яжского вопроса [в трудах В. Гр. Васильевского (1838--  1899), А.  А.
Куника (1814--1899), С. А. Гедеонова и других]  освещает новым светом начало
нашей  истории. Новые исследования по  истории западной  Руси открыли  перед
нами  любопытные  и  важные  данные  по  истории  и  быту  литовско-русского
государства [В.  Б.  Антонович  (1834--1908),  Дашкевич  (р.  в  1852  г.) и
другие]. Указанными примерами не исчерпывается, конечно, содержание новейших
работ по  нашему  предмету;  но  эти  примеры  показывают,  что  современная
историография трудится над темами весьма  крупными. До попыток исторического
синтеза, поэтому, может быть и недалеко.
     В  заключение  историографического обзора следует  назвать те  труды по
русской  историографии,  в  которых   изображается  постепенное  развитие  и
современное  состояние  нашей  науки   и  которые  поэтому  должны   служить
предпочтительными руководствами для знакомства с нашей историографией: 1) К.
Н. Бестужев-Рюмин "Русская  История" (2 т., конспективное изложение фактов и
ученых мнений с очень ценным введением об источниках и историографии); 2) К.
Н. Бестужев-Рюмин  "Биографии и характеристики" (Татищев,  Шлецер, Карамзин,
Погодин,  Соловьев  и  др.).  СПб.,  1882; 3)  С.  М.  Соловьев,  статьи  по
историографии,  изданные  Товариществом   "Общественная   польза"   в  книге
"Собрание  сочинений  С.  М. Соловьева"  СПб.; 4) О.  М.  Коялович  "История
русского  самосознания".  СПб.,  1884;  5)  В.  С. Иконников  "Опыт  русской
историографии" (том первый, книга первая и вторая). Киев, 1891;
     6) П.  Н. Милюков  "Главные течения  русской  исторической мысли" --  в
"Русской мысли" за 1893 год (и отдельно).

     Обзор источников русской истории
     В  обширном  смысле слова  исторический  источник  есть  всякий остаток
старины,  будет  ли  это  сооружение,  предмет  искусства,  вещь  житейского
обихода, печатная книга, рукопись или, наконец,  устное предание. Но в узком
смысле источником мы называем печатный или письменный остаток старины, иначе
говоря, той эпохи, которую  изучает  историк. Нашему ведению  подлежат  лишь
остатки последнего рода.
     Обзор  источников  может быть веден двумя  путями: во-первых, он  может
быть простым  логически-систематичным перечнем различных видов исторического
материала, с  указанием главнейших его изданий; во-вторых,  обзор источников
может быть построен исторически и  совместит  в  себе перечень  материала  с
обзором  движения  у нас археографических трудов. Второй путь ознакомления с
источниками  для  нас гораздо  интереснее, во-первых,  потому, что  здесь мы
можем наблюдать появление  археографических  трудов  в связи  с тем,  как  в
обществе развивался интерес к рукописной старине,  и, во-вторых, потому еще,
что здесь  мы познакомимся с  теми деятелями,  которые собиранием материалов
для родной истории составили себе вечное имя в нашей науке.
     В  эпоху   допетровскую  отношение  к   рукописям  в  грамотных   слоях
Московского общества было самым внимательным, потому что в то время рукопись
заменяла  книгу,  была  источником и  знаний и  эстетических  наслаждений  и
составляла ценный предмет  обладания;  рукописи  постоянно  переписывались с
большой  тщательностью  и  часто жертвовались  перед  смертью  владельцами в
монастыри "по душе": жертвователь за свой дар просит монастырь или церковь о
вечном  поминовении его  грешной  души. Акты  законодательные  и вообще  все
рукописи  юридического  характера,  т.е.  то,  что  мы  назвали  бы   теперь
официальными  и  деловыми   бумагами,  тоже  ревниво  сберегались.  Печатных
законоположений,  кроме   Уложения  царя   Алексея  Михайловича,  тогда   не
существовало, и этот рукописный материал был  как бы кодексом действовавшего
права,  руководством тогдашних  администраторов  и  судей.  Законодательство
тогда было письменным, как теперь оно печатное. Кроме того, на рукописных же
грамотах  монастыри и частные лица основывали свои льготы и различного  рода
права.  Понятно, что  весь  этот письменный  материал  был  дорог  в обиходе
тогдашней жизни и что его должны были ценить и хранить.
