оисхождением любимцу царя Алексея
--   Морозову,  является   подобной  попыткой,   имевшей  своим  результатом
неудовольствие   народа   против   ее   виновника.   Попыткой,   аналогичной
вышеупомянутой, представляется указ 1653 г. о  "взимании таможенных пошлин с
товаров  в  Москве  и городах  с показаниями,  по сколько  взять и  с  каких
товаров" (Полн. собр. зак., т. 1, No 107).
     2) Такое стремление к упрощению пошлин сказалось и в "Уставной грамоте"
30 апреля 1654 г., трактующей  об откупных злоупотреблениях, и в ограничении
некоторых
     пошлин,  особенно  приезжей,   причем  последняя  заменялась  известным
процентом с каждого рубля оценки товара (Полн. собр. зак., 1, No 122).
     3) В известном "Новоторговом  уставе" 1667 г.  (Полн. собр. зак., 1, No
408),  заменившем  все  торговые сборы прежнего времени одним  сбором десяти
денег  с  рубля, с  особенной  ясностью  отражается  вышеупомянутое  желание
правительства:  вновь  учрежденную  пошлину  в  10  денег  постановлено было
взимать с продавца  при  продаже товара; но в случае, если он заплатил часть
ее раньше при  покупке товара, он уплачивал при продаже его  только  то, что
оставалось до 10 денег. Новоторговый устав, состоящий из 101 статьи (94 ст.+
7 дополнительных), представляет собой
     целое  законодательство  о торговле. В  нем  очень подробно разработаны
правила  относительно  торговли  русских  купцов с другими  государствами  и
торговли иностранцев  в Московском государстве. Иностранцам была  запрещена,
между  прочим,  розничная  торговля,  продавать же оптом  они  могли  только
московским купцам  и  купцам  тех городов,  где  они  сами торговали.  Этим,
конечно, старались  провести  товар  через возможно большее количество рук и
тем способствовать  таможенным выгодам казны.  Кроме положений собственно  о
торговле Новоторговый устав старается обеспечить  торговых людей от судебной
волокиты и вообще от злоупотреблений администрации.
     Все  вышеприведенные  новоуказные  статьи  имели  в   виду  торговое  и
промышленное  население  и  были,  весьма  вероятно,  в  некоторой  связи  с
волнениями первой половины царствования Алексея Михайловича.
     4)  Более общим значением  обладают  "Новоуказные  статьи  о  татебных,
разбойных и убийственных делах" (ПСЗ, 1, No 431), изданные в  январе 1669 г.
и представляющие собой  переработку  и дополнение XXI и  XXII глав  Уложения
(XXI  гл. "О  разбойных и татебных делах"  и XXII  гл.  "О смертной казни  и
наказаниях").  Уголовное  законодательство Московского  государства  сказало
здесь  свое  последнее слово.  К 130  статьям  Уложения уголовного характера
здесь оно прибавило  128  статей,  из которых часть  есть не что  иное,  как
повторение  предыдущего,  другая  же  часть   представляет   переработку   и
дополнение действовавшего кодекса.
     В обзоре  законодательной деятельности Алексея  Михайловича  необходимо
упомянуть еще об изданиях так называемой Кормчей книги, или Номоканона. Этим
именем называются памятники греческого церковного права,  заключающие в себе
постановления  византийских императоров  и  церкви  относительно  церковного
управления и суда. Греческие Номоканоны, возникавшие в Греции с XI в., очень
рано (по мнению А. С. Павлова, еще в  XI в.)  перешли в славянских переводах
на Русь  и  получили  у  нас  силу  закона  в  церковных делах. На  Руси они
дополнялись  позднейшими  церковными  постановлениями  и светскими  русскими
законами (например, к  ним прибавлялась в полном составе "Русская  Правда").
Эти последние дополнения  светского характера вызывались необходимостью  для
духовенства следить за развитием нашего законодательства  по делам уголовным
и  особенно  государственным,  так  как  духовенство   имело   право  судить
население, жившее на его землях, и часто призывалось на совет к государям по
делам светским.
