тоящие  на  очереди вопросы,  ни создавать
законопроекты;   нужно  было  особое   учреждение,  которое   предварительно
разрабатывало  бы   важнейшие   вопросы,  подлежащие   решению  веча.  Таким
учреждением  был  в  Новгороде  особый  правительственный  совет, называемый
немцами  "Herren",  "совет  господ", так  как этот  правительственный  совет
состоял  из  старых  и  степенных  посадников, тысяцких  и  сотских и  носил
аристократический характер; число его членов в XV в. доходило до пятидесяти.
Указания на  существование такого совета в  научной литературе  появились не
особенно давно; долгое время историки и не  подозревали о его существовании,
так  как   это  учреждение  никогда  не  получало  правильного  юридического
устройства. Честь его исследования принадлежит Никитскому.
     Главной   исполнительской   властью   в   Новгороде   был   "посадник",
пользовавшийся  большим  значением; как  представитель  города,  он  охранял
интересы его  перед князем.  Без  него  князь не мог  судить  новгородцев  и
раздавать  волости;   а  в  отсутствие  князя  он  управлял  городом,  часто
предводительствовал  войсками  и вел  дипломатические  переговоры  от  имени
Новгорода. Определенного срока службы для посадника не было: он правил, пока
его не отставляло вече, и его  отставка значила, что  партия, представителем
которой  он был, потерпела поражение  на  вече. В посадники мог  быть избран
каждый полноправный гражданин Новгорода, но по летописи видно, что должность
посадника сосредоточивалась в небольшом числе известных боярских фамилий, --
так, в  XIII и  XIV вв. из одного  рода  Михаила Степановича избрано было 12
посадников.  Посадник  не  получал  определенного жалованья,  но пользовался
известным  доходом  с  волостей,  называемых  "пора-лье". Рядом с посадником
видим  другого важного  новгородского  сановника  --  "тысяцкого".  Характер
власти тысяцкого темен; немцы называют  его "Herzog", стало быть, эта власть
военная,  на  это  намекает  и русское название  "тысяцкий", т.е.  начальник
городского полка, называемого тысячей.  Он, насколько можно судить, является
представителем низших  классов  новгородского  общества, в противоположность
посаднику. У тысяцкого был свой суд;
     городская  тысяча  делилась на  сотни,  с  сотским  во  главе,  которые
подчинялись тысяцкому.  Кроме  посадника, тысяцкого  и  сотских, в Новгороде
замечаем еще территориальные власти -- это старосты концов и улиц, а концы и
улицы представляли из себя автономные административные единицы. Что касается
до областной жизни Новгорода, то вопрос об управлении областей очень смутен.
Все пятины Новгорода,  за  исключением Бежецкой, своими пределами доходят до
Новгорода; на основании  этого можно предположить, что  новгородские  пятины
первоначально были маленькие  области, примыкавшие к концам  и управлявшиеся
кончанскими старостами. С распространением  новгородских  завоеваний  каждая
завоеванная  область  приписывалась  к  тому  или  другому  концу,  так  что
увеличение  новгородской  территории  шло  вдаль  от  Новгорода по  радиусам
окружности.  Но нельзя скрыть, что это предположение гадательное, основанное
на  совпадении числа  пятин и  концов  и  на аналогии  со  Псковом,  где все
пригороды были приписаны к городским концам.  Что касается до документальных
свидетельств,  то  они  заключаются  лишь  в   одном  темном  месте  записок
Герберштейна о России: Герберштейн говорит  о Новгороде,  что Новгород  имел
обширную  область,  разделенную  на  пять  частей (Latissimam  ditionem,  in
quinque partes distributam habebat);
     далее  он говорит, что  каждая из них ведалась  у своего  начальника, и
житель мог заключать сделки только  в своей части (in sua dumtaxat civitatis
regione).  Здесь  являются  два  труднопереводимых  места: во-первых,  каким
словом  надо  перевести  "ditio"?  место,  занимаемое  городом?  территория,
занимаемая   государством?  или  государственная  власть,  как   это   слово
понималось в классической латыни? и, во-вторых, что надо понимать под словом
"civitas",  город или  государство? Что касается до толкования  этого  места
Герберштейна  в  русской  науке,  то  мнения  расходятся.  Неволин,  Беляев,
Бестужев-Рюмин под  ним понимают только город, а  Ключевский  и Замысловский
склонны видеть  здесь всю новгородскую  территорию. Таким образом, вопрос об
управлении   пятин  остается  нерешенным.   Что   касается  до  новгородских
пригородов  и  волостей, то известно, что Новгород предоставляет  им  полную
внутреннюю самостоятельность, -- так, Псков имел своего  князя и право суда,
