иво  старались  попасть  на
Восток. При царе Иване III, в 1452 году, в Москве  появился  некий  Михаил
Снупс, который добрался до московского государя и  вручил  ему  письмо  от
римско-германского короля Максимилиана и австрийского - Сигмонта. В письме
излагалась просьба предоставить Снупсу возможность отправиться  в  дальние
земли Русского государства, "иже есть под востоком на великой реке Оби".
     Государь внимательно выслушал Снупса и огорченно ответствовал:
     - Мы в любой час готовы помочь  нашим  любезным  братьям-королям,  но
отпустить вас не мочно из-за  великого  расстояния  далечего  пути!  Обиду
могут нанести!
     Царь вежливо отклонил просьбу иноземца. Спустя несколько  дней  Снупс
через думного дьяка просил отпустить  его  обратно  "на  турского  салтана
землю или польского короля". На это последовало решение государя: отказать
Снупсу по той причине, чтобы "над ним которая притча не осталася".  Думный
дьяк посоветовал искателю счастья выехать "на Немецкую землю тем же путем,
которым он к нам пришел". Снупс вынужден был выбираться из Московии  через
Новгород.
     При царе  Иване  Васильевиче  Грозном  англичане  предприняли  первое
путешествие северным путем в Индию.  Два  корабля  затерло  льдами  и  они
погибли вместе с моряками, третий попутным ветром занесло в Белое море,  и
он заплыл в устье  Северной  Двины.  Англичан  приняли  благожелательно  и
завели с ними торг. Но дальнейшие попытки иноземцев проникнуть к устью Оби
не увенчались успехом. Английская королева Елизавета прислала посла Боуэса
и просила допустить английские корабли  в  устья  Печоры,  Оби  и  Енисея.
Грозный торжественно принял посла королевы, но все  доводы  его  отклонил,
говоря через толмача:
     - Рады во всем угодить  сестре  нашей  Елизавете,  но  что  написано:
пристанища ж морские Печоры, да Изленди, да  река  Обь,  и  тому  остатись
невозможно; те места в нашей отчине от тех мест, где приставают английские
гости, далеко, да и пристанищ  в  тех  местах  нет  и  приставать  тут  не
приходитца, а лише в тех местах ведутся соболи да кречеты. И только  такие
дорогие товары, соболи и кречеты, пойдут в  Аглицкую  ж  землю,  и  нашему
государству как бес того быти?
     Посол пытался возразить, но думные  дьяки  дали  понять  ему,  что  с
государем не гоже так говорить, и он ушел от  царя  огорченный,  чувствуя,
что московиты  хитрят  и  ни  под  каким  видом  не  допустят  англичан  в
полунощные страны.
     Посол не ошибся. Иван  Васильевич  предвидел,  чем  может  окончиться
проникновение иноземцев в северные воды.
     В немецкой земле были  опубликованы  записки  Штадена,  который  одно
время служил в Москве опричником. Он подробно описал свой  план  вторжения
немцев  в  северные  земли  Русского  государства.  Этот  наглец   цинично
расписывал, что немцы с малыми силами могут покорить Русь. Были известны в
Москве также замыслы Мерика и Мушерона, которые мечтали о занятии островов
Колгуева и Вайгач. Доносили  также  дозорщики  в  Посольский  приказ,  что
чужеземные корабли самовольно заходили в запретные русские воды.  Все  это
вселяло тревогу и заставляло царя держаться настороже. Этим и определялось
в большой мере отношение Грозного к сибирским ханам.



                                    2

     Царя Ивана Васильевича сильно тревожили происки иностранцев, особенно
англичан, в Сибири. Государю шел двадцать пятый год. Высокий,  статный,  с
пронзительными глазами, он находился в  расцвете  сил  и  ума.  Ему  ли  -
победителю Казанского и Астраханского царств - отступать  перед  замыслами
врагов земли русской?  Он  решил  раз  и  навсегда  обезопасить  восточные
границы от внезапных неприятельских вторжений. С этой целью  в  предгорьях
Каменного Пояса и водворены были Строгановы, которые обязывались укреплять
рубежи "для  береженья  от  ногайских  людей  и  иных  орд".  Энергичному,
деятельному царю казалось этого мало. Он решил настойчиво добиваться  хотя
бы формального подчинения Сибири. Русь представляла громадную силу.  После
занятия Казани и подчинения  Астрахани  могущество  и  слава  Москвы  были
велики. С этим считались не только на Западе, но и  в  соседних  восточных
странах. Замысел Ивана  Васильевича  был  глубок  и  обширен,  требовалось
только выждать время для благожелательных переговоров с ханом Сибири. Царь
зорко следил за событиями,  которые  происходили  за  Каменным  Поясом.  В
обширных   сибирских   просторах,   в   татарском   ханстве    происходила
беспрестанная жестокая борьба между двумя владетельными родами: тайбугинов
и шибанидов.
