у них не получались пинки как
у Камнелома, то по меньшей мере по заднице они могли наддать.
     Он зажег  спичку об  копытце бегемота и,  прикрывшись ладонью от ветра,
прикурил сигару.
     Теперь  эти убийства. Всем было бы все равно,  если бы полиции не  было
все равно.  Ничего не своровано. Он поправил себя,  ничего,  по-видимому, не
своровано.  Конечно, у  сворованных вещей  был один дурацкий недостаток,  их
никогда   нет   на  месте  преступления.   Они,   можно  быть  уверенным  не
прелюбодействовали с чужими  женами. Они наверно не помнили  уже,  что такое
прелюбодеяние. Один  проводил  свое  время со  старыми религиозными книгами;
другой,   господи  боже,  был  экспертом  по  наступательному  использованию
выпечки.
     Люди наверно скажут, что они жили невинной жизнью.
     Но Ваймз был полицейским. Никто не живет полностью невинной жизнью. Это
было возможно, только если ты лежишь тихо где-то  в подвале, тогда один день
можно  не  совершать преступления.  Но  только. Но, даже  тогда, тебя  могут
обвинить в тунеядстве.
     В любом случае, кажется, Ангуа приняла это дело как личное. Она  всегда
вставала на защиту слабых.
     Так  же поступал Ваймз.  Так надо поступать. Не потому что они богаты и
знатны, они  не богаты и не знатны. Надо быть на стороне слабых,  потому что
они слабые.
     Все  в этом  городе следили друг за  другом.  Для этого и были  созданы
гильдии. Люди группировались против других людей. Гильдия следит за тобой  с
пеленок до могилы, или, в случае с убийцами, до могил других людей. Они даже
придерживаются закона, или,  по меньшей мере, делают вид что придерживаются.
Воровство  без лицензии  наказывается  смертью  по  первому же прецеденту.[11]
Гильдия  Воров  следила за  этим.  Организация  казалось невозможной, но она
срабатывала.
     Она  работала как машина. И все  было  отлично, за исключением для  тех
случайных людей, что попадали под ее колеса.
     Сырой булыжник под подошвами успокаивал.
     Господи,  как он  скучал по всему этому.  Раньше  он один  патрулировал
улицы. Когда он  был  один,  и  в три ночи камни начинали блестеть,  все это
казалось, придавало смысл...
     Он остановился.
     Мир вокруг  него вдруг  наполнился страхом,  особым страхом, не имеющим
никакого  отношения к клыкам или венам или к приведениям, но от которого все
знакомое вдруг становилось незнакомым.
     Что-то фундаментальное было неправильным.
     У него ушло  несколько долгих секунд,  чтобы  понять, что  заметило его
подсознание. На парапете стояло пять статуй.
     Но должно быть только четыре.
     Он  медленно повернулся и подошел к последней статуе. Это был  бегемот,
все нормально.
     То же со следующей. На ней  была  надпись. Ничего  сверхъестественного,
нацарапано что-то типа: "Сдес был Вонкер".
     До следующей статуи не было так уж очень далеко, и когда он взглянул на
нее...
     Две красные точки света засветились над ним в тумане.
     Что-то темное и тяжелое спрыгнуло вниз, толкнуло его на землю и исчезло
в темноте.
     Ваймз вскочил на  ноги,  встряхнул головой  и  побежал  следом. Не было
никаких мыслей. Это был древний инстинкт  зверей и  полицейских преследовать
все что убегает.
     Он  бежал   и  автоматически  искал  свисток,  чтобы  привлечь   других
полицейских,  но коммандер  полиции  не  носил  свисток.  Коммандеры полиции
должны были справляться сами.



     В убогом кабинете Ваймза капитан Кэррот тупо уставился в бумажку:
     "Ремонт водосточных  труб, полицейский участок, Псевдополис-ярд.  Новая
водосточная труба,  уклон 35( по  Миклвайту, четыре правоугольных крепления,
работа и приведение в порядок. $16.35".
     На столе лежала  еще целая  куча  подобных  бумажек,  включая  счет  за
пингвина  для  констебля Крючконоса.  Он  знал,  что сержант  Кишка возражал
против оплаты полицейскому пингвинами, но констебль Крючконос был горгульей,
а  горгульи ничего не понимали  в деньгах. Но они имели понятия о пингвинах,
когда ели их.
     Все равно, стало  больше порядка.  Когда Кэррот пришел  сюда, деньги на
мелкие расходы полиции  хранились  на полке в жестянке с этикеткой "Полироль
доспехов Крепкослова для блестящих армий", и,  если  деньги были  нужны, все
что надо было сделать это пойти и найти Нобби и заставить Нобби отдать их.
     Потом  еще  было  письмо  с Парк-лейн, одной из  самых  престижных улиц
города:

