- НАЗАД ХОДУ НЕТ. НАЗАД ХОДУ НЕТ, - прогудел глубокий,  тяжелый  голос,
похожий на грохот закрывающихся дверей склепа.
     Струйка небытия, которая некогда была Драмом Биллетом, задумалась.  "Но
у нее будет куча проблем".
     - НАСКОЛЬКО МНЕ ИЗВЕСТНО, В ЭТОМ И ЗАКЛЮЧАЕТСЯ СМЫСЛ  ЖИЗНИ.  ХОТЯ  МНЕ
ОТКУДА ЗНАТЬ? "А как насчет  реинкарнации?"  Смерть  поколебался  (не  стоит
забывать, что на Диске Смерть - мужского рода).
     - ПОВЕРЬ МНЕ, ТЕБЕ ЭТО НЕ ПОНРАВИТСЯ.
     "Я слышал, некоторые люди только этим и занимаются".
     -  ЗДЕСЬ  ТРЕБУЕТСЯ  ПОДГОТОВКА.  НУЖНО  НАЧАТЬ  С  НИЗШЕГО  УРОВНЯ   И
ПРОДВИГАТЬСЯ ВВЕРХ. ТЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ МУРАВЬЕМ.
     "Неужели это так страшно?"
     - ЕЩЕ КАК. А С ТВОЕЙ КАРМОЙ Я БЫ И МУРАВЬЕМ НЕ НАДЕЯЛСЯ СТАТЬ.
     Ребенка отнесли обратно к матери,  а  кузнец  сидел,  безутешно  изучая
дождь. Драм Биллет почесал кошку за ухом и задумался о своей жизни. Она была
долгой - одно из преимуществ профессии волшебника, -  и  он  натворил  много
дел, о которых ему не всегда было приятно вспоминать. Самое время...
     - ЗНАЕШЬ ЛИ, ВРЕМЕНИ У МЕНЯ НЕ ТАК УЖ И  МНОГО,  -  с  упреком  заметил
Смерть.
     Волшебник посмотрел на кошку, и только тут  до  него  дошло,  насколько
странно она выглядит.
     Живым невдомек, насколько сложно выглядит мир с точки зрения покойника,
потому что смерть, освобождая разум от смирительной рубашки, в  которой  его
держат три измерения, отсекает его также и от Времени, которое есть  не  что
иное, как еще одно измерение. Хотя трущаяся о невидимые ноги  Биллета  кошка
оставалась той же  самой  кошкой,  которую  он  видел  несколькими  минутами
раньше, она также являлась  и  крошечным  котенком,  и  толстой,  полуслепой
старой кошачьей матроной, и всеми промежуточными стадиями.  Одновременно.  В
результате кошка смахивала  на  белую  кошкообразную  морковку  -  описание,
которым придется довольствоваться,  пока  люди  не  изобретут  четырехмерные
прилагательные.
     Костлявая рука Смерти мягко постучала Биллета по плечу.
     - ИДЕМ, СЫН МОЙ.
     "Неужели я ничего не могу сделать?"
     - ЖИЗНЬ - ДЛЯ ЖИВЫХ. КРОМЕ ТОГО, ТЫ САМ ОТДАЛ ДЕВОЧКЕ СВОЙ ПОСОХ.
     "Да. Что есть, того не отнять".

     Повитуху звали матушка Ветровоск. Она была ведьмой. В Овцепикских горах
этот вид деятельности считался вполне приемлемым занятием, и  никто  не  мог
сказать о ведьмах худого  слова.  Если  хотел  проснуться  утром  в  том  же
обличье, в котором лег спать.
     Кузнец все  еще  сидел,  хмуро  созерцая  дождь,  когда  матушка  снова
спустилась по лестнице и похлопала его по плечу бородавчатой рукой.
     Он поднял глаза.
     - Что мне теперь делать, матушка? Как он  ни  старался,  в  голосе  его
невольно прозвучала мольба.
