клиту  "свою мысль об избрании  Романова";  и по  представительству этого
святого  отца  будто  бы "синклит" избрал  Михаила. Во  всех этих легендах и
сообщениях особенно любопытна  та черта, что почин  в  деле избрания Михаила
принадлежит не высшим, а мелким людям. Казачество, говорят, также  стояло за
Михаила.
     С 7-го числа окончательный выбор был отложен до 21-го, и посланы были в
города люди, кажется,  участники собора, узнать  в  городах мнение народа  о
деле. И  города  высказались  за  Михаила.  К  этому  времени надо  относить
рассказы  А.  Палицына о том, что  к нему явился какой-то "гость Смирный" из
Калуги  с известием, что все северские города  желают именно Михаила.  Стало
быть,  против Михаила, насколько можно думать, были голоса только на севере,
народная же  масса  была за него.  Она  была  за него еще в 1610г.,  когда и
Гермоген, при  избрании Владислава, и народ высказывались именно за Михаила.
Поэтому  возможна  мысль  о  том,  что  собор  приведен к  избранию  Михаила
Федоровича  давлением  народной массы. У  Костомарова  ("Смутное время") эта
мысль мелькает, но очень слабо и неопределенно. Ниже мы будем иметь повод на
ней остановиться.
     Когда Мстиславские и другие бояре, а  также запоздавшие выборные люди и
посланные  по  областям  собрались  в  Москву,   то  21  февраля  состоялось
торжественное заседание  в Успенском соборе. Здесь выбор  Михаила был  решен
уже единогласно, вслед за чем последовали молебны о здравии  царя  и присяга
ему.  Известясь об избрании  царя, города еще до получения согласия  Михаила
присягали   ему  и   подписывали   крестоцеловальные   записи.   По   общему
представлению,  государя сам Бог избрал, и вся  земля  Русская радовалась  и
ликовала.  Дело теперь оставалось  только  за  согласием  Михаила,  получить
которое  стоило немалого труда.  В  Москве не знали даже, где  он находится:
посольство  к нему от  2 марта отправлено  было в  "Ярославль  или  где  он,
государь, будет". А Михаил  Федорович  после московской  осады  уехал в свою
костромскую вотчину, Домнино, где чуть было не подвергся нападению  польской
шайки, от которой  спасен был,  по  преданию, крестьянином Иваном Сусаниным.
Что Сусанин действительно  существовал, доказательством этого служит царская
грамота  Михаила,  которой семье  Сусанина даются различные  льготы.  Однако
между  историками велась  долгая  полемика  по поводу  этой  личности:  так,
Костомаров,  разобрав легенду о  Сусанине,  свел  все к  тому, что  личность
Сусанина  есть  миф, созданный народным воображением. Такого рода заявлением
он  возбудил  в 60-х  годах целое движение  в защиту  этой личности: явились
против  Костомарова статьи Соловьева, Домнинского, Погодина. В 1882 г. вышло
исследование Самарянова  "Памяти  Ивана  Сусанина".  Автор,  прилагая  карту
местности, подробно знакомит  нас с путем, по которому Сусанин вел  поляков.
Из  его  труда  мы узнаем, что Сусанин был доверенным  лицом у Романовых,  и
вообще эта книга представляет богатый материал о Сусанине. Из Домнина Михаил
Федорович  с  матерью  переехал   в   Кострому,  в   Ипатьевский  монастырь,
построенный  в XIV столетии Мурзой Четом,  предком Годунова. Этот  монастырь
поддерживался  вкладами  Бориса  и  при  Лжедмитрии  был  подарен  последним
Романовым, как предполагают, за все перенесенное ими от Бориса.
