешь,  как  я  попал
сюда?
   - Тебя бросили? Но...
   - Приземлился на куче грязи в твоем огороде. Вот тебе  и  орлы.  Каменные
строения, вымощенные камнем на большом камне. А они промахиваются.
   - Это удача. Один шанс на миллион. - сказал Брута.
   - У меня никогда не возникало таких проблем, пока я был быком. Количество
орлов, способных поднять быка, можно пересчитать на  пальцах  одной  головы.
Ладно. - сказала черепаха, - орлы - не самое страшное. Некоторые...
   - Некоторые из них очень вкусны. - сказал голос у брутиного уха.
   Он виновато подскочил, не выпуская из рук черепахи.
   - А, здравствуйте, господин Дблах. - сказал он.
   Каждый в городе  знал  Провались  -  я-на-этом-месте  Дблаха,  поставщика
подозрительно новых святых реликвий, подозрительно старых жженых леденцов на
палочке, перемазанных песком фиг и  фиников,  давно  переживших  срок  своей
годности. Он был одной из стихий, подобно ветру: никто не  знал,  откуда  он
явился и куда уходит на ночь. Но он оказывался здесь каждое  утро,  продавая
пилигримам нечто липкое. Большинство священников  считали,  что  в  этом  он
дока,  ибо  большинство  пилигримов  приходило  впервые,  а  поэтому  у  них
отсутствовала важнейшая составляющая, необходимая в  общении  с  Дблахом,  а
именно - опыт общения с ним раньше. Зрелище на  Месте  кого-то,  пытающегося
сохранить  достоинство  расклеивая  челюсти  было  хорошо  известно.  Многие
набожные пилигримы после опасного тысячемильного путешествия были  вынуждены
изъявлять свои мольбы на языке жестов.
   - Как насчет шербета на потом? - сказал Дблах с надеждой. Только по центу
за стакан, и это провались я на этом месте.
   - Это что за дурень? - сказал Ом.
   - Я не собираюсь ее есть. - поспешно сказал Брута.
   - Собираешься выучить ее делать фокусы? - сказал Дблах весело.  -  Лазать
через обручи и так далее в этом роде?
   - Избавься от него. - сказал Ом. Ударь его  по  голове,  чего  стоишь,  и
брось около статуи.
   - Заткнись. -  сказал  Брута,  снова  сталкиваясь  с  проблемой,  которая
возникает, когда говоришь с тем, кого никто другой не слышит.
   - Зачем же так из-за таких мелочей. - сказал Дблах.
   - Это я не тебе. - сказал Брута.
   -  Разговариваешь  с  черепахой,  да?  -  сказал  Дблах.  Брута  выглядел
виноватым.
   - Моя мать под старость разговаривала с тушканчиками. - продолжал  Дблах.
- Животные - отличное средство в моменты стресса. И во времена голода  тоже,
конечно.
   - Этот человек не честен. - сказал Ом. - Я могу читать его мысли.
   - Серьезно?
   - Что - серьезно? - сказал Дблах. Он искоса взглянул на Бруту. - В  любом
случае, она составит тебе компанию в путешествии.
   - С каком путешествии?
   - В Эфебу. Секретная миссия по переговорам с неверными.
   Брута понимал, что  удивляться  не  стоит.  Новости  распространяются  по
замкнутому мирку Цитадели со скоростью лесного пожара после засухи.
   - А, - сказал он. - это путешествие.
   - Говорят, поедет Фрайят. - сказал  Дблах.  -  И  тот,  другой.  Eminence
grease.
   - Дьякон Ворбис очень мил. - сказал Брута. - Он был очень добр ко мне. Он
дал мне попить.
   - Чего? Никогда бы не подумал. - сказал Дблах. - Конечно, я ничего против
него не имею. - поспешно добавил он.
   - Чего ты разболтался с этим тупицей? - вопрошал Ом.
   - Он... мой друг. - сказал Брута.
   - Я бы хотел, чтобы он был моим  другом.  -  сказал  Дблах.  -  С  такими
друзьями никогда не будешь иметь врагов. Может, я подобью  тебя  на  беленую
султану? По рукам?