     - Куда ты дел волшебника?
     - Вынес на улицу и положил в дровяном сарае. Я правильно поступил?
     - Пока этого достаточно, - бодро ответила она. - Теперь ты должен сжечь
посох.
     Они оба  обернулись  и  посмотрели  на  тяжелый  жезл,  который  кузнец
поставил в самый темный угол кузницы. Еще немного - и  у  них  создалось  бы
впечатление, что посох смотрит на них в ответ.
     - Но он же магический, - прошептал кузнец.
     - И что с того?
     - А он сгорит?
     - Никогда не видела дерева, которое бы не горело.
     - Мне это кажется неправильным!
     Матушка Ветровоск хлопнула створками ведущих в кузницу дверей и сердито
повернулась к нему:
     -  Послушай-ка  меня,  кузнец  Гордо!  Женщина-волшебник  -  это   тоже
неправильно! Для  женщины  такая  магия  не  годится,  магия  волшебников  -
сплошные книги, звезды и гимметрия. Ей этого ни за что не осилить. Ты вообще
слышал о женщинах-волшебниках?
     - Но ведьмы-то существуют, - неуверенно отозвался кузнец.- И  чародейки
тоже.
     - Ведьмы - это совсем другое дело, - отрезала матушка Ветровоск. -  Это
магия, исходящая из земли, а не с неба, и мужчинам ей никогда не овладеть. А
о чародейках вообще лучше не говорить. Послушай моего совета,  сожги  посох,
похорони тело и сделай вид, что знать ничего не знаешь.
     Кузнец неохотно  кивнул,  подошел  к  наковальне  и  принялся  работать
мехами. Когда из горна полетели яркие искры, он вернулся за посохом.
     Кузнецу не удалось сдвинуть его с места.
     - Он вроде как прилип!
     Кузнец дергал упрямую палку, пока у него на лбу не выступил пот.  Палка
упорно отказывалась поддаваться его усилиям.
     - Дай-ка я попробую, - предложила матушка и потянулась к посоху.
     Что-то щелкнуло, и в воздухе запахло каленой жестью.
     Кузнец, слегка поскуливая, торопливо бросился к матушке, приземлившейся
вверх ногами у противоположной стены.
     - Ты не ушиблась?
     Она открыла глаза, похожие на гневно сверкающие бриллианты.
     - Понятненько. Значит вот ты как, да?
     - Как? - переспросил совершенно обалдевший кузнец.
     - Помоги мне подняться, болван. И принеси топор.
     Ее тон ясно давал понять, что кузнец поступит очень благоразумно,  если
немедленно послушается. Он разворошил кучу старого хлама в глубине кузницы и
извлек старый обоюдоострый топор.
     - Отлично. А теперь сними передник.
     - Зачем? Что ты задумала? - удивился кузнец, явно  утративший  контроль
над ситуацией.
     Матушка раздраженно вздохнула:
     - Это кожа, идиот. Я оберну ее вокруг ручки. На одну и ту же  уловку  я
дважды не поймаюсь!
     Кузнец кое-как стянул тяжелый кожаный передник и  осторожно  подал  его
ведьме.  Она  обернула  топор  и  сделала  пару  пробных  взмахов.   Изрядно
смахивающая на паука в свете раскалившейся почти добела наковальни,  матушка
Ветровоск пересекла кузницу и,  торжествующе  крякнув,  с  размаху  опустила
тяжелое лезвие на середину посоха.
     Что-то щелкнуло. Что-то вжикнуло, как куропатка. Что-то гулко стукнуло.
     Наступила тишина.
     Кузнец, замерев на месте, медленно поднял руку и коснулся острой стали.
Топорище отсутствовало, а сам топор впился в дверь рядом с головой  кузнеца,
отхватив ему крошечный кусочек уха.