     Посольство,  состоявшее   из   Феодорита,  архиепископа  Рязанского   и
Муромского, Авраамия Палицына, Шереме-тева и  др., приехало вечером 13 марта
в  Кострому.  Марфа назначила ему  явиться  на другой день. И вот  14  марта
посольство,  сопровождаемое крестным ходом, при  огромном  стечении  народа,
отправилось  просить  Михаила  на  царство.  Источником  для ознакомления  с
действиями посольства служат  нам его донесения  в Москву. Из них мы узнаем,
что как Михаил, так и  инокиня  мать  сперва безусловно отвергли предложение
послов. Последняя говорила, что  московские люди "измалодушествовались", что
на таком великом государстве и не ребенку править не под силу, и т. д. Долго
послам  пришлось  уговаривать  и  мать,  и  сына;  они употребили  все  свое
красноречие, грозили  даже  небесной  карой;  наконец усилия  их  увенчались
успехом -- Михаил дал свое  согласие, а мать благословила его. Обо всем этом
мы знаем, кроме посольских  донесений в Москву, еще из избирательной грамоты
Михаила,  которая  впрочем, в  силу  ее малой самостоятельности, как мы  уже
говорили  выше,  не  может  и меть  особен  ной ценности: она составлена  по
образцу избирательной грамоты Бориса Годунова; так,  сцена плача народного в
Ипатьевском  монастыре   списана   с  подобной  же  сцены,  происходившей  в
Новодевичьем монастыре, описанной в Борисовой грамоте (оттуда взял ее Пушкин
для своего "Бориса Годунова").
     Как  только  согласие  Михаила  Федоровича  было получено, послы  стали
торопить его  ехать  в  Москву;  царь отправился,  но  путешествие  это было
чрезвычайно  медленно, так  как  разоренные дороги далеко  не  могли служить
удобным путем.
     Значение  новой  династии.  Такова  внешняя  сторона  воцарения Михаила
Федоровича  Романова.  Но  есть и внутренний  смысл в событиях этого важного
исторического момента, сокрытый от нас  ходячим  преданием и восстановляемый
детальным изучением эпохи.
     Посмотрим на  эту,  так сказать, интимную сторону московских отношений,
приведших к образованию новой и притом прочной династии.
     В настоящее время можно считать совершенно выясненным, что руководители
земского ополчения  1611 -1612 гг. ставили своей задачей не только  "идти на
очищение" Москвы от поляков, но и сломить казаков, захвативших в  свои  руки
центральные  учреждения   в  подмосковных  "таборах",  а  вместе  с  ними  и
правительственную  власть. Как  ни  слаба  была  на  деле  эта  власть,  она
становилась  поперек  дороги  всякой  иной попытке создать  центр  народного
единения; она покрывала своим авторитетом  "всея  земли" казачьи бесчинства,
терзавшие земщину, она грозила, наконец, опасностью социального переворота и
водворения   в  стране   "воровского"  порядка   или,  вернее,   беспорядка.
Обстоятельства поставили  для  князя Пожарского войну с  казаками  в  первую
очередь:  казаки  сами   открыли   военные  действия  против   нижегородцев.
Междоусобная война русских  людей шла  без помехи со стороны поляков и литвы
почти весь 1612 год. Сначала Пожарский выбил казаков из Поморья и Поволжья и
отбросил  их  к  Москве. Там, под Москвой, они были не  только не вредны, но
даже полезны для целей  Пожарского  тем, что парализовали польский  гарнизон
столицы.  Предоставляя  обоим своим врагам истощать себя  взаимной  борьбой,
Пожарский не спешил из Ярославля к Москве. Ярославские власти думали  даже и
государя избрать в Ярославле и собирали  в этом городе совет  всей  земли не
только   для  временного  управления  государством,  но  и  для   государева
"обиранья". Однако приближение к  Москве вспомогательного польско-литовского
отряда  вынудило Пожарского  выступить к  Москве, -- и там, после победы над
этим отрядом, разыгрался последний акт междоусобной борьбы земцев и казаков.
Приближение  земского  ополчения   к  Москве   заставило   меньшую  половину
казачества отложиться от прочей  массы и вместе  с  Заруцким, ее атаманом  и
"боярином",  уйти  на юг.  Другая,  большая половина казаков,  чувствуя себя
слабее  земцев, долго не  решалась ни бороться  с ними, ни  подчиниться  им.
Надобен  был целый месяц  смут и  колебаний, чтобы  пред-родитель этой части
казачества, тушинский боярин  кн. Д. Т. Трубецкой, мог вступить в соглашение
с  Пожарским  и  Мининым  и  соединил  свои  "приказы"  с  земскими  в  одно
"правительство". Как старший по своему отчету и чину, Трубецкой занял в этом
правительстве первое место;
     но фактическое преобладание принадлежало другой стороне, и  казачество,
в  сущности,  капитулировало  перед земским  ополчением, поступив как бы  на
службу и в  подчинение земским властям. Разумеется,  это подчинение не могло
сразу  стать  прочным,  и  летописец  не  раз   отмечал  казачье  своеволие,
доводившее рать почти "до  крови", однако  дело  стало ясно в том отношении,
что казачество отказалось от прежней борьбы с основами земского порядка и от
первенства во власти. Казачество распалось и отчаялось в своем торжестве над
земщиной.