   ***
   Исходя из принципа, что сон в одиночестве провоцирует грех,  Брута  делил
спальню с еще 23 другими послушниками. Больше всего  это  озадачивало  самих
послушников, ибо уже  после  секундного  размышления  становится  ясно,  что
существуют целые наборы грехов, доступные только в компании. Но это  потому,
что секундное размышление и является самым большим грехом.  Люди  по  натуре
склоны куда больше прощать себе во время своих одиноких размышлений.
   Так что Бруте пришлось удалиться в сад вместе со своим Богом, ворчащим на
него из кармана робы, где он теснился вместе с мотком веревки, парой садовых
ножниц и несколькими завалявшимися семенами.
   Наконец его выудили оттуда.
   - Слушай, я все никак не мог тебе сказать. - сказал  Брута.  -  Я  выбран
отправиться в очень важную поездку. Я  отправляюсь  в  Эфебу,  с  миссией  к
неверным. Дьякон Ворбис избрал меня. Он мой друг.
   - Кто это?
   - Он - шеф Эксквизиции. Он ... отвечает за то, чтобы тебя должным образом
почитали.
   Ом уловил сомнение в голосе Бруты и вспомнил решетку. И очевидное занятие
внизу...
   - Он пытает людей. - холодно сказал он.
   - Нет - нет! Это делают Инквизиторы. Они  тоже  работают  подолгу  за  не
такие  уж  большие  деньги,  так  говорил  Брат  Намрод.  Нет,  эксквизиторы
просто... разбирают материалы. Каждый инквизитор мечтает со  временем  стать
эксквизитором, говорил Брат Намрод. Вот почему они  соглашаются  торчать  на
работе все время. Иногда они не спят сутками...
   - Пытая людей. - размышлял Ом. - Нет, разум, подобный тому, что был тогда
в саду, не поднимет  ножа.  Это  сделают  другие.  Ворбису  по  душе  другие
способы.
   - Искореняя в людях нечестие и ересь. - сказал Брута.
   - Но... люди, возможно... не выживают в процессе?
   - Но это не важно! - искренне сказал Брута. - то, что  случается  с  нами
при жизни, в действительности не реально. Может немного болеть,  но  это  не
важно. Если это гарантирует меньшее время в преисподних после смерти.
   - А что, если инквизиторы не правы? - сказала черепаха.
   - Они не могут ошибаться. - сказал Брута. -  Они  ведомы  рукой...  твоей
рукой... твоей передней ногой... в смысле, лапой. - промямлил он.
   Черепаха сморгнула своим единственным глазом.  Она  вспомнила  солнцепек,
беспомощность и лицо, наблюдающее все это  без  какой-либо  жестокости,  но,
хуже, с интересом. Кто-то наблюдает чье-то умирание просто ради того,  чтобы
посмотреть, сколько оно продлится. Он узнает это лицо  где  угодно.  И  этот
разум - стальной шар разума.
   - Но, предположим, что-то пошло наперекосяк. - настаивала она.
   - Я не слишком силен в теологии,- сказал  Брута,  -  но  наследие  Оссори
здесь совершенно недвусмысленно. В любом случае, они должны  были  в  чем-то
провиниться, иначе бы ты, по своей мудрости, не направил бы на них Квизицию.
   - Я? - сказала черепаха, все еще размышляя об этом лице.  -  Стало  быть,
это их вина, что их пытают. Я и правда так сказал?
   -"Мы судимы при жизни так же, как будем судимы после  смерти"...-  Оссори
3, глава 6, стих56. Моя бабушка говорила,  что  когда  человек  умирает,  он
предстает перед тобой; он должен пересечь страшную пустыню и ты  взвешиваешь
его сердце на специальных  весах,  и  если  оно  весит  меньше  перышка,  он
избегает преисподен.
   - О, благой Я! -  сказала  черепаха  и  добавила,-  А  тебе,  парень,  не
приходило в голову, что я могу быть не в состоянии  проделывать  все  это  и
одновременно находиться здесь и разгуливать с панцирем на спине?
   - Ты можешь все, что тебе угодно. - сказал Брута.
   Ом воззрился на Бруту.
   "Он действительно верит". - подумал он, - "Он не умеет лгать".
   Сила веры Бруты запылала в нем подобно пламени.
   И тут правда поразила Ома, как земля поражает черепаху после налета орла.