     Матушка, которая выглядела слегка  размыто  из-за  того,  что  удар  ее
пришелся по абсолютно неподвижному предмету,  уставилась  на  кусок  дерева,
оставшийся у нее в руках.
     -  Н-н-н-н-у  и  л-лад-н-но,  -  заикаясь  выговорила  она.   -   В-в-в
т-т-так-к-ком с-сл-лучае...
     - Нет, - твердо сказал кузнец, потирая ухо. - Что бы ты  ни  собиралась
предложить - нет. Оставь посох в покое. Я завалю его чем-нибудь. Никто и  не
заметит. Не трогай его больше. Это обыкновенная палка.
     - ПАЛКА?
     - Ты можешь придумать что-нибудь  получше?  Так,  чтобы  я  вообще  без
головы не остался?
     Матушка Ветровоск  свирепо  смерила  глазами  посох,  который,  похоже,
полностью игнорировал ее, и призналась;
     - Прямо сейчас не могу. Но если ты дашь мне немного времени...
     - Хорошо, хорошо.  А  пока  извини,  у  меня  дел  невпроворот,  всякие
незахороненные волшебники, ну и так далее...
     Кузнец  взял  лопату,  которая  стояла  у  задней  двери,   но   вдруг,
засомневавшись, остановился.
     - Матушка...
     - Что?
     - Ты,  случаем,  не  знаешь,  как  волшебники  предпочитают,  чтобы  их
хоронили?
     - Знаю!
     - Ну и как?
     Матушка Ветровоск задержалась у подножия лестницы. - С неохотой.
     Последний  медлительный  луч  оставил  долину,  и  на   деревню   мягко
опустилась ночь, а в усеянном звездами ночном небе засияла  бледная,  умытая
дождем луна. В темном саду за кузницей периодически раздавались стук  лопаты
о камень и приглушенные проклятия.
     В колыбельке на втором этаже  первая  женщина-волшебник  Плоского  мира
спала и не видела во сне ничего особенного.
     Белая кошка дремала на личной  полочке  рядом  с  горном.  Единственным
звуком, раздающимся в теплой кузнице, было потрескивание  углей,  остывающих
под пеплом.
     Посох стоял в углу,  где  ему  и  хотелось  стоять,  окутанный  тенями,
которые были чуть более черными, чем обычно.
     Время шло, в чем, собственно, и состояла его основная работа.
     В кузнице что-то слабо  зазвенело,  пронесся  порыв  воздуха.  Какое-то
время спустя белая кошка уселась на своей лежанке и  принялась  с  интересом
наблюдать за происходящим.

     Наступил рассвет. Здесь, в Овцепикских горах, рассветы  выглядят  очень
впечатляюще, особенно если  гроза  очистит  воздух.  Из  долины,  занимаемой
Дурным Задом, открывался вид на менее высокие горы  и  предгорья,  озаряемые
ранним утренним светом, который медленно лился по их склонам (потому  что  в
мощном магическом поле Диска свет никогда никуда  не  спешит)  пурпурными  и
оранжевыми красками. Дальше расстилались обширные равнины, все еще утопающие
в тени. Еще дальше изредка поблескивало море.
     По сути дела, отсюда можно было увидеть  весь  Плоский  мир  до  самого
Края.
     Причем  это  не  поэтический  образ,  а  простой  и  непреложный  факт,
поскольку Диск имеет плоскую поверхность. Более  того,  всем  известно,  что
передвигается Плоский мир на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь,
стоят на панцире А'Туина, Великой Небесной Черепахи.
     Внизу, в долине, Дурной Зад начинает  просыпаться.  Кузнец  только  что
зашел в кузницу и с удивлением обнаружил, что в ней царит порядок, коего  не
наблюдалось здесь ни разу за последние сто лет.  Все  инструменты  лежат  на
своих местах, пол подметен, а горн подготовлен к тому, чтобы разжечь  в  нем
огонь. Кузнец сидит на наковальне, которая оказалась передвинутой  в  другой
конец кузницы, смотрит на посох и пытается думать.

