; с большим самостоятельным
умом  он  соединял  способность глубоко  чувствовать, проникаться  идеей  до
забвения себя  и  вместе  с  тем  оставаться практическим человеком, умеющим
начать  дело,  организовать его, воодушевить им толпу. Его главная заслуга в
том, что он сумел  дать всеми владевшей  идее конкретную жизнь;  каждый в то
время  думал, что надо спасать веру и  царство, а Минин  первый указал,  как
надо  спасать,  и указал не только своими  воззваниями в Нижнем,  но  и всей
своей деятельностью, давшей обширному делу организацию покрепче, чем дал ему
перед тем  Ляпунов. На  это  надобен  был исключительный  ум, исключительная
натура.
     Минин не был простым мужиком нижегородским. Он торговал и  был одним из
видных людей  в  городе. Нижегородцы  избрали его в число  земских  старост,
стало быть, ему  верили.  Управляя  делами нижегородской податной общины, он
должен был привыкнуть вести большое хозяйство города и обращаться с большими
деньгами, какие собирались с мира земскими старостами в уплату податей. Мимо
него,  как  излюбленного  человека, представителя  нижегородских  людей,  не
проходила неизвестной ни  одна грамота, адресованная  нижегородцами, ни одна
политическая  новость.  Он  следил за  положением  дел  и  обсуждал  дела  в
городских   сходках,   которые   вошли  в   обычай   в  городах,   благодаря
обстоятельствам смутного времени, напоминали собой древние веча.
     На  одном  из  таких  собраний  (в  октябре или сентябре 1611 г.),  под
влиянием грамот и вестей от  патриарха, Минин  поднял посадских тяглых людей
на то,  чтобы собрать деньги для  ополчения  и сформировать самое ополчение.
Составили приговор о  мирском сборе и предъявили его нижегородскому воеводе,
князю  Звенигородскому,  и  соборному  протопопу  Савве,  которые  созвали в
городской  собор нижегородцев и, воспользовавшись  пришедшей тогда  в Нижний
патриотической  грамотой, подняли  вопрос  об  ополчении. В  соборе читали и
обсуждали нижегородцы пришедшую  грамоту. В  ней говорилось о  необходимости
стать на защиту веры и отечества. (Для дела безразлично, от Гермогена или от
Троицы  была  эта  последняя  грамота.)  При  чтении  грамоты  нижегородский
протопоп  Савва сказал слово, убеждая  народ  стать  за  веру.  После  Саввы
заговорил Минин; страстно говорил он о том же, указывая, каким образом нужно
действовать: "Захотим  помочь  Московскому  государству,  так не  жалеть нам
имения своего, не жалеть  ничего, дворы продавать, жен и детей закладывать и
бить  челом,  кто  бы  вступился  за истинную православную веру и  был у нас
начальником".  Слова  Минина  произвели  большое впечатление.  С каждым днем
росло  его влияние, нижегородцы увлекались предложениями Минина и,  наконец,
всем городом решили образовать ополчение, созывать служилых людей и собирать
на них деньги.
     Раньше  всего занялись денежным вопросом.  Стали  собирать добровольные
приношения,  потому что  иных средств  не  было.  Давали нижегородцы  много:
"третью деньгу", т.е. третью часть имущества; так давать порешил  мир, и кто
давал  меньше,  утаивая размеры имущества, с  того брали  силой.  Были люди,
жертвовавшие почти все, что имели. На первые нужды денег оказалось довольно.
     Второй  заботой  было сыскать воеводу.  По  предложению Минина, избрали
Пожарского; кн. Дм.  Мих. Пожарский жил в то время верстах в 100 от Нижнего,
в своей  вотчине,  и  лечился  от ран,  полученных  полгода  тому  назад под
Москвой.  К нему-то  и  обратились  нижегородцы, минуя своих  воевод,  князя
Звенигородского и Алябьева.