     Такое поражение  казачества  было  очень важным событием во  внутренней
истории московского общества, не менее важным, чем "очищение" Москвы. Если с
пленом польского гарнизона падала всякая  тень власти Владислава на Руси, то
с поражением казачества исчезла всякая возможность дальнейших самозванческих
авантюр.  Желавшее  себе  царя  "от иноверных" московское боярство  навсегда
сошло с политической арены, разбитое бурями смутной поры. Одновременно с ним
проиграла   свою  игру  и  казачья   вольница  с  ее  тушинскими   вожаками,
измышлявшими самозванцев. К делам  становились "последние"  московские люди,
пришедшие с Кузьмой Мининым  и Пожарским городские мужики и рядовые служилые
люди.  У  них  была  определенная  мысль  "иных  некоторых земель  людей  на
Московское государство не  обирать и Маринки с сыном не хотеть", а хотеть  и
обирать  кого-нибудь  из своих "великих родов". Так  само  собой  намечалось
главное условие  предстоявшего  в Москве царского  избрания; оно вытекало из
реальной   обстановки   данной   минуты,   как   следствие   Действительного
взаимоотношения общественных сил.
     Сложившаяся в ополчении 1611 -- 1612  гг. правительственная власть была
создана  усилиями  средних  слоев  московского  населения  и была  их верной
выразительницей.  Она  овладела  государством,  очистила  столицу,   сломила
казачьи таборы и подчинила  себе большинство организованной казачьей  массы.
Ей оставалось оформить свое торжество  и царским избранием возвратить стране
правильный правительственный порядок. Недели через  три после взятия Москвы,
т.е. в  серед и не ноября  1612г.,  временное правительство  уже посылает  в
города  приглашения  прислать в  Москву выборных  и  с  ними  о  государском
избрании "совет  и договор  крепкой".  Этим как бы  открывался избирательный
период,  завершенный в  феврале избранием царя  Михаила. Толки  о  возможных
кандидатах на престол должны были  начаться немедля. Хотя мы вообще и  очень
мало знаем о таких толках, однако можем -- из  того,  что знаем,  -- извлечь
несколько ценнейших  наблюдений над взаимоотношениями  существовавших  тогда
общественных групп.
     Недавно стало известно (в издании А. Гиршберга) одно важное показание о
том, что  делалось в Москве в самом  конце ноября 1612 г. В эти дни польский
король послал  свой  авангард под  самую Москву, а в  авангарде находились и
русские "послы" от Сигизмунда и Владислава к московским людям, именно: князь
Данило Мезецкий и дьяк  Иван  Грамотин. Они должны были "зговаривати Москвы,
чтобы приняли королевича  на царство".  Однако  все их посылки  в Москву  не
привели к  добру, и Москва начала с польским авангардом "задор и бой". В бою
поляки  взяли  в  плен  бывшего  в Москве  смоленского  сына боярского Ивана
Философова  и  сняли с него допрос. То, что показал им Философов, было давно
известно из московской  летописной записи. Его  спрашивали:  "хотят ли взять
королевича на царство? и Москва ныне  людна  ли и запасы в ней  есть ли?" По
выражению летописца,  Философову "даде Бог слово, что глаголати", он  сказал
будто бы полякам:  "Москва людна и  хлебна, и на то все обещахомся, что всем
помереть  за  православную веру, а  королевича на царство не имати". Из слов
Философова, думает летописец, король вывел  заключение,  что в  Москве много
сил и единодушия, и потому  ушел из  Московского  государства.  Не так давно
напечатанный документ освещает иным светом показание  Философова. В изданных
А. Гиршбергом материалах по  истории  московско-польских отношений мы читаем
подлинный отчет королю и  королевичу князя Д. Мезецкого  и  Ив. Грамотина  о