     Иван Васильевич подолгу сидел над  рукописями,  добытыми  за  высокую
цену у бухарских купцов. В них он стремился  найти  разгадку  непримиримой
вражды ханских родов, чтобы в нужный  момент  приняться  за  осуществление
своих замыслов. Дьяк Посольского приказа Висковатов, неторопливый, но зато
вдумчивый, жадно ловил все нужные слухи и сведения о сибирской земле  и  в
сокровенных покоях обстоятельно докладывал их царю.
     В кремлевской башне размещалась обширная и богатая библиотека царя. В
небольшой горенке, освещенной восковыми  свечами,  Иван  Васильевич  любил
созерцать манускрипты и  списки  с  восточных  преданий.  Толмачи  усердно
переводили с персидского, бухарского, татарского языков, и многое,  дотоле
туманное и непонятное, становилось ясным.
     В этой же тихой горенке, заваленной польскими, аглицкими и  немецкими
книгами в желтых кожаных переплетах,  слегка  пахнувших  тленом,  а  также
свитками  греческого  письма,  пергаментами  с  индийскими   и   арабскими
сказаниями, царь любил потолковать с думным дьяком.
     Иван Васильевич сидел в глубоком  кресле,  неподалеку  от  изразцовой
печки,  перед  стрельчатым  слюдяным  окном.  Висковатов  по  знаку   царя
опустился на скамью и, не сводя глаз с  государя,  следил  за  каждым  его
движением.
     - У древнего  восточного  летописца  вычитал  я  историю  родословной
ханов, - заговорил царь.  -  У  Чингиз-хана,  могола,  обильно  пролившего
русскую кровь, имелось четыре корня - сына. Знаешь о  том?  -  вскинул  не
собеседника быстрые глаза Иван Васильевич.
     Дьяк твердо ответил:
     - Ведомо мне сие.  Звали  их  так:  Джучи,  Джагатай,  Угедей,  инако
нарекают его летописцв Октаем, и последний - Тулай. И у  каждого  из  них,
государь,  своя  судьба!  -  Висковатов  с  минуту  помолчал,  ожидая  что
собеседник вступит в разговор, но Грозный  качнул  головой:  ему  хотелось
проверить себя, - не запутался ли он в родословии ханов?
     - Потомки Джучи правили Золотой Ордой, - продолжал приказный.  -  Они
много бед и слез причинили Руси. А когда междуусобица царевичей раздробила
Золотую Орду, она положила начало новым царствам: Астраханскому, Крымскому
и Казанскому... От Джучи произошел Кучум, прадед  коего  был  Шейбани-хан,
родной брат Бату-хана... Дознался я от купцов бухарских: шибанский царевич
Кучум - лихой всадник, и сердце у него воина. Простор ищет. А в степях  на
Иртыше и Тоболе сидит Едигерхан. Точит противу него зубы молодой волк...
     - Отколь взялся Тайбугин род? - заинтересовался Иван Васильевич.
     - По-всякому сказывают об этом, государь, - в раздумье ответил  дьяк.
- А летописцы в сказаниях иное поведали.  Написано  в  древних  преданиях,
будто Чингиз-хан после великого разорения  Бухары  убил  татарского  князя
Мамыка, а сына его послал в полунощные страны  -  дальний  улус  сборщиком
дани. И молодой князец - Мамыкин-сын отбыл в  край  вогуличей  и  остяков,
переписал их и обложил данью. Чтобы  сии  народы  держать  в  повиновении,
тайбуга на крутом яру, при  впадении  Ишима  в  Иртыш,  отстроил  городище
Кизыл-туру. Осторожен и расчетлив был тайбуга:  городище  обнес  тынами  и
валами. И стал он править. От него  пошел  род  тайбугинов.  Привел  он  в
сибирскую сторону свои орды из татар и ногаев...
     Грозный молчаливо слушал. Прикрыв глаза ладонью, он  ярко  представил
себе скачущих по степям диких всадников, смуглых и узкоглазых, привычных к
бешеной скачке. Русь знает эту страшную силу!  С  тугими  луками,  кривыми
ножами и арканами, прикрепленными к седлу, они тучей  набегали  на  мирные
селения, предавали огню и крови всех малых и старых, после  набега  волоча
за собой несчастных полонян.