     Когда депутация  от  Нижнего пришла  (к)  князю и изложила ему  желание
народа  избрать  его  на  такой  высокий   подвиг,  Пожарский  сперва  долго
отказывался, затем наконец изъявил свое согласие,  но под  условием избрания
кого-нибудь  из посадских людей, который ведал бы в ополчении  хозяйственной
частью  и с ним, Пожарским, "у  того великого дела был и казну собирал". При
этом он указал на Минина, как на лучшего себе помощника в этом деле. Весть о
приготовлениях  нижегородцев скоро распространилась  в ближайших  городах, и
первые  на   эту  весть   откликнулись   бездомные  смольняне,   вязьмичи  и
дорогобужцы, те самые  дворяне, которые, лишившись поместий в своей области,
вследствие завоевания  ее  поляками,  желали  получить земли  в  Арзамасском
уезде,  но и оттуда  были  выгнаны мордвой.  Все они были приняты в  войско.
Недостаточность военных сил и денег скоро заставила  нижегородцев обратиться
с  окружной  грамотой  к  другим  городам.  В  этой  грамоте  была  изложена
Гермогенова программа действий, основным  правилом которой было  действовать
отдельно  от казаков и против  казаков.  "А  вам бы,  -- писали  нижегородцы
другим городам, --  с нами быти в одном со-вете и ратным людям на польских и
литовских людей идти вместе,  чтобы казаки  по-прежнему низовой  рати  своим
воровством,  грабежи  и  иными  воровскими  заводы  и  Маринкиным  сыном  не
разгонили"  (т.е.  разогнали).  На этот призыв,  возвестивший  земле  начало
второго  восстания на  поляков,  откликнулось  много  городов  и  первым  --
Коломна.
     Вышеупомянутая грамота  предостерегала народ против Марины  Мнишек с ее
сыном Воренком  и  против псковского самозванца Сидорки-Дмитрия. Дела их,  и
особенно дела  псковского Вора, неожиданно улучшились:  к  Вору  начало было
тянуть  все подмосковное  казачье ополчение. Видя это, московское  боярство,
сидя взаперти, обращается с грамотами в Кострому, Ярославль и другие города,
увещевая народ отказаться от  всех воров и  быть верным Владиславу. Лишенные
доверия, силы и  власти в стране, бояре все еще думали руководить  ею во имя
того, против кого была вся земля,  и не чувствовали, что около них вырастает
новая  власть,   созданная  и  поддержанная  земскими   силами,  власть  еще
сильнейшая той, которая создалась в первой рати под Москвой.
     Когда ополчение было  несколько устроено,  оно выступило  из  Нижнего в
марте 1612 г. и  двинулось по дороге  в Ярославль. Сюда оно  пришло в начале
апреля  и пробыло здесь до августа, т.е.  в течение трех месяцев. Эта долгая
стоянка вызвала много обвинений  на Пожарского (напр., со стороны Палицына),
но  его можно  вполне  оправдать  тем,  что ведь  нужно было еще устроить  и
обеспечить  войско, достигнуть нейтралитета со стороны шведов, которые могли
угрожать с  тылу,  и  очистить северный  край от казачьих  шаек, с  которыми
пришлось много сражаться. Главное же оправдание Пожарского в том, что он  не
один  управлял войском, поэтому и ответственность лежит  не на  нем одном. В
его войске  была высшая власть, которой  князь  повиновался по мотивам чисто
нравственным.  В  его войске был земский собор.  Несмотря на  довольно ясные
признаки этого собора, до последнего времени он не замечался учеными. Дело в
том, что  вообще организация управления  в войске Пожарского очень темна для
нас,  по  скудности сведений;  ясно только одно, что  князь  с  "товарищами"
управлял  не только  ополчением, но и всей  землей, как это было и  в первом
ополчении.  Пожарский  принимал  челобитные,  давал тарханные  и  жалованные
грамоты монастырям,  делал  постройки  в  городах, давал  льготы разоренным,
назначал денежные сборы на ратное дело, но все это он делал "по  совету всей