     В XVIII в.  под  влиянием новых  культурных  вкусов, с распространением
печатной книги и печатных законоположений отношение к старым рукописям очень
изменяется: упадок чувства их ценности замечается у нас в  продолжение всего
XVIII века.  В XVII в. рукопись очень ценилась тогдашним культурным классом,
а теперь в XVIII в. этот класс уступил место новым культурным слоям, которые
к  рукописным  источникам  старины относились  презрительно,  как  к старому
негодному  хламу.  Духовенство также  переставало  понимать  историческую  и
духовную  ценность  своих  богатых  рукописных собраний  и  относилось к ним
небрежно. Обилие рукописей, перешедших из XVII в. в XVIII в., способствовало
тому, что их не  ценили.  Рукопись была еще, так сказать, вещью житейской, а
не  исторической  и  мало-помалу с  культурных  верхов общества,  где прежде
вращалась,  переходила  в нижние его  слои, между  прочим и к  раскольникам,
которых наш археограф П. М. Строев называл "попечителями  наших  рукописей".
Старые же  архивы и монастырские книгохранилища,  заключавшие  в  себе массу
драгоценностей,  оставались без всякого  внимания,  в полном пренебрежении и
упадке. Вот  примеры  из уже XIX в.,  которые показывают,  как невежественно
обращались с  рукописной стариной ее владельцы и хранители. "В одной обители
благочестия,  к которой  в  исходе  XVII  в. было  приписано более 15 других
монастырей, -- писал П. М. Строев в 1823 г.,  -- старый ее архив помещался в
башне, где в  окнах  не  было рам. Снег покрывал  на поларшина  кучу книг  и
столбцов,  наваленных  без  разбору,  и  я  рылся  в  ней, как в  развалинах
Геркулана.  Этому шесть лет.  Следовательно,  снег шесть  раз  покрывал  эти
рукописи  и  столько  же на них  таял,  теперь  верно осталась  одна  ржавая
пыль..." Тот же Строев в 1829 г. доносил Академии наук, что архив старинного
города Кевроля, по упразднении  последнего перенесенный в Пинегу, "сгнил там
в ветхом сарае и, как мне сказывали, последние остатки его не  задолго перед
сим (т.е. до 1829 г.) брошены в воду".
     Известный  любитель и исследователь старины митрополит Киевский Евгений
(Болховитинов,  1767--1837), будучи архиереем  во  Пскове, пожелал осмотреть
богатый Новгородский-Юрьев  монастырь. "Вперед он дал знать о своем приезде,
-- пишет биограф митр  [ополита]  Евгения Ивановский,  --  и этим разумеется
заставил  начальство обители несколько  посуетиться и привести некоторые  из
монастырских помещений в более благовидный порядок. Ехать в монастырь он мог
одной из двух дорог: или  верхней, более проезжей,  но  скучной, или нижней,
близ  Волхова,  менее  удобной,  но более приятной. Он поехал  нижней.  Близ
самого монастыря он встретился с возом,  ехавшим  к Волхову  в сопровождении
инока. Желая узнать, что везет инок к реке, он спросил. Инок отвечал, что он
везет  разный сор  и  хлам,  который просто кинуть в навозную кучу нельзя, а
надобно  бросить  в реку. Это  возбудило любопытство Евгения.  Он подошел  в
возу, велел приподнять рогожу, увидел порванные книжки и рукописные  листы и
затем  велел   иноку  возвратиться  в  монастырь.  В  этом   возу  оказались
драгоценные остатки письменности даже  XI в."  (Ивановский  "Митр. Евгений",
стр. 41--42).
