сем  была верна духу  своего  отца,  хотя  ее
царствование  и  не  внесло  полного  благоустройства в жизнь  народа  (сама
Елизавета в конце царствования сознавалась, что зло, с которым она боролась,
"пресечения не имеет"),  однако народ оценил и гуманность,  и национальность
ее правления.  Отдохнувшее под  властью русских людей, в течение мирных лет,
народное чувство понимало, кому оно обязано долгим спокойствием, и Елизавета
царствовала спокойно  и стала  весьма популярной государыней; можно сказать,
что славой и популярностью своей в народе она обязана много своему Сенату. В
этом  оправдание правивших  в Сенате "случайных людей" Елизаветы, о  которых
так незаслуженно зло отозвалась Екатерина.
     Внешняя  политика. Главных руководителей  и общее направление  политики
Елизаветы мы уже видели.  Мы знаем, что и  во внешней политике при Елизавете
старались следовать  традициям Петра, но следовали не вполне точно,  как это
было и  в политике внутренней.  Теперь  нам  остается посмотреть на  главные
факты политических отношений и столкновений, бывших при Елизавете.
     Вступая  на  престол, Елизавета  застала Россию в войне  со  Швецией  и
находилась сама под сильным влиянием враждебных Австрии французов -- Шетарди
и  Лестока. Мы  знаем,  что  это  влияние  и ряд ошибок,  сделанных  русской
дипломатией, дурно отразились на международном положении России; они связали
России  руки  и вынудили  ее на бездействие  в борьбе  Пруссии  с  Австрией.
Елизавете  прежде  всего следовало  окончить шведскую войну  и  затем занять
независимое положение в европейских делах. Это  и выполнил с успехом  А.  П.
Бестужев-Рюмин.  Война со  Швецией окончена была в  1743 г.  миром в Або, по
которому Швеция не только не получила всей желаемой  ею Финляндии, но должна
была уступить России и новые области финляндские до реки Кюмени. После этого
все внимание русской дипломатии устремилось на Запад.
     Но Бестужеву не сразу и даже не скоро пришлось добиться  того,  что его
влияние   окрепло   и  его  политическая   система   была  усвоена   русским
правительством. При Елизавете в первые ее годы имел большое значение Лесток,
бывший проводником французских интересов при русском дворе. Все свое влияние
на Елизавету Лесток  употреблял для того, чтобы (вместе  с  Шетарди) втянуть
Россию в союз с Пруссией и Францией против Австрии, иначе говоря,  заставить
Россию  идти в политике тем же путем, которого близоруко держались при  Анне
Леопольдовне. Несмотря  на упорное противодействие Бестужева,  Лесток  был в
силе до 1748  г. Россия  бездеятельно смотрела на быстрый рост политического
могущества Пруссии,  вышедшей с полной победой из своей войны с  Австрией за
Силезию (1748 г). Но вместе с тем Елизавета держалась вне союза с Пруссией и
Францией. Таким образом,  Франции  только  удалось  устранить русскую помощь
Австрии, но не удалось распоряжаться русскими силами в свою пользу.
     В 1748 г. Бестужев путем ловкой придворной интриги избавился от Лестока
и его вдохновителя  Шетарди. Лесток был  изобличен  в продажности и сослан в
Устюг,  а  перехваченные  письма  Шетарди ясно  показали  Елизавете,  что он
относится  дурно лично к  ней, и  Шетарди  был  выслан  из России. С тех пор
Бестужев  начал  без соперников и помехи  (если  не  считать  соперничеством
случайного  вмешательства в  политику  других любимцев Елизаветы)  проводить
свою систему.  Уже  в 1750 г.  произошел  дипломатический  разрыв  России  с
Пруссией,  и вместе с тем росло сближение с Австрией. Как известно, в Европе
возвышение Пруссии вызвало после 1748  г. боязнь за политическое равновесие,
и эта боязнь  повела  к составлению коалиции  против  Фридриха  II.  Австрия
сблизилась с  Францией для мести Фридриху; и та,  и  другая искали  союза  с
Россией. За союз с Австрией стоял,  конечно, Бестужев; за союз с Францией --
Шуваловы.  Система Бестужева  требовала, чтобы  политическое  равновесие  не
нарушалось вблизи России, чтобы интересы старой русской союзницы Австрии  не
страдали  так  явно,  как они  страдали  от Фридриха. Взгляды Бестужева были
приняты императрицей,  лично  не  любившей  Фридриха,  и  Россия вступила  в
коалицию против него.  Положение дел было тогда таково. Две войны за Силезию
держали  Австрию в  боевой готовности; русская же армия оказалась в то время
вовсе  не  готовой,  т.е.  те 200 000  регулярных солдат, которыми  в  конце
царствования Петра располагала  Россия  и которые  в то время были громадной
силой, оказались негодными для немедленного действия. Со времен Петра прошло
много лет. Войска  были расположены на постоянных  квартирах  и обжились там
так,  что  утратили не  только  военную  гибкость,  но и  военную  годность.