     Коммандер Ваймз,

     Ночной полицейский  патруль на  нашей улице  оказался  укомплектованным
одними гномами. Я ничего не имею против  гномов, когда они находятся у себя,
по меньшей мере, они не тролли, но они  рассказывают друг другу истории, а у
меня  дома  дочери. Я требую, чтобы  в сложившейся ситуации  были немедленно
предприняты меры, иначе мне придется обсудить этот вопрос с лордом Ветинари,
каковой является моим личным другом.

     Ваш, сэр, пок. слуга,
     Джошуа Х. Каттерайл

     Это  была  работа  полицейского, не так  ли? Он задумался,  пытался  ли
мистер  Ваймз  сказать  ему что-то.  Были  еще письма.  Координатор Общества
Одинакового  Роста  Гномов  требовал,  чтобы  гномам,  служащим  в  полиции,
разрешали  носить  топоры вместо традиционных мечей,  и  чтобы  их  посылали
расследовать  только  те преступления,  где  замешан высокий народ.  Гильдия
Воров  жаловалась,  что  коммандер Ваймз публично заявил,  что большая часть
краж в городе связана с ворами.
     Надо обладать мудростью короля Исиардану чтобы  разобраться с  этим,  а
это были только сегодняшние письма.
     Он  взял  следующую  бумагу и прочел: "Перевод текста найденного во рту
отца Тубелчека. Почему? С.В".
     Кэррот старательно прочел перевод.
     -- Во рту?  Кто-то пытался вложить слова  ему в  рот? -- сказал  Кэррот
пустой комнате.
     Он дрожал,  но  не от страха. В  кабинете  Ваймза  всегда было холодно.
Ваймз был человеком улицы. Туман  клубился за открытым  окном, его маленькие
пальчики вплывали свет комнаты.
     Следующей бумагой в стопке была  копия от  иконографа Веселинки. Кэррот
уставился в два расплывшихся красных глаза.
     -- Капитан Кэррот?
     Он чуть повернул голову, но продолжал смотреть на рисунок.
     -- Да, Фред?
     -- У нас есть убийца! Он у нас!
     -- Он голем?
     -- Как Вы узнали?


     "Настойка ночи заливала бульонные оттенки дня".
     Лорд Ветинари сконцентрировался на предложении и решил, что предложение
получилось  неплохим. Ему особенно понравилось  слово "настойка".  Настойка.
Настойка.  Оно  было  отличительным словом,  и  приятно  противопоставлялось
простым  словом "бульон".  Бульонные оттенки дня.  Да. В  котором  еще можно
найти крошки печенья от чаепития.
     Он  был уверен, что голова у него была немного облегчена. Он бы никогда
не придумал такое предложение в нормальном состоянии.
     В  тумане  за окном,  освещенном светом  свечей,  он  увидел скрюченную
фигуру констебля Крючконоса.
     Горгулья, да? Он удивлялся, зачем полиция заказывала по пять  пингвинов
в  неделю по  статье содержания. Горгулья в наблюдении, ее работа наблюдать.
Это, конечно же, идея капитана Кэррота.
     Лорд  Ветинари  осторожно  поднялся с кровати  и  захлопнул  ставни. Он
медленно  подошел  к  письменному  столу,  достал  свой  дневник  из  ящика,
перелистал страницы и открыл бутылку с чернилами.
     Итак, до чего он дошел?
     "Глава восьмая", -- неуверенно прочел он. -- Человеческие ритуалы.
     А, да...
     "Если  придерживаться правды",  -- написал  он,  --  "о  которой  можно
говорить,  как  диктуют обстоятельства,  но должно быть услышано  при каждом
случае..."
     Он задумался,  как он мог бы использовать "бульон дня" в этом трактате,
или хотя бы "настойку ночи".
     Перо скрипело по бумаге.
     На полу  лежал оставленный  без внимания поднос с питательной кашей, по
отношению к которой он, когда ему станет лучше, хотел сказать  пару  крепких
слов повару. Она  была испробована  тремя пробовальщиками,  включая сержанта
Камнелома,   которого  вряд  ли  можно  было   отравить   каким-нибудь  ядом
предназначенного для человека или даже большинством ядов предназначенных для
троллей... хотя возможно  большинством  ядов предназначенных для троллей все
же сработают против него.
     Дверь была заперта.  Иногда  он слышал  успокаивающие  скрипы  от шагов
Камнелома на обходе. За окном туман конденсировался на констебле Крючконосе.
     Ветинари обмакнул перо в чернила и начал новую страницу. Довольно часто
он сверялся  с дневником в кожаном переплете, деликатно облизывая пальцы при
перелистывании.
     Щупальца тумана просачивались сквозь окно и обтирали стены, пока  их не
отпугивал свет от свечей.