допросе Философова. Они, между прочим,  пишут: "А в роспросе, господари, нам
и полковником сын боярской (именно  Иван Философов)  сказал, что на Москве у
бояр, которые  вам, великим господарям, служили,  и у лучших  людей  хотение
есть,  чтоб  просити на  господарство  вас,  великаго  господаря  королевича
Владислава  Жигимонтовича, а  именно  де  о  том  говорити  не  смеют, боясь
казаков,  а говорят, чтобы  обрать на  государство чужеземца;  а  казаки де,
господари,   говорят  чтоб  обрать  кого  из  русских  бояр,  а  примеривают
Филаретова сына и  Воровского  Колужскаго. И во  всем де и  казаки бояром  и
дворяном сильны, делают что хотят; а дворяне де и дети боярские  разъехалися
по поместьям, а на  Москве осталось дворян  и детей  боярских всего тысячи с
две, да казаков полпяты тысячи человек (т.е. -- 4500), да стрельцов с тысячу
человек, да мужики чернь.  А бояр  де, господари, и  князя  Федора Ивановича
Мстиславского с товарищи, которые на Москве сидели,  в Думу не припускают, а
писали об них в городы ко всяким людям: пускать их в Думу, или нет? А делает
всякие дела князь  Дмитрий Трубецкой да князь Дмитрий  Пожарский, да Куземка
Минин. А кому вперед быти на господарстве, того еще не постановили на мере".
Очевидно, что  из  этих слов отчета о показании  Философова польский  король
извлек не совсем те выводы, какие предположил московский  летописец.  Что  в
Москве большой  гарнизон, король мог не сомневаться: семь  с половиной тысяч
ратных  людей,  кроме черни,  годной  по  тем  временам  для  обороны  стен,
составляли  внушительную  силу.  Среди  гарнизона  не  было  единодушия,  но
Сигизмунд видел, что в Москве преобладают,  и притом решительно преобладают,
враждебные ему элементы. Не питая надежд  на успех,  он и решился  повернуть
назад.
     Такова обстановка,  в какой  известно  нам  показание  Философова.  Обе
воевавшие  стороны придавали ему  большое значение.  Москва  знала его  не в
деловой,  а,  так сказать,  в эпической  редакции;  отступление  Сигизмунда,
бывшее  или  казавшееся  последствием  речей Философова,  придало  им  ореол
патриотического  подвига,   и  самые  речи  редактировались  летописцем  под
впечатлением  этого подвига, слишком благородно и красиво.  Король  же узнал
показание Философова в деловой передаче такого умного дельца, каков был дьяк
Ив. Грамотин. Сжато и метко очерчивается в отчете  кн. Мезецкого и Грамотина
положение  Москвы, и мы в интересах научной правды можем смело положиться на
этот отчет.
     Становится  ясно, что через  месяц  по  очищении  Москвы  главные  силы
земского ополчения были уже демобилизованы. По обычному московскому порядку,
с окончанием похода служилые отряды получали разрешение возвращаться в  свои
уезды  "по  домам".  Взятие  Москвы  было  тогда  понято  как конец  похода.
Содержать многочисленное войско в разоренной Москве было трудно; еще труднее
было служилым людям кормиться там самим. Не было и основания для того, чтобы
держать в  столице большие  массы  полевого войска --  дворянской конницы  и
даточных  людей.  Оставив в  Москве  необходимый  гарнизон,  остальных сочли
возможным  отпустить домой.  Это-то и разумеет  летописец,  когда говорит  о
конце  ноября:  "Людие ж с  Москвы все  розъехалися".  В  составе гарнизона,
опять-таки по  обычному порядку, были  московские  дворяне, некоторые группы
провинциальных,  "городовых",  дворян  (сам Иван Философов, например, был не
москвич, а "смолянин",  т.е.  из  смоленских дворян),  далее стрельцы (число
которых уменьшилось в смуту)  и, наконец, казаки, Философов точно определяет
число  дворян в 2000, число стрельцов в 1000 и число казаков в 4500 человек.