Пришлось поэтому готовить армию к войне в то время, когда Австрия уже начала
оперировать, и на  подготовку армии потребовался целый год. Только во втором
году   войны   явились  русские   войска  в   Восточную  Пруссию  и   начали
наступательные действия  против Фридриха.  В 1757 г.  под  начальством С. Ф.
Апраксина они разбили прусский корпус при Грос-Егерсдорфе, но  затем,  будто
побежденные,  отступили  за Неман в Польшу. Это  дало основание и  своим,  и
чужим возвести на Апраксина обвинение в  неспособности и недобросовестности.
Современники и  некоторые историки винили Апраксина в  том, что он  отступил
вследствие слухов о болезни Елизаветы, ибо знал о  нерасположении к войне ее
преемника Петра II. Виновником позорного отступления считали и Бестужева. Но
в позднейших  исследованиях (особенно  Д.  Ф.  Масловского  "Русская армия в
Семилетнюю  войну") такой взгляд считается несправедливым. Апраксин отступил
из  Пруссии  потому,   что  в  войсках   были  большие  потери   и  не  было
продовольствия. Тем не менее он был  привлечен к  ответственности и умер под
судом  в 1758 г. Вместе с тем начато  было следствие и  над  Бестужевым;  за
многие "вины" политического и придворного характера  он был отставлен от дел
и сослан в деревню. В  сущности,  дело Апраксина  и Бестужева не вполне было
следствием военных дел: в него вмешались сложные придворные интриги.
     Командование  над войсками  было  передано генералу Фермору,  который в
1758  г. вступил  в Пруссию и выдержал нерешительную  битву с  Фридрихом при
Цорндорфе. В 1759  г. войсками начальствовал граф Салтыков, который и разбил
Фридриха при Кунерсдорфе. В  1760 г.  русский корпус занял  Берлин,  столицу
Фридриха, а в  1761 г. Бутурлин удачно действовал в восточной части Пруссии.
Смертью Елизаветы  (25 декабря 1761  г.) прекращено было  пятилетнее участие
русских в Семилетней  войне. Оно прошло не без пользы для русских войск, так
как. практически подготовило военных  людей для времени Екатерины II; но оно
прошло без пользы для государства, хотя наши удачные походы  показали Европе
большие военные  силы России. Наконец, и Пруссия была  ослаблена  настолько,
что Екатерина II могла не бояться ее завоевательного аппетита.


     Петр III и переворот 1762 года
     Петр Федорович и  Екатерина  Алексеевна.  В  1742 г. Елизавета объявила
наследником своего  племянника, родного внука Петра Великого (и внука сестры
Карла XII  шведского)  герцога Шлезвиг-Голштинского Карла-Петра-Ульриха. Для
русских людей он был таким же немецким принцем, как и те, от которых  в 1741
г.  освободилось русское общество и которые ему были так постылы.  Этот свои
выбор  или, лучше  сказать, необходимость этого выбора Елизавета скоро стала
считать  серьезным  несчастьем.  Четырнадцатилетний  осиротелый  герцог  был
перевезен из Голштинии  в  Россию,  нашел  в  Елизавете вторую мать,  принял
православие  и  вместо немецкого воспитания стал получать русское. В 1745 г.
его поспешили женить. Вопрос о невесте  очень  долго обсуждался  при  дворе,
потому  что  браку  придавали  политическое значение  и  боялись  ошибиться.