     В  свою  очередь,  и  светская  власть  нуждалась  в знании  Номоканона
благодаря  тому,  что  вошедшие  в  Номоканон   постановления   византийских
императоров имели  на  Руси силу действующего  права.  Известные под  именем
градских законов, эти постановления применялись у нас в сфере светского суда
и были приняты как источник при составлении Уложения. В 1654 г. царь Алексей
Михайлович  разослал  для  руководства  воеводам  выписки из  этих  градских
законов,  находящихся в Кормчей книге. Таково  было  значение  Номоканона  в
древней Руси.
     При  Алексее  Михайловиче  в первый раз Кормчая была издана  патриархом
Иосифом в 1650 г.; но в 1653 г. это издание было исправлено Никоном, который
нашел нужным прибавить к прежней Кормчей  некоторые статьи, которых ранее не
было; между прочим, им была прибавлена так называемая "Donatio Constantini",
та  самая подложная грамота  Константина Великого,  которой  папы  старались
оправдать  свою  светскую  власть.  Подобная прибавка была сделана  Никоном,
конечно, в видах большего возвышения патриаршей власти.
     Из   нашего  беглого  обзора  видно,  какой   плодовитостью  отличалась
законодательная  деятельность  времени   Алексея   Михайловича.   Хотя   эта
деятельность  и  была  одушевлена  искренним  желанием  народной  пользы  и,
постоянно  прислушиваясь  к  земским  челобитьям, давала по мере возможности
благоприятные ответы  на них, тем  не менее  она не успокаивала государства,
прямым доказательством  чего  служат частые бунты и беспорядки в продолжение
всего царствования.

     Церковные дела при Алексее Михайловиче
     Никон. Обратимся теперь к делам времени царя Алексея в сфере церковной.
Значение  тогдашних  церковных  событий  было очень  велико:  тогда  начался
раскол, остающийся и  теперь  еще  вопросом  не только истории, но  и жизни;
тогда же возник  вопрос об отношениях церковной и светской властей. И тот  и
другой  вопросы  связаны  с  деятельностью   Никона.  Поэтому  прежде  всего
обратимся к самой личности замечательного патриарха.
     Патриарх  Никон, в миру Никита, один из  самых крупных могучих  русских
деятелей  XVI  в.,  родился  в  мае 1605 г.  в крестьянской  семье,  в  селе
Вельеманове близ  Нижнего  Новгорода. Мать  Никиты  умерла вскоре после  его
рождения, и ему, еще ребенком,  пришлось много вытерпеть от  мачехи, женщины
очень злого нрава.  Уже тут  Никита  выказал присутствие сильной  воли, хотя
постоянное гонение и не могло не оказать дурного  влияния на  его  характер.
Никита  обнаружил  необыкновенные способности,  быстро  выучился  грамоте, и
книга увлекла  его. Он захотел уразуметь всю глубину божественного писания и
удалился в монастырь Макария Желтоводского,  где и занялся прилежным чтением
священных книг. Но родня вызвала его  из  монастыря обратно. Никита женился,
на двадцатом году был поставлен в священники и  священствовал  в одном селе.
Оттуда по просьбе  московских купцов,  узнавших  о  его начитанности, Никита
перешел в  Москву.  Но  тут он был недолго: потрясенный смертью своих детей,
умиравших один за другим, он ушел в Белое море и постригся в Анзерском скиту
под именем Никона. Поссорившись  там  с начальным  старцем  Елеазаром, Никон
удалился в Кожеозерскую  пустынь, где  и был игуменом с  1642  по 1646 г. На
третий год после своего поставления  он отправился по делам пустыни в Москву
и здесь  явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу, как вообще в
то  время  являлись с поклоном  к  царю настоятели монастырей. Царю до такой
степени понравился  Кожеозерский игумен,  что  патриарх  Иосиф,  по царскому
желанию,  посвятил  Никона  в  сан  архимандрита  Новоспасского  монастыря в
Москве,  где  была   родовая   усыпальница  Романовых.   В  силу  последнего
обстоятельства набожный царь часто ездил туда молиться  за упокой души своих
предков  и  много  беседовал  с Никоном.  Алексей  Михайлович  был из  таких
сердечных людей, которые не могут жить без дружбы,  всей душой привязываются
к  людям, если  те  им  нравятся по  своему  складу,  -- и  вот  он приказал
архимандриту  приезжать  для  беседы  каждую  пятницу  во дворец.  Пользуясь
расположением  царя, Никон  стал  "печаловаться" царю  за  всех обиженных  и
утесненных  и, таким образом,  приобрел в народе  славу доброго  защитника и
ходатая. Вскоре в его  судьбе произошла новая  перемена: в 1648 г. скончался
Новгородский  митрополит Афанасий,  и царь  предпочел  всем  своего любимца.