а  пример  Двинской  земли  с  ее  собственными  князьями  говорит  о  малой
зависимости от Новгорода и его властей. Таким  образом,  политической формой
новгородской  жизни  была  демократическая  республика,  --  демократическая
потому,  что  верховная власть принадлежала вечу, куда  имел  доступ  всякий
свободный  новгородский гражданин. Но хотя все свободное население Новгорода
принимало  участие  в  управлении  и  суде,  тем  не  менее оно,  при полном
политическом  равенстве,  представляется нам разделенным  на  разные  слои и
классы. В основе этого деления легло экономическое неравенство.  Оно, создав
сильную аристократию, имело важное влияние на развитие  и падение Новгорода,
при нем не осуществлялось должным образом и политическое равенство.
     Новгородское население делилось  на лучших и меньших людей. Меньшие  не
были  меньшими по политическим правам, а лишь по экономическому  положению и
фактическому  значению.  Экономическим  неравенством,  при полном  равенстве
юридическом, и обусловливаются  новгородские смуты, начиная  с XIV столетия;
под экономическим давлением высших слоев масса не могла пользоваться  своими
политическими правами --  являлось противоречие права и факта, что  дразнило
народ и побуждало его к смутам. В более раннюю  пору новгородской жизни, как
это видно  по  летописям, смуты  возникали из-за призвания  князей:  князья,
призываемые  в  Новгород,  должны  были  открыть  новгородцам,  по замечанию
Пассека, торговлю в  других частях Руси, и при призвании князя принималось в
расчет --  какая область всего  удобнее для  новгородской торговли, при этом
сталкивались  интересы  разных кружков  новгородской  аристократии,  крупных
новгородских  торговцев.  Таким  образом,  до XIV  в. смуты возникали  из-за
торговых  интересов  и   происходили   в   высших   классах.  Но  с  XIV  в.
обстоятельства переменились.  Усиление Москвы, с  одной стороны, и Литвы,  с
другой,  уменьшив  число  князей,  упростило  вопрос  о  призвании их,  и он
перестал быть источником смут: но вместе с тем в XIV в. сильно увеличилась в
Новгороде разница состояний, вследствие  чего смуты не уменьшились, а только
приняли   другой  характер,   --   мотивы   торгово-политические   сменились
экономическими. Эти-то  смуты и содействовали полному  упадку  Новгородского
государства.
     Кроме общего разделения на "лучших и меньших"  людей встречаем  деление
новгородского  населения  на три  класса:  высший класс -- бояре, средний --
житьи люди и купцы и низший  -- черные люди. Во главе новгородского общества
стояли  бояре:  это  были  крупные  капиталисты  и  землевладельцы.  Обладая
большими  капиталами,  они  не  принимали,  насколько можно  судить, прямого
участия  в  торговле, но, ссужая  своими  капиталами купцов, торговали через
других и таким образом стояли  во главе  торговых оборотов Новгорода. Многих
ученых  занимал  вопрос, каким  образом явилось  боярство, которое в древней
Руси обыкновенно создавалось службой князю, в том краю, где княжеская власть
была  всегда  слаба. Беляев  объясняет  его происхождение развитием  личного
землевладения,  образование больших  боярских  вотчин он относит  еще к тому
времени,  когда  Новгород не обособился  от  остальной Руси;  Ключевский  же
говорит,  что  новгородское  боярство  вышло из того  же  источника, как и в
других  областях;  этим  источником   была  служба   князю,  занятие  высших
правительственных  должностей  по назначению  князя,  -- князья, приезжая  в
Новгород,  назначали  тысяцких  и посадников,  по  его мнению, из  туземцев,
которые  приобретали  сан  боярина,  сохраняли  его за  собою  и  передавали
потомству. Следует  отдать  предпочтение  первому  мнению.  Следующий  класс
составляли   "житьи   люди".   По   мнению   одних,   это   --  новгородские
землевладельцы,  по мнению других -- средние капиталисты, живущие процентами
со  своих капиталов. За  ними следовали купцы, главным занятием которых была
торговля. Купцы  делились на сотни  и основывали купеческие  компании,  куда
принимали внесших 50 гривен серебра; каждый член такого купеческого общества
в своих торговых оборотах пользовался поддержкой своей общины. Вся остальная
масса  народа носила название "черных  людей".  К  ним принадлежали жившие в
городах ремесленники,  рабочие  и  жившие в  погостах  смерды  и земцы.  Под
земцами, как кажется, следует  подразумевать  мелких землевладельцев,  а что
касается до смердов,  то, по мнению Костомарова, это были безземельные люди,
а по  мнению  Бестужева-Рюмина, все сельское население Новгородской области.