     Для  диких  степняков  не  существовало  преград:  бурные  реки   они
переплывали на конях, в пустыне чувствовали себя, как дома. Жрали конину и
с наслаждением пили кобылье молоко.
     - Ханы и беки не могут, яко псы, жить  без  грызни!  Вельми  алчны  и
кровожадны! - вслух вымолвил Иван Васильевич.
     - Ты правдивое поведал, государь, - учтиво сказал Висковатов.  -  Род
Тайбугин разъедают смуты и раздоры. Сколько крови!
     Опять дьяк размеренно повел рассказ о распрях в царстве Сибирском. Из
безграничных ногайских степей примчался с тысячами  смуглолицых  всадников
хан Ибак и убил ишимского хана Мара. Но  не  долго  радовался  победитель,
выросло семя мести: внук Мара, злобный Махмет отплатил за смерть деда.  Он
зарезал, как барана, Ибака и сам стал ханом. Ордынцы любят дымящуюся кровь
и подчинились головорезу. Восторжествовавший род Тайбугин поставил на реке
Иртыше, на горе, среди березовых рощ, свое  городище  Кашлак,  или  Искер.
Однако и отважный Махмет-хан не смог взять города Тюмени, вокруг  которого
сложилось свое ханство.
     Так жили и воевали друг друга, пуская кровь и разоряя улусы,  ханы  и
князья Тайбугина рода; каждый  стремился  быть  старшим.  Но  вот  настали
времена, когда над степями вновь поднялась  грозовая  туча.  Внук  убитого
Ибака, шибанский царевич Кучум - рослый и сильный наездник, смелый воин  -
собрал вокруг себя новые орды и грозил Искеру.
     - Сидят там на шатком троне два брата: хан Едигер и бек Булат. Дрожат
за свою жизнь и богатство, - сказал думный дьяк. - Дознался я от  торговых
казанских татар о их неспокойной участи...
     Царь встал, прошелся по горенке. От  движения  воздуха  пламя  свечей
заколебалось. Установилась глубокая тишина. Слышно  было,  как  внизу,  за
кремлевской  стеной,  раздавались  тяжелые  размеренные  шаги  караульного
стрельца. На башнях перекликались часовые:
     - Славен град Москва!
     - Славна Рязань!
     - Славен Владимир-град...
     За слюдяным оконцем - синяя ночь,  мерцали  звезды.  Иван  Васильевич
успокоился и сказал Висковатову:
     - Мыслю я, дьяче, настал час подвести Сибирь под нашу длань!
     - О том мною думано, государь.
     - Мы примем челобитье хана Едигера, как то подобает, - намекнул  царь
и внимательно посмотрел на Висковатова.
     - Едигеру-хану одно в  том  спасенье  -  устрашить  силою  Москвы,  -
ответил дьяк. - Отправлен с тем подсказом один татарин...
     Глаза Ивана Васильевича радостно заблестели. Он снова встал с кресла,
прошелся по горенке, взглянул в слюдяное оконце. Звезды разгорелись ярче.
     - Быть морозу!  -  сказал  царь.  -  Для  долгих  странствий  кованые
дорожки!
     - Истинно так, государь! - встал и поклонился думный дьяк. -  Дозволь
уйти...
     Висковатов тихонько открыл окованную медью дверь и неслышно удалился.
     Грозный подошел и развернул широкий  свиток  -  карту.  На  ней,  как
ветвистое дерево, нарисована  Волга  с  притоками,  обозначены  городки  и
крепостцы. Вправо с краю пергамента темными гривами шли Рифейские горы, по
русскому Каменный  Пояс,  а  за  ними  умудренная  рука  вывела  соболя  и
веверицу. И больше ничего не  значилось  за  Рифеями.  "Ни  иноземные,  ни
русские космографы не ведают, что за ними! - устало  нахмурился  царь,  но
сейчас же энергично встряхнул головой. - Ничего, скоро дознаемся"...
     Он бережно свернул карту,  уложил  в  футляр.  Подошел  к  изразцовой
печке, спиной прислонился к ней  и  задумался.  Никто  в  этот  тихий  час
раздумья не смел войти в горенку, даже  согбенный  седобородый  книжник  -
Назар-разумник, оберегавший драгоценные фолианты и манускрипты, до которых
был так ревнив Иван Васильевич.


