н уехал в свой Воскресенский монастырь, отказавшись
от  патриаршества "на Москве" и  не дождавшись  объяснения  с  царем.  Через
несколько  дней  царь  послал  двух  придворных  спросить  у  патриарха, как
понимать его поведение --  совсем ли он отказался от патриаршества  или нет?
Никон отвечал  царю очень сдержанно, что  он не считает себя патриархом  "на
Москве", и дал свое благословение  на  выборы нового патриарха и на передачу
патриарших дел  во временное  заведование Питирима, митрополита  Крутицкого.
Никон затем  просил прощения  у Алексея Михайловича за свое удаление, и царь
простил его.  Поселясь  в Воскресенском монастыре (от Москвы верстах в 40 на
северо-западе),  принадлежавшем  Никону  лично,   он  занялся  хозяйством  и
постройками  и  просил   Алексея   Михайловича   не  оставлять  его  обители
государевой  милостыней.  Царь,  со своей  стороны,  милостиво  обращался  с
Никоном,  и отношения между ними не походили  на  ссору. Царю  доносили, что
Никон решительно не хотел "быть в патриархах", и царь заботился  об избрании
нового патриарха на место Никона. В  избрании патриарха тогда  и  заключался
весь вопрос: дело обещало уладиться мирно, но скоро начались неудовольствия.
Никон  узнал,  что светские люди  разбирают патриаршие бумаги, оставленные в
Москве, обиделся на это и  написал по этому поводу государю письмо  с массой
упреков, жалуясь и на то, между  прочим, что  из Москвы  к Никону  никому не
позволяют ездить. Затем он стал жаловаться, что его не считают патриархом, и
очень рассердился на митрополита Питирима за  то, что  тот  решился заменить
собой патриарха в известной церемонии -- шествии на осляти (весной 1659). По
этому  поводу Никон заявил, что  он  не  желает  оставаться  патриархом  "на
Москве", но что  не сложил с себя патриаршего сана. Выходило так, что Никон,
не будучи  патриархом Московским, был все же  патриархом  Русской  церкви  и
считал себя  вправе вмешиваться  в церковные дела; если бы на Москве избрали
нового патриарха, то в  Русской церкви настало бы двупатриаршество. В Москве
не знали, что делать, и не решались избирать нового пастыря.
     Летом 1659 г. Никон неожиданно приехал в Москву, недолготам пробыл, был
принят  царем с  большой  честью, но объяснений и  примирения  между ними не
произошло,  отношения  оставались неопределенными,  и дело не распутывалось.
Осенью того же 1659 г. Никон, с позволения царя, поехал навестить два других
своих  монастыря:  Иверский  (на Валдайском озере) и Крестный (близ  Онеги).
Только  теперь, в  долгое отсутствие  Никона, решился царь  собрать духовный
собор, чтобы обдумать положение дел  и решить, что делать. В феврале 1660 г.
начало свои заседания русское духовенство и по рассмотрении дел  определило,
что Никон  должен быть  лишен патриаршества  и  священства  по правилам  св.
апостолов  и соборов, как  пастырь, своей  волей оставивший паству. Царь, не
вполне  доверяя правильности  приговора,  пригласил  на  собор  и  греческих
иерархов, бывших тогда в Москве.  Греки подтвердили  правильность  соборного
приговора  и  нашли ему новые  оправдания  в церковных  правилах. Но  ученый
киевлянин Епифаний  Славинецкий не согласился с  приговором  собора  и подал
царю особое мнение,  уличая  собор в неверном толковании  церковных правил и
доказывая,  что у Никона нельзя  отнять священства, хотя и должно лишить его
патриаршества.  Авторитет  греков  был,  таким образом, поколеблен в  глазах
царя, он  медлил  приводить  в исполнение соборный приговор,  тем  более что
многие  члены  собора  (греки) склонны  были оказать  Никону снисхождение  и
просили об  этом  государя. Итак, попытка распутать дело с помощью собора не
удалась, и Москва осталась без патриарха.