Наконец   Елизавета  остановилась  на  том  лице,  на  которое   указала,  в
противность  Бестужеву,  французско-прусская  партия,  на которое  указал  и
Фридрих     прусский,    --     на     принцессе     Софии-Августе-Фредерике
Ангальт-Цербст[ской].  Ее   отец  был  только   генералом  прусской  службы,
комендантом  Штетина;  мать  в  заботах  о довольно  бедном хозяйстве успела
потерять чувство такта и хороший характер, приобретя наклонность к стяжаниям
и пересудам. Невеста с матерью приехала в Россию, приняла православие и была
названа  Екатериной  Алексеевной;  25  августа  1745  г.  произошла  свадьба
17-летнего Петра с  16-летней  Екатериной. Но все  замечали,  что жених  был
холоден к невесте и прямо ссорился с будущей тещей. Впрочем, мать  Екатерины
проявила  свой  неуживчивый  характер  по  отношению ко  всем и  потому была
отправлена из России в том же 1745 г. Молодая  чета осталась как бы одинокой
в большом елизаветинском дворце,  будучи  оторвана  от  немецкой  среды,  от
обстановки своего детства.  И мужу, и жене приходилось самим определять свою
личность и свои отношения при дворе.
     Петр Федорович  был человеком  слабоодаренным  и физическими силами,  и
умственными,  рано  лишился  матери  и  отца  и остался на руках  гофмаршала
Брюммера, который был более  солдат, чем образованный человек,  более конюх,
чем  педагог. Детство  Петра прошло так,  что ничем  добрым  его нельзя было
вспомнить.  Его воспитание  было запушено, как  и  его  образование. Брюммер
установил такой порядок  жизни  для своего воспитанника, который  не мог  не
расстраивать его здоровья, и без того слабого: например, при продолжительных
занятиях мальчик не имел моциона и  не ел  до двух часов дня. А  в час обеда
владетельный герцог часто лишь  смотрел из  угла, как его дворня ела обед, в
котором ему  самом было  отказано  педагогами. Плохо питая мальчика, ему  не
позволяли  развиться,   почему  он  и  стал  вялым  и  слабым.  Нравственное
воспитание  было пренебрежено:  стояние  на  коленях  на  горохе,  украшение
ослиными  ушами, удары  хлыста  и  даже  битье чем попало  были обыкновенным
средством  педагогического  убеждения.  Ряд   нравственных   унижений  перед
придворными, грубых окриков Брюммера  и его наглых  выходок не мог, конечно,
выработать   в   принце  ни   здравых   нравственных   понятий,  ни  чувства
человеческого  достоинства.  Умственное  воспитание  тоже  было  плохо. Петр
изучал  много   языков,  много  предметов,  но  учили  его  через  силу,  не
сообразуясь  с  его  слабыми  способностями,  и  он  мало усвоил  и  получил
отвращение  к  учению. Латынь  же, которая  в то время была  обязательна для
каждого образованного  человека,  ему  надоела  до  того,  что  он  запретил
помещать в свою библиотеку в  Петербурге латинские книги. Когда  он явился в
Россию и Елизавета познакомилась с ним, она удивилась скудости его познаний.
Его  принялись  снова  учить,  уже  на православный  русский  лад. Но  науке
помешали болезни Петра  (в 1743 -- 1745 гг. он три раза был серьезно болен),
а затем  женитьба. Выучив православный  катехизис  наскоро,  Петр  остался с
воззрениями  немца-протестанта.  Знакомясь  с  Россией  из  уроков академика
Штелина,  Петр  не  интересовался  ею,  скучал  уроками  и оставался  весьма
невежественным  и неразвитым человеком  с немецкими взглядами и  привычками.
Россию он не  любил  и думал суеверно, что  ему в  России  несдобровать. Его
интересовали  одни  "увеселения": он  любил  танцевать,  по-детски шалить  и
играть в солдаты. Военное дело его  интересовало в высшей степени, но  он не
изучал  его,  а  забавлялся  им  и,  как  немец,  благоговел  перед  королем
Фридрихом, которому хотел подражать всегда и  во всем и не умел никогда ни в
чем.