Иерусалимский патриарх Паисий рукоположил  Новоспасского  архимандрита в сан
митрополита  Новгородского.  В   Новгороде  Никон   стал   известен   своими
прекрасными проповедями. Когда в  Новгородской земле начался голод, он много
помогал народу и хлебом  и  деньгами,  да, кроме  того, устроил  в Новгороде
четыре богадельни. В  1650 г. вспыхнул  народный мятеж,  и в образе действий
Никона  во  время  этих волнений  мы  уже видим  проявление того  крупного и
решительного характера, который увидим и в деле раскола:
     он  сразу наложил  на всех коноводов мятежа проклятие и  раздражил этим
народ настолько,  что  подвергся  даже  насилию со стороны  бунтовщиков.  Но
вместе с тем Никон ходатайствовал перед царем за новгородцев.
     Будучи  Новгородским  митрополитом,  Никон  следил, чтобы  богослужение
совершалось с большей точностью, правильностью и  торжественностью.  А в  то
время,  надо  сказать,  несмотря  на набожность наших предков,  богослужение
велось в высшей степени неблаголепно, потому что для скорости разом читали и
пели разное, так что  молящиеся вряд  ли что могли разобрать. Для благочиния
митрополит уничтожил это "многогласие"  и заимствовал  киевское пение вместо
так называемого  "раздельноречнаго"  очень неблагозвучного пения. В 1651 г.,
приехав в Москву,  Никон посоветовал царю перенести мощи митрополита Филиппа
из  Соловецкого  монастыря  в  столицу и  этим загладить давний  грех  Ивана
Грозного  перед святителем.  Царь  послал (1652) в Соловки за мощами  самого
Никона.
     В то время, когда Никон ездил в Соловки за мощами, скончался московский
патриарх  Иосиф  (1652). На престол патриарший был  избран Никон; он отвечал
отказом на это избрание; тогда  в Успенском соборе  царь и окружавшие его со
слезами стали умолять митрополита не отказываться. Наконец Никон согласился,
но под условием, если царь, бояре, освященный собор и все православные дадут
торжественный  обет  перед  Богом,  что  они будут  сохранять  "евангельские
Христовы догматы и правила св.  апостолов и св.  отец, и благочестивых царей
законы" и будут слушаться его, Никона, во всем,  "яко начальника и пастыря и
отца краснейшаго". Царь, за ним власти духовные и бояре поклялись  в этом, и
25 июля 1652 г. Никон был поставлен патриархом.
     Книжное  исправление  и  раскол. Одной из первейших  забот Никона  было
исправление книг, т.е. дело, которое привело к расколу.
     Мы знаем,  что  в богослужебных книгах было много неправильностей.  Еще
Иван  IV  на Стоглавом  соборе поставил вопрос  "о  божественных книгах"; он
говорил собору, что "писцы  пишут книги с неправильных переводов, а написав,
не  правят".  Хотя  Стоглавый   собор  и   обратил   большое   внимание   на
неправильности в рукописных книгах,  тем  не менее в своих постановлениях он
сам  впал в погрешность, узаконив, например, двоеперстие и сугубую аллилуйю.
Об этих вопросах  спорили  на Руси еще  в  XV в.,  не зная, "двумя или тремя
перстами креститься", "петь аллилуйя дважды или трижды" ("Псковские споры" в
"Опытах"  В. О.  Ключевского). В первых  печатных  богослужебных книгах  при
Иване  IV  допущено  было  много  ошибок;  то  же  самое  было  и в  книгах,
напечатанных  при Шуйском. Когда  же после смуты  был восстановлен  Печатный
двор, то прежде всего решили исправить книги. И вот  в 1616 г. это дело было
поручено  Дионисию,  известному  нам  архимандриту  Троицкого  монастыря,  и
монахам  того же монастыря, Логгину, Филарету и другим "духовным и  разумным
старцам".  Относительно  Дионисия  мы  знаем,  что  это  была  за  личность;
добродушная и  высокая  его натура, умевшая  будить  в  массах патриотизм  в
бедственное  время  смуты, оказалась неспособной  к  практической  обыденной
деятельности; архимандрит не мог держать в строгом повиновении  себе братию.