     Никон же продолжал  считать себя патриархом и высказывал,  что в Москве
новый патриарх должен быть поставлен им самим. Он воротился  в Воскресенский
монастырь, узнал,  конечно,  о  приговоре собора по  поводу его низложения и
понял,  что теперь ему  нелегко  возвратить утраченную власть.  Удаляясь  из
Москвы, он рассчитывал, что его будут  умолять  о возвращении  на патриарший
престол, но этого не случилось, а собор  1660  г.  показал ему окончательно,
что  в  Москву  его просить  не будут. Что влияние  Никона пало совсем,  это
увидели и другие: сосед Никона по земле, окольничий Боборыкин, вступил с ним
в тяжбу, не уступая куска  земли когда-то всесильному патриарху. Недовольный
тем, что Боборыкину дали суд на патриарха, Никон  пишет  царю письмо, полное
укоризн и  тяжелых обвинений.  В то же время он не ладит с  Питиримом,  мало
обращавшим внимания на бывшего патриарха, и даже предает его анафеме. Вообще
Никон, не ожидавший невыгодного для себя оборота  дела, теряет самообладание
и  слишком волнуется от тех неприятностей и уколов, какие постигают его, как
всякого   павшего   видного  деятеля.  Но  до  1662  г.   против  Никона  не
предпринимают ничего решительного, хотя резкие  выходки  его  все  больше  и
больше вооружают против него прежнего его друга царя Алексея.
     В 1662 г.  приехал в  Москву отставленный от  своей  должности  Газский
митрополит Паисий Лигарид, очень  образованный  грек, много  скитавшийся  по
Востоку и  приехавший в  Москву с  целью лучше  себя обеспечить.  В XVII  в.
греческое духовенство очень охотно посещало Москву с  подобными намерениями.
Ловкий дипломат,  Паисий скоро успел  приобрести в Москве друзей и  влияние.
Всмотревшись в отношения царя и патриарха, он без труда  заметил, что звезда
Никона уже померкла, понял, на чью сторону ему должно стать: он стал  против
Никона, хотя сам приехал  в  Москву по его милостивому  и  любезному письму.
Сперва, по приезде своем, вступил  он в  переписку  с  Никоном,  обещал  ему
награду на небесах за его "неповинныя страдания", но уговаривал вместе с тем
Никона  смириться  перед  царем. Но уже  с первых дней он советовал  царю не
медлить с патриархом, требовать от него покорности и низложить  его, если не
покорится и  не  "воздержится  отдел  патриарших". Как ученейшему  человеку,
Лигариду предложили в Москве от имени боярина Стрешнева (врага Никона) до 30
вопросов о поведении Никона с тем, чтобы Паисий решил, правильно ли поступал
патриарх. И Лигарид все вопросы решил не  в пользу Никона. Узнав его ответы,
Никон около года трудился над возражениями и написал в ответе Лигариду целую
книгу страстных и очень метких оправданий.
     Очевидно, под влиянием Лигарида царь Алексей Михайлович в конце 1662 г.
решился созвать  второй  собор о  Никоне.  Он велел архиепископу  Рязанскому
Иллариону  составить для  собора как бы обвинительный  акт  -- "всякие вины"
Никона собрать -- и приказал звать на собор восточных патриархов.
     Никон, подавленный отношением царя к нему, и раньше искал мира, посылая
к царю письма  и прося его перемениться к нему "Господа ради";  теперь же он
решил тайком приехать в Москву и приехал ночью (на Рождество 1662 г.), чтобы
примириться  с  государем  и  предотвратить собор,  но  той  же ночью  уехал
обратно, извещенный,  вероятно, своими московскими друзьями, что его попытка
будет  напрасной.  Видя, что  примирение  невозможно,  Никон снова переменил
поведение.  Летом  1663 г.  он произнес на упомянутого  Боборыкина  (Дело  с
которым  у него продолжалось) такую двумысленную анафему, что Боборыкин  мог
ее  применить к  самому  царю  с  царским семейством, что  он  и сделал,  не
преминув  донести в Москву. Царь  чрезвычайно огорчился этим событием и тем,
что на следствии по этому  делу Никон вел себя  очень заносчиво  и наговорил
много  непристойных  речей  на  царя.  Об  этом,  впрочем,  постарались сами
следователи, выводя патриарха  из себя своими вопросами и своим недоверием к
нему. Если царь  Алексей Михайлович сохранил еще какое-нибудь расположение к
Никону, то после этого случая оно должно было исчезнуть вовсе.