     Таково было у нас отношение к  памятникам старины даже в XIX в. В XVIII
в. оно  было, конечно, не  лучше,  хотя  нужно отметить, что рядом с  этим с
начала уже XVIII ст. являются отдельные личности, сознательно относившиеся к
старине. Сам  Петр  I  собирал  старинные  монеты,  медали  и другие остатки
старины,  по  западноевропейскому  обычаю,  как  необыкновенные  и курьезные
предметы,  как своего  рода  "монстры". Но, собирая  любопытные вещественные
остатки старины,  Петр желал  вместе  с  тем "ведать государства Российского
историю" и полагал, что "о сем первее трудиться надобно, а не о начале света
и  других государствах, понеже  о сем  много  писано". С 1708  г. по приказу
Петра  над  сочинением русской истории  (XVI  и XVII вв.) трудился тогдашний
ученый деятель  Славяно-греко-ла-тинской академии Федор  Поликарпов, но труд
его  не удовлетворил Петра, а нам  остался неизвестен.  Несмотря, однако, на
такую неудачу, Петр до конца  своего царствования не оставлял мысли о полной
русской истории и  заботился  о собрании  для нее  материала;  в 1720 г.  он
приказал губернаторам пересмотреть  все замечательные исторические документы
и летописные книги во всех монастырях,  епархиях  и  соборах,  составить  им
описи и доставить эти описи в Сенат. А в 1722 г. Синоду было указано по этим
описям отобрать все исторические рукописи из епархий в Синод и сделать с них
списки.  Но  Синоду  не  удалось  привести  это  в  исполнение:  большинство
епархиальных  начальств  отвечало  на запросы  Синода,  что у них нет  таких
рукописей,  а всего в Синоде было прислано до 40 рукописей, как можно судить
по некоторым данным, и из них только 8 собственно исторических, остальные же
духовного содержания. Так  желание Петра иметь  историческое повествование о
России и собрать для этого материал разбилось о невежество и небрежность его
современников.
     Историческая  наука  родилась у  нас  позже Петра, и  научная обработка
исторического материала началась  вместе с появлением  у  нас ученых немцев;
тогда  стало  выясняться мало-помалу и  значение  рукописного  материала для
нашей  истории.  В этом последнем  отношении  неоценимые услуги нашей  науке
оказал известный уже нам Герард Фридрих Миллер (1705--1785).  Добросовестный
и  трудолюбивый  ученый, осторожный  критик-исследователь и  в  то же  время
неутомимый собиратель  исторических материалов,  Миллер  своей разнообразной
деятельностью  вполне  заслуживает  имя "отца  русской исторической  науки",
какое  ему дают  наши историографы. Наша наука  еще  до  сих пор  пользуется
собранным им  материалом. В так называемых "портфелях" Миллера, хранящихся в
Академии наук и  в Московском главном  архиве Министерства  иностранных дел,
заключается более 900 номеров разного рода исторических бумаг. Эти  портфели
и  теперь  еще  для  исследователя  составляют   целое  сокровище,  и  новые
исторические   труды   часто   черпают   из   них   свои   материалы;   так,
археографическая  комиссия до  последнего времени наполняла  его  материалом
некоторые  из   своих  изданий  (Сибирские  дела   в  дополнениях  к  "Актам
историческим").  Миллер  собирал письменные  памятники  не  в  одной  только
Европейской России, но и в Сибири, где он провел около 10 лет (1733-- 1743).
Эти  изыскания  в  Сибири дали важные результаты, потому  что  только  здесь
Миллеру удалось  найти массу ценных документов о  смуте, которые были  потом
напечатаны в Собрании  Государственных грамот и  Договоров  во II томе.  При
императрице  Екатерине II Миллер был  назначен  начальником  Архива Коллегии
Иностранных  Дел  и  имел  от   императрицы  поручение  составить   собрание
дипломатических документов  по  примеру Амстердамского издания Дюмона (Corps
universel diplomatique du droit des Gens, 8  т.,  1726--1731). Но Миллер был
уже стар для такого грандиозного труда и, как начальник архива, успел только
начать  разбор и упорядочение архивного материала и  приготовить целую школу
своих учеников, которые по смерти учителя продолжали работать  в этом архиве
и вполне развернули свои силы позднее в так называемую "Румянцевскую эпоху".
Рядом  с  Миллером  действовал  Василий  Никитич  Татищев  (1686--1750).  Он
намеревался писать  географию России, но понимал, что география без  истории
невозможна и потому решил сперва написать историю и обратился к  собиранию и
изучению рукописного материала. Собирая материалы, он нашел  и первый оценил
"Русскую  Правду" и "Царский Судебник". Эти памятники, как и самая  "История
Российская" Татищева,  изданы  были  уже после его  смерти  Миллером.  Кроме
собственно исторических  трудов  Татищев  составил инструкцию  для собирания
этнографических,  географических  и археологических сведений  о России.  Эта
инструкция была принята Академией наук.