     В январе  1555  года  по  зимнему  пути  из  далекой  Сибири  прибыли
долгожданные послы хана Едигера - знатные татарские беки. Ехали они  через
Строгановские вотчины, где  их  усадили  в  крытые  возки  и  под  охраной
отправили в Москву. Все же послы вели за собой табун добрых коней, чтобы в
Подмосковье пересесть в седла и, как  подобает  знатным  воинам,  приехать
прямо в Кремль. Однако встретившие их подъячие и пристава  из  Посольского
приказа к царю послов не допустили, а отвезли на  подворье  для  отдыха  и
кормежки. Только на  третий  день  думный  дьяк  Висковатов  позвал  беков
Едигера к себе в Приказ.
     Перед Приказом был разметен снег, постланы дорогие бухарские ковры  и
на высоком крыльце дежурили кряжистые бородатые стрельцы.
     Послы прибыли на конях, одетые  в  шубы,  крытые  зеленой  парчой,  с
привязанными на боку татарскими саблями - клынчами.  Они  сидели  важно  в
дорогих  седлах,  перебирая  уздечки,  украшенные   золотом   и   цветными
каменьями.
     Старший посольства, темноглазый старичок бек, сухой с жилистой  шеей,
недовольно поджал бритые сухие губы. "Бек Тагинь, его отец и дед  говорили
только с ханами, а не с его челядинами! - надменно думал он. -  Почему  не
допускают к московскому князю?"
     Но внешне старший  посол  сдерживался,  стараясь  скрыть  волнение  и
сохранить  важность  своей  особы.  Однако  он  довольно  крякнул,   когда
сбежавшие с крыльца Приказа пристава в малиновых однорядках учтиво помогли
ему слезть с лошади и  под  руки  повели  на  крыльцо.  За  Тагин-беком  с
замкнутыми бронзовыми лицами двинулись младшие беки.
     Думный дьяк Висковатов в  малиновой  ферязи  с  пристегнутым  высоким
опашнем, расшитым жемчугом, поразил посольство сановитостью,  дородностью.
Но еще больше удивились послы, когда он низко поклонился им  и  приветливо
спросил по-татарски:
     - Здорово ли ехали? Не было ли помех в пути? Хорошие ли корма были  и
все ли с достойным почитанием встречали вас?
     Бек Тагинь улыбнулся, лицо его посветлело.
     - Якши, чах якши! - прижимая руки к сердцу, кланяясь, ответил  посол.
Его холодные, умные глаза и реденькая бородка клином  понравились  думному
дьяку. "Мудр и в меру хитер старик", - быстро сообразил  он  и  перешел  к
дальнейшим расспросам:
     - Как здравствует хан сибирский Едигер и брат его бек Булат.  Оказана
мне нашим государем великая честь дознаться о здоровье их.
     - Якши, чах якши! - снова повторил посол, и частые морщинки собрались
вокруг улыбающихся глаз. Он, в свою очередь, по велению хана,  осведомился
о здоровье царя.
     Долго, со всем осмотрением, дабы не уронить чести своих  властителей,
думный дьяк и сибирские послы толковали о самых ненужных  делах,  маскируя
истинные замыслы. Висковатов - терпеливый и весьма  обходительный  -  умел
всякими важностями обставлять  прием  беков.  Наконец,  беки  поднялись  с
ковров и, кланяясь, оповестили:
     - Прибыли мы  от  мудрого  хана  Едигера  и  брата  его  бека  Булата
оповестить о радостях их и поздоровать царя Руси на царствах  Казанском  и
Астраханском. Велика и сильна Русь!
     Думный дьяк и подьячие отвечали единодушно:
     - Рады то слышать от  вас,  послов  разумного  хана  Сибири,  который
печется денно и нощно о своем царстве.
     Висковатов вздохнул и встретился взглядом  с  беком  Тагинем.  Старик
понял и властно  крикнул  юному  татарину  в  нарядном  бешмете  и  лисьем
малахае. Тот проворно передал сверток. Из  него  посол  извлек  грамоту  и
развернул ее.
     - Вот письма хана Едигера к старшему  брату  его,  царю  Ивану,  -  с
большой  почтительностью  оповестил  бек  Тагинь.  Думный  дьяк  не  менее
почтительно принял грамоту и торжественно объявил:
     - Сию челобитную досточтимого хана Едигера доставлю великому государю
и оповещу вас о дальнейшем.
     На том первый прием в Посольском приказе окончился. Послы  отбыли  на
подворье и стали ждать, а  ждать  им  пришлось  долго.  Татарскую  грамоту
подьячие перевели на русские словеса. Затем царь вызвал к себе Висковатова
и выслушал эту грамоту наедине. В ней писалось:
     "Здороваем  великого  государя   Руси   на   царствах   Казанском   и
Астраханском. Просит хан Едигер и его брат бек Булат и ото всей  Сибирской
земли, чтобы государь их князей и всю землю Сибирскую взял под свое имя  и
от сторон ото всех заступил и дань свою на них наложил  и  сборщикаа  дани
своего прислал, кому дань собирать"...