земли", "по указу всей земли". Всякий,  кто сколько-нибудь знаком с древними
актами, поймет, что термином "земля" наши предки обозначали не что иное, как
земский  собор. Стало быть, соборное  начало уважалось  в войске Пожарского,
чего  не  было  в рати  Ляпунова и Заруцкого,  где воеводы действовали одним
своим именем.  Но  был  ли  на самом  деле собор во втором ополчении? Первый
намек на существование земского собора около Поварского  мы видим  в грамоте
от  7  апреля  в  города:  он просит  прислать  ему выборных  "для  царского
обирания"  и для совета о дипломатических и государственных  делах. Выборных
этого собора мы не знаем и не имеем  о нем точных сведений; известно только,
что города  присылали  своих выборных  еще тогда,  когда  ополчение  было  в
Нижнем. Но  одно  желание Пожарского иметь  собор  еще  не позволяло бы  нам
делать  вывод  о  действительном существовании  этого  собора,  если  бы  не
сохранились другие данные, сопоставление которых приводит к мысли, что собор
действительно  был.  Летописец говорит,  что  в войске многие  дела решались
"всею  ратью", даже и дела дипломатические, неудобные  для общего обсуждения
по необходимости держать их втайне...  Ясно, что не вся рать собиралась  для
обсуждения  этих  дел,  а  только представители или рати, или земли. Далее в
одной  грамоте  земского собора 1613г. выборные  пишут, что до их приезда на
собор, до начала собора 1613г. из Москвы были посланы "по совету всей земли"
особые лица для отписки  в  казну "на государя" дворцовых сел, захваченных в
смуту  разными  лицами. Тут мы видим ясный уже намек на один из при  говоров
собора  1612  г.  и  можем  поэтому  заключить,  что   собор  при  Пожарском
действительно был, хотя не оставил после себя ясных следов. Есть возможность
думать, что на  этом  соборе были  представители  трех сословий:  духовного,
служилого и тяглого.
     Около 20 августа 1612г. ополчение из Ярославля  двинулось под Москву, и
здесь между ополченцами  и казаками установились  сперва  враждебные,  потом
холодные  отношения, как этого и надо было  ожидать;  ополчение стало особым
станом и этим навлекло на себя неприязнь казаков. Польский гарнизон в Кремле
и  Китай-городе,  окруженный со  всех  сторон  и лишенный  всякой  серьезной
помощи, мужественно защищался и  дошел до крайней нужды Но, несмотря на  его
мужество, Китай-город 22 октября 1612 г. был взят, а затем  сдался русским и
Кремль. По  взятии Москвы  Пожарский грамотой от 15  ноября  звал  по десяти
человек от городов для выбора царя.
     Делу избрания царя  помешал  было поход Сигизмунда на Москву. Сигизмунд
дошел до Волоколамска; три раза подступал к  Волоку, три раза был отброшен и
ушел  обратно. Вот тогда на первом, так  сказать, досуге,  по взятии Москвы,
русские  поспешили (с)  избранием  царя. Дело это, как они совершенно  верно
понимали,  было настоятельно нужно.  Они  говорили, что им без  государя "ни
малое время быти не можно; пещися  о государстве и людьми Божьими промышлять
некому". Но, думая о  государе, вовсе и не думали признать им Владислава или
кого-нибудь  из  самозванцев.   Действительно,  ни   Владислав,  ни   жалкие
самозванцы,   до  подлинности  которых  не  было  дела  никому  даже  из  их
приверженцев,  не могли быть сколько-нибудь серьезными кандидатами  в  цари:
они лишились всякого кредита, как "всей крови заводчики". Царя нужно избрать
другого, чтобы его имя могло  быть знаменем для всех  друзей порядка.  И это
знамя  нужно  было водрузить скорее, пока  земщина  была сильнее  поляков  и
казачества,  пока элементы беспорядка не  возобладали снова  и не  выдвинули
какого-нибудь нового претендента.