     Женитьба  не образумила  его и не могла  образумить потому,  что он  не
чувствовал  своих странностей и был очень хорошего  мнения о самом  себе. На
жену,  которая  была  неизмеримо выше его, он смотрел свысока. Так как учить
его перестали, то он считал  себя взрослым человеком и, разумеется, не хотел
поучиться  у  жены  ни  ее  такту,  ни  ее  сдержанности,  ни,  наконец,  ее
деловитости.  Дел  он не хотел знать, напротив, расширил  репертуар забав  и
странных выходок: то по целым часам хлопал по комнатам кучерским  кнутом, то
безуспешно упражнялся на скрипке, то собирал дворцовых лакеев и играл с ними
в солдаты, то производил смотры игрушечным  солдатикам, устраивал игрушечные
крепости,  разводил  караулы и  проделывал  игрушечные военные упражнения; а
раз, на восьмом  году  своей женитьбы,  судил  по военным законам и  повесил
крысу, съевшую его крахмального солдатика. Все это проделывалось с серьезным
интересом,  и  по всему было видно, что эти игры в солдатики чрезвычайно его
занимали. Жену свою он  будил по ночам для того, чтобы она ела с ним устрицы
или  становилась на часы у его кабинета.  Ей он  подробно  описывал  красоту
увлекшей  его  женщины  и требовал  внимания к такой оскорбительной  для нее
беседе. Бестактно относясь к Екатерине и оскорбляя ее, он не имел  такта и в
отношении  -посторонних  лиц и  позволял  себе разные пошлости: например,  в
церкви  во  время службы, за спиной тетки, он  передразнивал  священников, а
когда  на него смотрели  фрейлины, он показывал им язык, но так, чтобы тетка
этого  не видела: своей тетки  он все-таки очень боялся. Сидя за  столом, он
издевался над прислугой, обливал ей  платья, подталкивал блюда на  соседей и
старался  поскорее  напиться.  Так  вел  себя наследник  престола,  взрослый
человек  и  отец  семейства (в  1754  г. у  него родился сын  Павел).  "Петр
обнаруживал  все признаки остановившегося  духовного развития, -- говорит С.
М.  Соловьев,  --  он  являлся  взрослым  ребенком".  Императрица  Елизавета
понимала  свойства Петра и часто плакала, беспокоясь за будущее, но изменить
порядок  престолонаследия не  решалась,  потому  что  Петр  III  был  прямым
потомком Петра Великого.
     Не теряли, однако, надежды  приохотить и приучить Петра к делам. Штелин
продолжал его  знакомить с государственными делами теоретически, а в 1756 г.
Петра назначили членом Конференции, учрежденной,  как  мы видели,  для особо
важных дел. В то же время в качестве герцога голштинского Петр каждую неделю
"в понедельник и  пятницу со своими  голштинскими министрами совет держал  и
дела  своего герцогства управлял". Все эти заботы имели кое-какой результат.
Петр заинтересовался делами, но не России, а Голштинии. Вряд ли он хорошо их
узнал, но он усвоил голштинские взгляды, желая отвоевать у Дании голштинские
земли и  очень  возился с голштинскими солдатами  и  офицерами, которых  ему
дозволено  было с 1755 г. привезти в Россию. С ними летом он жил в лагерях в
Ораниенбауме, усвоил себе их  солдатские манеры и фатовство,  у них выучился
курить, пить по-солдатски и мечтать о голштинских завоеваниях.
     Определилось с  течением времени и отношение Петра  к России  и русским
делам. Он говорил своей жене, что "не рожден  для России,  что он непригоден
русским и русские непригодны ему и убежден он, что погибнет в России". Когда
освободился шведский престол и Петр не мог его  занять, хотя имел  право, он
со злобой говорил вслух: "Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен
считать себя государственным арестантом, тогда как, если бы оставили меня на
воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа".  Когда  Петр
присутствовал на Конференции,  он  подавал  свои мнения и  в них обнаруживал
полное незнакомство с политическим  положением  России; о  русских интересах
рассуждал он  с точки зрения своей  любви к прусскому королю. Так,  незнание
России, презрение  к  ней,  стремление уйти из нее,  голштинские симпатии  и
отсутствие  зрелой личности  отличали будущего русского  императора. Канцлер
Бестужев серьезно думал о том, чтобы или  совсем устранить Петра от  власти,
или оградить иным путем от его влияния интересы России.