     Ваймз несся сквозь  туман, преследуя ускользающую фигуру. Она не бежала
достаточно быстро, чтобы уйти от него, даже не смотря на боль в ногах и пару
предупреждающих уколов в левом колене, но  как только он приближался  к цели
преследования, какой-нибудь чертов пешеход оказывался на его пути, или из-за
угла выскакивала телега.[12]
     Его подошвы  сообщали  ему, что они пробежали по  Бродвею и свернули на
Нетакую  улицу  (маленькие  квадратные  плитки). Здесь  туман,  пойманный  в
ловушку между деревьями, был еще гуще.
     Но Ваймз торжествовал. "Ты упустил поворот в Теневой квартал, парнишка!
Впереди только мост через Анх, а там охрана..."
     Его подошвы сообщили  ему  кое-что еще.  Они сказали: -- Мокрые листья,
это  Нетакая  улица  осенью.   Маленькая  квадратная  плитка  со  случайными
скользкими мокрыми предательскими листьями.
     Но они предупредили слишком поздно.
     Ваймз  приземлился подбородком  в  канаву,  снова  вскочил, упал  опять
удивленно  наблюдая  вращающийся  мир  вокруг   себя,  поднялся,  проковылял
несколько шагов  в неизвестном направлении, упал еще раз и решил принять мир
таким, какой он есть.


     Сложив  тяжелые руки на  груди,  Дорфл  спокойно стоял  в главном зале.
Перед  големом  был  установлен арбалет,  принадлежащий  сержанту Камнелому,
переделанный из  какого-то  осадного  орудия.  Он  был  заряжен шестифутовой
железной стрелой. Нобби, держа палец на спусковом крючке, сидел за ним.
     -- Оставь  это, Нобби! Из него нельзя здесь стрелять! -- сказал Кэррот.
-- Ты знаешь, мы  потом не сможем  найти то место, в котором остановится эта
стрела!
     --  Мы выбили из него признание, -- сказал сержант, подпрыгивая.  -- Он
отрицал,  но  мы  добились-таки признания!  И у  нас  куча  преступлений,  с
которыми еще надо разобраться.
     Дорфл протянул дощечку.
     Я виновен.
     Что-то выпало из его ладони.
     Что-то короткое  и белое.  По виду  похоже  на  обломок  спички. Кэррот
подобрал и рассмотрел ее. Потом он взял список,  начертанный  Кишкой. Он был
довольно длинным и содержал все  нераскрытые преступления зарегистрированные
в городе за последнюю пару месяцев.
     -- Он во всех сознался?
     -- Еще нет, -- сказал Нобби.
     -- Мы еще не все зачитали, -- сказал Кишка.
     Дорфл написал:
     Я совершил их.
     -- Эй, -- сказал Кишка. -- Мистер Ваймз будет очень нами доволен.
     Кэррот подошел к голему. Его глаза светились слабым оранжевым светом.
     -- Ты убил отца Тубелчека? -- спросил он.
     Да.
     -- Видите? -- сказал сержант Кишка. -- С этим нельзя поспорить.
     -- Почему ты это сделал? -- спросил Кэррот.
     Нет ответа.
     -- И мистера Хопкинсона в музее хлеба?
     Да.
     Ты забил его до смерти железным ломом? -- спросил Кэррот.
     Да.
     -- Постойте, --  сказал  Кэррот.  -- Мне кажется, Вы говорили,  что  он
был...?
     -- Оставить, Фред, -- сказал Кэррот. -- Дорфл, зачем Вы убили старика?
     Нет ответа.
     --  Обязательно должна быть причина? Мой папа всегда говорил -- големам
нельзя доверять,  --  сказал Кишка. -- Включаются как  только посмотришь  на
них, говорил он.
     -- Они кого-нибудь убивали? -- спросил Кэррот.
     --  Не  по желанию думая об этом, --  путано сказал Кишка. -- Мой  папа
говорил, что однажды он  работал с одним, и голем все время смотрел на него.
Стоило ему отвернуться и тут же этот... смотрит на него.
     Дорфл смотрел вперед себя.
     -- У него глаза горят как свечи! -- сказал Нобби.
     Кэррот по полу подтянул стул и уселся верхом на нем, лицом к Дорфлу. Он
рассеянно крутил сломанную спичку между пальцами.
     -- Я знаю, что ты не  убивал  мистера  Хопкинсона и  я не думаю, что ты
убил отца  Тубелчека,  -- сказал он.  --  Я  думаю,  ты нашел  его, когда он
умирал. Я  думаю, ты хотел  спасти его,  Дорфл. Фактически, я  довольно-таки
уверен что я смогу доказать это когда прочту свиток у тебя в голове...
     Свет из глаз голема заполнил комнату. Он, подняв кулаки, шагнул вперед.
     Нобби выстрелил из арбалета.
     Дорфл на лету поймал  стрелу. Раздался сильный скрип по металлу, стрела
превратилось в тонкую раскаленную иглу с шишкой вокруг кулака Дорфла.
     Но  Кэррот  уже  стоял позади  голема, открывая  его голову. Пока голем
поворачивался, занося железную стрелу, огонь в его глазах потух.
     -- Вот он, -- сказал Кэррот, вытаскивая пожелтевший свиток.