Получилось  такое  положение, которое  вряд  ли  могло нравиться  московским
властям.  С  роспуском городских  дружин  служилых  и  тяглых  людей  казаки
получили  численный  перевес в  Москве.  Их  некуда было  распустить  по  их
бездомовности  и  их  нельзя  было  разослать  на  службу  в  города  по  их
ненадежности. Начиная  с приговора 30  июня  1611  г.,  земская власть,  как
только получала преобладание над казачеством, стремилась выводить казаков из
городов и собирать их у себя  под рукой в целях надзора, и  Пожарский в свое
время, в  первой  половине  1612  г., стягивал  служилых  подчинившихся  ему
казаков в Ярославль и затем вел их с собой под Москву. Поэтому-то в Москве и
оказалось так много  казаков. Насколько мы располагаем цифровыми данными для
того  времени,  можно  сказать,  что  указанное  Философовым  число  казаков
"полпяты тысячи" очень велико, но вполне вероятно. По некоторым соображениям
приходится думать, что в  1612 г.  под  Москвой с кн. Трубецким и  Заруц-ким
сидело около 5000 казаков;  из них  Заруцкий увел  около  2000,  а остальные
поддались  земскому ополчению Пожарского.  Не  знаем точно, сколько пришло в
Москву казаков с Пожарским из Ярославля; но знаем, что немногим позднее того
времени, о котором  идет  теперь речь, а именно в  марте и  апреле  1613 г.,
казачья  масса  в  Москве была  столь  значительна,  что  упоминаются отряды
казаков  в  2323  и 1140 человек  и ими не исчерпывается еще вся  наличность
казаков в Москве. Таким образом, надобно верить цифре Философова и признать,
что  в  исходе  1612г. казачьи  войска  в Москве  числом  более, чем  вдвое,
превосходили дворян и раза в полтора превосходили дворян и стрельцов, вместе
взятых. Эту массу надобно было обеспечить кормами  и держать в повиновении и
в порядке. По-видимому,  московская власть этого не достигала, и побежденное
земцами казачество снова поднимало голову, пытаясь овладеть положением дел в
столице.  Такое настроение казаков и  отметил  Философов словами: "И во всем
казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят".
     С одной стороны, казаки настойчиво и беззастенчиво требовали "кормов" и
всякого жалованья,  а  с  другой  --  они  "примеривали"  на  царство  своих
кандидатов. О кормах и жалованье  летописец говорит  кратко,  но  сильно: он
сообщает,   что  казаки  после   взятия  Кремля  "начаша  прошати  жалованья
безпрестанно",  они  "всю  казну  московскую  взяша, и едва  у  них  немного
государевы казны отняша";
     из-за казны  они однажды пришли в Кремль и хотели "побить"  начальников
(т.е.  Пожарского и Трубецкого), но дворяне не допустили до этого и меж ними
"едва без крови проиде". По словам Философова, московские власти "что у кого
казны сыщут, и то все отдают казаком  в жалованье; а  что (при сдаче Москвы)
взяли в Москве  у  польских и русских  людей, и то  все  поимали казаки  ж".
Наконец,  архиепископ  Арсений Елассонский  согласно с Философовым  сообщает
некоторые подробности о розысках царской казны после московского  очищения и
о  раздаче  ее  "воинам и  казакам",  после чего  "весь  народ  успокоился".
Очевидно,  вопрос  об  обеспечении казаков  составлял  тогда тяжелую  заботу
московского правительства и постоянно грозил властям насилиями с их стороны.
Сознавая свое численное превосходство в Москве, казаки шли далее "жалованья"
и "кормов": они, очевидно, возвращались к мысли о политическом преобладании,
утерянном ими вследствие успехов Пожарского.  После московского  очищения во
главе  временного  правительства почитался  казачий  начальник боярин  князь
Трубецкой, главную силу  московского  гарнизона  составляли казаки: очевидна
мысль, что казакам может и должно принадлежать и решение вопроса о том, кому
вручить московский престол. Стоя на этой мысли, казаки заранее "примеривали"
на престол  наиболее  достойных,  по  их мнению,  лиц.  Такими оказались сын
бывшего тушинского  и  калужского  царя  "Вора",  увезенный  Заруцким, и сын
бывшего   тушинского   патриарха   Филарета  Романова.  Московским   властям
приходилось до времени терпеть все казачьи  выходки и притязания, потому что
привести казаков в полное  смирение можно было или  силой,  собрав  в Москву
новое земское ополчение, или авторитетом  всей земли,  создав Земской собор.