     В течение семи лет не происходило ничего важного, если не считать того,
что одна из яблонь в саду кузнеца заметно обогнала в росте своих сестриц. На
нее частенько лазила маленькая девочка с каштановыми волосами, дыркой  между
передними зубами и чертами лица, которые обещали стать  если  не  красивыми,
то, по крайней мере, интересными.
     Ее назвали Эскариной - без всяких на то особых причин, просто ее родной
матери нравилось, как звучит это имя. Хотя матушка Ветровоск не  переставала
внимательно присматриваться к  девочке,  ей  так  и  не  удалось  обнаружить
никаких признаков магии. Ну да, Эскарина, в  отличие  от  обычных  маленьких
девочек, проводила гораздо больше времени, лазая  по  деревьям  и  носясь  с
воплями по двору, но девочке, четверо старших братьев  которой  до  сих  пор
живут дома, можно многое простить. Так что ведьма постепенно  успокоилась  и
начала думать, что магия все-таки не привилась.
     Но магия имеет привычку затаиваться, словно грабли в траве.

     Снова наступила зима, которая на этот  раз  выдалась  суровой.  Облака,
точно большие толстые  бараны,  висели  над  Овцепикскими  горами,  заполняя
лощины снегом  и  превращая  леса  в  безмолвные  мрачные  пещеры.  Перевалы
завалило, и следующий караван ожидался только весной. Дурной Зад превратился
в маленький островок тепла и света.
     - Я беспокоюсь за матушку Ветровоск, - как-то раз за завтраком  сказала
мать Эскарины. - Что-то в последнее время ее не видать.
     Кузнец мрачно посмотрел на жену поверх ложки с овсяной кашей.
     - А я и не жалуюсь. У нее...
     - Слишком длинный нос, - вставила Эск.
     Родители уставились на девочку свирепыми взглядами.
     - У тебя нет никаких оснований для подобных обвинений, - строго заявила
мать.
     - Но папа говорил, что она вечно сует свой...
     - Эскарина!
     - Но он...
     - Я сказала...
     - Да, но он действительно говорил, что у нее...
     Кузнец дотянулся до дочери и шлепнул ее по попе. Шлепок вышел не  очень
сильным, но кузнец все равно пожалел о содеянном. Мальчишкам  доставалось  и
от его ладони, и - когда они того заслуживали - от его ремня. Однако беда  с
дочерью заключалась  не  в  обычном  непослушании,  а  в  досадной  привычке
продолжать спор, когда его давно следовало закончить. Это  всегда  приводило
кузнеца в смятение.
     Эскарина  ударилась  в  слезы.  Кузнец,  злой  и   сконфуженный   своим
поведением, поднялся из-за стола и, громко топая, удалился в кузницу.
     Оттуда донесся громкий треск, за которым последовал глухой удар.
     Кузнеца нашли лежащим на полу без сознания. Впоследствии он  утверждал,
что ударился лбом о притолоку. Правда, роста он был невысокого и раньше  без
труда проходил в дверь... Во всяком случае,  по  его  мнению,  к  смазанному
пятну, мелькнувшему в  самом  темном  углу  кузницы,  случившееся  не  имело
никакого отношения.
     Каким-то образом эти события наложили отпечаток на весь  день,  который
стал днем битой посуды, днем, когда все мешались друг у друга под  ногами  и
раздражались без причины. Мать Эскарины разбила кувшин, который  принадлежал
еще ее бабке, а на чердаке заплесневел целый  ящик  яблок.  Горн  в  кузнице
заупрямился  и  наотрез  отказывался  разгораться.  Джаймс,   старший   сын,
поскользнулся на раскатанном льду на дороге и  вывихнул  руку.  Белая  кошка
или,  возможно,  кто-то  из  ее  потомков  -  кошки  вели  свою  собственную
уединенную и сложную жизнь на сеновале рядом с кузницей - ни  с  того  ни  с
сего залезла в дымоход и наотрез  отказалась  спускаться  вниз.  Даже  небо,
нависающее над деревней, стало похоже на старый матрац, а  воздух,  несмотря
на свежевыпавший снег, казался каким-то спертым.