     Восточные  патриархи, приглашение которым  было послано  в декабре 1662
г., прислали свои ответы только в мае
     1664 г. Сами они  не  поехали в Москву,  но очень обстоятельно ответили
царю нате вопросы, какие царь  послал им о деле Никона одновременно со своим
приглашением. Они  осудили поведение Никона и признали, что патриарха  может
судить  и  поместный   (русский)  собор,  почему  присутствие  их  в  Москве
представлялось  им  излишним.  Но царь  Алексей Михайлович непременно желал,
чтобы в Москву приехали сами патриархи, и отправил им вторичное приглашение.
Очень  понятно  это желание  царя  разобрать  дело  Никона  с помощью высших
авторитетов  церкви;  он  хотел, чтобы в будущем  уже  не  оставалось  места
сомнениям и не было возможности для Никона протестовать против собора.
     Но Никон не желал собора,  понимая, что собор обратится против него, он
показывал  вид,  что собор для  него не  страшен, но в  то  же время  сделал
открыто и гласно  первый шаг к примирению, чтобы  этим уничтожить надобность
собора; он решился с помощью, и может быть по мысли, некоторых  своих друзей
(боярина Н. И. Зюзина) приехать в Москву патриархом, так, как когда-то уехал
из  нее. Ночью  на  1 декабря  1664  г.  он  неожиданно  явился  на утреню в
Успенский  собор,  принял  участие  в богослужении  как  патриарх  и  послал
известить государя о своем приходе, говоря:
     "Сшел я  с  престола  никем  не гоним,  теперь пришел  на престол никем
незванный". Однако  государь,  посоветовавшись  с  духовенством  и  боярами;
собранными тотчас же во дворец,  не пошел к Никону и приказал  ему уехать из
Москвы.  Еще  до  рассвета уехал  Никон, отрясая прах от  ног своих, понимая
окончательно  свое падение.  Дело о приезде его было  расследовано, и  Зюзин
поплатился ссылкой. Никону приходилось ожидать патриаршего суда над собой. В
     1665 г. он тайком  отправил патриархам послание,  оправдывая в нем свое
поведение,  чтобы  патриархи  могли правильнее  судить  о  его деле;  но это
послание  было  перехвачено и  на суде  служило веской уликой против Никона,
потому что было резко написано.
     Только осенью  1666  г.  приехали  в  Москву  патриархи Александрийский
Паисий и Антиохийский  Макарий (Константинопольский и Иерусалимский  сами не
приехали, но  прислали  свое  согласие  на приезд двух  первых и  на суд над
Никоном). В ноябре 1666 г.  начался собор, на который был вызван и Никон. Он
держал  себя  как обиженный,  но признал собор правильным;  оправдывался  он
гордо и  заносчиво, но  повиновался собору. Обвинял его сам царь, со слезами
перечисляя "обиды" Никона. В  декабре постановили приговор  Никону,  сняли с
него  патриаршество  и   священство   и  отправили  в  ссылку  в  Ферапонтов
Белозерский монастырь. Так окончилось "дело патриарха Никона".
     Неспокойно  выслушал  Никон  свой  приговор; он  стал  жестоко  бранить
греческое   духовенство,  называя  греков  "бродягами".  "Ходите  всюду   за
милостынею", -- говорил  он им  и с иронией советовал  поделить  между собой
золото и жемчуги  с  его патриаршего клобука и панагии. Ирония Никона многим
была  тогда  близка  и   понятна.  Греки  действительно  "всюду   ходили  за
милостынею"; потрудшись  над осуждением Никона  в  угоду  могущественнейшему
монарху  и  радуясь  совершению  правосудия,  не   забывали  они  при   этом
высказывать надежду, что теперь не  оскудеет к ним милость  царская. В видах
этой  милости они  и  до собора и  на  соборе 1666  г. старались возвеличить
царскую власть и утвердить  ее  авторитет даже в делах церкви, ставя в  вину
Никону  его  стремление  к   самостоятельности  в  сфере  церковной.  Никон,
заносчивый, непоследовательный и много погрешивший, -- симпатичнее для нас в
своем падении, чем греки с своими заботами о царской милости.