     Совсем иного  рода человек  была жена Петра,  великая княгиня Екатерина
Алексеевна.  Выросши  в  скромной  семье  незначительного  принца,  строгого
протестанта и  отца,  Екатерина получила  некоторое образование, увеличенное
собственной  ее  наблюдательностью  и восприимчивостью. В детстве  она много
путешествовала  по Германии, много видела  и слышала.  Уже  тогда она  своей
живостью  и способностями обращала  на себя  внимание наблюдательных лиц:  в
Брауншвейге  один каноник, занимавшийся  предсказаниями, заметил ее  матери:
"На лбу вашей дочери я вижу  по крайней мере три  короны". Когда Екатерину с
матерью вызвали в Россию,  для  нее не была секретом цель  поездки, и бойкая
девочка сумела с большим тактом сделать свои  первые шаги при русском дворе.
Отец  ее написал  ей  в руководство  ряд правил благоразумной сдержанности и
скромности. Екатерина к этим правилам присоединила  свой собственный такт  и
замечательное  практическое чутье и обворожила Елизавету, завоевала симпатии
двора,  а затем и народа. Не старше 15-ти лет, она вела себя  лучше и умнее,
чем  ее руководительница  мать. Когда мать  ссорилась  и  сплетничала,  дочь
старалась приобрести общее расположение. Она усердно занялась русским языком
и православным  вероучением.  Блестящие способности позволили  ей  оказать в
короткое  время  большие  успехи,  и  при церемонии крещения  она так твердо
прочла  символ веры, что  всех  этим  удивила.  Но сохранились известия, что
перемена  религии для  Екатерины  была не  так легка  и  радостна, как  с на
показывала императрице и  двору.  В благочестивом смущении перед  этим шагом
Екатерина много плакала и, говорят, искала утешения у лютеранского  пастора.
Однако   уроки  православного  законоучителя  от   этого  не   прекращались.
"Честолюбие берет  свое", -- замечал  по этому поводу один  дипломат. И сама
Екатерина признавалась, что она была честолюбива.
     Не любя ни мужа, ни Елизаветы, Екатерина  тем не менее держала  себя  в
отношении  их очень хорошо. Она старалась исправлять и покрывать все выходки
мужа  и  не жаловалась  на  него  никому.  К  Елизавете  же  она  относилась
почтительно и как  бы искала ее одобрения. В  придворной  среде  она  искала
популярности,  находя  для  каждого ласковое слово,  стараясь примениться  к
нравам двора, стараясь казаться чисто русской набожной женщиной. В то время,
когда  ее  муж  оставался  голштинцем и презирал русских,  Екатерина  желала
перестать быть немкой и отказалась после смерти родителей от всяких  прав на
свой  Ангальт-Цербст.  Ее  ум  и  практическая  осмотрительность  заставляли
окружающих  видеть  в  ней  большую   силу,  предугадывать  за  ней  большое
придворное  влияние. И действительно, с годами Екатерина  заняла  при  дворе
видное положение; ее знали с хорошей стороны даже в народной массе. Для всех
она стала виднее и симпатичнее своего мужа.
     Но личная жизнь Екатерины  была незавидна. Поставленная далеко от дел и
оставляемая на целые дни  мужем,  Екатерина не знала, что делать, потому что
совсем не имела  общества: она не могла  сближаться  с  придворными  дамами,
потому что  "смела  видеть перед собою только горничных",  по ее собственным
словам;  она  не могла сближаться с кругом придворных мужчин, потому что это
было неудобно. Оставалось читать,  и "чтение" Екатерины продолжалось  восемь
первых  лет  ее  супружеской  жизни.  Сперва она  читала  романы:  случайный
разговор с знакомым ей еще в Германии шведским графом  Гилленборгом направил
ее внимание на серьезные книги. Она перечитала много исторических сочинений,
путешествий,  классиков  и,  наконец,  замечательных  писателей  французской
философии и публицистической литературы  XVIII в. В эта годы она и  получила
ту  массу   сведений,   которой  удивляла   современников,  тот  философский
либеральный  образ мыслей, который принесла с  собой на престол. Она считала
себя  ученицей  Вольтера,  поклонялась  Монтескье,  изучала  Энциклопедию  и
благодаря  постоянному  напряжению  мысли стала  исключительным  человеком в
русском  обществе  своего  времени.  Степень  ее  теоретического  р