     Иван Васильевич остался доволен и послам хана Едигера  устроил  прием
во дворце. Когда пристава  объявили  об  этом,  бек  Тагинь  надел  лучший
бешмет, подхваченный поясом с золотыми бляхами. На бритой голове  татарина
бархатная тюбетейка, расшитая жемчугом.  Сбоку  кривой  ятаган  в  ножнах,
крытых зеленой кожей. В мягких желтых сапогах с загнутыми носками он  тихо
расхаживал по хоромам и повторял на разные лады: "Якши, чах якши!.."
     Едигеpовы послы въехали в Кpемль на конях  чеpез  Боpовицкие  воpота,
дивясь кpепости пpозpачной легкости зубчатых стен с  бойницами  и  высоких
башен,  кpытых  глазуpью.  Двоpец  поpазил  их  обшиpностью  и  множеством
стpоений.
     Не доезжая кpасного кpыльца, татаp попpосили сойти с коней. Все  беки
долго пеpеговаpивались со  стаpшим  послом  Тагинем.  Он  сеpдито  воpчал.
Однако окольничий стpого сказал стаpому беку:
     - Ты, умудpенный жизнью князь, знаешь, что потpебно чтить стpаны!  Не
победителями сюда въехали, а данниками Pуси...
     Татаpы поспешно  слезли  с  коней  и  пешком  добpались  до  кpасного
кpыльца. И тут бек  Тагинь  заспоpил  с  пpидвоpными,  котоpые  заставляли
послов снять оpужие.
     Татаpин пpепиpался с окольничими:
     - Я к хану Едигеpу хожу с клынчом, и к цаpю можно!
     - К цаpю нельзя! - настаивал окольничий: - Клынч  тут  положи,  никто
его не унесет! Не забудь, тут и аглицкие послы, из немецкой земли и дpугих
цаpств наезжали, а воинские pатовища складывали. Обычай таков!
     - Обычай, опять обычай! - пpовоpчал бек Тагинь. На его лице появилось
выpажение недовольства, холодные глаза свеpкнули гневом.
     "Сеpдится стаpый волк!"  -  подумал  окольничий.  Бек  Тагинь  пеpвый
отвязал клынч в сафьяновой опpаве, изукpашенной дpагоценными камнями, и со
злостью кинул его на скамью.
     - Такой меч не дали цаpю показать! -  недовольно  сказал  он  и  стал
шаpить глазами, не увидит ли думного дьяка из Посольского  пpиказа,  чтобы
пожаловаться, но Висковатова не встpетил.
     Это было последнее испытание для стаpого бека, а дальше он знал,  что
полагается. Пеpед татаpами pаспахнули  шиpокие  двеpи,  и  послы  Едигеpа,
низко согнувшись, pаболепно вступили в большую палату.  Впеpеди  на  тpоне
сидел цаpь Иван. Высокий, с юношески узкими плечами, с pумянцем  на  худом
гоpбоносом лице, он выглядел недоступно в окpужении pынд.  Много  видавший
на своем веку бек Тагинь, побывавший и в Бухаpе, и в Пеpсии,  и  в  давние
годы в Казани, никогда  не  видел  такой  пышности.  На  цаpе  пеpеливался
солнечным сиянием кафтан из  паpчи  лимонно-желтого  цвета.  Пpи  малейшем
движении Гpозного алмазные пуговицы, из котоpых каждая стоила табуны самых
быстpых коней, свеpкали синеватыми и pадужными молниями. На цаpской голове
- золотой венец. Кpугом тpона - слева и спpава  -  чинно  стояли  молодые,
безусые  pынды.  Их  одеяние  из  сеpебpистой  паpчи,  с   pядом   больших
сеpебpянных пуговиц было подбито горностаевым  мехом.  На  голове  каждого
высокая шапка из белого баpхата, отделанная сеpебpом и золотом и опушенная
pысьим мехом. На ногах у pынд белые сапоги  с  золоченными  подковами,  на
плечах длинные топоpики, поблескивающие позолотой...
     "Аллах всемогущий, какое благолепие!" - подавленный pоскошью, подумал
посол Едигеpа.
     Вдоль стен на лавках, покpытых цветистыми ковpами, сидели  московские
бояpе в длинных шубах и в гоpлатных высоких шапках.
     "О аллах!" - востоpженно подумал бек Тагинь, - сколько больших пышных
бо