Большим, чем  архимандрит,  влиянием пользовались в  монастыре певчие-монахи
Логгин  и  Филарет,  оба   с   удивительными   голосами.   Филарет  был  так
невежественен,   что  искажал  не   только  смысл  духовных   стихов,  но  и
православное учение (например, Божество он  почитал  человекообразным).  Оба
они  ненавидели Дионисия, и вот с такими-то личностями пришлось архимандриту
приняться за дело исправления книг. Уже из  одного того  факта, что никто из
"справщиков" книг не знал по-гречески,  видно, что дело исправления не могло
идти удовлетворительно. Да и мысль  о проверке исправляемых книг по старым и
русским и греческим рукописям  никому не приходила  в голову... Как бы то ни
было, принялись за  исправление.  Между справщиками  дело  не  обошлось  без
распрей.  Вначале возник  спор  по  следующему случаю: Дионисий вычеркнул  в
молитве  водоосвящения  ненужное  слово  "и огнем". Пользуясь  этим, Логгин,
Филарет и ризничий  дьякон Маркелл отправили  в  Москву  на  Дионисия донос,
обвинявший его в еретичестве.
     В  то  время  в  Москве  еще  дожидались  Филарета  Никитича, и  делами
патриаршества управлял  Крутицкий митрополит Иона -- человек, не  способный,
как  следует, рассудить это дело. Он стал  на сторону врагов Дионисия. Кроме
того, вооружили против Дионисия и царскую мать старицу Марфу, да и в  народе
распустили  слух, что  явились такие еретики, которые "огонь  от мира  хотят
вывести".   Дело    кончилось   осуждением   Дионисия   на   заключение    в
Кириллов-Белозерский монастырь;  но это заточение  не  было  продолжительно.
Вскоре   в  Москву  приехал   Иерусалимский  патриарх  Феофан,  при  котором
возвратился и  Филарет Никитич  и был поставлен в патриархи. Снова произвели
дознание о  деле Дионисия и оправдали его;  но в Москве все-таки продолжался
спор о прилоге "и огнем". Филарет, не успокоенный доказательствами  Феофана,
просил его приехать в  Грецию,  хорошенько разузнать об этом прилоге. Феофан
исполнил его просьбу  и вместе с Александрийским патриархом прислал в Москву
грамоты, подтверждавшие, что прибавка "и огнем" должна быть исключена. Таким
образом, решено было уничтожить прилог.
     Исправление книг не прекращалось и при патриархе Филарете  (1619--1633)
и  Иосифе  (1634--1640);  но  на  исправление смотрели как  надело домашнее,
ограничиваясь исправлением  "ошибок пера",  исправляя  домашними средствами,
т.е.  не  считая  нужным  прибегать  к  сличению  наших книг  с  древнейшими
греческими. Мысль о необходимости этих сличений, однако,  проскользнула  еще
при Филарете: в 1632 г. приехал с Востока архимандрит Иосиф и  был определен
для  перевода на  славянский язык греческих книг, необходимых для  церковных
нужд, и книг на "латинские  ереси", да и, кроме того, его обязали  "учити на
учительном дворе малых  ребят греческого языка и грамоте".  Но в начале 1634
г. Иосиф умер, и школа его заглохла.
     И при патриархе Иосифе (1642--1652)  исправление шло все тем же  путем,
т.е. исправляли  русские люди,  не  обращаясь  к греческим  книгам.  На дело
исправления много влияли при Иосифе  некоторые люди, ставшие потом  во главе
раскола;  таковы   протопопы   Иван  Неронов,  Аввакум   Петров   и   дьякон
Благовещенского собора  Федор, --  из кружка Степана Бонифатьева, близкого к
патриарху Благовещенского протопопа  и  царского духовника. Может  быть,  их
влиянием  и  было  внесено  и  распространено  при  Иосифе  много  ошибок  и
неправильных мнений в  новых  книгах, как,  например,  двоеперстие,  которое
стало с тех пор считаться единственным правым крестным знамением.