     Избрание  на   царство  Михаила  Федоровича  Романова.  Выборные   люди
съехались в Москву в  январе 1613 г. Из Москвы просили  города  прислать для
царского выбора людей "лучших, крепких и  разумных".  Города,  между прочим,
дожны  были подумать не только об  избрании царя, но  и о том, как "строить"
государство  и  как  вести  дело  до  избрания,  и  об  этом  дать  выборным
"договоры", т. е  инструкции, которыми те должны были руководствоваться. Для
более полного освещения  и  понимания  собора 1613 г. следует  обратиться  к
разбору  его  состава,  который может  быть  определен лишь по  подписям  на
избирательной грамоте Михаила Федоровича, написанной летом 1613 г. На ней мы
видим всего  277 подписей, но участников собора,  очевидно, было больше, так
как не все соборные люди подписывали соборную грамоту. Доказательством этого
служит, например, следующее:  за  Нижний Новгород на грамоте  подписались  4
человека (протопоп Савва,  1 посадский,  2 стрельца), а достоверно известно,
что нижегородских выборных было 19 человек (3 попа, 13 посадских, дьякон и 2
стрельца).  Если  бы  каждый  город   удовольствовался   десятью  человеками
выборных, как  определил  их число кн. Дм.  Мих.  Пожарский,  то  выборных в
Москве  собралось  бы  до   500  человек,  так  как  на  соборе  участвовали
представители  50  городов  (северных,   восточных  и  южных);  а  вместе  с
московскими людьми и духовенством число участников собора простиралось бы до
700  человек.  Собор  был  действительно  многолюден. Собирался  он часто  в
Успенском соборе, быть может, именно потому, что из других московских зданий
ни одно не могло бы  его  вместить.  Теперь  является  вопрос, какие  классы
общества  были  представлены  на соборе  и  полон  ли  был  собор по  своему
сословному  составу. Из  277 упомянутых  подписей 57 принадлежат духовенству
(частью "выборному"  из городов),  136  -- высшим служилым чинам  (боярам --
17), 84 --  городским выборным.  Выше уже сказано, что  этим цифровым данным
далеко нельзя верить. По ним  провинциальных выборных на соборе было мало, а
на  деле эти выборные несомненно составляли большинство, и, хотя с точностью
нельзя определить ни  их количества, ни того, сколько было из  них  тяглых и
сколько служилых  людей, тем  не  менее можно  сказать,  что  служилых было,
кажется, более, чем посадских, но и посадских был очень большой процент, что
на соборах редко бывало. И, кроме того,  есть следы  участия "уездных" людей
(12 подписей).  Это  были, во-первых,  крестьяне не владельческих,  а черных
государевых земель, представители  свободных  северных крестьянских общин, а
во-вторых,   мелкие   служилые  люди  из   южных  уездов.   Таким   образом,
представительство на соборе 1613 г, было исключительно полным.
     О  том, что  происходило на этом соборе, мы  ничего  точного  не знаем,
потому что  в  актах  и  литературных трудах  того  времени  остались только
открывки преданий, намеки и  легенды, так что историк здесь находится как бы
среди бессвязных обломков древнего здания, восстановить облик которого он не
имеет  сил.  Официальные  документы ничего  не  говорят  о  ходе  заседаний.
Сохранилась,  правда,  избирательная грамота, но она нам мало может  помочь,
так  как  написана  далеко не самостоятельно и притом не  заключает  в  себе
сведений о самом ходе избрания. Что же касается до неофициальных документов,
то они представляют собой или легенды,  или  скудные,  темные и риторические
рассказы, из которых ничего нельзя извлечь определенного.
     Однако попробуем восстановить не картину заседаний - это невозможно, --
а общий ход  прений,  общую последовательность избирательной  мысли, как она
пришла   к  личности  Михаила  Федоровича.  Избирательные  заседания  собора
начались в январе. От  этого месяца  до нас дошел первый по времени документ
собора  --  именно  грамота,  данная  кн. Трубецкому на  область  Вагу.  Эта
область,  целое  государство  по  пространству  и  богатству, в XVI  и  XVII
сто-летиях  обыкновенно давалась во владение человеку, близкому  к царю; при
Федоре  Ивановиче она принадлежала Годунову, при Вас. Ив. Шуйском -- Дмитрию
Шуйскому теперь  же переходила  к  знатному  Трубецкому, по своему боярскому
чину занявшему тогда одно из первых мест в Москве. Затем стали решать вопрос
об избрании,  и  первым постановлением  собора  было  не  выбирать  царя  из
иностранцев.  К  такому  решению  пришли,  конечно,  не сразу, да  и  вообще
заседания собора были далеко не мирного свойства. Летописец об этом говорит,
что  "по многи дни бысть собрании людям, дела же  утвердити не  могут и всуе
мятутся семо и овамо", другой летописец также  свидетельствует,  что "многое
было волнение всяким  людям, кийждо бо хотяше по своей мысли деяти". Царь из
иностранцев  многим  казался   тогда  возможным.   Незадолго  перед  собором
Пожарский ссылался со  шведами об избрании Филиппа, сына Карла IX; точно так
же начал он дело  об избрании  сына германского императора  Рудольфа. Но это
был  только  дипломатический  маневр,  употребленный им  с  целью приобрести
нейтралитет одних и союз других. Тем не менее мысль об иноземном царе была в
Москве, и  была  именно у боярства: такого царя хотели "начальницы", говорит
псковский летописец. "Народы же ратные не восхотели ему быти", -- прибавляет
он дальше. Но желание боярства,  надеявшегося лучше устроиться при иноземце,
чем при русском царе из их же боярской  среды, встретилось с противоположным
ему и сильнейшим  желанием народа избрать царя  из своих. Да это и  понятно:
разве мог народ симпатизировать иностранцу, когда ему так  часто приходилось
видеть,  какими  насилиями  и грабежами  сопровождалось  на  Руси  появление
иноземной  власти? По мнению народа, иноземцы повинны были в смуте, губившей
Московское государство.