     Собор единогласно осудил Никона, но когда стали  формулировать приговор
над ним, то произошло на соборе крупное разногласие по вопросу об отношениях
властей, светской и духовной. В приговоре,  редактированном греками, слишком
явно и резко проводились тенденции в пользу  первой: греки  ставили светскую
власть  авторитетом в делах церкви и веры, и против этого восстали некоторые
русские  иерархи (как  раз  бывшие враги Никона),  за  что они и подверглись
церковному  наказанию.   Таким   образом,   вопрос   об  отношении   властей
принципиально был  поднят на соборе 1666--1667 гг.  и был решен собором не в
пользу церковной власти.
     Этот  вопрос необходимо должен был возбудиться на этом соборе:  он  был
весьма существенным  в деле Никона  и проглядывал гораздо раньше собора 1666
г.  Никон  боролся и  пал не только  из-за личной ссоры,  но из-за принципа,
который проводил. Во всех речах и посланиях Никона прямо высказывается  этот
принцип,  и его чувствовал сам царь Алексей Михайлович, когда (в 1662  г.  в
вопросах  Стрешнева  Лигариду и  в  1664 г. в  вопросах  патриархам)  ставил
вопросы  о  пространстве  власти  царской  и  архипастырской.  Никон  крепко
отстаивал  то  положение, что церковное управление должно  быть  свободно от
всякого  вмешательства светской  власти, а  церковная  власть  должна  иметь
влияние в политических делах. Это воззрение  рождалось в Никоне  из высокого
представления  о  церкви  как о руководительнице высших  интересов общества;
представители церкви, по мысли  Никона, тем самым  должны стоять выше прочих
властей.   Но   такие   взгляды   ставили   Никона   в   полный   разлад   с
действительностью: в  его время,  как  он думал, государство возобладало над
церковью,  и необходимо было возвратить церкви ее должное положение, к этому
и шла  его  деятельность  (см.: Иконников  "Опыт  исследования о  культурном
значении Византии в Русской Истории", Киев, 1869г.). По этому самому  распря
Никона с  царем не была только личной ссорой друзей, но вышла за ее пределы;
в  этой распре царь и патриарх являлись представителями двух противоположных
начал. Никон  потому и пал,  что  историческое течение нашей жизни не давало
места его мечтам,  и осуществлял он их, будучи  патриархом,  лишь постольку,
поскольку  ему  это  позволяло  расположение царя. В  нашей  истории церковь
никогда не подавляла и не становилась выше государства, и представители ее и
сам митрополит Филипп Колычев (которого так чтил Никон)  пользовались только
нравственной силой. А теперь, в 1666--1667 гг., собор православных  иерархов
сознательно поставил государство выше церкви.

     Культурный перелом при Алексее Михайловиче
     В царствование Алексея Михайловича важно отметить еще несколько фактов,
которые отчасти  характеризуют  нам  настроения общества  того  времени. При
Алексее Михайловиче несомненно существовало сильное общественное движение: с
ним, в некоторых его проявлениях, мы уже познакомились; мы видели, например,
какие  протесты вызвали экономические и церковные меры того времени. Но меры
не касались одной стороны этого движения --движения культурного. Замечая это
последнее, один исследователь  говорит о  времени Алексея  Михайловича,  что
тогда боролись  два общественных направления и  борьба  велась "во имя самых
задушевных интересов  и стремлений  и  потому отличалась полным  трагизмом".
Культурные новшества спорили тогда с неприкосновенностью старых идеалов; они
касались  всех  сторон жизни и  кое-где побеждали. Но исследователь, который
захотел бы  нам представить  полную картину борьбы старого с новым, оказался
бы  в  затруднительном  положении,   так   как  борьба  эта   оставила  мало
литературных следов. Нам приходится только отрывочно познакомиться с разными
течениями общественной жизни и наметить только главных ее представителей.
     До XV в. Русь в церковном отношении была подчинена Константинопольскому
патриарху,  а  на  греческого  императора  (цезаря,  царя)  смотрела  как на
верховного  государя  православного. Флорентийская  уния  1439 г.  греков  с
католичеством заронила в русских сомнение в чистоте греческого  исповедания.