     На конце  Нетакой улицы стояла виселица, где  вешали преступников, или,
по меньшей мере, людей признанных преступниками, для того чтобы они тихонько
раскачивались на ветру как пример возмездия,  и  также как пример вытянутой,
но настоящей анатомии.
     Бывало, сюда  родители  приводили большие группы детей для демонстрации
ужасного  примера  ловушек  и  опасностей,  лежащих  на  пути  преступников,
беззакония для тех, кто оказался  в неправильном месте в неправильное время,
и они, увидев ужасные останки на цепях,  и выслушав строгое внушение, тут же
(дело происходило в Анх-Морпорке) с  воплями  "Ух  ты! Здорово!",  бросились
раскачиваться на трупах.
     В эти дни у города были более тихие и  эффективные  способы для решения
вопросов с теми, у кого обнаруживались излишки в запросах, но  ради традиции
на  виселице  висело  довольно-таки  реалистичное  деревянное  чучело.  Даже
сейчас,  случайные  глупые вороны иногда садились на чучело, чтобы выклевать
глаза, и улетали с чуть укороченными клювами.
     Ваймз, тяжело дыша, подковылял к виселице.
     Беглец  мог уже убежать куда угодно. Скупой свет, что прорывался сквозь
туман, умер.
     Ваймз стоял рядом со скрипящей виселицей.
     Она  была  построена,  чтобы скрипеть.  Было  много споров  по вопросу:
"Какая  польза  от публичной демонстрации,  если  она  зловеще не скрипит? В
более  богатые  времена,   город  нанимал  стариков,   чтобы  они  управляли
скрипением, изменяя  длину веревки, но сейчас  установили часовой  механизм,
который надо было только раз в месяц заводить.
     Сконденсированная влага капала с искусственного трупа.
     --  Взорвать его,  шутки  ради,  --  пробормотал  Ваймз,  и  постарался
повернуть и пойти ровно той же дорогой что и пришел.
     После десяти секунд бесцельного блуждания он на что-то наткнулся.
     Это был деревянный труп, сброшенный с виселицы.
     Когда  он вернулся  к  виселице,  там,  позвякивая  в тумане,  тихонько
качалась пустая цепь.