Противоречие экономического устройства новгородской жизни политическому, как
сказано выше, было причиною  смут  Новгорода и ускорило  падение его вечевой
жизни.  В  XV  в. управление  фактически перешло  в руки немногих бояр, вече
превратилось в игрушку  немногих боярских фамилий, которые подкупали и своим
влиянием  составляли себе  большие партии  на вече из так  называемых "худых
мужиков вечников", заставляя их действовать в свою пользу; таким  образом, с
течением  времени новгородское  устройство  выродилось в охлократию, которая
прикрывала собой олигархию. Другой причиной политической слабости Новгорода,
кроме  внутреннего сословного разлада,  было  равнодушие  областей к  судьбе
главного  города, вследствие чего, когда Москва  стала  думать о  подчинении
Новгородской области, она незаметно достигла этого подчинения и не встретила
крепкого отпора со стороны  новгородского населения.  Таким образом, причина
падения   Новгорода   была  не   только   внешняя  --  усиление  Московского
государства,  но и  внутренняя;  если бы не было  Москвы, Новгород  стал  бы
жертвою иного соседа, его  падение было неизбежно, потому что  он сам в себе
растил семена разложения.


     Псков
     Псков,   один   из   пригородов  Новгорода,   расположенный  на   конце
новгородских владений, на границе  Руси  и  Литвы,  по  соседству с немцами,
играл роль передового русского поста на Западе и добросовестно исполнял свою
задачу -- задержать немцев в  их движении на русские земли. Псков, по своему
внутреннему   устройству,   подходил  к  Новгороду  --  то   же  вече,   как
господствующий орган правления,  та же посадничья  власть  (два  посадника),
подобные новгородским сословные деления. Только Псков был централизованное и
демократичнее.  А  это,  наряду с местными особенностями жизни,  дало другое
содержание  истории  Пскова. Псков, как город  с малой  территорией,  достиг
централизации в  управлении, которой  не  мог достигнуть Новгород. Пригороды
Пскова были или административные или военные  посты, которые выставлял Псков
на   литовской   и   ливонской   границе,   но   эти   пригороды  не   имели
самостоятельности.  Псков настолько  владел ими, что переносил их с места на
место и  налагал  на  них  наказания.  Благодаря малой  территории, боярские
владения не  достигли  во Псковской земле  таких размеров, как в  Новгороде,
вследствие чего не было большой разницы состояний;
     низшие классы не находились  в такой зависимости  от высших, и боярский
класс не был таким замкнутым,  как в Новгороде. С другой стороны,  бояре  не
держали в своих руках политическую судьбу Пскова, как это было  в Новгороде.
Вече, которое во Пскове было мирным, избирало обыкновенно двух посадников (в
Новгороде  же вече  избирало  только одного),  часто  их сменяло  и успешнее
контролировало.  Все   общество   имело   более  демократический   склад   с
преобладанием средних классов над высшими. Того внутреннего  разлада,  какой
губил Новгород, не  было. Самостоятельность Пскова пала не от внутренних его
болезней,  а  от внешних причин,  -- от усиления Москвы, которым  выражалось
стремление великорусского племени к государственному объединению.