     Истерзанные нервы,  скука  и  дурное  настроение  заставляли  атмосферу
гудеть, словно перед грозой.
     - Ну ладно! Все. С меня хватит! - выкрикнула  мать  Эскарины.  -  Церн,
возьми Гальту и Эск, проведайте-ка вы матушку... А где Эск?
     Два младших брата, затеявшие под  столом  лишенную  всякого  энтузиазма
драку, подняли головы.
     - Она ушла в сад, - сообщил Гальта. - Снова.
     - Ну так приведи ее - и отправляйтесь.
     - Но там холодно!
     - И снег вот-вот пойдет!
     - До дома матушки всего одна миля, и дорога расчищена. Кроме того, кому
это так не терпелось выскочить на улицу,  когда  впервые  пошел  снег?  Марш
отсюда, и не возвращайтесь, пока у вас не исправится настроение.
     Эскарину  нашли   сидящей   в   развилке   большой   яблони.   Мальчики
недолюбливали это дерево. Прежде всего, оно настолько  заросло  омелой,  что
даже зимой выглядело зеленым. Яблоки, которые оно приносило, были мелкими  и
за одну  ночь  из  кислятины,  от  которой  сводило  живот,  превращались  в
переспевшие, прогнившие, гудящие от ос огрызки. Хотя с виду на  яблоню  было
нетрудно залезть, в самый неподходящий момент на ней, как правило,  ломались
ветки. Церн клятвенно заверял, что както раз одна ветка, после того  как  он
залез на яблоню, нарочно вывернулась у него из-под ног.  Но  дерево  терпело
Эск, которая обычно шла посидеть на нем, когда была  чем-то  раздражена  или
сыта по  горло  и  когда  ей  хотелось  побыть  одной.  Мальчики  интуитивно
чувствовали, что неотъемлемое право каждого брата нежно мучить свою  младшую
сестричку заканчивается у ствола этой яблони.  Так  что  они  кинули  в  Эск
снежком. И промахнулись.
     - Мы идем проведать старуху Ветровоск.
     - Но тебе не обязательно увязываться за нами.
     - Потому что из-за тебя нам придется идти медленнее, да и ты  наверняка
скоро опять разревешься.
     Эск бросила на них серьезный  взгляд.  Она  редко  плакала,  ей  всегда
казалось, что слезами многого не добьешься.
     - Если вы так не хотите брать меня с собой, тогда я  пойду,  -  заявила
она.
     Среди братьев и сестер подобные вещи сходят за логику.
     - О, мы очень хотим, чтобы  ты  пошла  с  нами,  -  быстро  откликнулся
Гальта.
     - Рада слышать, - сказала Эск, спрыгивая на утоптанный снег.
     Они прихватили с собой корзинку, в которой  лежали  копченые  колбаски,
вареные яйца и - поскольку их мать была не только щедрой, но и расчетливой -
большая банка персикового варенья, которое в семье никто не любил. Но каждый
год, когда созревали маленькие дикие персики, мама упорно варила его вновь.
     Жители Дурного Зада научились уживаться с долгими  зимними  снегами,  и
ведущие из деревни дороги были ограждены с обочин досками,  чтобы  уменьшить
заносы и не дать путникам заплутать. Впрочем, если человек  жил  поблизости,
он мог плутать сколько угодно,  потому  что  какой-то  невоспетый  потомками
местный гений, заседавший в деревенском совете  несколько  поколений  назад,
выступил с идеей пометить зарубками каждое десятое дерево в лесу  в  радиусе
двух миль от деревни. На это ушли века,  и  с  тех  пор  каждый  мужчина,  у
которого выдался свободный часок, немедленно отправлялся обновлять  зарубки,
но зимой, когда в снежном буране  человек  может  заблудиться  в  нескольких
шагах от собственного дома, не одна жизнь была спасена  узором  из  зарубок,
нащупанным испытующими пальцами под налипшим снегом.