     Со  времени   Екатерины  II  дело  собирания  и  издания  исторического
материала очень развилось. Сама Екатерина находила досуг для занятий русской
историей,   живо   интересовалась  русской  стариной,  поощряла  и  вызывала
исторические труды. При таком настроении императрицы русское  общество стало
больше интересоваться своим прошлым  и  сознательнее  относиться к  остаткам
этого  прошлого.  При  Екатерине   как  собиратель  исторического  материала
действует, между  прочим,  граф А. Н. Мусин-Пушкин, нашедший "Слово о  полку
Игореве"  и старавшийся  собрать из  монастырских  библиотек  в столицу  все
рукописные летописи  в  видах их лучшего  хранения и  издания. При Екатерине
начинаются многочисленные издания  летописей в  Академии  наук и при Синоде,
издания, впрочем, еще несовершенные и не научные. И в обществе начинается то
же движение в пользу изучения старины.
     В   этом   деле   первое   место   занимает  Николай  Иванович  Новиков
(1744--1818),  больше   известный  нашему  обществу  изданием   сатирических
журналов,  масонством  и  заботами  о  распространении образования. По своим
личным качествам  и гуманным идеям это редкий в своем  веке человек, светлое
явление  своего  времени. Он  нам уже  известен  как  собиратель  и издатель
"Древней Российской Вивлиофики" --  обширного сборника старых актов  разного
рода, летописцев, старинных литературных произведений и исторических статей.
Издание свое он начал в  1773 г. и в 3 года издал 10 частей. В предисловии к
Вивлиофике Новиков определяет свое издание как "начертание  нравов и обычаев
предков" с целью  познать "великость духа  их, украшенного простотою". (Надо
заметить, что идеализация  старины уже  сильна была  и в первом сатирическом
журнале  Новикова  "Трутень",  1769--1770  г.)  Первое  издание "Вивлиофики"
теперь  уже забыто ради  второго,  более полного,  в 20  томах (1788--1791).
Новикова  в  этом его издании поддерживала сама  Екатерина  II и деньгами, и
тем,  что допустила  его к занятиям в архиве Иностранной коллегии,  где  ему
очень  радушно  помогал  старик  Миллер.   По  содержанию  своему,  "Древняя
Российская Вивлиофика" была случайным сводом под руку попавшегося материала,
изданного почти  без всякой критики и без всяких научных  приемов, как мы их
понимаем теперь.
     В этом отношении еще ниже стоят  "Деяния Петра Великого" курского купца
Ив. Ив. Голикова (1735--1801), который с детства восторгался деяниями Петра,
имел несчастье попасть  под суд, но был освобожден  по  манифесту  по случаю
открытия  памятника Петру. По этому  поводу  Голиков  решил  всю  свою жизнь
посвятить работе над биографией Петра. Он собирал все известия, какие только
мог достать, без разбора их достоинств, письма Петра, анекдоты о нем и т. п.
В  начале  своего собрания он поместил краткий обзор XVI и XVII  вв. На труд
Голикова  обратила внимание Екатерина  и  открыла  ему  архивы, но этот труд
лишен  всякого научного  значения, хотя  по недостатку лучших материалов  им
пользуются  и  теперь. Для своего же времени он был крупным археографическим
фактом (1-е издание в 30 т. 1778-1798. 11-е издание в 15 т. 1838).
     Кроме  Академии   и  частных   лиц,  к  памятникам  старины  обратилась
деятельность   и   "Вольного  Российского   собрания",   ученого   общества,
основанного при Московском университете в 1771  г. Это  общество  было очень
деятельно в помощи  отдельным ученым, открывая  им доступ в архивы, сооружая
ученые  этнографические  экспедиции  и  т.  д.,  но  само  издавало  немного
памятников старины: в 10 лет оно выпустило только 6 книг своих "Трудов".