     Литва
     Рядом    с    расцветом    политической    жизни    в    Новгороде    и
Суздальско-Владимирской  Руси  мы  замечаем  оживление и  усиление Волыни  и
особенно Галича.  "Центр жизни перешел в Руси южной от Днепра к Карпатам, --
говорит  проф. Бестужев-Рюмин;  -- это  перенесение  средоточия исторической
жизни  становилось  заметным уже  давно,  хотя  князья продолжали добиваться
Киева и  перед самым почти взятием его  татарами велись из-за него распри...
но несмотря  на  эти  распри Киев  уже  пал  еще после взятия  его  войсками
Боголюбского" (1169)... Жизнь историческая  нашла себе новое  русло:  руслом
этим  была земля  галицкая.  Но Мономаховичам, утвердившимся  на  Волыни и в
Галиче, пришлось  бороться  за власть с могучим  галицким боярством, которое
выросло  там  в  независимую  от  князя политическую силу  и выносит большое
давление иноземных  соседей: татар, поляков, угров и литвы. Открытая война и
дипломатическая игра с этими  соседями окончилась победой  не Галича. Волынь
перешла под власть Литвы  в середине XIV  в.,  а за обладание  Галичем та же
Литва спорила с 1340 г. с Польшей. Галичу выпала недолгая слава, и та миссия
соединения  южной и западной Руси, которая,  казалось, была  суждена  именно
Галичу, перешла от него к Литве.
     Благодаря тому, что  Литовское  государство составилось преимущественно
из русских  областей,  жило общей политической  жизнью  с  Польшей  и  имело
постоянные, хотя и враждебные сношения  с немцами, оно заинтересовало  своей
судьбой не  только русских, но и польских и немецких историков; в немецкой и
польской  литературах есть  очень серьезные труды  по литовской этнографии и
истории. Немецкая литература располагает такими  солидными сочинениями,  как
Voigt, Geschichte Preussens (1827 --1837) Roppel und Caro, Geschichte Polens
(1840--1869). В польской литературе после старых  баснословий, вроде Нарбута
Dzieje starozytne  narodu Litewskiego и др.) и Лелевиля Dzieje Litwy i Russi
и  др.) явились  очень хорошие  монографии  по литовской  истории, например:
Стадницкого  (ряд монографий о  литовских князьях:  Sunowie Gedumina и др.),
Вольфа (Wolff,  Rod  Gedumina), Смольки  (Smolka  Szkice hisloryczne и др.),
Прохаски (Prochazka,  Ostatni lata Witolda, 1882;  Szkice historyczne  z  XV
weku,  1884) и ряд прекрасных изданий памятников в сборнике "Monumenta medii
aevi  historica,  res  gestas  Poloniae  illustrantia" (в котором  принимают
участие и  другие ученые:  Соколовский,  Шуйский,  Левицкий).  Что  касается
русских ученых,  то  они прежде  мало обращали внимания на историю  Литвы, и
только в последнее время развилось сознание, что  Литва была государством по
населению  русским  и  что изучение  ее,  с  точки  зрения этнографической и
исторической,  составляет  интерес  первостепенной  важности   для  русского
историка. в  Литве, история  которой  шла  иным путем,  чем  история Москвы,
сохранились  чище  и  яснее некоторые черты древнерусской жизни,  и  русское
общество  в Литве осталось в своей массе  верным  своей народности,  хотя  и
поставлено было  в  тяжелые  условия  жизни и развития.  Из старых историков
Карамзин в своей "Истории Государства Российского" почти ничего не говорит о
Литве; Соловьев, хотя и отмечает литовские события, но отдел о  Литве у него
менее обработан, чем  история Московской  Руси. В  трудах ученых позднейшего
времени история Литвы выступает в более полном виде. Отметим из более ранних
монографий: Владимирского-Буданова, "Немецкое право в Литве и Польше" и др.;
Васильевского "Очерк истории города Вильны" и др.;
     Антоновича   "Очерк   истории   Великого   княжества   Литовского"   (в
"Монографиях по истории  западной и  юго-западной  России",  т.  1, 1885 г.;