     Когда трое детей свернули с дороги и  начали  подниматься  по  тропе  к
домику ведьмы, который летом утопал в  буйно  разросшихся  кустах  малины  и
странной ведьмовской траве, снова пошел снег.
     - Никаких следов, - заметил Церн.
     - Кроме лисьих, - поправил Гальта. - Говорят, она умеет превращаться  в
лисицу. В кого угодно. Даже в птицу. Поэтому всегда  знает,  что  происходит
вокруг.
     Они с опаской оглянулись по  сторонам.  На  торчащем  в  отдалении  пне
сидела подозрительного вида ворона и внимательно наблюдала за ними.
     - Поговаривают, что за Треснувшим  пиком  живет  целая  семья,  которая
умеет оборачиваться волками, - продолжал Гальта (он никогда  не  отказывался
от многообещающей темы, не развив ее до конца), - потому что  однажды  ночью
кто-то подстрелил волка, а на следующий день их тетка хромала, и  у  нее  на
ноге была рана от стрелы...
     - А я думаю, что люди не могут  превращаться  в  животных,  -  медленно
произнесла Эск.
     - И с чего ты это взяла, госпожа Всезнайка?
     - Матушка очень большая. Если она обернется лисицей, что станет с  теми
кусками, которые не поместятся под шкуру?
     - Она их просто заколдовывает, и они исчезают, - заявил Церн.
     - По-моему, магия действует несколько иначе, - возразила Эск. -  Ты  не
можешь взять и заставить что-то случиться, это как... как качаются на  доске
- когда опускается один ее конец, другой обязательно поднимается...
     Ее голос постепенно затих.
     Братья смерили сестру испытующими взглядами.
     - Не могу представить себе  матушку  качающейся  на  доске,  -  заметил
Гальта.
     Церн хихикнул.
     - Да нет, я хотела сказать, каждый раз, когда что-то происходит, должно
произойти и что-то другое... мне так кажется, - неуверенно  произнесла  Эск,
огибая более высокий, чем обычно,  сугроб.  -  Только...  в  противоположном
направлении.
     - Глупости, - перебил ее Гальта. -  Вот  помнишь,  в  прошлом  году  на
ярмарку приехал настоящий волшебник? Он еще делал так, что всякая всячина  и
птицы появлялись из ниоткуда. То есть это просто происходило, он  произносил
нужные слова, взмахивал руками, и все случалось. Не было там никаких досок.
     - Зато были карусели, - вставил Церн. - И такая штука,  где  надо  было
бросать одни штуки в другие штуки, чтобы выиграть разные штуки. Ты,  Гальта,
ни разу не попал.
     - И ты тоже, ты еще сказал, что эти штуки специально приклеены к другим
штукам, чтобы их нельзя было сбить, а потом сказал...
     Разговор  убрел  куда-то   в   сторону,   словно   пара   щенков.   Эск
прислушивалась к нему вполуха. "Я-то понимаю, что хотела сказать, - заверила
она себя. - Творить магию легко, нужно только найти место, где все находится
в равновесии,  и  подтолкнуть.  Это  может  кто  угодно.  Здесь  нет  ничего
магического. Чудные слова и размахивание руками - это просто... это для..."
     Она окончательно запуталась, удивляясь самой себе. Мысль присутствовала
в ее сознании, маячила перед самым носом. Только Эск не  могла  выразить  ее
словами...
     Ужасно, когда находишь в своей голове интересные вещи и не знаешь,  что
они там делают. Это...
     - Шевели ногами, мы так целый день проходим.