   - Ты должен взять меня в эту Эфебу. - поспешно сказал он.
   - Я исполню все, что ты пожелаешь. Ты собираешься  очистить  ее  огнем  и
копытом?
   - Возможно, возможно. - сказал Ом. -  Но  ты  должен  взять  меня.  -  Он
старался приглушить свои тайные помыслы, чтобы их не  услышал  Брута.  -  Не
бросай меня!
   - Но ты смог бы попасть туда много быстрее, если бы  я  тебя  оставил.  -
сказал Брута. - Эти эфебцы очень греховны. Чем скорее ты  их  очистишь,  тем
лучше. Ты можешь перестать быть черепахой, помчаться  туда  подобно  жгучему
ветру и очистить город.
   "Жгучий ветер". - подумал Ом. И черепаха задумалась о безгласных пустошах
глубокой пустыни, о шепоте и вздохах исчезнувших богов,  ставших  джинами  и
голосами в воздухе.
   Боги, в которых никто не верит.
   Ни один. Одного вполне достаточно.
   Брошенные боги.
   А что до пламени брутиной веры, так во всей Цитадели, за  весь  день  оно
было единственным, которое нашел Бог.
   ***
   Фрайят пытался молиться.
   Он не делал этого уже очень давно.
   Да, конечно были восемь обязательных ежедневных  молений.  Но  в  провале
безысходной ночи он знал, что они  из  себя  представляют.  Привычку.  Время
поразмыслить, пожалуй. И метод измерения времени.
   Он задумался, а молился ли он когда-нибудь вообще, открывал  ли  он  свое
сердце и разум чему-то, что не здесь, или над тем, что здесь. Вроде и должен
был бы, не так ли? Разве  что,  когда  был  молод.  Ему  не  удавалось  даже
припомнить что-либо в этом роде. Кровь смыла все воспоминания.
   Это была его вина. Это должно было быть его виной. Ему и раньше случалось
бывать  в  Эфебе,  и  он,  пожалуй  даже  любил  этот  беломраморный  город,
оглядывающий со скалы голубое  Кольцевое  Море.  Он  посетил  и  Джелибейби,
сумасшедших, живущих в маленькой речной долине,  которые  верят  в  богов  с
такими смешными головами и кладут своих умерших  в  пирамиды.  Он  добирался
даже до далекого Анк-Морпорка, за  океаном,  где  согласны  почитать  любого
бога, пока у него или у нее есть деньги. Да, в самом  Анк-Морпорке,  набитом
улицами богов, как колода картами.  И  ни  один  из  них  не  хочет  поджечь
другого, по крайней мере не больше, чем это  обычно  для  Анк-Морпорка.  Они
всего лишь хотят, чтобы  их  оставили  в  покое,  а  потому  каждый  идет  в
преисподнюю или в рай своей дорогой.
   И он слишком много выпил сегодня ночью из винного  тайничка,  обнаружение
которого в ближайшие десять минут доставило бы его в аппарат инквизиции.
   - Да, ты мог бы сказать это старику Ворбису. Когда-то Квизицию можно было
подкупить, но теперь уже нет. Шеф Эксквизиции  вернулся  к  истокам.  Сейчас
пришла демократия острых ножей. По сути, даже  больше.  Поиск  ересей  среди
высших чинов Церкви производится даже более энергично. Чем дальше в лес, тем
тупее пила.
   Мне бы эту стародавнюю религию...
   Он зажмурился, но  все,  что  смог  увидеть,  были  рога  святилища,  или
разрозненные признаки будущей резни, или... лицо Ворбиса.
   Ему нравился тот белый город.
   Даже рабы там были довольны. Существовали  законы  о  рабах.  Были  вещи,
которых нельзя было сделать с рабами. Рабы имели ценность.
   Там он узнал о Черепахе. Все это имело смысл.  Он  подумал:  это  звучало
правильно. Это впечатляло. Но под впечатлением, или нет, эта мысль  обрекала
его на преисподнюю.
   Ворбис знал про это. Должен был. Шпионы были всюду. Сашо был полезен. Что
Ворбис вытянул из него? Сказал ли он то, что знал?
   Да, разумеется, сказал...
   Что-то оборвалось внутри Фрайята.
   Он взглянул на свой меч, висящий на стене.