Дашкевича   "Заметки   по    истории   Литовско-Русского   княжества".   Для
первоначального  руководства  следует   взять   только  что  названный  труд
Антоновича, у которого находится свод достоверных известий о Литве с  начала
ее истории  до уний с Польшей;  обстоятельный критический  обзор этого труда
составлен  Дашкевичем  в  его   "Заметках";  Антонович  и  Дашкевич  взаимно
дополняют  один другого,  и в  их трудах мы имеем первую  научно-достоверную
историю Литвы. Затем в "Истории России" Иловайского история Литвы излагается
на  разных  правах с  историей Москвы.  Подробные обзоры  литовской  истории
находим  также в "Русской Истории"  Бестужева-Рюмина.  Наконец, в позднейшие
годы  появились  монографии:  Владимирского-Буданова:  "Поместья  Литовского
Государства", "Формы крестьянского землевладения в Литве" и др.;  Любавского
"Областное деление  и местное управление  Литовско-Русского  государства"  и
"Литовско-русский сейм";
     Леонтовича "Очерки истории литовско-русского права";
     Максимейко  "Сеймы Литовско-Русского  государства до  1569  г.";  Лаппо
"Великое  княжество  Литовское"  во   2-й  половине  XVI  в.   (два   тома);
Довнар-Запольского "Государственное хозяйство вел.  княжества Литовского"  и
"Очерки по организации западнорусского крестьянства в XVI в.". Из популярных
изложений  литовской и западнорусской  истории  следует  упомянуть;  Беляева
"Рассказы из русской истории",  т. IV; Кояловича "Чтения по истории Западной
России"  и  превосходный  курс проф.  М.  К.  Любавского "Очерк  по  истории
Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно" (М. 1910).
     Племя, известное под названием литовского, является рассеянным с давних
пор на Балтийском  поморье,  между Западной Двиной и Вислой;  на востоке оно
распространяется на весь почти бассейн реки Немана и  своими крайними южными
поселениями достигает до среднего течения Западного Буга. Литовцы, как можно
заключить по  остаткам литовского  языка, составляли  самостоятельную  ветвь
арийского племени, близкую славянам. По немногочисленным сведениям, дошедшим
до  нас о  первоначальном  быте  литовцев, мы можем указать  в Х  и  XI  вв.
следующие народности или племена, на которые  распалось  литовское племя: на
севере литовской территории, на  правой стороне Двины жило племя, называемое
летгола;  к югу от  него по левому берегу Двины -- жемгола или  семигола; на
полуострове между Балтийским  морем и Рижским  заливом -- корс или куроны; к
западу  между устьем Немана и Вислы  -- пруссы. Они  разделялись  на  десять
колен;  название  двух  прусских  колен  "судинов" и  "галиндов"  находим  у
Птоломея, писателя II  в. по Р. X. Он помещает их на  тех же местах, где они
были позже,  на  основании чего  ученые склонны  думать, что литовское племя
поселилось у Балтийского моря очень рано.  По бассейну Немана жили: жмудь по
нижнему  течению и  литва  по  среднему течению.  Наконец,  по  реке  Нареву
простирались поселения последнего литовского народа ятвягов. Что касается до
быта  литовцев  в  древности, то,  как  замечено  было  выше, сведения о нем
скудны.  Религия  их  состояла,   вероятно,   в  поклонении  силам  природы.
Исторические известия  об  именах  литовских  божеств (за  исключением разве
Перкуна)  и  религиозных  обрядах  (за  исключением  немногих)  подвергаются
сильному подозрению со стороны позднейших ученых и часто опускаются в ученых
трудах.  По дошедшим до нас сведениям можем заключить, что у них существовал
очень влиятельный класс жрецов,  находящихся в  подчинении  у главного жреца
Криве  или   Криво-Кривейто,   который   пользовался   громадным  уважением.
Характерной   чертой   быта    литовцев   было   отсутствие   первых   начал
государственности,   которые,  например,  у  сл