     Такова,  в самых общих чертах, деятельность  второй  половины  прошлого
века  по  собиранию  и  изданию  материалов.   Эта  деятельность  отличалась
случайным характером, захватывала только тот  материал, который,  если можно
так  выразиться,  сам шел в  руки:  забот о  тех  памятниках, которые были в
провинции,   не  проявлялось.  Сибирская   экспедиция   Миллера  и  собрание
летописей,   по    мысли   Мусина-Пушкина,    были    отдельными   эпизодами
исключительного  характера,  и историческое богатство  провинции  оставалось
пока без  оценки и внимания.  Что же касается исторических  изданий прошлого
столетия,  то  они  не  выдерживают и  самой снисходительной критики.  Кроме
разных  технических  подробностей,  мы требуем теперь  от  ученого издателя,
чтобы  он  пересмотрел  по  возможности  все  известные  списки  издаваемого
памятника, выбрал из  них древнейшие и лучшие, т.е. с  исправнейшим текстом,
один из лучших  положил в основу издания и печатал его текст, приводя к нему
все  варианты  других  исправных  списков, избегая  малейших  неточностей  и
опечаток  в  тексте.  Изданию  должна  предшествовать проверка  исторической
ценности памятника; если памятник  окажется  простой компиляцией,  то  лучше
издать его источники, чем самую компиляцию. Но в XVIII  в.  на дело смотрели
не так;  считали возможным издавать, например, летопись по  одному ее списку
со всеми ошибками, так что теперь, по нужде, пользуясь некоторыми из изданий
за неимением лучших, историк постоянно в опасности сделать ошибку, допустить
неточность  и т. под. Только Шлецер теоретически устанавливал приемы  ученой
критики, да Миллер в издании "Степенной книги" (1775  г.) соблюдал некоторые
из основных правил ученого издания. В предисловии к этой летописи он говорит
о своих приемах издания:  они  у  него научны, хотя еще не выработаны; но  в
этом его нельзя упрекать, -- полная разработка критических приемов явилась у
нас только в XIX столетии, и ей более всего способствовали ученики Миллера.
     Старея,  Миллер просил императрицу Екатерину назначить после его смерти
начальником Архива Иностранной Коллегии кого-нибудь из его учеников. Просьба
его была уважена, и после Миллера  Архивом заведовали его ученики: сперва И.
Стриттер,  потом  Н.  Н.  Бантыш-Каменский  (1739--1814).  Этот   последний,
составляя  описание  дел своего архива, на основании  этих дел  занимался  и
исследованиями, которые,  к сожалению, далеко не все напечатаны.  Они  очень
много помогали Карамзину при составлении "Истории государства Российского".
     Когда в первые годы XIX столетия архив  Иностранной Коллегии поступил в
главное ведение графа  Николая Петровича Румянцева  (1754--1826),  в  архиве
воспиталась  уже  целая  семья  археографов,  и  для  Румянцева  были готовы
достойные  помощники. Именем  Румянцева означают  целую эпоху  в ходе нашего
народного самопознания, и справедливо. Граф Н. П. Румянцев явился в ту самую
пору,  когда  приготовлялась "История  государства  Российского"  Карамзина,
когда назревало сознание, что  необходимо собирать и спасать  остатки старой
народной жизни,  когда,  наконец, явились и деятели по этой части с научными
приемами. Граф Румянцев  стал выразителем сознательного отношения к  старине
и,   благодаря   своему  положению   и  средствам,   явился  центром  нового
историко-археологического движения, таким почтенным меценатом,  пред памятью
которого должны преклоняться и мы, и все грядущие поколения.
     Родился   Румянцев   в   1754   г.;  отцом  его  был  знаменитый   граф
Румянцев-Задунайский. Начал  свою службу  Николай Петрович в  среде  русских
дипломатов Екатерининского века и более 15 лет был  чрезвычайным посланником
и  полномочным  министром  во  Франкфурте-на-Майне.  При  имп. Павле I  хотя
Румянцев  и был в милости у императора, но не  занимал  никаких должностей и
оставался не у дел.
     При  Александре I  ему  был дан  портфель министра коммерции, а затем в
1809 г. поручено Министерство иностранных дел с  сохранением  поста министра
коммерции.  Стечением времени  он  был  возведен  в звание  Государственного
Канцлера  и