     Сержант Кишка постучал по груди голема. Раздался пустой гул пустоты.
     -- Как цветочный горшок, -- сказал Нобби. -- Как они могут ходить, если
они как простые горшки? Они должны все время трескаться.
     --  Они  еще тупые,  --  сказал Кишка.  -- Я слышал, был один  голем  в
Квирме,  которому сказали прокопать  траншею, а  потом  забыли,  и вспомнили
только когда траншея была полна воды, потому что он прокопал ее реки.
     Кэррот  развернул свиток  на  столе и положил  его  рядом  с  бумажкой,
которая была вложена в рот отцу Тубелчеку.
     -- Он мертвый, не так ли? -- спросил сержант Кишка.
     -- Он безвреден, -- ответил Кэррот, сравнивая две  бумаги лежащие перед
ним.
     -- Правильно. У меня там где-то есть молот, я только...
     -- Нет, -- сказал Кэррот
     -- Вы же видели, что он собирался сделать!
     -- Я не думаю,  что он смог бы ударить меня. Я думаю, он хотел напугать
нас.
     -- У него это получилось!
     -- Посмотри сюда, Фред.
     Сержант Кишка посмотрел на  стол. -- Иностранная писанина, -- сказал он
тоном  говорящим, что  на  свете  нет  ничего  лучше,  чем  добрая  домашняя
писанина, возможно пахнущая чесноком.
     -- Ты ничего в этом не замечаешь?
     -- Ну... они похожи, -- заметил сержант Кишка.
     -- Этот желтый свиток из головы  Дорфла. А это изо рта  отца Тубелчека,
-- сказал Кэррот. -- Совпадают буква в букву.
     -- Почему так?
     -- Я думаю,  что  Дорфл  написал эти слова  и вложил  их в рот  старого
Тубелчека, после того как бедняга умер, -- медленно сказал Кэррот, продолжая
сравнивать бумаги.
     -- Ургх, ук, -- сказал Нобби. -- Это мерзко, это...
     -- Нет, ты не  понимаешь, -- сказал Кэррот. -- Я  хотел сказать, что он
написал их, потому что он знал только эти слова, чтобы помочь...
     -- Помочь чем...
     -- Ну... ты знаешь поцелуй жизни? --  сказал Кэррот.  -- Я имею в виду,
первую помощь? Я знаю, что ты знаешь, Нобби. Ты ходил со мной на те курсы по
оказанию первой помощи.
     -- Вы сказали, что там дают бесплатную  чашку чая и пирожное,  вот  я и
пошел, -- хмуро сказал  Нобби. --  Все  равно они  кончились, когда до  меня
дошла очередь.
     -- Это то же самое,  что и  спасение  жизни,  --  сказал Кэррот. --  Мы
хотим, чтобы люди дышали, и мы вдыхаем воздух в них...
     Они все повернулись и посмотрели на голема.
     -- Но големы не дышат, -- сказал Кишка.
     --  Нет,  големы знают  только  одну  вещь, что  дает жизнь,  -- сказал
Кэррот. -- Слова в голове. -- Все опять повернулись и посмотрели на бумаги.
     Еще раз повернулись и посмотрели на статую, что была Дорфлом.
     -- Здесь становится холодно, -- задрожал Нобби. -- Я оп'дленно чувствую
ауру холода, проплывающую по воздуху! Как будто кто-то...
     -- Что здесь  происходит? -- спросил Ваймз,  стряхивая брызги со своего
плаща.
     -- ... открыл дверь, -- сказал Нобби.


     Десятью минутами позже.
     У  сержанта  Кишки   и  Нобби,  ко  всеобщему  облегчению,  закончилось
дежурство. Кишка в целом не  понимал,  зачем нужно  проводить расследование,
если есть  признание. Это  выходило за  рамки его знаний и  опыта. Получаешь
признание  и  все на  этом. Нельзя не верить людям.  Людям не  веришь только
когда они говорят,  что они  невиновны.  Только виновным стоит доверять. Все
остальное застревает на самой идее использования полиции.
     -- Белая глина, -- сказал Кэррот. -- Мы нашли  белую глину. Практически
необожженную. Дорфл сделан из темной терракоты, жесткой как камень.
     -- Последнее что видел старый священник, был голем, -- сказал Ваймз.
     --  Дорфла, я уверен, -- сказал  Кэррот. --  Но это не тоже самое, если
сказать что Дорфл убийца. Я думаю, он появился, когда священник  уже умирал,
вот и все.
     -- О? Почему?
     -- Я... еще  не уверен.  Но  я часто видел  Дорфла. Он всегда был очень
добрым.
     -- Он работает на бойне!
     --  Наверно это неподходящее место для работы добрых личностей, сэр, --
сказал  Кэррот. --  Однако я  проверил  все доступные записи и я не нашел ни
одного упоминания когда големы нападали на людей. Или совершали какое-нибудь
преступление.
     -- Да ладно, -- сказал Ваймз.  -- Все знают... -- он остановился, когда
его  циничная половина  прислушалась к  его критичной.  --  Что  означает --
никогда?
     -- О,  люди всегда рассказывают истории, что они знают кого-то,  у кого
есть друг,  дедушку  которого  убили, и  это  в основном правда.  Големам не
позволено наносить вред людям. Это написано в их словах.
     -- Я знаю, что они хитрят, -- сказал Ваймз.
     -- Все хитрят, сэр.
     --  Да  ты   слышал  кучу  историй,  что  они  делают   глупости,  типа
изготавливают тысячи чайников, или раскапывают ямы глубинной в пять миль, --
сказал Ваймз.
     -- Да,  но в этом, кажется, нет ничего преступного, не так ли  сэр? Э