     Но вместе с тем  со времени Иосифа замечается поворот к лучшему. В 1640
г. пришло предложение Петра Могилы, киевского митрополита, устроить в Москве
монастырь и школу по образцу  коллегий  западнорусского края. Затем,  в 1645
г.,  приходит предложение Цареградского патриарха Парфения через митрополита
Феофана   об   устройстве  в  Москве  для   печатания  греческих  и  русских
богослужебных книг типографии,  а также  и школы  для  русских детей. Но при
Михаиле Федоровиче как то, так и другое предложение не встретило сочувствия.
С  воцарением Алексея Михайловича дела пошли иначе.  Тишайший  царь писал (в
1649  г.) преемнику  Петра Могилы киевскому  митрополиту Сильвестру Коссову,
прося  его прислать ученых монахов, и, согласно  царскому желанию, в  Москву
приехали   Арсений   Сатановский   и   Епифаний   Славинецкий,   сделавшийся
впоследствии  первым ученым  авторитетом в Москве.  Они  приняли  участие  в
исправлении наших богослужебных книг. Одновременно с этим постельничий Федор
Михайлович Ртищев  устраивает  под Москвой  Андреевский монастырь, а  в  нем
общежитие ученых киевских монахов, вызванных им с юга. Таким образом впервые
входила к нам киевская наука.
     В том  же 1649 году в Москву приехал  Иерусалимский патриарх  Паисий и,
присмотревшись  к нашим богослужебным обрядам, указал  царю и  патриарху  на
многие "новшества".  Это произвело огромное впечатление, так как по понятиям
того времени  дело  шло об  "ереси"; и  вот возможность неумышленно впасть в
ересь побудила правительство обратить большое внимание на  эти "новшества" в
обрядах и в книгах. Результатом  этого была посылка  монаха Арсения Суханова
на Афон и в другие места с целью изучения греческих обрядов. Через несколько
времени Суханов прислал  в Москву известие, еще более взволновавшее всех, --
известие о сожжении на Афоне тамошними монахами  богослужебных книг  русской
печати,  как  признанных  еретическими.  В то же  время  московская иерархия
решила  обратиться   за  советом   к  цареградскому  духовенству  по  поводу
различных, с нашей точки  зрения, не  особенно  важных, церковных  вопросов,
которые, однако, казались тогда "великими церковными  потребами", главным же
образом по поводу вопроса о знакомом уже  нам  "многогласии", об уничтожении
коего сильно хлопотали, между прочим, Ртищев и протопоп Неронов. По совету с
греками  решились,  наконец, в  1651--1652гг.  ввести  в  церковных  службах
единогласие. Таким образом,  в русских церковных  делах  приобретал значение
пример и совет Восточной греческой церкви.
     С таким привлечением киевлян и  греков  к исправлению обрядов и книг  в
этом  деле  появился новый  элемент  --  "чужой",  и  понемногу  перешли  от
исправления незначительных ошибок к исправлению более существенных, которым,
по  понятиям того времени, присваивалось название ересей. Раздело  принимало
характер  исправления ересей и к нему привлекалась чужая помощь, исправление
теряло прежнее значение домашнего дела и становилось делом междуцерковным.
     Но вмешательство в это дело чужих людей вызвало во многих русских людях
неудовольствие  и вражду  против  них.  Враждебное  отношение  проявилось не
только к грекам, но и к киевским ученым, к  киевской  латинской науке. Такая
неприязнь в отношении к киевлянам обусловливалась фактом Брестской унии 1596
г.;  начиная  с  того  времени  в  Москве  юго-западное   духовенство  стали
подозревать в  латинстве;  много  помогал  этому и  самый характер  Киевской
академии, устроенной Петром Могилой по образцу иезуитских коллегий запада. В
ней, как мы знаем,  важную  роль играл латинский  язык,  а  русские смотрели
очень  косо  на  изучение  латыни,  языка Римской  церкви,  подозревая,  что
изучающий латынь  непременно совратится  в  "латинство". На  всю южнорусскую
интеллигенцию в Москве смотрели, как  на "латинскую".  Знакомый нам протопоп
Неронов говорил  как-то  Никону: "А  мы  прежде  всего у  тебя  слышали, что
многажды  ты говорил нам: гречане  де, да  и малые  россияне потеряли веру и
крепости  добрых нравов у них нет". Но этими словами могло тогда  выражаться
враждебное отношение к латинству не  одного Никона или  Неронова, а  очень