   Почему бы и нет? В любом случае, ему предстоит провести  всю  вечность  в
тысячах преисподен...
   Знание - своеобразная свобода. Когда самое большее,  что  с  тобой  могут
сделать - все, что угодно, даже это уже не ужасает. Если ему предстоит  быть
сваренным,  как  ягненок,  то  точно  так  же  ему  может  предстоять   быть
изжаренным, как баран.
   Он поднялся, шатаясь, и после пары попыток, снял перевязь меча со  стены.
Комнаты Ворбиса не далеко, если ему удастся  найти  дорогу.  Один  удар,  не
больше. Он может рассечь Ворбиса напополам с одного удара. И  может  быть...
может быть потом ничего не случится. Здесь есть другие, кто чувствуют то же,
что и он - где-то. Или, в любом случае, он может спуститься к конюшням  и  к
утру быть далеко-далеко, возможно, на пути в Эфебу через пустыню...
   Он подошел к двери и зашарил в поисках ручки.
   Она открылась сама по себе.
   Он качнулся назад, когда она пошла внутрь.
   Там стоял Ворбис. Его лицо  в  дрожащем  свете  масляной  лампы  выражало
вежливую озабоченность.
   - Извини за поздний час, лорд. - сказал он. - Но  по-моему,  нам  следует
поговорить. О завтрашнем дне.
   Меч выпал из руки Фрайята.
   Ворбис наклонился вперед.
   - Что-то не так, брат?
   Он  улыбнулся  и  вошел  в  комнату.  Двое   инквизиторов   в   капюшонах
проскользнули следом.
   - Брат. - снова сказал Ворбис. И закрыл дверь.
   ***
   - Как тебе внутри? - сказал Брута.
   - Да я буду тут дребезжать, как горошина в миске. - проворчала черепаха.
   - Я могу положить еще соломы. И, смотри, вот, что я принес.
   Куча зелени свалилась Ому на голову.
   - Это с кухни,- сказал Брута. - кожура и обрезки. Я их украл.  -  добавил
он. - Но потом я подумал, что это не может быть воровством,  коли  я  сделал
это для тебя.
   Вонь полусгнивших листьев упрямо вела к мысли, что  Брута  совершил  свое
преступление, когда данная зелень была на полпути к компостной куче,  но  Ом
этого не сказал. Не сейчас.
   - Хорошо. - пробормотала черепаха.
   Должны быть другие. - сказал он себе. Обязательно. Где-нибудь  в  глубине
страны. Это слишком рафинированное место. Но... ведь были все те пилигримы у
Святилища. Это были не просто крестьяне, а  самые  набожные.  Целые  деревни
складывались, чтобы послать одного с прошениями многих.  Но  огня  не  было.
Были страх, опасение, тоска и  надежда.  Во  всех  этих  эмоциях  была  своя
прелесть. Но огня не было.
   Орел уронил его возле Бруты. Он... пробудился, что ли. Он  смутно  помнил
то время, когда был черепахой. А теперь он вспомнил, что он был  богом.  Как
далеко от Бруты он будет помнить? За милю? За десять? Интересно, каково это,
чувствовать,  как  истекает   знание,   опускаться   вновь   до   низменного
пресмыкающегося? Может быть, какая-то  его  часть  всегда  будет  беспомощно
вспоминать...
   Он содрогнулся.
   Временно Ом разместился в плетеной коробке, висевшей у Бруты на плече.  В
лучшие времена он не счел бы это комфортным,  но  сейчас  его  всего-навсего
встряхивало когда Брута чеканил шаг по предутренней прохладе.
   Через  некоторое  время  прибыло  несколько  грумов  с  лошадьми.   Брута
удостоился нескольких презрительных взглядов. Он всем улыбался. Это казалось
наилучшим выходом.
   Он начал чувствовать голод, но не рискнул покинуть свой пост. Ему  велели
быть здесь.  Но  через  некоторое  время  звуки,  доносившиеся  из-за  угла,
заставили его украдкой продвинуться на несколько ярдов и посмотреть, что там
творится.
   Внутренний  дворик  здесь  был  U-образной  формы,  вокруг  крыла  здания
Цитадели, и из-за угла он выглядел так, словно там  собиралась  отправляться
другая группа.
   Брута знал о верблюдах. В