Падение  Константинополя  (в  1453   г.)  русские  рассматривали  как  Божье
наказание  грекам  за  потерю  православия.  В  XV в.  исчез  таким  образом
православный греческий  царь,  померкло  греческое  православие  от  унии  и
господства  неверных турок. А в  это  время  Московское княжество объединило
Русь,  государь московский достиг большого могущества, митрополит московский
был пастырем  свободной  и сильной страны. Для русских патриотов было  ясно,
что Москва должна наследовать Константинополю, должна иметь и царя (цезаря),
и патриарха. Высказанная на рубеже XV и XVI  вв. мысль овладела умами и была
осуществлена  правительством:  в 1547  г.  Иван  IV стал  царем, а в 1589 г.
московский митрополит -- патриархом.  Но, вызвав прогрессивное  движение, та
же мысль в дальнейшем своем развитии повела к  консервативным взглядам. Если
могущественная  Греция  пала  благодаря  ереси,  то падет  и  Москва,  когда
потеряет чистоту веры.  Стало  быть,  необходимо беречь  эту  чистоту  и  не
допускать  перемен,  могущих  ее  нарушить.  Отсюда,  естественно,  возникло
старание   сохранить  благочестивую  старину.  Необразованный  ум  тогдашних
мыслителей не  умел  отличить  догмата  от  внешнего обряда,  и обряд,  даже
мелкий,   стали   ревниво  оберегать,  как   залог   вечного  правоверия   и
национального  благоденствия.  С  обрядом смешивали  обычай,  берегли обычаи
светские  как  обряды церковные. Это охранительное направление мысли владело
многими передовыми  людьми и глубоко  проникало  в  массу. Такое направление
мысли  многие  и  считают  характерной  чертой  московского  общества,  даже
единственным содержанием его умственной жизни до Петра.
     Стремление к самобытности  и довольство  косностью развивалось на  Руси
как-то  параллельно с  некоторым стремлением к  подражанию  чужому.  Влияние
западноевропейской   образованности  возникло   на   Руси   из  практических
потребностей страны, которых не могли удовлетворить своими средствами.
     Нужда заставляла правительство звать иноземцев. Но, призывая их и  даже
лаская,  правительство в  то  же  время  ревниво  оберегало  от них  чистоту
национальных верований и жизни. Однако знакомство с иностранцами все же было
источником "новшеств".  Превосходство их культуры неотразимо влияло на наших
предков, и образовательное движение проявилось на Руси еще в  XVI в., хотя и
на  отдельных  личностях (Вассиан  Патрикеев и др.). Сам  Грозный не мог  не
чувствовать нужды в образовании; за образование крепко  стоит и политический
его противник  князь Курбский.  Борис Годунов представляется нам уже  прямым
другом европейской  культуры.  Лжедмитрий и смута гораздо ближе, чем прежде,
познакомили  Русь "с латынниками и лютерами", и в XVII в. в Москве появилось
и  осело   очень  много  военных,  торговых   и  промышленных   иностранцев,
пользовавшихся  большими  торговыми привилегиями  и громадным  экономическим
влиянием  в стране.  С ними  москвичи  ближе  познакомились,  и  иностранное
влияние,  таким  образом,  усилилось. Хотя в  нашей  литературе и существует
мнение, будто бы насилия иностранцев во  время смуты окончательно  отвратили
русских  от духовного  общения с  ними  (см.:  Коялович.  "История  русского
народного  самосознания", СПб., 1884 г.),  однако никогда прежде  московские
люди не сближались так  с западными  европейцами,  не перенимали у  них  так
часто различных мелочей  быта, не переводили столько иностранных книг, как в
XVII в.  Общеизвестные факты  того  времени ясно  говорят  нам  не только  о
практической помощи со  стороны иноземцев московскому правительству, но и об
умственном  культурном  влиянии  западного  люда,   осевшего  в  Москве,  на
московскую среду. Это влияние, уже заметное при царе Алексее в середине XVII
в., конечно, образовалось  исподволь,  не сразу  и  существовало ранее  царя
Алексея, при ею отце. Типичным носителем чуждых влияний в их раннюю пору был
князь Ив. Андр. Хворостинин (умер в 1625 г.) -- "еретик", подпавший  влиянию
сначала католичества, потом какой-то  крайней секты, а  затем раскаявшийся и
даже п