     Порешив один трудный вопрос,  стали  намечать  кандидатов из московских
родов.  "Говорили  на  соборах  о  царевичах,  которые служат  в  Московском
государстве, и  о великих родех, кому из них Бог даст... быть государем". Но
тут-то  и пришла главная смута. "Много избирающи искаху" не  могли ни на ком
остановиться: одни предлагали  того, другие --другого, и все говорили разно,
желая  настоять  на  своей  мысли.  "И тако препроводиша не малые  дни",  по
описанию летописца.
     Каждый участник собора  стремился указать на тот боярский род, которому
он  сам более  симпатизировал,  в  силу ли  его  нравственных  качеств,  или
высокого положения, или же  просто руководясь  личными выгодами. Да и многие
бояре  сами   надеялись  сесть   на  московский  престол.  И  вот  наступила
избирательная  горячка  со  всеми  ее атрибутами  -  агитацией  и подкупами.
Откровенный летописец указывает нам,  что избиратели действовали  не  совсем
бескорыстно. "Многие же от вельмож, желающи царем быти, подкупахуся многим и
дающи  и  обещающи  многие  дары".  Кто  выступал  тогда  кандидатами,  кого
предполагали в цари, прямых указаний на это мы не имеем; предание же в числе
кандидатов  называет   В.  И.  Шуйского,  Воротынского,  Трубецкого.  Ф.  И.
Шереметев хлопотал за родню свою М. Ф. Романова. Современники, местничаясь с
Пожарским, обвиняли  его в том, что он, желая царствовать, истратил  20 тыс.
рублей на подкупы. Нечего и  говорить,  что подобное предположение  о 20 000
просто  невероятно  уже  потому,  что даже казна государева  тогда  не могла
сосредоточить у себя такой суммы, не говоря о частном лице.
     Споры  о том, кого избрать, шли не только в одной  Москве: сохранилось,
мало  впрочем вероятное, предание,  что Ф.  И. Шереметев  был в  переписке с
Филаретом (Федором)  Никитичем  Романовым и  В.  В. Голицыным,  что  Филарет
говорил в письмах о необходимости ограничительных условий для нового царя, а
что  Ф.  И.  Шереметев  писал  Голицыну о выгоде  для  бояр  избрать Михаила
Федоровича  в следующих  выражениях: "Выберем  Мишу Романова, он молод и нам
будет  поваден". Эта переписка была найдена Ундольским в одном из московских
монастырей, но в  печать до сих пор не попала и где находится -- неизвестно,
Лично мы не верим в ее существование. Есть предание, тоже малодостоверное, и
о  переписке Шереметева  с инокиней Марфой (Ксенией Ивановной  Романовой), в
которой последняя заявляла о своем нежелании видеть  сына на  престоле. Если
бы  действительно существовали сношения Романовых  с Шереметевым, то в таком
случае Шереметев знал бы о  местопребывании своей корреспондентки, а он, как
можно думать, этого не знал.
     Наконец, 7 февраля 1613г. пришли к  решению избрать  Михаила Федоровича
Романова.  По  одной  легенде (у Забелина),  первый  на  соборе  заговорил о
Михаиле   Федоровиче  какой-то  дворянин  из   Галича,  принесший  на  собор
письменное  заявление  о правах  Михаила  на  престол.  То же  самое  сделал
какой-то донской  атаман. Далее, Палицын в своем  "Сказании" смиренным тоном
заявляет, что к нему пришли люди многих городов  и просили передать царскому
син